Венетика

Ночью на позиции прибыли сапёры и, к удивлению Орехова, несколько десятков горожан, в основном из числа греков, возглавляемых известным городским баламутом Павлом Константиновым, отставным сотником Терского войска. Сапёрный подпоручик привёз с собой аж две телеги собранных за день фугасов и приказ Орехову и Гурьеву в четыре утра выдвинуться к городу. Константинов, в свою очередь, размахивая новомодным десятизарядным пистолетом Семёнова, произнёс целую речь, полную витиеватых восхвалений, громогласных заявлений и прочая, и прочая, но содержащую под словесной шелухой просьбу уважить желание истинных патриотов Российской Империи (например, греков) и выдать им оружие, дабы защищать остров наравне с армией и Корпусом. После недолгих споров, новосозданное ополчение, каковое, сообразно традициям столетней давности, сотник Константинов назвал партизанской ротой, забрало себе трофейные английские винтовки и, по предложению Гурьева, заняло оставляемые солдатами окопы на полигоне — преодолевать минное поле даже под жидким огнём обороняющихся не в пример сложнее, чем без него. Остаток ночи прошёл в разъяснениях и уточнениях, двоим грекам из числа переехавших на остров уроженцев Кавказа, а посему хорошо знавших русский язык, сапёры показали, как ставить фугасы на случай, если придётся отступать — нехватку солдат и пушек приходилось компенсировать за счет имеющейся визобилии взрывчатки.

Снявшись с места точно в означенное время, небольшая колонна двинулась в сторону города. Остров спешно готовился к отражению вражеских десантов — гарнизон, курсанты, жандармы занимали предписанные мобилизацией и приказами штаба позиции, интенданты спешно опустошали склады, даже уж не заботясь записывать, что, куда и кому роздано. На полдороге, распрощавшись с Гурьевым — снайперам надлежало занять позиции где-то в окрестностях Радуги, в то время как вполне ещё боеспособная несмотря на потери рота Орехова, согласно приказу штаба, направлялась на южную окраину городка — Андрей Олегович, вопреки желанию, постоянно возвращался к невесёлым размышлениям о том, какая судьба ждёт Острова, да и страну в целом.

Европейская Война, ещё позавчера казавшаяся хоть и страшной, но столь далёкой, постоянно отодвигалась от, на первый взгляд, могучей Империи, неимоверными, но на первый взгляд, практически незаметными усилиями многочисленных дипломатов, финансистов и шпионов. Отодвигалась раз за разом столь успешно, что любое упоминание о ней в обществе сводилось к обсуждению политических манёвров посланников воюющих держав и торгов за вступление России в тот или иной союз.

И всё же, пусть и на год позже, но Война сама пришла в Россию. Через несколько часов (штаб был в этом вопросе весьма категоричен) очередные её двуногие посланцы вступят на "исконно российскую" средиземноморскую землю, ставя перед вечно ищущими идиотских ответов российских социалистов не менее идиотский вопрос "А стоит ли вообще умирать за эти далёкие и небольшие кусочки суши славным русским солдатам? Не пора ли им срочно воткнуть штыки в землю и пойти отнимать землю у богатеев-помещиков и государственных общинников? И, в конце-концов, не пора ли им срочно поставить во главе государства нас — таких умных и оберегающих их от всяческих несправедливостей?".

Впрочем, как отдавал себе в этом отчёт Андрей Олегович (весьма интересовавшийся политикой, хотя и ругавший её при каждом удобном случае), таковыми были далеко не все агитаторы-социалисты. Перуанский кризис трёхлетней давности, когда Россия милостиво отправила двадцать тысяч солдат за океан, на защиту первого в мире социалистического государства, достаточно чётко провёл черту между любителями вести пустопорожние разговоры в гостиных и на сходках с теми, кто действительно верил в свои идеалы. Вторых, к удивлению штабс-капитана, оказалось хоть и не большинство, но всё же достаточно много, чтобы Перуанскую республику не постигла печальная судьба, и даже тот факт, что помощь была оказана отнюдь не безвозмездно, не мог испортить восторженное отношение новых властей Лимы к могучему заокеанскому союзнику.

"Но гораздо лучше было бы, если бы эти двадцать тысяч штыков сейчас находились не за океаном, а непосредственно на Островах — со всей амуницией, гранатами, шрапнелями и пушками!" — решительно осудил имперскую международную политику штабс-капитан Орехов глядя в бинокль на неумолимо приближающийся к причалам английский транспортный пароход.

В отдалении снова загрохотали орудия линкоров. Венетика упорно сопротивлялась очередной попытке англичан высадиться в самой гавани. Из полуразрушенной утренним артобстрелом крепости бойцы Корпуса расползались по всему городу, превращая каждый дом в городе в потенциальную огневую точку.

Подпоручик Михайлов утёр стекающий, даже несмотря на повязку, пот и вновь прильнул к прицелу. Печальный опыт высадки прямо в порту отнюдь не охладил пыл противника — несмотря на сильные потери части англичан удалось прорваться к складам и засесть в них, прикрывая следующий десант. Грохот "семёрок", на удивление точно выбивающих врагов, служит лишь фоном для гарнизонных Виккерсов. Через два часа в руках у британской пехоты было уже два квартала — отличный результат, если не замечать перемалываемые винтами отходящего парохода тела в синих мундирах, под которыми практически не было видно воды. С огромному разочарованию Володьки, вот уже полчаса как ему не удалось поймать в прицел ни одного врага.

Снаружи раздался свист, разрыв и грохот. Согнувшись, прыгая через кучи мусора и воронки, на стихийно образовавшийся опорный пункт ввалились трое — два солдата и ополченец-телефонист, еще позавчера работавший на городской телефонной станции. Контуженный, но полный решимости остаться на передовой унтер развернул пулемет вдоль улицы. Михайлов, смахивая пыль с прицела продолжил обыскивать местность в поисках вражеской пехоты. Сквозь неизбежные пороховой дым и желто-белую южную пыль где-то сверху прошуршали снаряды. В отдалении послышались отрывистые английские команды.

— Точно, попрёт сила! — поморщился пулемётчик.

— Они проходят колонку, — громко зашептал устроившийся на втором этаже телефонист. — Осторожничают... Винтовки наготове...

Унтер обнаружил противника одновременно с Михайловым: хладнокровно подождал секунду и, всем телом сотрясаясь от отдачи, словно работая отбойным молотком, он бил без перерыва, пока не кончились патроны. Володька, спокойно, как на зачёте, выцеливал тех немногих, которые почти достигли мертвого угла у аптекарской лавки.

— Справа мимо Прохора прорвались, взвод, не меньше! — доложил ополченец со второго этажа. — Они ударят нам в спину или закрепятся у полицейской части.

— Нужно вылезти на разведку! — предложил унтер Сикивотов. Его немного коробило то обстоятельство, что по Уставу командовать маленьким отрядом должен был безусый мальчишка, превосходящий всех присутствующих по чину и, пусть и показавший себя смелым солдатом, но абсолютно не разбиравшийся ни в чём, окромя своего ружья.

— А если нас заметят с аэроплана и наведут корабельные орудия? — поинтересовался телефонист.

Унтер незамедлительно сообщил тому в весьма витиеватых, но совсем непечатных выражениях о том, какова точность вражеских пушек и сколько телефонистов можно подготовить на те деньги, в которые британскому Адмиралтейству обойдётся хотя бы один залп линкора. Судя по его познаниям, Сикивотов успел пройти с недавних пор обязательный учебный курс для низших армейских командиров, и был готов поделиться приобретёнными знаниями с каждым встречным.

Михайлов почувствовал себя в высшей степени неудобно. Просто потому что, как наиболее к тому подготовленному, на разведку пришлось бы ползти ему, а при мысли о том, что придётся покидать заботливо подготовленную позицию, инстинкт самосохранения начал заходиться в истерике. Но всё же долг заставил его признать очевидное и, для приличия поинтересовавшись, нет ли других добровольцев он поднялся к наблюдателю: у Володьки откуда-то появилось ощущение, что англичане засели на соседнем чердаке. Но — наверху никого не было.

Пётр Иванович Сикивотов с пониманием кивнул спустившемуся снайперу — осторожность (но отнюдь не трусость) молодого командира ему нравилась. Такой не станет тупо гнать солдат вперёд, как на треклятом Ляодуне...

Михайлов осторожно пополз по кустам, не уставая восхищаться тем, что на острове было не принято строить высокие заборы между садами — так, лишь для того, чтобы разграничить владения. Поменяв привычную винтовку на автомат и держа оружие в правой руке (указательный палец уже на спусковом крючке), он осторожно приподнялся и заглянул к соседям.

Аккурат в это же время, напротив него пятеро англичан пролезли сквозь дыру в ограде со стороны полицейской части. "Махрявая", как выразился Сикивотов изрядно пропыленная "боёвка" позволила жандарму остаться незамеченным. Володька вжался в булыжники, чувствуя себя как на плацу, чуть приподняв голову, и, буквально, ежесекундно ожидая выстрела, подобного тем, которыми на зачётах щедро делился с чучелами в британских, французских и немецких мундирах. В тот момент больше всего на свете ему хотелось рывком броситься к надёжному укрытию за толстые стены дома, к своим товарищам, но, стоило бы ему выдать себя и их всех бы ждала скорая верная смерть — у пробившихся от причала морских пехотинцев с собой были гранаты. Медленно, не дыша, он уложил автомат на ограду, благодаря Бога за то, что обитатели этого дома так любили розы — на преодоление шипов которых тем пришлось потратить изрядное количество времени. И крови.

Троим врагам уже удалось перебраться и они помогали отставшим. У одного из них (самого опасного с точки зрения подпоручика) на груди висел трофейный автомат с треснувшей рукояткой, а на поясе — тяжелая ручная граната с короткой ручкой. Второй, закинув винтовку за спину, помогал отцепиться от куста двоим задержавшимся, а третий, с забинтованной, но не окровавленной головой держал свою винтовку наизготовку, но вглядывался в чердачное окно, а не в сторону Михайлова, за что тот ему был искренне благодарен.

Внезапно из дома напротив, откуда-то из глубины, раздался пистолетный выстрел. Англичане упали на месте, уже не обращая внимание на кусты, а "забинтованный", получив пулю в грудь, медленно осел на землю. "Автоматчик" сорвал гранату с пояса и на удивление ловко зашвырнул её в окно. Шум переворачиваемой мебели (Владимиру почему-то показалось, что это был стол) утонул в грохоте взрыва, из окон со сводящим скулы визгом вылетели осколки. По прежнему прижимаясь к ограде, Михайлов довернул ствол и прицеливаясь куда-то в область живота, длинной очередью опустошил весь магазин.

Подождав с минуту и убедившись, что никто не шевелится, жандарм снарядил магазин пятком патронов и, будучи готовым при малейших признаках опасности скрыться в зелени садов, Владимир перебежал улицу. Краем глаза он заметил, что от опорного пункта за ним устремился ещё один солдат.

Вход перегораживала сорванная попаданием гранаты полка. Сквозь ставшую уже неизменным атрибутом города пыль Владимир замеилт на полу несколько перевязанных тел в армейской форме. Из открытого люка, ведущего в подпол, донёсся тихий стон.

Солдат и жандарм переглянулись. Если бы Михайлов решился на разведку на пару минут попозже, "джеки" пристрелили бы раненых и добили бы ручными гранатами тех, кто находился в подполе. Заглянув туда, они обнаружили двоих живых. Солдат убрал обломки досок и, спустившись по ненадёжной лестнице передал того, который без сознания, вверх Владимиру, который спешно, но осторожно, потащил его к своим. Вдруг ступенька с треском разломилась, и головой вперед, разбив себе подбородок и нос, солдат скатился в подвал, прямо в объятия сумевшего самостоятельно подняться штабс-капитана.

— Хватай пулемет и пулей наверх! — прохрипел штабс-капитан. — Они в любом случае вернутся!

Солдат кое-как заправил в полумраке подпола ленту и вместе с офицером выбрался наверх. Вдвоём им удалось поднять тяжеленный агрегат и, кое-как замаскировав, установить в окне. Сил дотащить его до опорника у них уже не хватило.

Где-то в городе грохотали одиночные выстрелы, изредка разгораясь до длительных ожесточённых перестрелок. Корабельные орудия британцев молчали и это начало казаться уж совсем подозрительным. Владимир, вновь оказавшийся на уже почти совсем родной снайперской позиции, пытался понять общую картину городского боя — городская телефонная станция не работала и связи больше не было.

Прошло около получаса. Рискнувший с молчаливого одобрения унтера покинуть пост, солдат вернулся из аптечной лавки с офицерской сумкой, забитой бинтами, йодовым раствором и прочим врачебным скарбом. Над Венетикой по-прежнему стояла непривычная тишина.

— Похоже уже пора ждать салюта в нашу честь! — Пётр Иванович затащил Виккерс в дом.

По городу снова начала бить английская эскадра. Адский концерт артобстрела проник даже в надёжно защищенные армированным бетоном бункеры штаба, от грома перекрытия содрогались так, как будто готовы разломиться в любой момент. Полковник Васильчиков надеялся, что орудия бьют по площадям, а не по выявленным во время предыдущих атак опорным пунктам и пулемётным гнездам. Массируя виски, стараясь хоть немного облегчить нежданно проснувшуюся мигрень, он немного завидовал генералу Белому — старый артиллерист, полулежащий в кресле, лишь на несколько секунд приоткрыл глаза при первых выстрелах, а затем вновь сомкнул их, будто бы грохот звучал для него как колыбельная.

— Сдаётся, Василий Фёдорович уж настолько измучился бессонницей, что ему сейчас всё равно! — через весь штабной стол прокричал Игорю Святославовичу Рачинский. Анжей Карлович, несмотря на то, что не спал уже часов сорок, по-прежнему казался бодрым — по крайней мере, на фоне остальных. Только разве что флотские могли сравниться с ним — воспользовавшись негаданной передышкой они с видимым удовольствием присели в отдалении от рассыпающихся бумаг и закурили.

Краем глаза Васильчиков заметил прибывших с побережья выпускников, расположившихся у ведущей в частично обрушившиеся старые подвалы лестницы. Кто-то из штабистов догадался распорядиться об обеде, и молодые офицеры — кто жадно, а кто стараясь соблюдать "неспешное достоинство дворянства" — принялись за уничтожение густого горохового супа. "Пообтешутся ещё!" — Игорь Святославович поймал понимающий взгляд Рачинского и, против воли, улыбнулся. Не столь давно вернувшийся из монгольских степей товарищ Шефа Корпуса слыл одним из наиболее упорных последователей принципа "под пулями врага все равны", о котором сам начальник Школы услыхал в офицерском собрании, где пребывавший проездом один из елизаветградцев по просьбам местных дам исполнял под гитару гусарские песни.

Вдруг со стороны лестницы донёсся страшный шум, и в распахнувшиеся двери на верху пролёта вползло облако пыли — где-то недалеко снаряд пробил подвальный свод. Буквально через секунду грохот второго разрыва раздался уже в самом подвале, совсем рядом.

Штабной лейтенант, лишь месяц как переведённый из Петрограда, обычно лощёный и надменный, вдруг сорвался с места и побежал к лестнице с пронзительным криком "Я больше не могу этого вынести!". Но прежде, чем кто-либо из командиров успел понять опасность первого проявления паники, за которым мог последовать неуправляемый хаос, паникёр упал на пол, споткнувшись о вовремя подставленную снайпером подножку. Спустя мгновенье лейтенант уже пытался вырваться от навалившихся на него двоих синепогонных подпоручиков, оравших ему в оба уха что-то вроде "Лежать!!!"