Деф

— Это третий вопрос? — Устало уточнила она.

— Нет. Наводящий.

— Говорят, — голос девочки вновь стал зловещим, — этот орден ищет самых провинившихся из нас. И карает.

— Как? Отправляет к Отцу?

— Это третий вопрос?

— Наводящий.

— Вот ведь... Мы знаем, когда кто-нибудь из нас уходит к Отцу, но эти просто исчезают. Говорят, будто их убивают, но не так как мы, а совсем. По-настоящему, понимаешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Поясни, как это, по-настоящему?

— И это третий твой вопрос, и оно не обсуждается. — Категорично произнесла девушка. Я согласно кивнул. — По-настоящему, это когда ты умираешь как личность, и твой кристалл изымается, но ты не остаешься здесь, — она обвела ладошкой вокруг, — и не возвращаешься к отцу, а исчезаешь непонятно куда.

— А сателлит погибает? — Спросил я. Алиса внимательно посмотрела на меня, помрачнела и нехотя сказала:

— На небольшом расстоянии мы можем засечь управляющий луч спутника, на большем, нет. И до сих пор никто их сигналов не встречал.

— А что говорит Четверка?

— Я у тебя потом пять раз спрашивать буду. — Возмущенно предупредила девушка. Я кивнул.

— Они ничего не говорят. И это не Отец, — добавила она, — он сам придумал правила и никогда их не нарушает.

— Но ведь кому-то их земли отошли. — Предположил я. — Достаточно узнать кому и все, тайна раскрыта.

— А как, ты думаешь, появляются пустыни и пересыхают моря? — Она с жалостью поглядела на мое удивленное лицо. — Ничего в мире не происходит просто так. Если где-то плохо, если какое-то место на планете приходит в упадок, значит, у ее хозяйки большие проблемы, или ее просто больше нет. И где она, мы не знаем, но ходят слухи, что к этому причастен Средний Род. Теперь мои шесть вопросов.

Я подумал, вспоминая, и печально вздохнул. — Спрашивай. Но сейчас, пожалуйста, последний. — Я жалобно посмотрел на удрученно закатившую глаза Алису. — Как я мог протягивать жгуты силовых линий и вклиниваться в телефонные линии?

Она некоторое время молчала, затем ослепительно улыбнулась.

— Очень просто, ведь ты же был Хранителем и у вас резонансно настроенные части мозга. Ты и твой сателлит частично одно целое. Понял?

— Нет. — Растерянно произнес я.

— Ваши сознания могли превращаться в одно, это дает режим 'Хранитель'. Поэтому ты... — Она не договорила и изумленно посмотрела на меня. — Поэтому ты однажды мне сказал, что твои действия свернуты?

— Что? — Не понял я.

— А я поняла. — Девушка повернулась ко мне идеально прямой спиной и сказала: — Я домой.

— Куда? — Я испугался. Она весело засмеялась.

— В купе с девочками, чудило. — Алиса послала моей удивленной физиономии воздушный поцелуй и пропала.

— А спрашивать ты у меня ничего не будешь? — Обиженно бросил я в пустоту.

— Потом. — Послышалось из ниоткуда. — Семь раз.

— Ну и ладно. — Встал, посмотрел на время в телефоне и присвистнул. Обвел взглядом разгромленный вагон-ресторан. Среди обугленных кресел и обгоревших столов виднелись тела посетителей. Я был готов увидеть мертвых и обезображенных людей, но с удивлением обнаружил, что они целы и невредимы, хотя и невероятно напуганы. Перешагнул через вжавшегося в пол и закрывшего голову руками представителя железной дороги с оплавленными железками на оторванных, свисающих погонах. Неопределенно хмыкнул при виде пустой, наполовину сожженной стойки бара. Ручка первой двери между вагонами была нестерпимо горячей, вторая ледяной и покрыта инеем. Когда вошел в соседний вагон, вокруг меня заклубились снежинки и клубы пара. Я окинул взглядом толпящихся людей и успокаивающе улыбнулся.

— Была учебная пожарная тревога. — Объявил я. — Пожар локализован, последствия устранены.

'Деф'. Холодно подумал я. 'Ты можешь относиться ко мне так, как считаешь правильным, это твое право. Но свои обязанности не забывай. Убери все, что было повреждено во время вашего с Алисой противостояния. Найди ее и предупреди, что ее это тоже касается. Приберитесь и народ успокойте'. У меня было странное чувство, словно я перешагнул некую грань, отделившую меня от не только детства, но и человечности. Показанное Алисой изменило во мне нечто, оно словно высушило душу или потушила огонек, теплившийся в ней. Я чувствовал себя пусто и отстраненно и действовал как автомат, медленно идя по коридору. Она не любит меня, подумал я и криво усмехнулся. Все возвращается на круги свои, верно? И как разомкнуть сей замкнутый круг? Уничтожить все, пришла неожиданная мысль. Сжечь дотла, покрыть километровым слоем льда, как когда-то. Уничтожить все и всех. Я заскрипел зубами, сжав кулаки. Ненавижу. Я потянулся сквозь время, пространство, и... Сгоревшие остовы вагонов, скорчившиеся в обугленной траве тела, запах газа и горелой плоти... И довольная усмешка на губах. Что со мной? 'Деф'. Жалобно позвал я. 'Деф, что со мной?' Она не ответила. 'Я не понимаю, что происходит', еще жалобнее произнес я. 'Что со мной?' 'Ваша мерзкая сущность выходит наружу'. В ее голосе было столько презрения и холода, что я содрогнулся. 'Я не такой', возразил. 'Помоги'. Деф не ответила. Ничего не видя перед собой, я добрался до одного из наших купе и скорчился на диване.

— Что с тобой? — Мои волосы осторожно погладили. — Ты плачешь? — Я прижался мокрым лицом к чему-то теплому и мягкому. — Успокойся, все будет хорошо. — Шептали мне. — Вот увидишь, все будет хорошо. — Я поднял взгляд, встретившись им с печальными и такими понимающими глазами Блонды. И потянулся к ней.

Глава 25. День шестой. Ночь.

— Твою же мать! — Раздался за стенкой возмущенный вопль Алисы, а затем все стихло, и не было больше вокруг ничего и никого, кроме меня и девушки с золотыми волосами. Множество раз я ловил себя, что начинаю превращаться в кого-то, или что-то, и поспешно втягивал когти и убирал зубы. Я целовал порезы и укусы и в горячечном бреду шептал извинения, которые не были нужны, и пришел в себя, перепугано замерев при ее слабом вскрике. — Тебе больно? — Прошептал я. Блонда отпустила окрашенную кровью прикушенную нижнюю губу и впервые открыла глаза. — У тебя зрачки вертикальные, — тихо сказала она и неожиданно улыбнулась. — Как у той козы. — Прильнула губами к моим и я, наверное, впервые не испугался, что мне вырвут язык. Сколько это продолжалось, я не знал, но, честно говоря, мне было абсолютно все равно на всё и всех, кроме нее. И по-настоящему испугался за нее, когда почти полностью утратил над собой контроль. Из груди вырвалось дикое рычание, огромные когти пропороли подушку с обеих сторон головы девушки, а я, приподнявшись на руках и крепко зажмурившись, почувствовал, что моя спина, плечи и голова объяты пламенем. Блонда закричала, от чего именно, не знаю, а потом я погас и в клубах дыма упал ей на грудь. 'Не сожги ее, идиот'. Процедила в моей голове Деф. 'Закрой... ее...' Даже мысленно я тяжело дышал. 'Уже. Ее ожоги и порезы лечить будешь сам. На Алису можешь не рассчитывать. У нее истерика'. 'Хорошо... Только... В себя приду...' 'Казанова'. Презрительно произнесла моя помощница и с щелчком отключилась. Я укутал дрожащее подо мной тело голубым сиянием и содрогнулся от количества ожогов и порезов, покрывавших его. Поспешно залечивая раны, их нежно целовал, и они затягивались и пропадали под моими губами. Блонда перестала дрожать, и я почувствовал, как она расслабилась.

— От твоих поцелуев так щекотно и приятно. — Прошептала она, не открывая глаз.

— Тебе не больно? — Тихо спросил я.

— Нет. Уже нет.

Я продолжал прикасаться губами и тогда, когда залечивать было нечего, а потом все повторилось, и поцелуи, и объятия, и огонь. Хорошо, верхняя полка была поднята, иначе этой ночью я спалил бы ее дотла. Не знаю, слышали ли мой рык в других купе и вагонах, мне на это было абсолютно наплевать. Второй раз ожогов и порезов было куда меньше. Может, я не такой уж и страшный, если разобраться? После лечения мы лежали, обнявшись. Засыпая, я чувствовал, как слезы по мокрым щекам скатываются на мягкую грудь девушки, а она гладит мои волосы и тихо повторяет, словно заклинание: — Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо.

Когда мне хочется побыть одному, нет ничего лучше полузаброшенного кладбища на самом краю цивилизации. Брат меня не понимает, ему подавай макушку портового маяка или крышу небоскреба, в крайнем случае, купол церкви, но обязательно с видом на городские огни. Говорит, глядя на людскую суету, думается лучше. Мне же чем меньше вокруг народа, тем спокойнее.

Сейчас я находился над памятником, витиеватая верхушка которого случайно или намеренно повторяла кресло, и задумчиво смотрел на слегка колыхавшуюся листву. В ночном небе плыла полная луна, рядом ухала сова, вдали лаяли собаки.

. Но в этот раз, как мне кажется, спокойно подумать не выйдет.

Показалась подвыпившая компания, человек восемь. Они горланили и будто палицами, размахивали бутылками и фонарями. Их маршрут пролегал рядом с моим насестом. Что ж, пусть идут.

Один из них взобрался на могилу, приосанился и заорал:

— Прошу прощения, дорогие мертвецы, за поздний визит, но ежели кто против, мне, честно говоря, плевать! Мы пришли, дабы узнать, какая такая мертвая стервоза пару недель назад испугала нашего дорогого друга Джорджа! Вон того. — Он указал в центр хохочущей компании.

Я скучающе наблюдал за ними. Скорей бы ушли, что ли.

— Эй, подруга! — Надсаживался оратор, раскачиваясь на могиле. — К тебе пришел твой пылкий возлюбленный! Он по тебе соскучился!

Он повернулся к новоявленному Дон Жуану. Тот был пьян сильнее прочих и водил мутным взглядом, почти повиснув на руках соседей.

— Где этот склеп?

Проводник вяло махнул.

— Там.

Полуночные гуляки гурьбой выстроились передо мной.

— Этот склеп? — Требовательно спросил оратор.

Проводник икнул.

— Эт-тот...Наверное.

Оратор подошел к двери и принялся дубасить кулаком.

— Эй, подруга! — Заорал он. — Открывай, к тебе гости!

Я с неприязнью смотрел на его макушку. Оратор продолжал горланить, а компания вовсю покатывалась со смеха.

Ах, как вам весело, подумал я, и замок двери склепа громко щелкнул.

Гогот стих как по волшебству. Оратор по инерции стукнул пару раз и опустил осоловелый взгляд на замочную скважину. Механизм звонко щелкнул еще раз. Оратор попятился, компания обеспокоено зашевелилась. Происходило явно что-то не то. Послышалось громкое царапанье когтей по доскам и с пронзительным визгом петель, и большим театральным драматизмом, дверь стала медленно открываться. Оратор отскочил к толпе, выхватил у кого-то фонарь, похоже, это первое, что попалось под руку, и с яростной руганью запустил в темноту. В темноте загрохотало, раздался нечеловеческий вопль и свирепое шипение, словно из проколотого колеса. В глубине склепа вспыхнули два злобных огонька и стали медленно двигаться к входу. Проводник, у которого прежний ужас, очевидно, наложился на новый, мгновенно протрезвел, распахнул рот во всю ширь и заорал. Девушки оглушительно завизжали и компания, расценив данный звук как сигнал к отступлению, бросилась врассыпную.

Я пренебрежительно хмыкнул. Если так пугаться обыкновенной дикой кошки, то незачем вообще ходить на кладбище. Даже днем.

Брат появился чуть позже. Некоторое время он стоял молча, потом все же спросил:

— Зачем?

Я слабо улыбнулся несуществующими губами.

— Я сделал выбор. И он.

— Зачем? — Он почти кричал. — Кому нужен этот твой выбор? Тебе? Мне? Ему?

Я молча кивнул.

— Ему?! — Брат орал на все кладбище. — Ему?! Да он застрелился спустя минуту! Для кого ты сделал этот широкий жест?! Может быть, для того мальчишки, что лежит сейчас с дырой в груди? Для чего ты сделал это?

— Чтобы дать старику выбор. — Я пел глухо и еле слышно, если можно это назвать речью. — И старик его сделал.

— Сделал? — В голосе брата слышалось издевательство. — Так это теперь называется?

— Да. Сделал. Сам. И ты знаешь, что выбор, это единственное, что у них есть.

— Дурак. — Брат покачал головой, и устало сел в траву. — Какой же ты дурак.

Теперь в его голосе не было ни намека на злость, лишь безграничная печаль.

— Еще у них есть и душа. То, что ты погубил, гоняясь за призраком свободы воли. Никто не свободен выбирать сам, все, так или иначе, рабы обстоятельств, предрассудков, привычек или воспитания. Право на выбор, всего лишь миф, которым провели всех нас. Им отсеяли агнцев от волков, вот и все. А душу, то единственное у них, что не вызывает сомнений, ты только что погубил в угоду красивой сказочке.

Я молчал. Спор, длящийся тысячелетиями, так ни к чему и не пришедший.

— А как будешь ты? — Очень тихо спросил брат. — А я?

— Ты отправишься в Аризону. Там есть хранитель...

— Который бережет тебе тело, — насмешливо подхватил брат. — Который старательно подтирает ему сопли, кормит и убирает за ним вот уже двадцать лет. Да?

— Да.

— Который за эти двадцать лет так и не женился, не спился, не сдал в больницу лежащего в коме двадцатилетнего двенадцатилетнего ребенка, да? Не вывез его, наконец, в лес и не закопал в валежнике, да? Неужели ты думаешь, что есть такая чудовищная, беспредельная благодарность, чтобы столько лет возиться с живым трупом почти незнакомого мальчишки, в итоге ожидая в награду непонятно что и непонятно когда? И скорее всего, так и умереть в ожидании чуда? Что ты, наконец, вспомнишь о нем и придешь? Эту чушь ты имеешь в виду, говоря, что я отправлюсь в Аризону?

Я молчал.

— В общем. — Брат устало закрыл лицо руками. — Я вернул старика. И восстановил твое тело. Не знаю, что именно сейчас старик делает, может, душит тебя шнурками, но лучше бы тебе вернуться назад. Пока не рассвело.

Мы спорили долго, в конце концов, я сдался. Старика не было, похоже, он ушел, бросив пистолет и машину, почти сразу же, как очнулся.

Ночь продолжалась, но случившееся напрочь отбило охоту искать приключений.

Я вернулся в дом.

В моей спальне стоял старший брат и задумчиво разглядывал пустую кровать.

Я вошел в полосу лунного света, прорезавшую комнату от окна до стены.

— Ты меня ищешь?

Испуганно выругавшись, он направил на меня слегка дрожащий луч фонаря. Я шагнул в сторону и включил торшер. В руках мраморного ангела загорелся тонкостенный шар из розового камня и мягко осветил разозленное лицо старшего брата.

— Присаживайся. — Я опустился на кровать. — Чувствуй себя как дома.

Закинув руки за голову, устало откинулся на подушки.

— Где ты был? — Грубо спросил старший брат.

Он продолжал светить вокруг фонарем, очевидно ища щель, откуда я вылез. Потом опомнился, щелкнул кнопкой и грозно уставился на меня.

— Ты знаешь, что сделает отец, — начал он зловещим голосом, — если я расскажу ему про твои ночные похождения? Что ты улыбаешься? — С негодованием выкрикнул он.

— Но ведь ты не скажешь. — Я озорно подмигнул.

Непонятно почему, у меня вдруг родилось хорошее настроение. Казалось бы, нет никаких причин радоваться, а погляди ты.

Старший брат же кипел от возмущения, единственное, что не пускал пар.