Не спасла их цепь. Злое неугасимое пламя породило зарево, хорошо видимое с берега далёкого Кипра. Корабли обратились в головешки. Несколько сот человек сгорели заживо. Остальные, укрывшиеся за стенами неприступной крепости, были совершенно деморализованы, сдались и покорились.

Птолемей стал властелином всей восточной части Срединного моря. Он заявил о себе так громко, что даже тирийцы, имевшие флот в сотню триер, не ощущали себя сильнее македонянина и вынуждены были с ним считаться.

А связь Птолемея с Египтом, до сего дня мимолётная, почти случайная, крепла день ото дня, хотя он ещё не догадывался, насколько тесно сплелась нить его судьбы со Страной Реки.

Кипр

— Мама! Мамочка! — детский голос звенел в залитом солнцем мраморном портике, словно серебряный колокольчик.

— Стой, куда летишь! Лоб расшибёшь!

— Мама, смотри, что у меня!

Девочка лет пяти, босая и растрёпанная (и когда успела, ведь вроде бы только что заплетали), одетая в короткую эксомиду, всю перепачканную в песке, подлетела к Таис, протягивая раскрытую ладошку.

— Что тут у тебя? Зуб. Второй уже.

— Мамочка, я тебя люблю! — девочка ткнулась в живот.

— Эйрена! Осторожно. Брата забодаешь.

Таис тяжело опустилась на колени, поглаживая большой живот. "Мальчишка у тебя будет, госпожа", — говорили рабыни, делая при этом загадочные лица, словно сей секрет им только что сама Гера на ухо шепнула. Таис только посмеивалась. Она и сама не сомневалась, что носит сына. Откуда знала? Да ниоткуда. Сердцем чувствовала. Приметам не особенно доверяла. Когда ходила со старшим, все говорили, что будет девочка. С мальчишкой, дескать, живот сильно вперёд выпирает, а эта смотри, как аккуратно сидит. На восьмом месяце под пеплосом все ещё было незаметно. А родился Леонтиск. Сын и наследник Птолемея. Первенец.

— Ну-ка дай, я посмотрю.

Дочь послушно открыла рот. Мама осторожно коснулась пальчиком зубов.

— Ещё один качается. Скоро молочные выпадут и вырастут настоящие, крепкие. Будешь зубастая-зубастая!

— И Леонтиска укушу!

— Не надо его кусать, что он тебе плохого сделал?

— Он дурак!

— Вовсе нет. Леонтиск у нас хороший. В палестре первый, всех мальчишек сильней. И умный. Уже читать умеет.

Таис вздохнула. В последний год она видела сына урывками. Леонтиску сейчас восемь, почти все время он проводит со своим дядькой-воспитателем Тимофеем, которого приставил к нему Птолемей. Мальчик не мог дождаться своего семилетия, когда, согласно обычаю, его должны были забрать на мужскую половину дома. Таис знала, что этот день наступит, но примириться с тем, что малыш покидает её мир, так и не смогла. Конечно, он не исчезал бесследно, но видя то нетерпение, с которым мальчик торопился окунуться в царство мужчин, не смогла сдержать слез. Не при сыне, разумеется. Что ж, такова доля каждой эллинской женщины. По крайней мере, дочь пробудет с ней гораздо дольше. А скоро родится ещё один малыш.

Став законной женой Птолемея, бывшая гетера сама себе ограничила прежнюю свободу. Большую часть времени она теперь проводила дома, во дворце соправителя Сол Кипрских, командовала рабынями и занималась воспитанием детей, но все же не желала становиться подобием афинянок, кои после замужества превращались в затворниц, редко покидающих пределы четырёх стен. Нет, такой жизни она бы не вынесла. Птолемей понимал это, поэтому не препятствовал её привычным прогулкам, поездкам на море. Он женился на ней по любви, не по расчёту, не по выбору родителей, выгодно сбывающих с рук "быков приносящую" невесту, и предпочитал, чтобы она оставалась прежней.

Афинянка переписывалась со своими друзьями-художниками. Лисипп продолжал работать в Эфесе, а неплохо заработавший на продаже Афродиты Анадиомены Апеллес, дважды приезжавший навестить свою знаменитую модель, перебрался в Сикион, где возродил школу живописи, совсем захиревшую после смерти его учителя Памфила. В Солы редко наезжали известные поэты, музыканты и художники, и Таис старалась не упустить ни одной возможности встретиться с ними, но на симпосионах больше не появлялась, Птолемей не хотел, чтобы за его законной женой тянулся шлейф пересудов злоязыких сплетников. Постепенно слава Четвёртой Хариты стала меркнуть. Теперь у всех на устах была другая знаменитость — молодая гетера Ламия. Иногда на афинянку накатывали воспоминания о минувших днях, подступала хандра, но длилась она недолго — все её мысли заняли дети.

— Где ты так извозилась?

Таис отряхнула Эйрену, та вырвалась, запрыгала вокруг матери.

— Это кто тут у нас маленький скачет?

— Зайчик! И не маленький, а большой!

— Большой-большой. Иди, обниму тебя. Вот здесь у нас маленький зайчик живёт.

Детская ладошка осторожно погладила живот. Таис поцеловала Эйрену в щеку. Той надоело обниматься.

— Пусти, я побегу!

— Ну, беги.

Дочь стрелой унеслась из портика. Помчалась к няньке своей, от которой сбежала к матери хвастаться выпавшим молочным зубом.

Таис долго смотрела ей вслед, грустно улыбаясь. Давно ли Эйрена была совсем крохой, а уже носится, как лань. Не удержать. И всеми командует. Царица...

Птолемей за последние годы посуровел от забот, приобрёл тяжёлый взгляд. Даже бывалые воины его побаивались. Родной брат, большой начальник, наместник в Саламине, в присутствии Птолемея превращался в его тень. Немногие старые соратники Лагида, недавно разменявшего пятый десяток, продолжали держать себя с ним, как с равным. Он не принял никаких титулов, именовался, разве что, соправителем Пасикрата, но за глаза его все чаще называли царём. И сей грозный муж в обществе своей пятилетней дочери превращался в большого ласкового кота, а она, сидя у него на руках, недовольно морщила носик, дескать, батюшка, когда целует, больно колется бородой.

"Ты что, ёжик?"

А борода-то уже с проседью...

Афинянка поднялась на ноги, опираясь о колонну. Чуть поморщилась: пузожитель запоздало решил поздороваться с сестрой, для чего активно использовал пятку. Совсем скоро ему предстояло появиться на свет, ноги Таис отекли, ходить стало тяжело. Не девочка уже, тридцать лет, третья беременность. Хотя эта идёт легко, привыкла, а с Леонтиском на девятом месяце готова была лезть на стену с тоски. Уже несколько месяцев бывшая гетера не могла танцевать, и от верховой езды пришлось отказаться. Располнела, грудь налилась так, что приходится использовать поддерживающую повязку-мастодетон, которую прежде никогда не носила. Но ничего. Она уже знала, что способна наверстать все упущенное. Снова будет прежней. Ну, почти. Сейчас она стала мудрее, спокойнее. Перестала ревновать к хорошеньким флейтисткам, которых продолжал "собирать" Птолемей, несмотря на то, что был женат на женщине, столь искусной в любви, что некогда за ночь с ней богатенькие сынки афинских аристократов предлагали целый талант. Она давно уже научилась отделять зерна от плевел и знала, что любит он только её.

— Радуйся, госпожа, — прозвучал за спиной негромкий вкрадчивый голос.

Таис вздрогнула и обернулась. Так и есть, как всегда, подкрался незаметно.

— Прости, госпожа, — проговорил сириец, — я не хотел напугать тебя.

И все-то он видит, все замечает. Ведь знает, что она действительно его боится и старательно избегает. Чего ему здесь надо?

— У меня срочное дело к господину. Через этот портик пройти было быстрее всего, — усмехнулся Фратапарна, — я бы не стал без нужды беспокоить тебя.

"Он что, мысли читает?"

— Ты не напугал меня, — сказала Таис холодно.

— Приятно слышать, иначе я был бы очень огорчён, — ответил сириец, чуть опустив глаза.

Она, разумеется, знала, кто он и зачем его держит при себе Птолемей, и Фратапарне о её осведомлённости было прекрасно известно, но, несмотря на это, он продолжал старательно изображать торговца самоцветами. Один из преданных рабов сирийца время от времени приносил ей камни и украшения, иногда она с любопытством рассматривала их, но всегда отвергала. А потом, когда Таис успевала забыть об очередном проявлении внимания со стороны бесконечно учтивого "купца", Птолемей дарил ей дорогую безделушку, причём именно ту, на которой её взгляд задержался дольше, чем на других. И тогда ей становилось не по себе.

Вот и сейчас афинянка почувствовала себя очень неуютно, словно стояла перед ним голая на рыночном помосте.

— Не будет ли у госпожи распоряжений для её верного слуги?

— Ты мне не слуга. И, кажется, ты только что упоминал, будто торопишься к Птолемею.

— Так и есть, — улыбнулся Фратапарна, — ещё раз прости, что потревожил тебя.

С этими словами он повернулся и зашагал прочь. Афинянка смотрела ему вслед. Сердце билось учащённо. Она знала, что тот служит её мужу верой и правдой уже много лет. Не словами, но делами своими он постоянно подчёркивал, что предан Птолемею, как никто другой. Может быть, как раз в этом всё дело? Как никто другой... Но о чём же тревожиться в таком случае? Она не могла объяснить себе причину своего беспокойства, но тревога, каждый раз после встречи с ним, долго не уходила.

Малыш почувствовал состояние матери и энергично отбарабанил немой вопрос.

— Все будет хорошо, — успокаивающе ответила Таис, погладив живот, — твой отец сильный и мудрый. И осторожный. Все будет хорошо, Лаг.

Перед дверями покоев, где Птолемей обычно устраивал совещания со своими ближайшими соратниками, Фратапарна нос к носу столкнулся с Неархом. Критянин в отличие от Таис, к сирийцу относился без какой-либо предвзятости. Десять лет назад косился подозрительно, но тогда все они отнеслись к новому союзнику с недоверием. С тех пор много воды утекло. Они не стали друзьями, но давно уже сидели в одной лодке.

Фратапарна молча пропустил критянина вперёд, слегка поклонившись. Эта азиатская учтивость, граничившая с показным раболепием, всегда очень раздражала Демарата, но Неарх её просто не замечал.

Птолемей сидел за своим рабочим столом, заваленным папирусами, один из которых читал. Возле распахнутого настежь окна, из которого открывался вид на море, скрестив руки на груди, стоял Демарат. Лёгкий дневной бриз порывался смахнуть свитки со стола, но каждый из них был накручен на два деревянных валика с утолщениями на краях, и ветру не хватало сил.

Птолемей приветствовал Неарха коротким кивком, а на сирийца посмотрел с удивлением. Он его не вызывал.

— Что случилось, Фратаферн?

— Важные новости, мой господин.

Демарат, повернувшийся к вошедшим, при последних словах "купца" еле заметно скривился.

— Что за новости?

Сириец посмотрел на эвбейца, скосил глаза на Неарха и, кашлянув, сказал:

— Касаются человека, о котором я могу рассказать только тебе.

— Ишь, ты, — фыркнул Демарат, — нам не доверяют!

— Не начинай, — отрезал Птолемей и спросил сирийца, — это срочно?

— Нежелательно откладывать. Но я могу подождать за дверью.

Лагид аккуратно свернул свиток и положил на стол.

— Нет, останься. Пожалуй, хорошо, что ты здесь. Тебе полезно послушать то, что будет сказано. Начинай, Демарат.

Фратапарна прошёл в угол комнаты и прислонился к стене. Неарх подсел к столу. Эвбеец, только что вернувшийся из Корика, начал рассказ о встрече с пиратами. На протяжении его речи Неарх пару раз выругался. Птолемей оставался невозмутим, и лишь складка между бровей стала чуть глубже.

— Короче, они там все обгадились, — закончил рассказ Демарат, — я вас предупреждал, что так и будет. Не стоило им говорить про Красного.

— Тогда уж не стоило ездить вообще, — задумчиво проговорил Птолемей, сложив пальцы в замок у рта и опершись локтями о стол.

— Трусливые собаки... — Неарх едва не сплюнул в сердцах, сдержался.

— Красный становится все сильнее, — сказал Лагид, — кто бы мог подумать пару лет назад, что он будет вот так пугать Ойнея?

— Это не Красный их напугал, а его союз с Родосом.

— Нет подтверждения, что они заключили союз, — сказал Птолемей.

— А мне кажется, что голова лазутчика в корзине — прямое тому подтверждение, — подал голос сириец, — Красный дал понять, что он нас теперь не боится. С чего это он вдруг такой смелый стал? Только если разжился сильным союзником.

— Или союзниками, — мрачно произнёс Лагид.

— Ты думаешь, наш друг, — Демарат неприязненно посмотрел на сирийца, — ничего не напутал? С чего бы Антигону...

— Во лжи меня хочешь обвинить, почтеннейший? — поинтересовался Фратапарна.

— Ты так и не привёл доказательств своих слов, только взбаламутил всех, а я из-за тебя...

Сириец не дал ему договорить, подался вперёд и злобно прошипел:

— Я тебе не обязан сообщать о каждом, кто мне служит! Иначе корзин не напасёшься для отрезанных голов!

— Да ты... — задохнулся Демарат.

— Остыньте! — ударил ладонью по столу Птолемей.

Эвбеец окинул сирийца испепеляющим взглядом и демонстративно отвернулся к окну.

— А я согласен с Демаратом, — сказал Неарх, — в конце концов, по словам почтенного Фратаферна, посланника Антигона видели в Фаселиде, но вовсе не за обедом у Красного. И вообще все это слишком похоже на обычные рыночные сплетни: "Ах, Антигон положил глаз на Памфилию, теперь финикийские краски наверняка подорожают, надо их скупать поскорее".

— Нельзя сидеть, сложа руки, и отмахиваться от слухов и сплетен, только потому, что это слухи и сплетни, — сказал Птолемей, — "пурпурные" по всему побережью звонят, что Адземилькар строит новый флот. Зачем?

— Затем, что у Дария нет флота уже шесть лет, с тех пор, как мы с Неферкаром окончательно пустили Автофрадата на угли, — ответил Неарх, — даже странно, что царь решил восстановить власть над морем только сейчас.

— Может он, наконец, победил того мятежника? — предположил Демарат, — как там его зовут? Какой-то Спитамен. Помните, пять или шесть лет назад ходили слухи, будто Дарий крепко схватился с ним далеко на востоке? Где-то в Индии, на самом краю Ойкумены. Рассказывали, что этот Спитамен умеет становиться невидимым, а воины его ездят верхом на слонах, которых у него тысячи. Потому Дарий не может его одолеть.

— Если бы великий царь вернул свои потерянные земли, об этом бы говорили на каждом углу, — с усмешкой возразил Фратапарна, — скорее он окончательно махнул рукой на восточные сатрапии и вспомнил, что от царства отвалились и другие не менее важные куски.

— Вспомните, весной распространился слух, будто Антигон с почётом принимал послов царя царей, — сказал Птолемей, — очевидно, они решили, наконец, заключить мир.

— Интересно, на каких условиях? — спросил Демарат.

— Если бы знать...

— Я думаю, персы хотят вернуть Египет, — предположил Неарх.

— Возможно, — согласился Птолемей.

— В таком случае первым делом они примутся за Амиртея, — сказал эвбеец, — и надолго завязнут под стенами Пелусия. Амиртей — как крокодил в болоте. На берегу неуклюж, зато в родной трясине его никто не превозможет. Пусть бодаются, нам и нашим друзьям это только на руку. Пока облезлый старый лев и крокодил будут друг друга рвать, хитрая обезьяна...