— Был сын, да умер — утонул в море. Матушка тогда полгода не могла отойти от горя. И вот теперь я... О, ваше высочество, моя госпожа! Если я вернусь домой беременной, это убьет мою мать!

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать будет осенью, сударыня.

Гимилхиль сдержала усмешку. Соплячка считает себя взрослой.

— И кто же тот рыцарь, за которого вы хотите замуж... мы надеемся, что это хотя бы рыцарь?

Издевка в голосе была явной, но Инзилхиль приняла ее как должное. Она удивлялась уже тому, что Гимилхиль до сих пор разговаривала с ней. Оставалось самое трудное — назвать имя.

— Это Халлакар, сын Халлатана, ваше высочество.

Лицо Гимилхили снова не изменилось, но с этого мига дело, в которое принцесса, быть может, и вмешалась бы из-за смелости девицы, не испугавшейся обратиться к ней и из-за возможности приобрести еще одного обожающего раба, вернее сказать, рабыню, превратилось в безнадежное.

— Уверенны ли вы в том, что это он, а не кто-либо другой?

— О, да, ваше высочество, конечно... я же не потаскуха... я...

Последние слова Инзилхиль едва лепетала, но королевская дочь не знала жалости.

— У вас не было других любовников?

— Нет, ваше высочество... как можно... ведь я полюбила его... и только поэтому...

— Как давно вы встречаетесь с Князем?

— Два... два с половиной месяца, с конца марта.

— В это время мы не замечали, чтобы он оказывал вам внимание.

Глаза Инзилхили распахнулись.

— Что, простите, сударыня?

— Когда рыцарь влюблен в даму и ухаживает за ней, это всегда видно. Между тем Князь Халлакар не слал вам записок, цветов и подарков, танцевал с вами всего один раз, не поддерживал вам стремя, когда вы садились на лошадь, не носил вашего шарфа и не стремился уединиться с вами. Кроме того, Князь Халлакар — наш близкий друг и во многом откровенен с нами. И мы можем сказать, что он о вас ни разу не упомянул. Правильнее будет заметить, что вы для него — пустое место.

Инзилхиль стояла на коленях, опустив голову и сложив руки, удивляясь только тому, что у нее до сих пор не подкосились ноги и она не рухнула на пол прямо у расшитых бисером сделанных из тонких черных ремешков туфель принцессы. До сих пор ей не доводилось сталкиваться с Гимилхилью по какому-то делу — на своих фрейлин она обращала внимания не больше, чем на кресло или занавесь на окне — и Инзилхиль не понимала, почему при упоминании Наследницы Короля половина из встреченных ею людей бледнеет и умолкает, или начинает лепетать что-то невнятное заплетающимся от ужаса языком. Теперь девушка не понимала, почему вторая половина этих встреченных (состоящая почти целиком из мужчин) смотрит на принцессу сияющими от любви и восторга глазами, а Отважные почитают ее, как богиню.

Гимилхиль видела, что каждое ее слово невыносимо терзает фрейлину, но не собиралась останавливаться.

"Сейчас, сука, ты узнаешь, как протягивать руки к моему куску мяса!"

— Поэтому нам кажется, что вы нам лжете. Вы выдумали, что отец вашего ребенка — Князь Халлакар, с тем, чтобы он на вас женился. Это ведь для вас невероятная честь, Инзилхиль дин-Халнет.

— Нет, нет... уверяю вас, сударыня, что говорю правду. Князь Халлакар.. он... меня соблазнил. То есть я не то хотела сказать, я люблю его, сударыня, и только поэтому согласилась... О, он так умеет сделать, что ему не откажешь... если вы понимаете... прошу простить за дерзость. Он говорил, что любит меня... называл своим цветочком... я не лгу, сударыня, клянусь жизнью матери!

— И у него дома вы бывали только вместе со всем двором на празднестве по случаю годовщины рождения Княгини Хиарнустара.

— Мы встречались здесь, во Дворце... когда он был на дежурстве как Капитан Стражи...

— В караульне?

— Да, и в комнате ваших платьев... вы тогда послали меня за черным бархатным платьем со шлейфом, а он затащил меня внутрь, а платье кинул Рогнеде фон-Ландал, и она отнесла его вам...

Слова вырывались у Инзилхиль сквозь рыдания — девушка плакала, качаясь, как ива под ветром, рассказывая принцессе то, что таилось в самой глубине ее сердца. Ей было мучительно стыдно, и от этого стыда ее начало трясти, так, что ей пришлось сжать зубы, чтобы сдержать их стук.

Гимилхиль не чувствовала к фрейлине никакой жалости. Она мучила Инзилхиль, потому как была возмущена ее непомерной и наглой просьбой, посягнувшей на то, что Гимилхиль давно привыкла считать своим, а также просто потому, что это нравилось Волчьей Принцессе — смотреть на раздавленное, втоптанное в пыль человеческое существо.

"И Нимрузирим еще говорят, что Люди равны перед Единым!" думала Наследница Короля, глядя на теряющую на глазах всякий человеческий облик Инзилхиль. "Никто меня не убедит, что эта тварь равна мне... что мне равна Королева Ар-Зимрафель!"

Однако если ее не остановить, то она лишится чувств или у нее случится припадок прямо в покоях принцессы и это, несомненно, спутает тот порядок, в котором она хотела принять других просителей.

— Ну, успокойтесь, Инзилхиль, успокойтесь. Мы вам верим.

Это было сказано совсем другим тоном, и Инзилхиль с трудом подняла голову. В глазах Гимилхили появилось нечто, похожее на участие.

Безумная надежда загорелась в груди у девушки.

— Однако Князя Халлакара трудно будет убедить взять вас в жены.

Теперь Инзилхиль улыбалась — а в глазах еще стояли готовые пролиться слезы.

— О, ваше высочество, если вы ему прикажете, он это сделает, клянусь! Он не выполнит приказ Короля, отвергнет волю отца, но вам он не откажет ни в чем, я знаю!

Гимилхиль вздохнула. Человеческая глупость иной раз превосходила пределы ее понимания.

— И ты считаешь, сама признавая то, что ты только что признала, что мы воспользуемся своей властью для того, чтобы заставить его жениться на тебе, отребье?

Инзилхиль вздрогнула, будто от удара молнии — так разительна была перемена и в голосе и в лице госпожи. Теперь это была настоящая Гимилхиль, Танцующая с Волками, Королева Оборотней, и взгляд ее резал и жег, а полные губы кривились презрением...

— Пошла вон, — сказала принцесса тем же тоном и позвонив в колокольчик, позвала:

— Тандар!

Через миг вошел Отважный.

— Зови к нам Княгиню Хиарнустара.

Инзилхиль медленно поднялась и на негнущихся ногах пошла к выходу из покоев.

Княгиня Хиарнустара согнулась в поклоне даже более низком, чем положено для принцессы из дома Элроса, коей она стала через замужество, и Гимилхиль ответила на ее поклон самой милостивой своей улыбкой.

— Здравствуйте, сударыня, здравствуйте, — пропела принцесса одним из самых нежных переливов своего голоса (самый нежный знали только Ар-Фаразон и Гортхаур). — Садитесь, пожалуйста, вот в это кресло, поближе к нам. Мы, право же, очень рады видеть вас.

— О, приветствую вас, ваше высочество, моя принцесса, — голос женщины был не менее медоточив, а улыбка — даже еще лучезарнее, чем у Гимилхили. — Вы, как всегда, ослепительны, сударыня, и мой бедный язык не находит слов, чтобы выразить все мое восхищение вашей красой, с которой не сравнится ничто, разве только моя радость от счастья лицезреть ваше сияние и блеск!

Говоря это, Княгиня садилась на предложенное кресло и расправляла богато расшитые юбки. Гимилхиль же, улыбаясь, при этом внимательно рассматривала ее.

Лалаит, княгиня Хиарнустара, в девичестве — Лалаит Мар-Хардинг, уже достигла середины своей жизни, и красота ее доживала последние дни, словно листья по осени, ждущие только северного ветра, чтобы улететь. Но тем не менее Княгиней было сделано все, чтобы подчеркнуть то, что оставалось, и скрыть недостатки. Трехрядное жемчужное ожерелье скрывало шею и мелкие морщинки на ней, крой платья приподнимал грудь, делая ее еще выше и пышнее, и это отвлекало внимание от утерявшей лебединую стройность талии, впрочем, затянутой в пластины из китового уса настолько, насколько возможно было затянуть, давая возможность Лалаит дышать, а черные без единой нитки седины волосы были уложены так, чтобы, уложенные искусно, казались уложенными небрежно и мелкими кудряшками выбивались из скрученных на затылке кос — а одна прядь даже падала на щеку, придавая Княгине, вместе со смазанными блеском и поэтому казавшимися влажными губами вид настолько зовущий, насколько можно было быть зовущей женщине за сто тридцать лет роду (1). Лицо Княгини было набелено, а серые глаза подведены черным, и это славно оттеняло их красоту, хотя, на взгляд Гимилхили, этим глазам было далеко до прозрачно-голубых, небесно-лазурных глаз ее старшего сына. Но в каждом движении, каждом слове Лалаит чувствовалась знатная дама, и Гимилхили она казалась, при всех ее недостатках, куда более достойной госпожой, чем, скажем, ее мать, Ар-Зимрафель. Такого же мнения придерживался и Король Ар-Фаразон, чьей любовницей Лалаит была на протяжении долгих лет, с того момента, как была представлена двору Тар-Палантира, тогдашнего Короля. У Тар-Палантира она и встретила принца Фаразона, сына Гимилхада, Короля Умбара, тогда только принявшего наследство своего отца, и, как говорили и чему Гимилхиль была склонна верить, полюбила его. Она нравилась Фаразону, но, даже если бы он и не был обручен с принцессой Мириэль, то все равно не смог бы жениться на ней — в ее жилах не было и капли королевской крови Элроса, хотя она и происходила из древнейшего рода Беорингов. Принц так и сказал ей, и она приняла это. Подчинившись отцу, она вышла замуж за Халлатана, Князя Хиарнустара, очарованного красотой и искорками в глазах девицы Хардинг. Ему она родила сына Халлакара, после чего со спокойной душой вернулась к Ар-Фаразону, которому отдалась еще до замужества. Будучи не в пример умнее Королевы, она никогда не упрекала своего царственного любовника, не устраивала ему сцен, не встречала его вздохами и слезами, а была, напротив, всегда весела и приветлива, будто весеннее солнце. За это Ар-Фаразон очень ценил ее, относясь к ней лучше, чем к какой-либо из своих любовниц. Лалаит была, пожалуй, второй привязанностью в его жизни, а первой была его дочь Гимилхиль. Однако эта первая любовь начисто поглощала большую часть сердца Короля, так что вторая и последующие были лишь слабым отблеском первой — и обе женщины, Гимилхиль и Лалаит, знали это. Поэтому Гимилхиль улыбалась Лалаит, уверенная в своем превосходстве, поэтому Лалаит льстила Гимилхили, желая заручиться если не приязнью ее, то хотя бы уверенностью в отсутствии неприязни. При этом обе они говорили друг с другом намеками и не сомневались, что, представься случай, одна с радостью уязвит другую — исподтишка, с улыбкой, как и положено при дворе, где простота и безыскусность воспринимались в лучшем случае как дурость, а в худшем — как опасное слабоумие. Вот и сейчас Лалаит, усевшись, напустила на себя скорбный и вместе с тем разгневанный вид — такой, что Гимилхиль не могла не спросить, в чем дело и что огорчает дорогую ее сердцу Княгиню.

Лалаит вздохнула.

— О, ваше высочество, я не осмеливаюсь и сказать... сердце мое полнится возмущением при одной мысли о том, что мне довелось услышать... и я не решаюсь это передать... нет, лучше вырвите мне язык!

— Говорите, сударыня, говорите, просим вас... ведь мы знаем, что вами двигает лишь любовь к нам и ничего больше.

— О, сударыня, вчера я была на празднестве у Финвега Мар-Брогана — у него родился третий сын — и там я услышала... нечто настолько омерзительное, что у меня захватило дух...

— Говорите, сударыня, говорите, раз уж начали... мы желаем, чтобы вы продолжали.

— Так вот, там Рагнеда фон-Ландал рассказывала своей тетушке, Брендис фин-Тарн, про ваше высочество... о, простите меня... будто ее возлюбленный был третьего дня в Зеленом Змее, этом омерзительном месте... и вместе с ним туда ходил и Израматан дин-Хантор, и будто бы он, выпив вина больше, чем положено, похвалялся, что ваше высочество даровали ему знаки своей приязни... высшие знаки... о, я не осмеливаюсь сказать более точно... и что теперь у него сто пятьдесят золотых тысяч долгу, но ваше высочество за все заплатит, его "прекрасное спасение с зелеными глазами", а иначе ему пришлось бы жениться на дочери какого-нибудь купца или идти в тюрьму, но тут подвернулись вы... и что ему даже неловко, что с таким очаровательным созданием, как вы, приходится заводить речь о деньгах, но в тюрьму ему не хочется... что он был бы счастлив, просто обладая вами, а тут вы еще и заплатите по его долгам, и он счастлив вдвойне... и что когда такое прекрасное создание превращается в кошель, невольно хочется плакать... если только радость не захлестывает сильнее. О. ваше высочество, нет слов, чтобы выразить то, что охватило меня, когда я услышала всю эту грязь! Я вышла прямо к ним и там сказала мерзким сплетницам все, что я о них думаю, или я не Хардинг! О великий Мелкор!

Глаза Лалаит горели гневом, но Гимилхиль разгадала ее замысел и ответила ей с мастерством, достойным ее учителя Гортхауэра.

— О, сударыня, успокойтесь, прошу вас, и не берите в голову это, прошу вас! Все это мерзкие сплетни, и мы знаем, кто их распускает — стареющие женщины, чья молодость отлетела, как весенний цветок, чья старость настигает их так быстро, что они чувствуют ее дыхание и, стремясь убежать от нее, цепляются за каждый миг своей жизни, поминутно стремясь укусить все молодое, что ненавистно им, как воспоминание о собственном счастье, которого никогда и не было, которое было призраком, ворованным пирожком с подноса торговца, которые всегда трепетали при виде жены своего господина, зная, что в ее власти покарать их, и что только ее слабость мешает сделать это, и боясь, что слабость эта рассеется... Эти женщины, сударыня, жалки, как жалок юродивый, тянущий руки за милостынею и, если даже он получает ее чаще других, остающийся все же попрошайкой. Ведь их возлюбленные, только подумайте, в разговорах с друзьями называют их "моя соска"... ох, ну да, конечно же, "моя киска". И как, зная все это, мы можем относится к их речам?

Лалаит была уничтожена.

— Мудрость вашего высочества несравненна, — глухим голосом проговорила она.

— В этом, сударыня, никто не сомневается, — Гимилхиль лучезарно улыбнулась.

Лалаит закусила губу. После ответа принцессы, жестокого и хлесткого, как удар плети, сдирающий кожу, ответа на замечание, которым она хотела уколоть Гимилхиль, как было в ее обычае при общении совершенно со всеми дамами, ответа, полученного от совсем молодой девушки, Княгиня поняла, что предстала перед не только равной по силе соперницей, но перед существом, превосходящем ее многократно во всем, что Лалаит считала главными своими достоинствами — в красоте, уме, хитрости, жестокости и умении прикрывать за невинными и любезными словами отравленные кинжалы и ядовитые ловушки.

"Да, мне не соперничать с нею во зле, во зле она одолеет любого" во внезапном прозрении мелькнуло в голове у Лалаит, и, будучи женщиной умной, она тут же приняла единственно правильное решение — служить Гимилхили так хорошо, как сможет, и так заслужить ее милости, а, кроме того, в отношении принцессы у Княгини Хиарнустара был еще один план... но такой головокружительный и тайный, что она не осмеливалась пока обсудить его с кем-либо, даже с тем, кому в этом плане отводилась главная роль...