Колодец и Омут

В ту секунду, когда голова должна была коснуться пола, под нее скользнуло что-то мягкое, придерживая.

— Знаешь, я бы пообещал что угодно, чтобы вернуть нас домой, — сказал Фиори тихо. Он склонился надо мной, забыв собственные предостережения. Так низко, что ключ касался моей щеки. — Или тебя хотя бы. Но лучше нас.

— Серьезно? Слушался бы меня?

— Ты же лучше знаешь, как быть человеком.

— А еще я знаю, что люди подлые, низкие и вероломные. Еще они воруют, убивают и лгут... а также предают, злорадствуют и ненавидят. Нет, я не хочу, чтобы ты был человеком.

— Чего же ты хочешь?

Это был очень несвоевременный вопрос. У меня оставалась крохотная надежда. Омут — билет в один конец, но разве кто-то это проверял? Вряд ли кому-то приходила в голову идея соваться сюда ради эксперимента. То, что я собирался сделать, могло вызвать какие угодно последствия — а может, вообще никаких. И нет смысла обсуждать то, что, скорее всего, не сработает. Чего мне ужасно не хотелось, так это разговоров типа "не делай этого" — "нет, я решил" и дурацких прощаний. Я просто еще раз вонзил кусок янтаря в рану, а потом потянулся наугад, и окровавленная ладонь сама нашла ключ.

Сорвать его было так же легко, как надеть.

* * *

Такое решение было спорным и, положа руку на сердце, глупым. А вопрос Фиори — очень даже своевременным, учитывая его натуру и злокачественные склонности. Но будем считать, что я спасал себя, а чего только ради себя не сделаешь.

А вот спас или нет, пока было неясно.

Перевернувшись, я ощупал траву. Неподалеку слышался грохот проехавшего грузовика, и костер, похоже, все еще тлел. Хотя мне показалось, что прошла целая вечность. Голова звенела, как корабельная рында, но это было далеко не самое ужасное.

— Мэтт, осторожно.

Руки Фиори помогли мне приподняться, прежде чем я чуть не влез в костер. Жар уже ощущался пальцами. Другая рука все еще сжимала ключ, я не без труда разжал кулак, позволив забрать его.

— Как у тебя это получилось?

— Я... не знаю. — Это очень мало волновало меня сейчас. — Фай, сколько времени?

— Твои часы потекли, — ответил он непонятно. — Наверное, около полудня. А что?

Я открыл глаза. Потом закрыл.

— Да просто надеялся, что сейчас аномально темная безлунная ночь. Потому что если нет — то я просто ничего не вижу.

Фиори затих — почти физически ощущалось, как он вглядывается мне в глаза. Я дотронулся до его лица, и он не возразил, только прижал мою ладонь к щеке, поцеловал и прижал снова. Но, наверное, усталость побеждает панику, как бумага — камень. Позволив ему помочь, я поднялся и заковылял к машине. А вокруг застыл непроглядный мрак, будто часть Омута решила со мной не расставаться.

— Рано беспокоиться, — заговорил он наконец. Тонкие нотки тревоги в его голосе противоречили словам больше некуда. — Может, просто побочный эффект. Временный...

— Может, — покорно согласился я. — Ты же не против отвезти меня домой?

— А почему я должен быть против?

— Ну, не знаю. После всего... я бы понял, если бы ты захотел быть подальше отсюда. И от меня.

— Я хочу быть подальше, Мэтт. — Дверца открылась, и рука Фиори легла мне на макушку, как делают полицейские. — Не представляешь, как. Но я хочу быть подальше с тобой, если можно.

— Тогда в Риверсайд, пожалуйста, и побыстрее.

— Слушаюсь, сэр.

Я был совсем не в том положении, чтобы возражать или радоваться, хотя от его слов стало чуть легче. Не физически. Голова набирала обороты, да еще ужасно болела ладонь. На фиг заднее сиденье. На фиг ремень безопасности — ввиду всего происшедшего полицейский штраф казался просто несусветной ерундой. Я съежился в кресле, и Фиори положил на меня руку, успокаивающе поглаживая. В том, что он управится с машиной и одной рукой, у меня даже сомнений не было.

— Если нас остановят, притворись Элвисом, — пробормотал я сквозь сон.

Фиори рассмеялся, и это был первый приятный звук за сегодня.

— А можно Ким Кардашьян?

— Если коп — мужик, то нужно...

Надо сказать, что моя слепота проявляла себя странным образом. Как только я ступил за порог дома, в теле словно включился автопилот — я даже ни разу не споткнулся по дороге на кухню. Фиори находился рядом, но не похоже, чтобы он был мне так уж нужен. Дверные проемы были именно там, где я и думал, а также стулья и прочая мебель. Но то, что должно радовать, пугало, и куда сильнее, чем перспектива ослепнуть навсегда.

Впрочем, я отложил эти мысли на потом.

— Мне надо в душ. Кажется, вечность там не был.

— Давай лучше ванну сделаю, — сказал Фиори совсем рядом, и рука погладила от плеча вниз. — Навернешься еще.

— А в ванне не навернусь?

— Будешь вылезать — позовешь.

Я замолк, не зная как возразить, и тем более почему.

— Мэтт, — он повернул меня лицом, — как тебе может быть неловко? После всего, что мы тогда делали? Или напомнить, как ты просил меня...

— Я помню, помню, — буркнул я под нос. Такое забудешь. Вот сейчас жаль, что он тоже не слепой... — Это не то, о чем ты подумал, это... Ну не хочу чувствовать себя больше калекой, чем есть.

— Ты станешь больше калекой, если шею сломаешь. Но если что — я поблизости.

Я принял душ без приключений. Фиори готовил обед, и для ароматов не было стен и преград. Спускаясь, я чуть не поскользнулся на собственной слюне. Образно говоря.

— Это что?

— Не скажу. Угадывай.

Я не угадал ни единого блюда, кроме утки под ни с чем не сравнимым соусом. То есть утку угадал, а соус нет. Потом забил на все и просто ел. Когда я последний раз съел что-то больше куска пиццы, меня тошнило полчаса. Сейчас вроде перспективы были поприятнее. Да, Фиори всегда относился ко мне с обволакивающей заботой, но сейчас что-то между нами неуловимо и ощутимо изменилось, будто изменился и я сам, и его видение меня. Не знаю, каким образом — у кого глаза, тому и виднее. Вообще быть незрячим под присмотром Фиори оказалось более чем терпимо — если бы не почти полное отсутствие уединения. Он постоянно находился где-то рядом, хотя проблемы с координацией у меня едва ли наблюдались. Даже когда он был тих, как тень, я знал — стоит споткнуться, и его руки найдут меня. Иногда это напрягало, хотелось побыть одному, разложить все по полкам. Но как только я наконец уединялся в ванной, то не мог просидеть там и лишней минуты.

Поэтому с наибольшим ужасом я ждал ночи. Чисто формально темнее уже не станет, но придется спать. Лечь в кровать и пытаться уснуть.

Тем не менее, я сам поднялся в свою спальню, на ощупь нашел белье — оно будто сразу попалось под руку, и перестелил постель, в чем она очень нуждалась. Но какой бы длины ни была цепочка действий, она рано или поздно заканчивается. И, в конце концов, мне пришлось лечь, натянув покрывало до подбородка. Закрыть глаза. И ждать.

Хватило меня ненадолго.

— Фиори, — позвал я.

Никто не ответил, тогда я повторил:

— Фиори!

Молчание.

— Я же знаю, что ты здесь.

— Откуда?

— Наверное, поставил себя на твое место.

— И как оно там, на моем месте?

На его месте я — ну, не совсем я, а он в моем понимании — давно исчез бы, не попрощавшись, как только покинул Омут. Но это уже было сказано.

— Лучше, чем на моем...

Он подошел, и матрац слегка прогнулся под его весом. Не дождавшись возражений, Фиори придвинулся ближе и нашел мою руку.

— Ты весь на взводе.

— Мне охренеть как страшно, — признался я, хотя облегчения это не принесло. — Так страшно, что вместо желудка будто блендер.

— Знакомое ощущение.

— Правда?

— С недавних пор. Мэтт, прошло совсем немного времени. Даже если твое состояние продлится дольше, чем мы думали, ты не должен беспокоиться. Представь, будто просто выключили свет.

— Так и про смерть говорят... В общем, — собрался я с силами наконец, — я не о глазах беспокоюсь. То есть и поэтому тоже, но не совсем. Знаешь, есть такой рассказ Амброза Бирса "Случай на мосту через Совиный ручей", так вот там описывается, как повесили человека. Он чудом сумел выбраться, с ним долго происходили какие-то вещи, и прошла целая жизнь, прежде чем мы поняли, что все это — не реально. Все это произошло за ту секунду, пока его шея ломалась в петле. Фай, я до чертиков боюсь, что мы до сих пор в Омуте, и всего этого не происходит.

— И меня нет?

— И тебя нет. Ничего нет. Я просто умираю, и весь этот день длится последняя секунда моей жизни.

Фиори придвинулся еще ближе, лицом к лицу, так, что я ощущал дыхание и движение губ при каждом слове. Моя рука невольно потянулась, коснулась его волос — они были такими, как мне помнилось, будто даже серебристый цвет ощущался кончиками пальцев — холодно и колко.

— Ничего себе, — прошептал он. — Если и так, то я тут ни при чем. Это фантазии твоего мозга, а не моего. В Омуте я бессилен и не способен провернуть такое... хотя идея мне нравится. Кроме слепоты.

— Ты не помогаешь.

— Прости. Не представляю, как доказать, что я есть.

— И не надо. Знаешь, если выбирать, то лучше быть здесь, реально это или нет.

— Да-да, я помню твою лекцию об иллюзиях. Ты не мог бы продолжать делать то, что делал?

— Это? — Мои пальцы снова зарылись в его волосы, и он вздохнул.

— Да. Это.

Прошло несколько минут в молчании, и впервые за последнее время страх отступил. Сон, однако же, не спешил, и я даже обрадовался, когда Фиори заговорил.

— Знаешь, что мне кажется? Нас вытащила Грейс.

— То есть?

Он чуть отодвинулся — видно, так нам обоим легче думалось.

— На том осколке была моя кровь, ее кровь, а потом и твоя. Она одна была здесь, снаружи. Это она нам помогла, сама того не желая.

Я не стал спорить — познания в магии у меня нулевые, и за последнее время пришлось узнать больше, чем за всю жизнь. Кроме того, что Грейс действительно вряд ли желала нам всего хорошего.

— Ты чувствуешь вину?

Он задумался.

— Я чувствую... благодарность.

На крайний случай и это ничего.

— Фай, если хочешь, иди спать к себе. Со мной уже все хорошо.

— Со мной тоже.

— Ты же здесь не уснешь.

— А я и не собираюсь. Ты, что ли, собираешься?

Что правда, то правда, ни в одном глазу. На самом деле я был рад, что он со мной. По крайней мере, можно просто болтать, как подростки на ночевке, и если очень повезет -уснуть незаметно.

— Помнишь, ты сказал, что разбил ее. Чашку. Тогда это случилось?

— Да, — ответил он будто нехотя.

— Значит, у тебя идет кровь?..

— За кого ты меня принимаешь? Разумеется.

Я подумал, что даже представления не имею, за кого его можно принимать. Но прежде чем о чем-то спросил, он заговорил сам.

— Мне нравилась эта чашка, ей не одна тысяча лет... А еще нравилась девушка. Там было невозможно красиво, тебе бы понравилось — с одной стороны цветущие поля, с другой — море... славное маленькое местечко. Обычно я справлялся с такими за несколько дней, но там... знаешь, там хотелось жить. И она вроде как была влюблена в меня.

— В глазу бури?

— Ну да. Мы жили вместе полгода, и ее даже забавляло, что никто нас не осуждает. Что все видят то, что им положено видеть. Я никогда не задумывался, какова влюбленность — а она оказалась сладкой, и теплой, и пахла горячим песком, а еще знаешь... будто слегка больно и щекотно, и под кожей тонкие ручейки... и все это может дать один человек, продолжая жить. Просто волшебство какое-то. В конце концов, я решил рассказать той девушке о себе чуть больше. Она производила впечатление такой искренней... и прогрессивной как для своей местности, я был уверен, что она все поймет. А потом решил, что действия справятся лучше слов. Это было глупо — но эффективно.

— И что ты сделал?

По его телу вдруг прошлась волна, пальцы сжали плечо, и я снова чувствовал щекой каждое слово.

— Мы пили чай, болтали... у нее были цветы в волосах... и тогда я просто показал ей второй слой. Тот, что видишь ты.

Значит, Тимми был прав. Он всегда знал.

— И что случилось?

— Случилось то, что третий слой нравился ей значительно больше. Сначала она чуть не умерла от страха. Потом вспомнила нашу первую встречу и первый поцелуй. А потом действительно умерла — убежала от меня, прыгнула с камня, будто море было ее единственным спасением, и на решение ушло не больше пары секунд.

Я молчал. На самом деле мне довелось увидеть нечто подобное — по крайней мере, акт первый.

— Тогда чашка и треснула?

— Да, прямо у меня в руках, и я ее не выбросил, хотя один осколок все-таки потерялся. А мне не хотелось оставаться на том пустыре ни одной лишней минуты. Видимо, следовало уделить этому больше внимания.

— Ты же не думал, что кто-то сможет справиться с тобой.

— Это было давно, и времена меняются. А кровь ждет.

Я вдруг представил ее как живую — девушку из небольшого городка, уверенную, что нашла любовь всей своей жизни. Что со мной не так?

— Фай, расскажи, как мы встретились.

— Ты там был, если не ошибаюсь.

— Это мой субъективный взгляд и, возможно, покореженный. А я хочу знать твой. Понимаю, что это отдает дешевой слюнявой романтикой в стиле "расскажите, как вы познакомились, а мы будем умиленно вздыхать", но мне плевать, если честно.

— Ладно. — Он перевернулся на спину, и я тоже, буквой Т, затылком на его груди. Ужасно хотелось закурить, но все же не настолько, чтобы нарушать это. Слишком уж тесно нас обступила тьма. — В тот момент, когда я проснулся, вы с Грейс стояли по разные стороны комнаты. И от испуга она застыла, так, что слова не могла сказать. Двинуться не могла. Только смотреть. Она была так не похожа на женщин, что я помнил, — одежда, прическа... мне хотелось рассмотреть все получше. А потом ты шагнул вперед, заслонив ее собой. Знаешь, сделал такое скупое и очень красивое движение... Наверное, уже тогда я решил сохранить тебе жизнь. И ей. Она что-то для тебя значила.

— Недостаточно, раз позволил поцеловать ее.

— Достаточно, чтобы дать ей шанс выжить. Потом я остановил кровь и положил Грейс на кровать, чтобы утром она меня вспомнила.

— А потом ты поцеловал меня.

— Нет. — Его палец рисовал на моей груди широкую и медленную спираль. — Мы еще смотрели друг на друга какое-то время, помнишь? Ты был напуган, но не до смерти. Девушка из Рива ди Фьори покончила с собой, только увидев мой второй слой, — а ведь говорила, что любит. А ты меня даже не знал. И все равно был так спокоен.

— Поверь, не был я спокоен.

— Но и не слишком шокирован. Не настолько, как... бывает. Потом ты сказал...

— "Бери что хочешь, только не трогай ее".

— Значит, помнишь...

— И ты взял.

— Да. И я взял.

В такой темноте даже трудно понять, закрыты глаза или нет, и еще труднее заметить, когда пришел сон. Он был цветным — фуксиевым и янтарным; меня то поднимали на морских волнах, то распластывали на бесконечном поле цветов, а целовали будто совсем по-настоящему.

* * *

Утро оказалось мудренее не только вечера, но и всего вчерашнего дня. Я прозрел.

Как ни странно, не было ни огромного облегчения, ни безмерной радости. Оглядев комнату и разворошенную постель, на которой будто в футбол сыграли, я не испытал ничего кроме вспышки страха. Дом был пуст, ни звуков, ни запахов — ничего.