Модус вивенди

В эволюционной теории до сих пор имелась масса пробелов, но одно было неоспоримо: ни один орган не возникает просто так, у каждого есть своя функция. Может быть, надобность в ней уже отпала, и признак давно стал рудиментарным, но его появление всегда имело своё логичное объяснение.

Впрочем, я предполагала, почему этот вопрос до сих пор никто не пытался задать. Просто назначение данного участка мозга варов наши биологи сумели определить совсем недавно, когда граф Веселов уже восемь лет как покинул их планету, а постоянных контактов с плащами никто не поддерживал. Где исследователи брали подопытный материал, я не знала, но догадывалась: на свалке. К своим мертвецам плащи относились не то что безразлично, а даже с отвращением, как к особенно мерзкому мусору, и утилизировали их безо всякого почтения. Так что, наверное, они не слишком возражали, если люди попросили парочку мёртвых тел для изучения.

— Это не может не радовать, — вздохнул мужчина, ещё отпивая зеленоватой питательной жидкости.

— Извините за бестактный вопрос, но неужели при вашей биографии подобные мелочи вроде пищи могут иметь значение? — осторожно уточнила я, направляясь вдоль стены к санитарному блоку.

— При моей биографии и в моём возрасте подобные мелочи начинаешь особенно ценить, — насмешливо фыркнул мужчина, следуя за мной. — Нет, если надо, я могу и таблеточными концентратами питаться, но предпочёл бы обойтись без этого.

Вообще, сегодня он был хоть и ворчлив, но удивительно благодушен. Если сравнивать с прежним поведением, практически эталон обходительности. По крайней мере, отвечает на вопросы, а не огрызается. Интересно, у него просто хорошее настроение, или это явление имеет какое-то иное объяснение?

— Надеюсь, особенно надолго мы здесь не застрянем, — открывая дверцу, со вздохом печально проговорила я. Получилось очень искренне: я вдруг вспомнила о ещё одной очень неудобной особенности культуры варов.

— А это, я так понимаю, сортир? — хмыкнул Ветров, разглядывая небольшую пустую традиционно круглую комнатку, сходящуюся к центру воронкой.

— Вы удивительно проницательны, — медленно кивнула я. — В этом вопросе они, видимо, солидарны с нами, и тоже предпочитают уединяться, — пояснила я. — И еду почему-то выдают в личных комнатах, а не в общей, так что, вполне возможно, совместное питание им представляется неприличным.

— Но? — подбодрил меня Одержимый, потому что я на этом запнулась, опять окидывая комнату взглядом и отчаянно надеясь, что просто не заметила нужную метку.

— Моются они, видимо, все вместе, потому что именно для этого предназначен водоём в центре большой комнаты, — вздохнула я. Мужчина в ответ насмешливо фыркнул, кажется, без труда сообразив, что именно меня волнует.

— Да не буду я за тобой подглядывать, не дёргайся, — со смешком утешил он меня.

— Да, я помню, сомнительные прелести не интересуют, — поморщившись, отмахнулась я, забирая у него колбу с питательной смесью и делая несколько больших глотков. Не то чтобы меня действительно очень остро волновал этот вопрос, — в конце концов, нормы приличий за пределами определённого социума теряют своё значение, чему наглядным примером могла служить предполагаемая (потому что точно пока никто не знал) мораль варов, — но определённое чувство неловкости присутствовало.

Мужчина в ответ пожал плечами и с ленивой снисходительной усмешкой сообщил.

— Это не главное. Просто подглядывание за женским купанием отдаёт детским садом. Я уже не говорю о том, что подобный поступок, мягко говоря, не достоин офицера.

— А ваше прежнее поведение, стало быть, достойно? — не удержалась я от насмешки.

— И когда же я сделал что-то, порочащее честь мундира? — ехидно уточнил он, перегораживая собой дверной проём и почему-то не спеша уходить от разговора.

— То есть, хамство её не порочит? Странная у вас честь, — я поморщилась. Замечание, конечно, было не лишено смысла, потому что Ветров в самом деле в основном грозился на словах, и ни одной гадости не сделал. Но на мой взгляд неспособность следить за собственной речью мало отличалась от неспособности контролировать свои поступки. Кому как не мне знать, сколь многое порой способно решить слово.

— Её порочит ложь, предательство, чинопочитание, но никак не высказанная вслух правда, — с той же ехидной снисходительностью отозвался Одержимый.

— А ваше особое отношение к наследнику в этой связи чем стоит назвать? — всё-таки не удержалась я. Самодовольная ухмылка Ветрова откровенно раздражала и выводила из себя в гораздо большей степени, чем это было допустимо. А я-то наивно полагала, что успела к нему привыкнуть!

— А вот это уже не касается тебя никаким боком, — резко подавшись вперёд и угрожающе нависнув надо мной, процедил ротмистр и, развернувшись, стремительно вышел.

А я на несколько мгновений замерла, пытаясь понять, что это сейчас было, почему так резко изменилось настроение Одержимого от довольно простого и напрашивающегося вопроса, и почему вообще получился такой разговор? Да Бог с ним, с Ветровым; почему я себя так повела и разговаривала в таком тоне?! И единственный логичный вывод мне категорически не понравился.

Меня задело его пренебрежение. До сих пор я могла спокойно абстрагироваться от его слов, они не цепляли, а сейчас почему-то вывели из равновесия. И было жизненно необходимо что-то срочно решать с этой проблемой, потому что иначе жизнь моя в компании этого мужчины станет невыносимой. И это только последствия! А причины подобных изменений...

Есть старая пословица, что больнее всех может ударить тот, кого подпустишь ближе. Со мной это работало на сто процентов: стоило человеку переступить определённую грань, оказаться допущенным в "ближний круг", и его слова воспринимались совершенно иначе. Это не обязательно была очень высокая степень близости, а круг был достаточно широк и состоял из добрых двух десятков человек, зачастую не так уж хорошо знакомых. Скажем, Аристов был в их числе благодаря моему восхищению и уважению.

Но все эти люди, которые так или иначе имели на меня влияние, оказывали его очень аккуратно и тактично, и никакого дискомфорта такая эмоциональная близость мне не доставляла. Скажем так, они все были мне очень приятны и интересны, я ценила их общество и мнение вполне сознательно. Чем мне грозила "дружба" ротмистра, было боязно даже представить.

Предположения, как в этот круг умудрился попасть нахальный Ветров, у меня были. Во-первых, я действительно за последнее время очень привыкла к его компании. А, во-вторых, тот танец на приёме у наследника заставлял меня смотреть на мужчину по-новому, и никак не получалось вернуться к прежней неодобрительной отстранённости. Я слишком привыкла, что у окружающих людей, — именно людей, психологически отделённых для меня от всех остальных видов, — слова не расходятся с делом. Или расходятся, но в противоположном относительно Одержимого направлении. То есть, мне доводилось встречать людей, на словах обаятельных и благородных, а по факту — лицемерных ничтожеств. А вот так, чтобы на словах собеседник казался форменным мерзавцем, а когда дело доходило до поступков — вдруг проявлял достойнейшие качества, было впервые.

Во мне твёрдо засела убеждённость, что Одержимый был гораздо более честен в танце или на дороге-между-мирами. Даже не честен, а... всё это хамство тоже было правдой, но это больше походило на защиту или привычку, которой в экстренной ситуации мужчина с лёгкостью изменял. И как бороться с этим ощущением в те моменты, когда на сцену выходил хорошо знакомый язвительный нахал Ветров, я совершенно не представляла.

Волевым усилием я заставила себя отвлечься от размышлений о моём страже и сосредоточиться на более насущных вещах, а именно — на необходимости как следует выспаться. Почему-то в сон клонило немилосердно, будто я не проспала весь путь по дороге-между-мирами, а точно так же бодрствовала, как всадник. Наверное, побочные эффекты непривычного и неестественного состояния организма, впервые попавшего на эту дорогу. Хотя в первое моё путешествие ничего подобного не было; вероятно, тот Одержимый как-то экранировал эти воздействия. Неплохо было бы уточнить этот вопрос у Ветрова, но общаться с ним сейчас я категорически не желала.

При мысли о Ветрове вспомнилась ещё одна неприятная подробность. Все наши вещи были у него в сумке, и надеяться, что ротмистр сам догадается прямо сейчас выдать те, что предназначались мне, было глупо.

Сумку с вещами собирали не мы сами, а заведующая складом Департамента, Ольга Симкина, просто потому, что всё её содержимое было изготовлено для нас по спецзаказу по образу и подобию собственной одежды варов. Вплоть до отсутствия такого понятия, как "нижнее бельё", что лишний раз убедило меня в том, что эти обтягивающие комбинезоны выполняли у плащей аналогичную функцию.

Тот факт, что подобные случаи (когда дипломата полностью обеспечивали всей разрешённой одеждой и приборами) были отнюдь не единичны, и привёл к появлению при Департаменте Иностранных дел такого неожиданного подразделения, как склад. С Ольгой мы были хорошо знакомы, вполне могли считаться приятельницами, и я уговорила девушку в обход инструкций положить мне ещё один предмет одежды, не входящий ни в какие перечни: пижаму. В конце концов, кому какая разница, в каком виде я буду спать? И именно в этом была причина моей тоски об оставшихся у Ветрова вещах: без ночной рубашки мне было очень неуютно.

Правда, идти отвоёвывать у мужчины необходимый предмет одежды не было ни сил, ни желания. Осталось смириться с неприятной ситуацией и лечь спать как есть, в комбинезоне.

Кровати у варов тоже были довольно специфические. Ни одеял, ни подушек их конструкция не предусматривала: тело частично погружалось в однородную матово-белую массу. При этом голова неизменно оставалась на поверхности и по ощущениям покоилась на подушке, а всё остальное казалось замотанным в плотную вату. При этом положение тела и температура среды подбирались каким-то загадочным образом, обеспечивая максимальный комфорт. Сложно было привыкнуть к такому положению, и всё время казалось, что голова тоже вот-вот утонет; но постепенно удалось расслабиться и заснуть.

Проснулась я рано. Нейрочип подстроился под местные почти тридцатичасовые сутки и утверждал, что ещё не рассвело. Что вары на планетах по возможности ориентируются на местную длину светового дня и вообще являются дневными существами, было хорошо известно (хотя и странно, учитывая их склонность к закрытым от света помещениям, напоминающим глухие пещеры), в этом наш с ними ритм жизни также совпадал. Хотя им с их двадцатичасовым стандартом, наверное, здесь было ещё сложнее, чем нам.

Всевозможные предметы личной гигиены (к счастью, вполне человеческие) были в той же сумке, оставшейся у Ветрова, так что перед умыванием в любом случае стоило с ним пересечься. А ещё очень хотелось искупаться и переодеться, потому что после сна в комбинезоне я чувствовала себя ужасно грязной. Но об этом я пока старалась не думать.

Из комнаты я выходила, рассеянно размышляя, какую из двух оставшихся спален занял Одержимый, и пытаясь вспомнить, есть ли здесь какой-нибудь аналог вежливого стука в дверь. Но вопрос отпал сам собой: мужчина обнаружился в общей комнате. За тем самым занятием, о котором я старательно не думала. Даже как-то сумел разобраться с управлением местным водоёмом. И, в отличие от меня, он никаких нравственных терзаний не испытывал.

Я, честно говоря, не вполне понимала, как работает местный "душ"; наверное, всё на тех же гравитонных воздействиях. Но выглядело это не менее специфично, чем кровать. Вода собиралась в единый поток, столбом поднимавшийся кверху, на высоте трёх метров расходилась плоским куполом метров пяти в диаметре, и обрушивалась обратно в чашу пола. Наверное, так было устроено, чтобы обеспечить одновременное мытьё всех обитателей.

Готова была поклясться, что Ветров заметил меня в тот момент, как открылась дверь, даром что даже не смотрел в мою сторону. А я... в первое мгновение совершенно растерялась, запнувшись взглядом об обнажённую мужскую фигуру. Время для того, чтобы сразу извиниться и уйти, было безнадёжно упущено. И я замерла в проходе, чувствуя, как секунды неумолимо убегают, щёки мои начинают откровенно гореть от смущения, разумного выхода из положения не видно, да ещё явно вот-вот выскажется Одержимый, и тогда мне останется лишь провалиться на месте от стыда.

Решение нашлось спонтанно. Если хочешь изменить естественный и неизбежный ход вещей, надо ведь поступать неожиданно, да? Лучшим выходом, конечно, было бы спокойно присоединиться, но на такой поступок я была не способна. Поэтому оставалось искать спасение в том, что всегда давалось мне лучше всего — в разговоре.

— Забавная конструкция. Интересно, там, в середине, очень большое давление? И как вода очищается? — полюбопытствовала я, подходя к потоку воды метрах в полутора от мужчины и старательно не глядя в его сторону.

— Проверь сама, — со смешком предложил мне Одержимый.

— Обязательно. Как только вы отдадите мне мои вещи, — медленно кивнула я, подставляя ладони под струи, набирая полные пригоршни воды и умывая лицо в надежде избавиться от предательского жара. Как хорошо, что я не рыжая, и краснею не так явственно! — А почему вода такая холодная? Температура не регулируется?

— Регулируется, — отозвался ротмистр. — Вещи... Да, сейчас, — с этими словами он вышел из-под "душа", тряся головой, отфыркиваясь и отряхиваясь. На очередном его шаге капли воды вдруг остались висеть позади, повторяя очертаниями силуэт мужчины, и через пару мгновений осели на пол коротким дождиком. Прекратили циркулировать и основные потоки, водная гладь за пару мгновений выровнялась и замерла неподвижным зеркалом у моих ног.

Ветров невозмутимо прошёл в соседнюю с моей комнату и вернулся оттуда уже через пару минут, одетый и с ощутимо похудевшей сумкой в руках.

— Купайся. Когда закончишь, позови меня, — спокойно и вполне мирно проговорил он, ставя свою ношу на пол рядом со мной. Я медленно кивнула, продолжая изображать задумчивость, разглядывать озерцо и надеяться, что умывание хоть немного помогло вернуть щекам естественный цвет. При этом на мужчину я не смотрела старательно и очень упорно: точно знала, что если встречусь сейчас с ним взглядом, мгновенно вспыхну до корней волос, и очень долго ещё не смогу нормально общаться с этим человеком.

Повод для смущения у меня был гораздо более весомый, чем сама произошедшая неловкая сцена и общий вид офицера. Мне было стыдно за себя, за собственное поведение, за вот эту короткую заминку. За то, что повела себя не как положено приличной девушке из хорошей семьи, не опустила глаза, а... засмотрелась. Если обычно ротмистра можно было назвать внушительным, или в крайнем случае — эффектным мужчиной, то вот такой, обнажённый, он выглядел красиво.

Наверное, потому, что естественно. Если все мои знакомые люди, да и я сама в том числе, в одежде чувствовали себя спокойней, а без неё ощущали дискомфорт, в какой-то степени — беззащитность, то Одержимому, кажется, именно так было удобнее.