— Киврин другое дело, — тон профессора, однако же, стал менее резким. — Он подвижник, его только наука волнует. Большой ребёнок. К таким даже порча ихняя не липнет. А я, увы, человек грешный. Мечтал о славе, о признании европейском... Комфорт, опять же, люблю. Не могу жить в свинстве. Вот через эти-то слабости... ну да ладно. Ещё вопросы есть?

— Есть, — сказал Привалов. — Что со мной такое сегодня?

— Гм... — профессор задумчиво потеребил бороду. Саша поймал себя на мысли, что знакомый ему Выбегалло делал то же самое, но выглядело это не как изящный интеллигентский жест, а как непристойное ковыряние в грязных патлах.

Сыч посмотрел на него укоризненно, но ничего не сказал.

— Что с вами такое... — протянул Преображенский. — А, понял. День какой-то необычный, мысли всякие в голову лезут, события странные случаются? Так?

Привалов кивнул.

— Это они вчера отсекатель отключили, — объяснил профессор. — Который блокировал определённую часть вашего разума. Ну вот она и заработала. Через недельку-другую вы бы совсем оклемались. Но недельки-другой вам никто не даст.

— А кресло под Витькой вы сегодня убрали? Ну, утром? — почему-то именно этот дурацкий вопрос вылез поперёк прочих.

— Ну, я, — признался профессор не без некоторого самодовольства. — Говорю же: Витька — дрянь ещё та. Я мимо его кутка без шуток не хожу.

Саша не очень понял, что такое "куток", но общий смысл уловил.

— Так это из-за вас у Витьки рыбы дохли? — уточнил он.

— Научной работе мешать нельзя, — строго сказал профессор, — даже если её ведёт отъявленный негодяй. Наука есть наука. Я бы себе такого никогда не позволил.

— Шнурки на ботинках кто ему в червяков превращал? — как бы между прочим поинтересовался Люцифер. — А спирт с ослиной мочой мешал?

— Допустим! Но в опыты не вмешивался. А рыб ему Почкин травил.

— Почкин? Почему? — удивился Привалов.

— Да чтобы Витька, не дай Боже, не защитился. Ну и вообще обязан был гадить. Почкин-то ванёк, как и Витька твой. А ванёк, если уж подняли его до жизни настоящей, должен оправдывать доверие. То есть гадить другим ванькам и строить им пакости.

Про "ванька" Саша тоже не очень понял, но каким-то образом почувствовал, что слово это, во-первых, плохое, и, во-вторых, может иметь какое-то отношение и к нему лично.

— У меня бабушка украинка, — вылетела из него. Почему — он сам не понимал, но вылетело почему-то именно это.

Профессор посмотрел на него с неудовольствием.

— Выдрессировали-то вас, — сказал он презрительно. — Украинка, тоже ещё придумали. Да и не работает оно. Для них вы всё равно ванёк. Ещё вопросы? Только не по этой теме, пожалуйста, — быстро добавил он. — Тут вы не готовы.

— Что такое отсекатель? — подумав, спросил Саша.

— М-м-м... — профессор Преображенский снова взялся за бороду. — Тут придётся лекцию читать... В общем и целом так. Отсекатель — это такой магический прибор массового поражения. Работает с мыслями. Усиливает одни за счёт отсечения других. Ну вот например. До сегодняшнего дня отсекатель блокировал мысли эгоистические.

— Так называемые эгоистические, — уточнил Люцифер.

— Ну да, так называемые... — профессор снова потеребил бороду. — О деньгах, например. Вообще о вознаграждении за труды. О том, как в жизни устроиться. Вот это вот всё.

— Ну да, я по жизни лох... — вздохнул Привалов.

— Никогда! — вскричал профессор. — Никогда не смейте произносить это слово! Вы хоть понимаете?

— Ничего я не понимаю, — напомнил Саша.

— Ну да, вам-то откуда знать... Лох — это рыба. А рыба — символ христианства.

— Э-э, я ни во что такое не верю! — возмутился Привалов.

— Вот поэтому и не говорите!.. В общем, до вчерашнего дня отсекалось всё вышеперечисленное. А теперь они его переключат наоборот. То есть все будут думать только о деньгах и как устроиться. А про остальное забудут. Ну а поскольку без этого остального ничего не бывает, все будут жить в дерьме и себя за это презирать. Да вы, небось, сами почувствовали?

Саша вспомнил и содрогнулся.

— Ещё что-то? — нетерпеливо спросил Преображенский.

— То, что я у Бальзамо видел — это и есть отсекатель? Ну вот эта штука с ведром? Там ещё что-то тёмное лежало...

— Хлеб там лежал, — помрачнел профессор. — В основном ленинградский, блокадный. Его у детишек выманивали. Говорили, что хлебушек товарищу Сталину нужен, товарищ Сталин голодает... Некоторые отдавали.

— Зачем это? — не понял Саша.

— Естественная магия добровольной жертвы, — несколько невнятно сказал Преображенский. — Ну а теперь они туда денежки засыплют. Отнятые силой. Тоже естественная магия, только другого рода.

— А почему на них самих это не действует? Ну, на Хунту, Эдика и прочих? — залюбопытствовал Привалов.

— По разным причинам. Например, на Эдика и Хунту отсекатель влияния не оказывает. Потому что у них есть национальность, а она такие вещи блокирует.

— Ну у меня тоже есть... это... в паспорте написано... — не понял Привалов.

— То, что у вас в паспорте написано — не национальность, а состав преступления, — строго сказал профессор. — Поэтому вы это слово даже выговорить спокойно не можете. Как и все ваньки, в СССР рождённые.

— Нет, ну почему... какой состав... какого преступления? Ну, я это... как все... русский я по паспорту, и что тут такого? — Саша развёл руками.

— Вот-вот. Вы, когда говорите это слово про себя, чувствуете себя виноватым, так ведь? — прищурился Преображенский.

— Да нет же! — возмутился Привалов не вполне искренне, потому что какую-то неловкость и в самом деле ощутил. — Так Витька тоже ведь русский? Или Почкин? Да и вообще, — его вдруг охватило раздражение, — что это вообще за разговоры такие: русский, нерусский... — в этот момент он почувствовал, что профессор ему стал остро несимпатичен и даже подозрителен.

— Филипп Филиппович, — укоризненно сказал сыч. — С ними же так нельзя. У них там в голове на этом месте ужас что.

— И то верно. Откатим назад, — профессор покрутил пальцами, колдуя.

Лампочка мигнула. Минутная стрелка на настенных часах отскочила обратно на одно деление.

— А почему на них самих это не действует? Ну, на Хунту, Эдика и прочих? — залюбопытствовал Привалов.

— У них есть защита, — Преображенский развёл руками. — Обсуждать не будем: долго и ни к чему.

— Ну хорошо, защита. А зачем они это вообще делают? И вообще — кто они? — до Саши, наконец, дошло, что он не понимает даже этого.

— Как кто? — ненатурально удивился профессор. — Вы же их всех знаете. Корнеев, Почкин, Хунта, Камноедов... Янусы, наконец. Они и делают.

— Нет же! Их же что-то всех объединяет? — не отставал Саша.

— Это верно, — Преображенский грустно улыбнулся. — Объединяет. Например, вы. Да-да, именно вы. Вы на них работаете. А они получают за это разные блага. И хотят, чтобы так продолжалось и дальше.

— Но я не про то... — начал было Привалов.

— На вашем уровне этого достаточно, — строго заметил профессор. — Я мог бы объяснить подробнее, но у вас, простите, на этом месте очень серьёзный блок. Так что это вам не нужно. Ещё что-нибудь есть? Спрашивайте поскорее, мне уже тяжеловато время держать.

— Что такое рубидий? — вспомнил Привалов. — И кратер Ричи?

— Кратер Ричи — магический сосуд, — профессор, видимо, решил ответить сначала на второй вопрос. — Был такой Олни Ричмонд. Ричи — это псевдоним, он им некоторые статьи подписывал. Занимался магической гомеопатией. Получил ряд интересных побочных результатов. В частности — выделил то, что мы сейчас называем рубидием. Он же красная ртуть. Он его принял за продукт третьей стадии алхимического делания, потому так и назвал. Хотя на самом деле это квинтэссенция энергии сущности. Или конденсат целевой причины по Аристотелю.

— Не понял, — Саша и в самом деле не понял.

— Его вообще ничему не учили, — напомнил сыч.

— Ах да... В общем так. Всякая вещь имеет своё назначение. Хотя не всегда ему следует. Например, микроскоп нужен для того, чтобы изучать мелкие объекты. Если им забивать гвозди, он станет плохим микроскопом. У него разобьются линзы, например. Если им очень долго забивать гвозди, он станет просто неудобной колотушкой. Но если капнуть на него рубидием, он снова станет микроскопом. Доступно?

— Доступно, — буркнул Привалов. — А откуда он берётся?

— Из вещей и существ, используемых не по назначению, — неопределённо ответил Преображенский. — Избавьте только от технических подробностей, очень уж они нехорошие... В общем, красная ртуть превращает то, что есть, в то, что должно быть. Возвращает вещам их настоящую природу. Вот, скажем, я или Люцик... Вы же видели? Мы превратились в самих себя. Неиспорченных.

— А почему, когда я у Бальзамо этой штукой капнул, меня сюда перенесло? — решил выяснить Привалов.

— Ну это же очевидно! К Бальзамо вас занесло по случайности. А ваше настоящее место здесь. Вот вас и вернуло на ваше настоящее место.

Привалов посмотрел на неработающее АЦПУ, открытый сейф, распечатки на полу.

— Это и есть моё настоящее место? — с грустью сказал он.

— Сейчас — да, — профессор кивнул. — Потому что вам на роду написано работать. Следовательно — ваше место на работе. Вот вас сюда и вынесло. На своё рабочее место, Работали бы вы в другом месте — вынесло бы туда.

— Что значит "на роду написано работать"? — Саша недоумённо посмотрел на профессора.

— То и значит. Есть те, кто работает, а есть те, кто ест. В смысле — получает от чужой работы выгоду. Это биологически задано. Ну знаете, есть кошки и мышки. Вы мышка. И даже если вы выпьете весь кратер с рубидием, то в этом смысле ничего не изменится.

Привалов скривился: речи профессора показались ему обидными и какими-то старорежимными, что-ли.

— Ну, ну, не надо кукситься, — сказал Преображенский. — Я тоже, знаете ли, не орёл. Так, крупное травоядное. Рога и копыта у меня есть. Но я не хищник. И тоже создан для работы. На мне, некоторым образом, пахать и пахать...

Тут лампочка вдруг с треском полыхнула каким-то жутким сиянием, а потом снова загорелась ровно.

— Бальзамо нервничает, — озабоченно сказал Преображенский. — Не нравится ему, что время стоит. Давайте закругляться. Ещё один вопрос и всё.

Саша подумал секунды три.

— Что мне теперь делать? — наконец, спросил он.

— Это смотря что вы решите, — сказал профессор. — Я вам, некоторым образом, обязан, — он выразительно посмотрел на плавающую в воздухе чашу. — Поэтому готов помочь. Например, я могу вернуть вас к прежнему. Вы станете таким, каким были сегодня утром. Со всеми примочками и блямбами, которые на вас нацепили. Всё, что вы случайно узнали, вы забудете. Пойдёте к Хунте, там вас посмотрят и отпустят. Вечером вы закончите для него статью. Ну и вообще — вернётесь к привычной жизни. Которая вскоре сильно изменится, но всё равно будет, так сказать, в рамках...

— Ну уж нет, — решительно сказал Саша. — Хватит с меня... — он поискал слово, но нашёл только корнеевское, матерное. — Хватит с меня этого наебалова, — закончил он.

Профессор поморщился.

— Ещё и эта мерзость... Вы хоть понимаете, что не можете выразить сильное чувство без мата? Но ваша мысль мне понятна. Однако всё-таки подумайте. Это ведь ваша нормальная жизнь. Другой-то у вас и не было.

— В вашем положении это не самый худший вариант, — подтвердил сыч.

— Понял, — сказал Привалов. — А ещё варианты есть?

— В принципе есть, — сказал Преображенский. — Но, к сожалению, не те, которые вы себе навоображали.

— А что я навоображал? — буркнул Саша.

— Да уж понятно что, — вступил Люцифер. — Что вас отсюда куда-нибудь заберут. В какое-нибудь особенное место, где к вам будут относиться лучше. Или дадут какую-нибудь великую силу, чтобы вы могли сопротивляться всей этой кодле. Станете могучим волшебником и всем покажете. Так?

— Ну не так... — начал было Привалов и осёкся.

— Вот именно так, — сказал профессор. — Вы рассчитываете на чудо. А чудес не бывает.

— Как это чудес не бывает? — не понял Саша. — Вы же маг...

— Магия бывает, а чудеса — нет, — наставительно сказал Преображенский. — Я имею в виду настоящие чудеса. Ну например. Витька Корнеев занимается живой водой. У него в аквариуме плавает выпотрошенная размороженная рыба. Это чудо?

— Вроде как, — согласился Привалов.

— И у этой размороженной выпотрошенной рыбы жизнь — настоящая? — прищурился профессор.

— Н-не знаю, — Саша растерялся. — Ну она же двигается?

— И лягушачья лапка двигается, если к ней электричество подвести, — усмехнулся Преображенский. — Простейший опыт.

— Витька бабушку свою оживляет регулярно, — вспомнил Привалов.

— Вот именно, что регулярно, — сказал профессор. — Потому что она жить не хочет. А сделать так, чтобы она захотела — не может. Только мучает зря старого человека... В общем, забрать вас отсюда некуда. В принципе, можно было бы в эмиграцию, к тому же Киврину. Он бы вас взял. Но вы же языков не знаете.

— Я по-английски читаю, — обиженно сказал Саша.

— Я не в этом смысле. Читать вы можете. Говорить без акцента — магия помогла бы. А думать по-английски — это уже нет. Жить по-английски или там по-американски — тем более. Некоторые привыкают, а вам тяжело будет. Вы ведь не мальчик уже. То есть мальчик, но в плохом смысле. По уму и по нажитому добру — мальчик Саша. Вас ведь Саша все зовут? А так — дядька на возрасте. Здоровьичко тю-тю, внешность увы-увы. В кармане пусто. И теперь уже всегда будет пусто. В вашем возрасте если денег нет — то и не будет.

Саша поморщился. Старик говорил ему неприятные вещи и явно получал от этого удовольствие.

— То есть вы ничего сделать не можете, — сказал он. — Так бы сразу и говорили.

— А вы небезнадёжны, — Преображенский прищурился. — Понимаете, значит, что все эти разговоры о том, какой вы плохой и жалкий — не в ваш карман. Ну что ж, давайте конструктивно. В целом я вам сказал правду. Вы не можете противостоять этой кодле. И не сможете никогда. Вы не маг и не герой, вы обыватель. Вы не кошка, вы мышка. Но беда ваша не в этом. Мышки тоже ведь живут, иногда лучше кошек. Бывает даже так, что мышки бегают сытые, а кошка сидит голодная. Беда в том, что вы больная мышка. Запуганная и с перебитыми лапками. А вот с этим можно что-то сделать.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Я вам сказал, что если вы выпьете рубидий, то не изменитесь. Ну так вот, это было немножечко не так. То есть от капли рубидия хвоста и рогов у вас не появится. И крылышками вы тоже не обзаведётесь. И даже мужское достоинство не увеличится, простите за подробность. Вы останетесь Приваловым. Разница та, что вы станете нормальным Приваловым. Обывателем с нормальным обывательским кругозором и нормальным обывательским пониманием жизни.

— И что мне с этого будет? — спросил Саша без особого интереса.

— Например, вы сможете задавать этот вопрос без иронии, — серьёзно ответил профессор. — И много чего ещё сможете, от чего сейчас вас ломает и корёжит... Ну так что? Рискнёте? Или мне всё-таки приводить вас в первобытное состояние? Решайте скорее, время кончается.