На пути "Тайфуна" 4

Отто Фейн постоянно радировал в штаб, требуя сильного истребительного прикрытия, и авиация сумела выложиться даже больше, чем на сто процентов. Сделавшие по четыре-пять вылетов летчики-истребители валились с ног, но взлетали снова и снова, чтобы попытаться защитить хотя бы этот корабль. Один из командиров эскадрилий, отчаявшись спасти линкор, даже не стал возвращаться на базу и остался прикрывать корабль до последней капли горючего, после чего выбросился с парашютом. Храбрость майора была вознаграждена. Он был подобран англичанами и всю войну провел в лагере для военнопленных. Условия, там, конечно, были не ахти, но от голода никто не умирал, а вот из его эскадрильи ни один летчик до конца войны не дожил.

Благодаря такой активности истребительной авиации, натиск английских бомбардировщиков несколько ослаб. Бофорты, правда, сумели влепить несколько торпед в "Гнейзенау", но особой роли они не сыграли, потому что рвались в центральной, лучше всего защищенной части линкора.

Ночью англичане активно вели разведку, надеясь утром снова попробовать атаковать ускользнувший корабль, однако к рассвету линкор уже дошлепал до Бреста. В гавань искалеченный линкор втягивали на буксире, и встречавшие его в порту моряки пришли в ужас, увидев, во что превратился красавец-корабль. Корма "Гнейзенау" погрузилась в воду настолько, что волны заливали башню главного калибра, в трубе зияла здоровенная дыра, антенная вышка упала, стрела крана болталась на тросах, и всюду виднелись черные пятна копоти. Затем на берег стали свозить раненых, и их было много, очень много, а потом начали вытаскивать трупы.

Матросы с других кораблей и команды береговых служб мрачно взирали на вернувшийся линкор, сомневаясь, стоит ли радоваться тому, что корабль удалось спасти.

Между тем, в штабах на самом верху пребывали в панике. Требовалось немедля наказать виновных, а для этого таковых прежде следовало назначить. Вице-адмирал Килиакс, возглавлявший прорыв, благоразумно предпочел сдаться в плен. Командующий ВМС адмирал Рёдер отговаривался тем, что с самого начала не советовал проводить столь рискованную операцию, и кивал на авиацию, не обеспечившую должного прикрытия. Начальник генерального штаба люфтваффе Иешоннек, изначально заявлявший, что с имевшимися в наличии силами он не может гарантировать надежную защиту кораблей, оказался крайним, и предпочел застрелиться. Однако Гитлер, разъяренный срывом операции, на этом не успокоился, и, чтобы не полетели головы генералов и адмиралов, кто-то догадался сделать козлом отпущения командира "Гнейзенау", нарушившего прямой приказ прорываться в Германию.

В ставке фюрера многие склонялись к тому, чтобы, наоборот, назначить Отто Фейна героем, в одиночку выстоявшим против всей мощи английских авиации и флота, и сумевшим спасти ценный корабль. Но Гитлер был неумолим, и не в меру инициативного капитана цур зее арестовали. Исход трибунала был предрешен заранее, и Фейна расстреляли первого апреля, в тот самый день, когда в нашей истории он получил звание контр-адмирала.

Что же касается линкора "Гнейзенау", то его начали активно восстанавливать, но было ясно, что раньше, чем через год, ремонт не закончат, а к тому времени ситуация на фронтах могла кардинально измениться.

Глава 4

Сержант Иван Денисов

(* Напомню читателям, что в первой книге сержант-артиллерист Денисов участвовал в рейде вместе с бойцами 215-го полка, а потом рассказывал им о походе в Иран)

Когда я покинул расположение стрелковой роты, оказалось, что батареи на прежнем месте уже не было, вместо нее появились пехотинцы. Весь день ушел на поиски. Понять ничего невозможно: где какая часть? Сплошная суматоха.

К вечеру слышу команду: "Кухни пришли!" Недалеко небольшая низина. Сюда пришли шесть кухонь, а людей мало. Повара приглашают каждый к себе, не спрашивая, от какого подразделения, лишь бы накормить воинов. Я подошел к одной кухне — получил котелок супа. Попробовал: такой вкусный суп с мясом! Да и не удивительно, что вкусный, столько времени был без горячего. Пехотинцы меня вчера кормили, но только сухпайком. Быстро очистив котелок, подошел к другой кухне — и мне положили каши до краев. Думаю: "К завтраку пригодится". А повара все просят: "Пожалуйста, подходите!.."

Я пошел в траншею, темно хоть глаз выколи, а в руке котелок с кашей держу. Привалился к стене. Не знаю, ни где мои товарищи, ни кто рядом. Сажусь на пол, ставлю рядом котелок с кашей, а в голове все переплетается, чувствую, засыпаю. А тут рядом сидит кто-то и просит нож, чтобы открыть консервную банку. Ножа у меня нет, и я снял с винтовки штык (стояла около нас) и помог ему распечатать. Он предложил и мне покушать, но я был сыт и отказался. Потом покурили и уснули сидя, даже не поговорив ни о чем.

Наутро проснулся, рассвет дребезжит. Морозно — долго не поспишь. Да на передовой всегда сон петушиный: спишь и все слышишь. Посмотрел я на вчерашнего соседа, а это старший лейтенант. Мне стало неловко, хотя я ничего грубого вчера не сказал, только разговаривал с ним как с равным, да и времени не было для разговоров.

Потом мы с ним разговорились, и он оказался командиром роты. Я рассказал ему, как находился на передовой с 215-м полком и отбился от своей части. У его адъютанта был хлеб и сахар, и мы немного подзакусили, а потом пошли по своим делам.

Свою батарею нашел быстро, она оказалась совсем рядом, но воевать мне уже не пришлось. На нас стали густо падать снаряды. Только я подбежал к своему орудию, как стукнуло по ноге, будто палкой, и я мешком свалился в воронку. Смотрю, из ноги кровь свищет, быстрей надо снять ботинок и перевязать рану. Спасибо, помог солдат, подползший ко мне (пакет у меня был).

Раненых собирали в той самой лощине, куда накануне кухни приезжали. Подъехала подвода, санитары навалили нас на двуколку и повезли. Привезли в санбат, погрузили в машины и отправили дальше. В Нелидово нас сгрузили, накормили и, наконец, сделали перевязку. Потом помыли в бане, белье пропустили чрез дезинфекцию, и стало легко. Затем санитарный поезд повез в Калинин. Нас разгрузили, обработали и положили в палаты. Госпиталь — бывшая школа. Я намаялся в дороге и сразу крепко уснул. Утром разбудили — накормили, и я опять уснул. Когда проснулся, меня побрили, и начал я рассматривать всех и знакомиться с товарищами.

Рана стала подживать. Через несколько дней я ходил в клуб, в библиотеку, где стал читать книги. Кормили хорошо, вкусно. В столовой чистенько расставлены столики на четыре человека. У каждого свое место: приходишь, садись и кушай — никто твое место не займет.

Пролежал я в госпитале больше месяца. Хорошо отдохнул, поправился, жаль, только из дому не получил ни одного письма, с тем и уехал на фронт.

И вот снова в поход. Перед этим прошел комиссию, признали годным к строевой службе. Обмундирование выдали все новое, дали денег на три дня, а вечером мы уже ехали на поезде. Так доехали до Валдая, а там я чуть не попал в моряки. Вот как это случилось. Когда мы сошли с поезда, наш старший командир куда-то ушел, а документы наши у него. Зашли в разбитое здание вокзала — ждем. Ночь настает, а его все нет. Пошли с вокзала в комендатуру без документов. Записал нас дежурный комендант и отослал на ночлег. Утром нашли своего командира, спрашиваем о документах. А он их, оказывается, сдал в морскую бригаду. Пошли туда — что это такое: кругом одни моряки, а мы сухопутные попали в их ряды. Зачем это мы сюда попали — никак не поймем. Проверили всех по списку, выдали паек. Сидим и думаем: "Вот и мы моряками стали". Но потом выяснилось, что мы не туда попали. Отдали нам документы и распростились мы с моряками.

Рано утром отправили нас из Валдая куда-то прямо в поле, даже не покормив завтраком. И в этот день нам не пришлось ни обедать, ни ужинать.

С утра все писали нас и переписывали, потом проходили комиссию: зачислили в запасной полк, разбили по батальонам, по ротам, потом по взводам — и все пишут, а у нас уже животы подвело. Вечером привели в землянку — думаем, хоть сейчас покормят. А нам объявляют, что не зачислили на довольствие, так что кушать будете завтра. Так и легли спать, как говориться, несолоно хлебавши. Ну что же — война! Ко всему должен привыкать.

Для военной подготовки направили в учебную роту, и закрутилось колесо... Утром зарядка, потом завтрак. Похлебал бульон — и в лес за шесть километров за дровами до обеда и после обеда. Потом стали гонять то на занятия, то в караул. А кормят голодно.

В запасных полках людям с фронта очень тяжело. Они недолечены, но муштровки полно: по-пластунски по снегу, бегом с полной выкладкой. Все красноармейцы из госпиталей — у каждого что-то тормозит, но никто на это не смотрит. "Попал в воронью стаю — и по-вороньи каркай".

Когда стали отправлять маршевую роту, я тоже попал в то число. Нас обмундировали, построили и в ночь отправили в поход до города Боровичи. Сорок километров надо было пройти пешком. Вышли из лагеря своего, и я вздохнул свободнее, уж очень там все надоело. Вечером пришли в деревню Прошково, где нас распределили по квартирам, и на этом поход закончился.

В расположении Боровичи формировалась вышедшая из боя 281-я дивизия, в которую нас и зачислили. Командир полка — майор Фукалов. Говорят, заслуженный. Нас разбили по ротам. Я попал в роту ПТР. За нами пришел старшина роты Борисов и повел в расположение роты в деревню Егла. В доме двухъярусные нары, а в коридоре стоят противотанковые ружья с длинными стволами. Теперь на плечах надо таскать двадцать килограммов. В канцелярии всех записали, познакомили с командирами.

Жизнь улучшилась по сравнению с лагерем. Кормят хорошо, спим в тепле, днем немного занятий да в наряд сходим. Командование фронтовое — хорошее. Но все это продолжалось недолго. В то время на всех фронтах наши войска перешли в наступление, и к нам все чаще стало наведываться командование. Значит, подходит и наш черед двигаться вперед.

Скоро нам выдали все необходимое обмундирование, погрузились на станции и отправились на фронт. Ехали по приказу Ставки как резерв Главного командования. Это было время сражения под Ленинградом — вглубь на 150 километров.

В начале нам говорили, что едем на Юго-Западный фронт, так как многие почему-то боялись Ленинградского. Его всегда считали самым худшим — из-за плохой местности: болота, сырость, зимой морозы.

Сначала поезд ехал на юго-запад, и это нас, конечно, обрадовало, уж очень не хотелось на север. Как будто на Украине или в Белоруссии пули легче и жить там лучше. Но потом поезд повернул на север — впереди был Ленинградский фронт.

Не доехав до Ленинграда, сгрузились в деревне, заняли дом и расположились там. Но недолго здесь пришлось быть, и отправились дальше на север. Подошли к одной горе — в нее ведет тоннель. Зашли, посмотрели — жить можно. Раньше, здесь, оказывается, было овощехранилище. Настроили нары на шестьдесят человек. Командиры были в другой землянке. А мы в этом овощехранилище расположились. Сделали печку, чтобы можно было обсушиться. Днем занятия всякие были, ночью отдыхали. Командиры очень хорошие были — хотя мы усиленно занимались, но нас не гоняли почем зря. Затем соорудили баню — совсем все на лад пошло. 30 декабря нам выдали подарки, присланные из тыла: табак, папиросы и прочие мелочи. Я вышел из землянки и как раз санинструктор принесла мне письмо из дома. Я так обрадовался, так как писем давно не было, что стал читать при луне. Хотелось бы сразу и ответ написать, но писать невозможно — темно.

2 января пошли на занятия за шесть километров, и нас оттуда сразу забрали в поход. Некоторые бойцы кой-какие вещи оставили в землянке, но командиру говорить нельзя. Солдат должен все иметь при себе. Все проверили, подогнали по себе, погрузили ПТР на плечи и отправились в поход. Сперва шли весело, потом стали притомляться. Настала ночь. Подошли к Ленинграду и шли километров пять по окраине. Сделали привал, потом еще шли пятнадцать километров без привала. Ночь холодная, ноги уже не поднимаются. Настало утро — мы прошли уже пятьдесят пять километров. Завели в кустарник отдыхать. Спать хочется, а ложиться негде: кругом снег. Но ложиться надо — война!

Встали в 10 часов. Ноги не идут, но немного размялись, и опять в поход. В двенадцати километрах от передовой расположились в лесу до следующего распоряжения.

Утром 6 января наши самолеты обрушились на финскую оборону, и весь день гремела наша артиллерия. Мы насторожились. Вскоре нам выдали боеприпасы и все необходимое, но 7 января финская оборона была прорвана, и финны отошли ко второй линии укреплений. Мы тоже двинулись вперед, как резерв армии.

Впереди лежала земля, где день и ночь шла битва и ручьями текла кровь, туда спешили и мы. Что же нас ждет впереди?

Дошли до разбитых землянок обороны, где люди сидели полгода. Теперь они очень рады, что вышли на волю, из этого безмерного напряжения. Сейчас же финская оборона разбита. От нашей артиллерии и самолетов финны бегут.

Двинулись войска Ленинградского фронта по всему Карельскому перешейку. А кругом леса, болота — места непроходимые, дороги же асфальтированные все заблокированы.

Самоходки валили деревья возле дороги, саперы раскидывали их по сторонам, и по этой новой дороге шли танки, артиллерия и весь транспорт. Пехота двигалась по болотам: ружье тяжелое, под ногами незамерзающая топь, а все равно продвигаются вперед.

Финны дошли до второй линии своих укреплений и остановились. 9 января наши батальоны пошли на прорыв, но брать оборону финнов было очень трудно: все опутано проволокой, каменные надолбы в пять рядов, траншеи, доты — все было очень прочное.

Мы остались в резерве. К вечеру командир полка сообщил, что часть обороны финнов прорвана, но первый батальон совсем погиб, а у второго батальона одну роту финны отрезали, и где она, неизвестно.

10 января ранним утром нас направили строить командный пункт. Было еще темно. Мы только выдолбили ямы, не успели их еще лесом завалить, как стали рваться мины. Мы — кто куда. Я бросился в одну яму, а в ней уже полно. Сверху раненные кровью заливают. Я в другую — там тоже самое, но деваться некуда — ложусь.

К вечеру высоту 175 наши войска, полностью прорвав оборону, взяли, хотя по бокам еще были финны. Мы тоже поднялись на эту высоту. (* Скорее всего, имеется виду высота 171 в районе поселка Сийранмяки).

Солнце стало садиться. Сколько же здесь было сожженных самоходок, танков, орудий. Их траншеи были глубиной два метра, обложены лесом, доты с бойницами для пулеметов — все опутано десятью рядами проволоки, везде бетон — и все это наши самолеты разбили с воздуха, проделали проходы для танков и взяли эту высоту.

Не успели мы здесь расположиться, как посыпались на нас тяжелые снаряды. И надо же было случиться, что наши ружья были прислонены к стене и в них угодил снаряд. Все разлетелось, покоробилось. Я подобрал свое ружье: попробовал, а оно плохо работает — заедает. Выбрал другое.

С этого момента обстрел не прекращался всю ночь. Ранило Кирилова, Игнатова — моего второго номера.