Балтийский фактор

— Согласен. Бронепоезд дадите?

— Берите. У нас в Николайштадте аж три десятка полевых орудий. Булацелю этого за глаза хватит. Единственное, как закончите, перегоните мою мортиру обратно в Таммерфорс. Она мне ещё для встречи немцев понадобится.

— А вы сами чем собираетесь заняться?

— Вы мне лётчика привезли?

— Разумеется.

— Тогда я из Николайштадта полечу в Гельсингфорс. Мне нужно срочно донести разведданные до своего российского руководства.

Прода от 20.02.2025 года

.

Полковник Михаил Степанович Свечников, командующий российскими войсками на юго-западе Финляндии, советник командующего Красной гвардией Финляндской советской рабочей республики

Раньше мне никогда не приходилось летать на самолёте. Видел их много раз, даже под бомбёжку попадать приходилось, но вот чтобы самому полететь...

Оказалось, что это совсем не страшно. Но я даже не подозревал, что наверху так холодно. Мне дали лётный шлем с очками-консервами, полушубок, унты, тёплые рукавицы, но я всё равно мёрз нещадно. А далеко внизу медленно проплывали заснеженные поля и леса, покрытые льдом озёра, тонкие ниточки дорог.

Вылететь мы смогли только в середине следующего дня, второго марта 1918 года. Дело в том, что военлёт, которого мне прислали из Гельсингфорса — Роман Николаевич Кроун, пилотировал летающие лодки, а немецкий разведывательный самолёт AEG C IV увидел впервые. Не только за штурвал не садился, но даже в воздухе не встречал. Зимой лётчики морской авиации практически бездельничали, потихоньку ремонтируя вместе с механиками свои латанные-перелатанные самолёты. Посланец Военного отдела, не имеющий ни малейшего представления о том, для какого именно самолёта нужен пилот (он вообще не разбирался в типах самолётов) отловил первого попавшегося и, дав пять минут на сборы, отвёз на вокзал, где передал с рук на руки товарищу Тайми.

Когда я вошёл в ангар, опытный красный военлёт без малого двадцати четырёх лет отроду ходил кругами около самолёта, пинал его по колёсам и злобно ругался. Представившись, я быстро выяснил причину его негодования и спросил:

— Это плохой самолёт, устаревший?

— Наоборот, новая модификация. Но это разведчик, а не бомбардировщик.

— И чем это плохо? У него что, штурвал другой системы или летает не вдоль, а поперёк?

— Приборы совсем иначе выглядят, все надписи на немецком!

— А ты не знаешь немецкого?

— Не знаю. Я только по-французски могу.

— Это не беда, я знаю немецкий. Полезай в кабину, будем разбираться.

Я переводил надписи, а Ромка вникал в их смысл и чёркал рядом перевод. Минут за сорок разобрались. Не так уж много там тех приборов, тумблеров и рукояток. Даже меньше, чем у паровоза.

Военлёт мне попался толковый. Когда уяснил, что я с него не слезу и лететь всё равно придётся, развил кипучую деятельность. Заставил механиков изыскать краску, чтобы закрасить кресты и намалевать поверх них красные звёзды — иначе, мол, собьют ещё на подлёте. Потом, восхищённо цокая языком, осмотрел двигатель, проверил топливо, масло, воду, завёл и погонял на разных оборотах.

Я не отставал от него, разбираясь с характеристиками и тактико-техническими данными. Двухместный биплан с нормальной взлётной массой в тысячу триста пятьдесят килограммов имел мощный движок в двести двадцать лошадиных сил. Это позволяло ему разгоняться до сумасшедшей скорости в сто девяносто километров в час и забираться на высоту в пять с половиной километров. Бензобака хватало на четыре часа полёта с крейсерской скоростью в сто шестьдесят два километра в час. Это ведь можно прямо отсюда в Петроград слетать!

Я понимал, что немцы отдали Маннергейму то, что самим было не очень нужно, но меня эта летающая машина восхищала. Передняя часть фюзеляжа покрыта алюминиевыми панелями, кабина обшита фанерой, а задняя часть фюзеляжа и крылья — полотном. Несущий каркас и стойки из стальных труб, лонжероны деревянные. Все многочисленные трубки и тросы убраны под обшивку. Единственное, что портит внешний вид — это выхлопная труба в виде "рога носорога", торчащая перед пилотской кабиной вверх и немного вправо.

В общем, решено. Забираю этот самолёт себе в качестве разъездной лошадки. И для авиаразведки, естественно. На нём, если что, и отбиться можно, если в воздухе кого-нибудь встретишь. Два пулемёта калибром семь целых и девяносто две сотых миллиметра, всё-таки. Курсовой "Парабеллум" и "Шпандау", крепящийся позади пассажирского сидения на случай, если кто-нибудь зайдёт сзади или сверху.

Убедившись, что в этот день мы уже не вылетим, я направился в штаб к Булацелю, который ещё не успел увести свою бригаду на юг. В принципе, это была уже не совсем бригада, скорее дивизия, так как её численный состав, пополнившийся за счёт притока как финских, так и русских добровольцев, за эти дни практически удвоился. Каждый их двух полков получил по четыре батареи полевых орудий и большое количество пулемётов. Иван Рахья презентовал мне маузер в деревянной кобуре и цинк патронов к нему. Сами братья уже обзавелись такими же и, видимо, посчитали нужным поделиться добротной машинкой (маузер может стрелять очередями) со своим командиром. Кроме этого, мне преподнесли два десятка консервных банок трофейной тушёнки — помнили, что у меня в голодном Петрограде находится жена с тремя маленькими детьми.

Утром вылететь тоже не получилось. Кроун заявил, что перед дальним полётом должен опробовать машину в воздухе. Может и так, но, скорее всего, парню просто хотелось сначала немного полетать одному. Самолет ведь как хороший скакун, к нему надо приноровиться, почувствовать его. Немного не получилось — Роман Николаевич провёл в воздухе больше двух часов, гоняя самолёт на разных режимах, забираясь на многокилометровую высоту и пикируя вниз. Даже пулемёт опробовал, обнаружив с воздуха разъезд белогвардейцев.

Вернулся основательно замёрзшим, но счастливым. Слегка покритиковал самолёт за неустойчивость, но чувствовалось, что скоростная машина буквально покорила его сердце. За обедом он спросил меня о дальнейшей судьбе этого самолёта. Я поделился своими задумками. Тогда военлёт попросил меня договориться с его начальством, чтобы его на ближайшую пару месяцев тоже закрепили за мной. Ведь его Ньюпор все равно будет на приколе до тех пор, пока Финский залив полностью не освободится от льда. Я пообещал парню, что похлопочу за него, и сдержал своё обещание.

Перед тем, как приземлиться на лёд во внутренней гавани Гельсингфорса, мы сделали небольшой круг над Финским заливом. Сплошной лёд без промоин. Он тут ещё очень нескоро растает. А кораблей на внешнем рейде ощутимо прибавилось. Ревельские, наверно. Как они сюда умудрились пробраться?

Кроун подрулил самолёт прямо к борту яхты "Полярная звезда", где заседал Центробалт и размещался Военный отдел Областного комитета. Так, волею судьбы я поприсутствовал на последнем перед его роспуском заседании Центробалта. Но сначала меня огорошили новостями.

18 февраля немецкие войска перешли в стремительное наступление и уже 25 февраля заняли Ревель. В течение этой недели благодаря самоотверженным действиям ледоколов "Ермак", "Волынец" и "Тармо" из Ревеля в Гельсингфорс удалось вывести через замёрзший Финский залив пять подводных лодок, первую бригаду крейсеров ("Рюрик", "Адмирал Макаров", "Богатырь", "Баян", "Олег"), минный заградитель "Волга" и большое количество транспортов, вывезших в общей сложности свыше четырёх тысяч человек. Попытка сводного отряда матросов Балтфлота под командованием Дыбенко отбить Ревель обратно успехом не увенчалась.

Вчера был наконец-то заключён договор о дружбе и взаимопомощи между Финляндской социалистической рабочей республикой и Российской социалистической республикой. Договор предусматривал взаимообмен территориями: Выборгская область отходила к Российской республике, а Печенгская — к Финляндской.

Сегодня из Петрограда пришёл приказ о роспуске частей Российской армии на территории Финляндской республики.

На завтра было назначено подписание мирного договора между Германией и Российской республикой. В соответствии с этим договором Российская республика теряла Украину, Прибалтику, привисленские губернии и Финляндию. В дальнейшем в кабальных условиях этого мирного договора многие обвиняли Ленина. Фактически же вина целиком и полностью лежала на Троцком, являвшимся Наркомом иностранных дел, своевольно сорвавшим мирные переговоры в момент, когда выдвигавшиеся немцами условия были менее жёсткими.

В связи со всеми этими событиями в Центробалте наблюдались разброд и шатания. Обсуждать с этими людьми какие-либо серьёзные решения было уже бессмысленно. Единственным адекватным человеком мне показался первый помощник председателя Центробалта капитан первого ранга Алексей Михайлович Щастный. С ним мы и уединились после окончания заседания, чтобы в спокойной обстановке обсудить сложившуюся ситуацию.

Алексей Михайлович был моим ровесником. Тоже сын офицера, но не казацкого сотника, как я, а артиллериста. В 1901 году он закончил Морской корпус вторым по успеваемости. В совершенстве владел английским и французским языками. Будучи мичманом, Щастный участвовал в Русско-Японской войне, честно заработав орден Святой Анны третьей степени с мечами и бантом. После войны командовал миноносцем, преподавал радиотелеграфное дело в Минном офицерском классе, участвовал в пятом Всероссийском электротехническом съезде в Москве, в 1912 году стал постоянным членом межведомственного радиотелеграфного комитета. С 1914 года старший офицер линейного корабля "Полтава". За боевые отличия в Великой войне награждён мечами к ранее полученным орденам Святого Станислава второй степени и Святой Анны второй степени. С мая 1917 года — флаг-капитан по распорядительной части штаба Командующего Балтийским флотом. Всемерно поддержав Революцию, остался на своём посту, потом был назначен первым помощником Председателя Центробалта и фактически руководил флотом. Переход кораблей из Ревеля в Гельсингфорс также осуществлялся под его руководством.

Познакомившись поближе, мы приступили к разговору, который и был целью нашей встречи. Я поинтересовался:

— Какие конкретные требования в отношении армии и флота прописаны в мирном договоре?

— В соответствии с пятой статьёй Россия должна была перевести корабли в свои порты либо немедленно их разоружить, это же касается и кораблей Антанты. Шестая статья предусматривает немедленный вывод из Финляндии и с Аландских островов русских войск и русской Красной гвардии, а также кораблей. В связи с ледовой обстановкой разрешается временно оставить корабли, но лишь с минимальными составами команд.

— Немедленно, это как?

— По мере возможности, естественно. Договор вступает в силу 15 марта. К этому моменту на территории Финляндии не должно остаться российских войск.

— На финскую Красную гвардию это положение не распространяется?

— Разумеется. Это ведь теперь отдельное государство. И мы не имеем к его вооружённым силам никакого касательства.

— Я имею.

— Официально?

— Нет, официально, я числюсь там советником. Частное лицо. Как и все мои добровольцы числом около двух тысяч человек.

— А фактически?

— Фактически, я уполномочен на это Совнаркомом. Но никому, кроме вас, знать об этом не желательно.

— Это понятно. Послушайте, Михаил Степанович, давайте между собой обращаться на ты.

— Согласен, но только наедине.

— Разумеется.

— Что ты планируешь дальше делать с флотом?

— Как только позволит ледовая обстановка — уведу в Кронштадт.

— А что будет с крепостной артиллерией?

— Демонтировать почти ничего не смогу, придётся взрывать, как мы это сделали в Ревеле.

— Это прописано в мирном договоре?

— Нет, разумеется. Но она не должна достаться врагу.

— А если не врагу, а социалистической республике, с которой у нас договор о дружбе и взаимопомощи? Можем мы ей оказать такую взаимопомощь?

— Можем. Но меня за это по голове не погладят.

— А если я согласую этот вопрос в Петербурге?

— Тогда оставлю в целости. А у тебя хватит сил всё это полноценно использовать? С двумя-то тысячами добровольцев.

— Да маловато у меня людей. А ещё меньше толковых артиллеристов. Но ты ведь мне поможешь?

— Чем смогу — помогу. Сугубо неофициально. У вас добровольцам деньги платят?

— Конечно. Четыреста пятьдесят марок в месяц. Я товарищу Бальзаму уже говорил об этом. А сейчас можем и поднять оплату. Я захватил в Николайштадте золотой запас Маннергейма. Так что сейчас у Финляндской республики есть деньги на оплату добровольцев, готовых выполнить свой интернациональный долг.

— Мне Бальзам докладывал о вашем разговоре. И я ему сказал, что ничего не имею против. Поэтому он работает над этой задачей. А я со своей стороны тоже постараюсь этому поспособствовать. Имеет ведь право демобилизовавшийся артиллерист найти себе новую работу в дружественном государстве?

— Конечно, имеет, Алексей. С тобой приятно иметь дело. Но у меня есть ещё одна просьба.

— Слушаю.

— Я тут по случаю немецкий самолёт заимел. Почти новый и в хорошем состоянии. Мне сейчас быстрая лошадка очень нужна — концы большие, на поезде не наездишься.

— Понимаю, а лошадка действительно быстрая?

— До ста девяносто километров в час!

— С ума сойти! Одобряю. Так что от меня надо?

— Лётчика. Уступи мне на пару месяцев военлёта Кроуна. Он сейчас всё равно груши околачивает — летающие лодки на приколе.

— Сложный вопрос. Ты ведь с сегодняшнего дня официально уже не начдив. А как я его прикомандирую к частному лицу? Вот если бы ты ко мне вчера с этим обратился...

— Понятно. Когда ты расписался за получение приказа?

— В шестнадцать тридцать. — После этого отдавал какие-либо распоряжения, фиксируемые в журнале?

— Пока ещё не отдавал.

— Тогда выписывай ему сейчас командировку на два месяца в распоряжение начальника 206-й дивизии товарища Свечникова и ставь в журнале выдачи время шестнадцать ноль-ноль.

— Сейчас оформим. Как имя отчество твоего летуна?

— Роман Николаевич.

Щастный прошёл в соседнюю каюту, продиктовал писарю текст, размашисто расписался, шлёпнул печать и лично зарегистрировал командировочное предписание в соответствующем журнале.

— На, — протянул он мне бланк командировочного предписания. — Пользуйся моей добротой.

— Спасибо!

— А вот спасибо, ты мил человек, не отделаешься. Давай, выкладывай свои разведданные. Не поверю, что ты там в Ставке ничего не накопал.

Я рассказал о том, что в самое ближайшее время немцы попытаются захватить Аландские острова, а потом, как только позволит ледовая обстановка, высадят в Финляндии экспедиционный корпус. И о том, что уже принял меры по обороне Аландских островов, направив туда три батальона финской Красной гвардии.

Потом добавил, что агенты белых работают и у него под носом, порекомендовав обратить особое внимание на охрану ледоколов, артпогребов на кораблях и складов с боеприпасами в крепости.