Всё в дыму...

Зато он выяснил много чего другого.

Стерх теперь приезжал часто, они посещали забегаловки в ЦЦ, бродили по Гале, пили на природе "Эсмарх" и несколько раз посидели в баре чернобородого Ардагана. Правда, заказывать им пришлось то же, что и всем; из разбавленного пыва и нескольких сортов дрянного вина Ди выбрал краймское "Бит и Койн".

Он вполголоса, с выражением и ядовитыми комментариями, зачитал Стерху душещипательную историю о трагической любви прекрасной Бит и могучего Койна, изложенную мельчайшим белым шрифтом на громадной черной этикетке.

Стерх смеялся, навалясь грудью на стол, бил себя по коленке, вытирал невольные слезы. Ди, всю жизнь не имевший никакого чувства юмора и сейчас просто копировавший школьников, которые дурачились на переменах, цитируя друг другу переиначенные выдержки из учебников, искренне наслаждался собой.

И именно в такие моменты, когда собеседник раскрывался и переставал осторожничать, исподволь вытягивал из него информацию. Практически незаметно для себя Стерх рассказал об охотниках то, что, наверное, предпочел бы скрыть от посторонних. Например, сколько дней приходил в себя Чуча после поимки и "утилизации", как дипломатично выразился Стерх, первой жертвы. Или как Стелле, покойной сестре Федора Убейконя и девушке Стерха, нравилось подолгу ломать еще живым художникам пальцы.

Но даже этот наблюдательный и всезнающий каратарин не смог объяснить Ди, каким образом художники создают свои картины. Слепые, в темноте, под землей. И главное — зачем? Для чего продолжают упорствовать?

Хуже того: Ди ни на секунду не верил, что картина на месте дома тети Джулии и дяди Ди нарисована незрячим. Более того, он был убежден, что писалась она при свете дня. А Стерх утверждал, что видящих художников не бывает, что они целиком выродились, что теперь и дети их рождаются сразу безглазыми.

Он описывал уничтоженные охотниками рисунки — выполненные яркими флюоресцирующими красками, точные, реалистичные, воспроизводящие то, что когда-то, задолго до войны, существовало на поверхности, — и Ди не понимал ни как такое возможно, ни — для чего вообще делается.

Однажды он спросил, что по этому поводу думает сам Стерх, и тот надолго погрузился в мысли. Они снова сидели на полуразрушенной крыше его дома и только что обсудили способы запекания крысиных хвостов в костре, договорившись как-нибудь попробовать.

Ди терпеливо ждал, пока собеседник сформулирует ответ, разглядывал его бордовую замшевую жилетку и вспоминал, как Стерх, жутко смущаясь, признался, что у него таких несколько штук — совершенно одинаковых. Ди успокоил его, рассказав о собственных пристрастиях в одежде. Они посмеялись друг над другом и подивились, как похожи бывают греи и люди в незначительных, казалось бы, мелочах.

Наконец Стерх с силой провел рукой по коротко стриженным черным волосам, повертел связку фломастеров и, хмуря брови, заговорил:

— Да я сначала тоже не верил, что слепые рисуют. Но, знаешь, мы отловили уже штук пятьдесят, и они действительно ни хрена не видят. Слепые. Под землей зрение не нужно. Федька, вон, не любит выходить на поверхность днем, а все почему? Слишком много сидит в метро, глаза не пользует. Я думаю, камни для своих красок они находят на ощупь, их там до фигища осталось, со строительства... Раньше рисовали баллончиками, так на них буквы были выпуклые. А потом начали камни разные растирать и эти порошки на чем-то замешивать. На моче вроде, а может, и нет, — врать не буду, не знаю, но краски потом светятся. И фонят больше. Как они их потом отличают — хрен разберешь. Рисуют теперь пальцами. Да я не разглядывал особо. Это у Элли надо спрашивать, она пока все фонариком не обсветит, сбить не даст. Раньше проще было: они от картин далеко не уходили. Как начнет рисовать, краска зафонит, счетчики зачирикают, и мы уже тут как тут, а он где-то рядом. Посидишь в засаде чуток, он и вылезет. Только теперь они умные стали, сразу не возвращаются. А бывает, на полдороги бросают, не дорисовывают...

Из его длинного, перебиваемого паузами и вздохами рассказа Ди зацепился за неожиданное:

— Человеческая моча не фонит и не светится. Откуда там вообще заражение? А счетчики?

Стерх посмотрел на него как на идиота:

— Так камни же. Из которых краски.

— Они радиоактивные? С чего ты взял?

— Хм... А ты точно истории учишь?

Теперь уже нахмурился Ди:

— Что ты имеешь в виду? Я учу по вашим учебникам. Они, разумеется, не всегда правы, но...

Его собеседник всплеснул руками — внезапно и резко — и согнулся от хохота.

— Ай, майдан! Наивняк... Прости... Но это правда смешно... — И, отсмеявшись, отфыркавшись, продолжил: — Поверить не могу. Этого и в учебниках теперь нет?

— Ты вообще в школу ходил? — пришло вдруг Ди в голову.

Стерх перестал улыбаться.

— Нет. Я на домашнем обучении был, у отца, и сдавал экстерном, сразу в институт. Короче, что хочу тебе сказать: книги и учебники знаешь, сколько раз переписывали? Особенно по незалежной истории.

— Знаю.

— Ну? Про полигон в них так и не было, что ли?

— Нет. — Ди немного растерялся: он не слишком интересовался историей человечества, справедливо полагая, что всю нужную информацию уже получил от отца, а если понадобится новая — добудет из того же источника. Но вот источника больше не было... А жизнь и, следовательно, история, продолжалась... Для Дориана Грея. Оставшегося. Одного. Последнего из.

— Эй! — Стерх пощелкал пальцами перед его лицом.

Ди заморгал, выныривая из размышлений:

— Извини, я...

— Задумался, да, я понял. Так ты правда не знаешь про полигон?

Ди отрицательно покачал головой.

— А знаешь, что означает "Крайм"?

Ди мог бы обидеться:

— Я немного изучал древнепатрицианский. Crimen — "обвинение", "преступник", "вина", родственно cerno, cernere — "видеть", "различать", "познавать". Потом исказилось в "крайм" — "преступление".

— Ишь ты, — уважительно произнес Стерх. — Но я не об этих древностях. Хотя в данном случае — без разницы. Так вот, сюда сначала ссылали преступников, а потом устроили подземный ядерный полигон.

О преступниках Ди был в курсе, а вот про полигон слышал впервые и склонялся к тому, что это городские легенды тавропыльских трущоб. Но Стерх продолжал упираться:

— Само собой, они постарались, чтоб в учебниках этого не было. Кому надо, чтобы все знали, что живут на радиоактивной свалке? Вот скажи честно: греи излучение чувствуют?

— Какое именно? — педантично уточнил Ди. Дружба дружбой, а выдавать свои тайны он не собирался.

— Радиоактивное. — Стерх поморщился: — Тебе объяснять нужно? То самое, которое на людей биологическое воздействие оказывает. А на вас? Оказывает?

Ди пожал плечами.

— Я так и думал. Иначе ваши не согласились бы на резервации в Крайме.

И все-таки Ди не верил:

— Стерх, на этом полуострове всегда жили люди, и название его — древнее каратарское, и никак оно не связано с crimen. Люди часто искажают слова, а потом придумывают им удобные этимологии. Не высылали сюда никаких преступников, и полигонов здесь никогда не было. Здесь когда-то селились тауры, потому, кстати, и город наш — Тавропыль.

— По-твоему, тауры — люди? — фыркнул Стерх. — Это животные такие были, с рогами, хвостами и копытами.

— А химерийцы? — настаивал Ди. — Гуды? Госты? Квазары? Да те же каратары, наконец? Когда сюда могли кого-нибудь выслать, если эту территорию постоянно кто-то плотно населял? — Он перешел на равнодушный размеренный тон, которым вел в школе уроки: — В этих местах благоприятный климат и плодородная земля, поэтому здесь всегда жили люди.

— Это все херня, — махнул рукой Стерх. — Псаки. Я тебе про незалежную историю говорю, настоящую, а не про ту, что для учебников выдумали. Когда Керасея с Оркайной после санкций делили Крайм, они тут все выжгли и всех перебили. А потом начали преступников сюда ссылать, чтоб земля не пустовала, и заодно полигон устроили, чуток попозже. Ты карту подземки видел? Хорошо помнишь? По-твоему, метро тут очень нужно было, да еще такое?

Ди воскресил в памяти красно-синюю схему с ярко-желтыми значками. Да, в строительстве отсутствовала всякая логика — это он сразу заметил. Но, с другой стороны, людям свойственно поступать нелогично. И вопреки здравому смыслу.

Станции метро были разбросаны по Крайму кое-как, иногда по нескольку штук рядом, а иногда — между близко лежащими городами не было очевидно напрашивающихся отрезков линий, не то что прямых — вообще никаких.

— Знаешь, как их строили? — Стерх прищурился. — Я тебе расскажу. После подземных ядерных взрывов в земле остаются пустоты. Воронки. Большинство станций устроено в них. Они круглые, там даже углы не делали. А соединяли — как попало, в зависимости от рельефа и от того, куда больше пробило. Понимаешь? Так вот, тут вся земля давно отравлена, и все, что на ней и в ней — заражено.

— Да? — У Ди оставалось множество аргументов, но он предпочел сразу выбрать самый убедительный: — А как же эвакуация? Если все так, как ты говоришь, никто бы отсюда на Большую землю ничего и никого не выпустил.

Стерх поднялся с парапета и долго смотрел на клонящееся к закату солнце.

— А что, — повернулся он к Ди, и тот отметил, каким печальным вдруг стал его совсем недавно насмешливый взгляд. И черты скуластого лица словно бы заострились. — Что, ты лично знаешь кого-нибудь, кто эвакуировался?

— Ну да, — кивнул Ди. — Мои тетя и дядя, например. Они купили золотые билеты на черном рынке.

— Это которые в шоколадках "Чарли" продавали?

Ди снова кивнул.

— И поплыли на пароме? Вместе со всеми?

Еще кивок.

Стерх прочистил горло и снова отвернулся к западу.

— Знаешь что, Ди... — глухо сказал он, щурясь в даль. — Эти паромы никогда не доплывают до другого берега. Их просто топят. Может быть, греи, которых эвакуировали раньше, по приказу Няши, сейчас на Большой земле, но не эти... Прости... Ты ведь в курсе, наверное: до Крайма можно добраться только по воздуху.

Ди переваривал услышанное. Известие о вероятной гибели тети Джулии и дяди Юури кольнуло где-то под сердцем, но боль быстро растаяла и исчезла, оставив лишь легкое сожаление. Он их никогда не любил. Он вообще никогда никого не любил, кроме папы и мамы, но они, выражаясь языком орадио в "Ягуаре", "пали жертвами Западно-Американских Демократий". Кроме того, тетя Джулия и дядя Юури вполне себе могли добраться до Большой земли и без парома. Вплавь или по дну.

— Ты когда-нибудь видел старинные снимки с воздуха? — продолжал тем временем Стерх, и кончики его коротких ресниц подрагивали. — Крайм похож на кусок сыра из гуманитарной помощи. Сплошь такие же дыры, провальные воронки... Там, в метро, под полами все забито шлаком и землей из тоннелей, а сверху уже бетон наливали. Раньше все еще было накрыто куполами — ну, как положено для станций метро. А на самом деле — это не купола, а саркофаги. И счетчиками Гегеля там каждый сантиметр утыкан. Теперь все разрушено и заросло... Без карты ты бы и "Сельбилляр" в своей Резервации не нашел бы.

— Не нашел бы... — эхом откликнулся Ди. — Слушай... А ты никогда не задумывался, что никакой Большой земли может вообще больше не быть?

— В смысле? — удивился Стерх, поворачиваясь к собеседнику.

— В прямом.

— Да щас тебе. А бомбардировщики откуда? А гуманитарка?

— ЗАД и США от нас далеко. Они-то небось на месте.

— А Большая земля куда, по-твоему, делась?

— Ну, мало ли. — Ди усмехнулся. — Кстати... бомбардировщикам пилоты необязательны, их можно программировать на сотни лет вперед. Так же, как их конвейеры-погрузчики гуманитарной помощи. Тебе в голову такое никогда не приходило?

— Ты к чему клонишь, Ди? — Стерх нервно взъерошил волосы. — Что кроме нас на Земле никого не осталось? Ты книжек перечитал, что ли?

Ди видел, что он по-настоящему растерян. И потому выпалил давно заготовленный вопрос:

— А ты не пробовал разговаривать с художниками?

Вполне ожидаемо: лицо Стерха исказилось от отвращения.

— Фу, блин! Ну ты сказанул! О чем с ними разговаривать, с тварями? — Аккуратный нос его забавно морщился, губы кривились.

Ди спокойно пережидал вспышку чужих эмоций.

— Ты сказал, они рисуют то, что было здесь раньше.

— Да, рисуют. Ну и что?

— И тебе не кажется странным, что слепые люди, которые родились и живут под землей, визуально воспроизводят реалистичные картины из прошлого?

— Во-первых, они не люди, — отчеканил Стерх. — Во-вторых, от мутантов, обитающих в подземных воронках от ядерных взрывов, и не такого можно ожидать. Пуэсторианцы, например, тоже кое-что умеют, хоть и не рождались в метро.

Временами и он неосознанно переходил на менторский тон, и в такие моменты Ди хотелось улыбаться. Он не стал сдерживаться.

— Что? — вскинулся Стерх, заметив улыбку. — Что ты смеешься?

— Ты вроде не верил в мутантов, — нашелся Ди.

— Ну... — Его собеседник замялся. — Я же видел художников. — И добавил, нарочито небрежно: — Я ж тебе предлагал: хочешь, присоединяйся к нашей команде. Сам на них посмотришь.

И в изумлении округлил глаза, когда Ди согласился.

**15**

Первая охота Дориана Грея на художников началась во вторник. Ди предупредил на работе, что будет отсутствовать несколько дней, а из дома постарался свалить ранним утром, чтобы поменьше слушать завывания вторничного беса донны Лючии в заколоченном гостевом флигеле. Вчера Ди попросил Настасью Филипповну напечь шесть противней ее имбирного печенья. И заодно узнал, почему она называет его "барашками".

— Так Барашковы мы, — объяснила Настасья Филипповна. — Род древний, а рецепт фирменный. То есть пращуров наших сокровенное знание, — поправилась она.

Ди подавил в себе тревогу: последнее время он все чаще замечал странные оговорки в устах личностей донны Лючии. Не хватало еще проблем с домработницей. Клинику, из которой Ди ее забрал, давно разбомбили, так что помощи со стороны ждать не приходилось. В книгах по психиатрии он не нашел ничего полезного — ну, разве что кроме очередного подтверждения давней теории: душевное здоровье врача-психиатра и его пациента, как правило, находятся практически в одинаковом состоянии, и эти люди в принципе взаимозаменяемы.

Пристально следя за тем, как перемещается Настасья Филипповна по огромной кухне, наклоняется к печи, переставляет тяжелые противни с уровня на уровень, сыплет кунжут, обтирает испачканные мукой руки, Ди узнавал в ее заученных плавных движениях явственные тени других. Танцующую легкость чернокожего Феликса, нетерпеливость Иры Эриха, ленивую отрешенность Фрумы-Дворы, аристократичное изящество Никки и степенность герра Линденманна...

Он поймал себя на том, что боится увидеть в Настасье Филипповне безумного беса — появление его в любой личности донны Лючии стало бы катастрофой... И где потом взять нового человека, способного управляться по дому и ничего при этом не помнить о каждом вчерашнем дне своей жизни?.. Ди давил разливающийся в груди холодок и заставлял себя отводить взгляд. Куда угодно, лишь бы не смотреть на ставшую столь необходимой, столь неотъемлемой частью его жизни домработницу, лишь бы не замечать признаков надвигающегося на донну Лючию безумия.