Но некоторые честные, заявив: — Я же сказал, ворованного есть не буду! — остались лежать в коридоре, своей напряженной спиной, и хвостом, и ушами выказывая чрезвычайное презрение ко всем нам, нечестным. Поэтому пировали мы не так весело, как того можно было ожидать.
Пес так и не покинул своего поста. Мы разделили его порцию на всех, кроме Паука. В силу сложного устройства своего организма Паук не мог употреблять такую грубую пищу, как мясо и кости, но из печеночки он высосал сок дочиста — то, что осталось, Домовушка сжег.
Я думал, что Пес только пугает обещанием рассказать все Ладе. Увы — он оказался стукачом и наябедничал ей сразу же. Бедная девочка даже переодеться не успела. Лада пожурила меня ласково и потребовала обещания больше так не делать. Как "так", она при этом не уточнила.
После этого не совсем удачного эксперимента я действительно больше "так" не делал, и свою добычу поедал самостоятельно, не доставляя ее домой. К тому же скоро похолодало, окна стали держать закрытыми, и добывать что-нибудь вкусненькое становилось все труднее.
А с этим предателем я месяц не разговаривал.
Г Л А В А Д Е В Я Т А Я, в к о т о р о й
п о ч т и н и ч е г о н е п р о и с х о д и т
Изменение условий должно повлечь
за собой изменение взглядов.
" День триффидов "
Нет, доложу я вам, жизнь моя была не так уж и плоха. В кошачьем состоянии я нашел немало преимуществ перед человеческим.
Прежде всего, отсутствие той глобальной людской заботы, которая именуется емким выражением "завтрашний день". Варианты: "черный день", "старость".
В самом деле, едва мы успеваем открыть глаза — ну, чуть попозже, как только делаем первые шаги в осознании этого мира и себя в этом мире, нам сразу же приходиться к чему-нибудь готовиться. И чему-нибудь учиться. И думать о будущем.
Сначала мы учимся ходить, говорить, рисовать, плавать, лепить из пластилина, читать и писать, вышивать крестиком. Почему, зачем? "В будущей жизни, — говорят нам, — вам это может пригодиться". Потом нас учат устному счету, и алгебре, и тригонометрии, и истории, географии, физике, биологии... Опять же имея в виду эту самую "будущую жизнь". Пригодится тебе закон Ома, не пригодится, — не важно. Главное, знать этот закон на всякий случай. А вдруг ты захочешь стать великим электротехником?
И первый вопрос любому ребенку, достигшему определенного возраста, — после, конечно, обязательных: "А как тебя зовут?", "А кого ты больше любишь, маму или папу?"; — первый вопрос, повторяю я: "А кем ты хочешь стать?"
А никем! Не важно, кем, сначала надо вырасти, а потом уже я посмотрю, куда себя приложить. А пока я очень занят — я расту.
Но нет, не получается. Тебя пугают родители и учителя: "Смотри, растешь лоботрясом, вырастешь дураком!" — а почему, если ты не знаешь закон Ома, так ты обязательно дурак? Может быть, наоборот, умный, и понимаешь, что в будущей взрослой жизни тебе не понадобится этот самый закон Ома для участка цепи. И не желаешь забивать себе голову всякой не нужной тебе ерундой. Клеток в нашем мозгу, конечно, много. Но не бесконечно же много, в конце концов! Вдруг они закончатся, когда тебе нужно будет срочно запомнить то самое, необходимое для жизни — ан нет! Место занято! Законом Ома для участка цепи!
Но оставим в покое этот несчастный закон Ома, тем более что за все годы учебы в школе и в институте я так и не смог его запомнить. Вообще оставим в покое учебу и перейдем к более важным вещам. К взрослой жизни.
Наш ребенок вырос. Наш ребенок десять — или одиннадцать — лет просидел за партой, умеет читать, писать, делить и умножать, и даже знает, в каком году началась первая мировая война. У него (нее) есть два пути: пойти учиться дальше, то есть на протяжении двух, трех, пяти, шести лет приобретать знания, девяносто пять процентов которых ему (ей) в жизни опять же не пригодятся. То есть опять готовиться к будущей жизни. Или же он имеет возможность приступить к "будущей жизни" прямо сейчас. У "него" перед "ней" есть еще то преимущество, что вопрос о приступании к взрослой жизни для "него" откладывается на два-три года, поскольку ему еще предстоит провести эти два-три года в рядах вооруженных сил.
Я не служил в армии. Я был очень штатским мальчиком и провести два года в сапогах и с автоматом казалось мне значительно более тяжким, чем пять лет просиживать джинсы в аудиториях института. Об армии я знаю понаслышке. И я не слышал о ней ничего хорошего. Но — в любом случае, хорошо там простому смертному солдату, плохо ли, — опять же, эти два-три года тратятся на приобретение знаний и навыков, которые, может быть, когда-нибудь пригодятся. И хорошо бы, чтобы в них никогда не случилось нужды.
Но оставим это. Вернемся к нашему ребенку.
Все, человек уже окончательно вырос. Навыки и умения в самых разных областях приобретены. Человек приступил к труду — "в поте лица будешь добывать хлеб свой, " — и работает для приобретения денежного эквивалента необходимых ему для поддержания жизни материальных благ. Кажется — ура! Кажется, все! Мы, наконец, свободны от висевшего над нами с яслей проклятия "будущей жизни"! Мы можем жить беззаботно и ни о чем не думать. И быть счастливыми — потому что, на мой взгляд, для счастья необходимо отсутствие забот.
Но человек слишком рано раскатал губу. Сейчас только и начинается настоящая забота о завтрашнем дне.
Надо какую-то часть денежного эквивалента тратить на то, что сейчас тебе не нужно, но может понадобиться в будущем. О, этот вечный принцип подготавливания саней летом!... Какую-то часть денежного эквивалента необходимо откладывать "на то, на то, и на это, и на всякий случай, а вдруг..." То, что остается, уходит на удовлетворение самых насущных нужд, и то — в обрез. На маленькие радости и большие удовольствия деньги надо добывать либо отказом от этого самого насущного, либо дополнительным трудом, а значит, дополнительной тратой времени. Своего, собственного, родного, такого дорогого для тебя времени, необходимого для жизни, — то есть для маленьких радостей и больших удовольствий. А время, между прочим, так же не бесконечно, как и мозги, даже, если можно так выразиться, не бесконечно в гораздо большей степени. И на большие удовольствия в связи с непрестанной потребностью трудиться его обычно не хватает. Разве что останется немножко на маленькие радости.
Даже если человек родился не простым смертным, а богатым, и у него имеются обеспеченные мама и папа, и заработок у него такой, что хватает не только на большие, но и на очень большие удовольствия, а времени он на труд тратит так мало, что без помех может предаваться этим самым очень большим удовольствиям, что же, разве он освобожден от заботы о завтрашнем дне? Отнюдь нет, потому что, во-первых, он боится потерять то, что имеет, а чем больше имеешь, тем, соответственно, больше терять, и, соответственно, тем больше боишься потерять. А во-вторых, есть еще один неприятный момент в человеческом существовании: мы все знаем, сколько нам лет.
Это только в розовые толстощекие годы подготовки к будущей жизни человек взрослеет. Когда со щек уходит свежий румянец, а сами щеки худеют и опадают, и человек вырастает — он тут же, не останавливаясь ни на минуту, начинает стареть. А старость — это болезни, пенсия, необходимость крыши над головой и какой-никакой заботы окружающих. Следовательно, необходимо — опять же в эти самые годы, когда подготовка к жизни уже окончена, и ты, наконец, живешь, — необходимо опять начинать готовиться. Только теперь уже к старости.
И мы женимся. Заводим детей. Мы правдами и неправдами приобретаем (или наши родители приобретают для нас) квартиры. Мы тянем лямку неинтересной нам работы и очень боимся ее потерять — как же! Перерыв стажа! Надо подумать о пенсии!
Получается, что человек достигает счастья вместе с пенсионным возрастом: у него есть гарантированный кусок хлеба, за который он отпахал тридцать пять лет полноценной молодой своей жизни; у него есть крыша над головой, которую он приобрел либо долгими годами бесприютных скитаний по общежитиям и углам, либо продажей своей и родителей своих совести оптом и в розницу; у него есть ребенок (дети), на воспитание которого (которых) он потратил немало лет, денег, здоровья, нервных клеток и опять же собственной совести (у кого она имелась); что еще?... Да, набор материальных благ, оплаченный опять-таки годами труда — мебель, машина, дача, бытовая техника, одежда на первые десять-пятнадцать пенсионных лет... Живи — не хочу!
Но — здоровья уже нет, и никогда не будет. Одежда, мебель, бытовая техника выходит из моды, ломается, изнашивается, ее надо чинить и заменять, а пенсия еще более конечна, чем зарплата, и человеку снова приходится искать дополнительные источники дохода, приторговывая на колхозном рынке плодами земледельческой своей деятельности либо нанимаясь вахтером, швейцаром или гардеробщиком... И в стране происходит революция, и уже ни о какой жизни не может идти речи, потому что всех источников доходов вместе взятых не хватает обеспечить даже насущные потребности в хлебе, масле и сахаре, не говоря уже о жизненных, но не столь необходимых, как в мясе, рыбе и овощах.
Другое дело — кот. Я имею в виду кота обыкновенного, не испорченного человеческим прошлым, каковым я имел несчастье быть.
Для кота обыкновенного — все равно, домашний он или хозяйский, — не существует такого понятия, как завтрашний день. Вчерашний день для него тоже весьма относительная вещь. Не потому, что у котов плохая память — память у котов великолепная, в чем я убедился на собственном своем горьком опыте. Но кот совершенно не подвержен раскаяниям и сожалениям, нравственных аспектов для него не существует. "Я поступаю так, потому что я хочу так поступить", — вот единственное его кредо. Он голоден — он ест. Ему холодно — он ищет, где укрыться. Если не находит пристанища — пушит хвост и укрывается им. Он сыт и ему тепло — он счастлив. А завтра? Настанет завтра, и мы на него посмотрим. Для кота всегда — сегодня.
Кот никогда не заботится о будущем, его даже собственные дети не интересуют. Сделал свое дело — и свободен, и можешь награждать котятами других кошек. И никаких тебе пеленок-распашонок, детских садиков и вызовов врача на дом, свобода полнейшая. Кошки, конечно, заботятся о своих детях, но в меру, что кажется мне очень разумным. Как только ребенок в состоянии есть твердую пищу и добыть ее самостоятельно, кошка считает себя независимой. В кошачьем языке нет слова "внук". То есть оно существует, но для определения родства у людей. Котенок может быть только чьим-то сыном, но никогда — внуком. Вы скажете — тогда кто же заботится о престарелых котах? А никто. Кот самостоятельно живет и самостоятельно умирает. Но его жизнь настолько полноценна, что старость обычно приходит к нему очень поздно. И очень быстро завершается. Коты даже торопят ее завершение — ни одному коту не хочется продлевать это безрадостное состояние. Кот прячется в укромное место и умирает. И не потому, что он никому не нужен, как могут подумать глупые люди. Нет, это коту не нужна такая жизнь.
Кот не умеет испытывать благодарность. Для кота — если ему сделали добро, значит, поступили по справедливости. А за справедливость не благодарят. Разве что мурлыкнут — чаще это просто радостный возглас: — "О! Мясо!" или "О! Здесь тепло!" — а люди, по эгоистической своей привычке очеловечивать животных, кричат умиленно: "Ах! Мне котик спасибо сказал!"
Зато кот может быть мстительным и злопамятным. Если вы обидели кота, наказали его — пусть даже вам и кажется, что за дело, — кот вам этого не простит. И отомстит при первом же удобном случае. Я уже отмечал, что для кота нет проступков и преступлений, он, кот, непогрешим, и наказание для него — вопиющая несправедливость. Правда, некоторые коты — слишком ленивые или слишком занятые процессом получения удовольствия от жизни, — могут спустить обиду, оставить ее на человеческой совести. Но обычно они реагируют мгновенно — ударом лапы, например. Либо — особенно кошки, которые более злопамятны, как всякие женщины, — гадят на вашу постель. Или в вашу обувь. Чтобы вам неповадно было поднимать руку или голос на его (ее) священную особу.
А что касается этих полулегендарных рассказов про то, что "вот у соседки моей бабушки была кошка, так они ее увезли в Нижний Тагил, и там оставили, а она через год вернулась домой в Кацапетовку, это же тысяча верст! Вот это верность! Вот это привязанность! Вот это любовь!"
Вот это ерунда! — скажу я вам.
Оставим в стороне нравственный аспект проблемы (ведь это для котов нет нравственных аспектов, для людей они все-таки должны быть). Трезво и без эмоций рассмотрим этот пример "кошачьей привязанности". Кошка вернулась из Нижнего Тагила в Кацапетовку. Вы были когда-нибудь в Нижнем Тагиле? Я не был. Но я подозреваю, что там холоднее и голоднее, чем в сытном украинском местечке. Зачем кошке жить там, где плохо, если она знает о существовании места, где ей было хорошо? Это во-первых. Во-вторых, кошка не дура, и прекрасно разбирается в мотивах человеческих поступков. И, кстати, в человеческой морали тоже. "Вы меня взяли котенком, вы растили меня, заботились обо мне — я не знаю, зачем вам это было нужно, но вы так хотели — и делали, что хотели, — думала эта кошка. — Хорошо. Но ведь это для котов их желания — закон, люди же, когда они что-то делают, просто обязаны заботиться о последствиях! Вы топили моих котят — я вам это прощала. Вы кормили меня объедками — ладно, лишь бы объедков было побольше и объедки эти были повкуснее. Но вы взяли на себя определенные обязательства по отношению ко мне, так будьте любезны их исполнять. Если каждый человек, взяв на себя обязательства, потом начнет крутить носом и отказываться от их выполнения, что же это получится? Совершеннейшее безобразие получится. Так что, хотите вы того, не хотите, кормить меня вы должны. И никуда вы от меня не денетесь, я вас и в Австралии найду".
Но уверяю вас — если бы по дороге из Нижнего Тагила в Кацапетовку эта кошка нашла бы людей, которые бы согласились взять на себя заботу о ней, и предлагаемые условия существования были бы приемлемы, — плевала бы та кошка на Кацапетовку вместе с прежними хозяевами!
А самое главное — кошка ЗАХОТЕЛА вернуться. Если кот чего-нибудь хочет — он это может.
Вы спросите, откуда я все это знаю? Я-то не обычный смертный кот, рожденный кошкою и с ее молоком впитавший премудрости кошачьей философии. И я не мог почерпнуть эти умозаключения из бесед с другими котами, поскольку с ними не общался.
Все это так, но не совсем так. Все-таки я, еще будучи человеком, в глубине души во многом был котом. Кошачья шкура пришлась мне впору, как старые растоптанные кроссовки. Кроме того, мне впоследствии пришлось много путешествовать, что очень расширило мой и без того широкий кругозор. В своих странствиях я встречался с другими котами (и с кошками), и там уж я мог общаться с ними на равной ноге.
