Когда все было готово, они сели в кресла, приготовившись к старту. Рене, конечно же, досталось самое неудобное из кресел. О том, чтобы оно досталось Рене, позаботился Тоно, решив познакомить ее с трудностями предстоящего полета еще в первые минуты. Он даже заставил Фредо, который всегда уступал гостям свое место, пересесть обратно. Сидеть на жестком висячем кресле был тяжело даже на твердой земле, особенно дожидаясь пока Тоно, наконец, проститься с девушками из диспетчерской — за последний месяц он снова наладил с ними взаимоотношения, как до свадьбы, поэтому теперь флиртовал власть. Наконец, он включил двигатели, прошло какое-то время, и 'Лего' легко оторвался от поверхности лунки и стартовал в непроглядный космос.

Рене задержала дыхание — она уже забыла об ощущении взлета, тем более, что на современных кораблях эта проблема давно была решена благодаря новым технологиям. 'Лего' тоже был оснащен современным оборудованием, но об удобствах Тоно никогда не думал, поэтому сила тяжести в момент взлета увеличивалась во много раз. Даже Фредо, успевший набрать очередные лишние килограммы, крякнул. Тем не менее, ее организм по старой привычке адаптировался к полету довольно быстро.

Сам Тоно, после взлета, лишь довольно улыбнулся и злорадно посмотрел на Рене:

— Ну, как тебе взлет?.. Тошнит? Еще бы!.. Это еще пустяки, ведь нам придется стартовать и в спешке, когда сила тяжести увеличиться почти вдвое против этой. Не думаю, что ты выдержишь, дорогая, лучше прямо сейчас передумай, и мы, так и быть, не торопясь, высадим тебя на Конгуине, где будем заправляться.

— Я не передумаю.

Она вдруг встала и ушла в каюту, как-будто, силы тяжести для нее не существовало.

— Вот это да! Клянусь, даже ты бы не смог встать с кресла раньше! Вот это девушка! Прости, вернее...— сказал пораженный Фредо.

Фредо оглянулся на Тоно, но тот лишь проводил жену мрачным ненавидящим взглядом.

Увидев, как быстро Рене адаптировалась к взлету, Тоно в очередной раз поклялся быть с ней настороже. Мало ли, что еще она скрывает, мало ли, что еще она может выкинуть!.. Он ненавидел тайны, и людей, которые лгали. Уж лучше бы она скрывалась от закона, это он бы еще мог понять, но притворство, ложь, с целью привлечь внимание, это вызывало у него презрение и желание сделать ее жизнь невыносимой.

Рене повела себя столь не осторожно, потому что, оказавшись в космосе, видя за окном густую черноту, и ощущая легкую вибрацию корабля, она снова почувствовала непреодолимость судьбы, заставляющей ее убегать и прятаться снова и снова. И вполне возможно, совершенно тщетно. Она с трудом сдерживала себя, опасаясь начала приступа острого страха — здесь, одиночестве пространства и времени, она чувствовала себя совершенно подавленно: снова оказаться в космосе неизвестном, жестоком, чудовищном!.. Сразу при взлете ей захотелось кричать, выть от страха и предчувствий!.. Но никто не услышал бы ее, как громко она бы не завыла, никто бы не отозвался, никто бы не помог... Еще горше она осознала свое одиночество, из которого уже никогда не будет выхода. Никогда.

Проклятый космос! Как много еще ловушек их ожидает, сколько еще ужаса притаилось в его черной бездне? Сколько страха, боли, ей придется еще испытать?.. Тьма страха поглотила ее, и на несколько минут после того, как она закрыла за собой дверь каюты, Рене перестала существовать, ее личность была потеряна, а по телу пробегали судороги и... цветные пятна, выступающие на коже почти каждый раз, когда она волновалась или приходила в отчаянье — результат экспериментов Эгорегоза.

Когда она пришла в себя, почувствовала внутри пустоту... А потом, на нее нахлынули воспоминания, именно те, какие она желала бы навсегда забыть, любой ценой.

Эгорегоз. Лаборатория Аалеки. Клетка. Все, чем она жила долгие месяцы, это перерывы между мучениями. Он приходил каждое утро, свежий и отдохнувший, пахнущий цветами. Первым делом после включения света, всегда сопровождавшегося стонами пленных, понимающих, что пришло время их мук, он подходил к ее клетке. Она сжималась от предчувствия его прикосновений и покрывалась холодным потом, страшась еще больше выдать свой страх, потому что в целях эксперимента он довел бы его до предела. Одной рукой Аалеки водил курсором по монитору компьютера ее клетки, просматривая бюллетень ночного наблюдения за ней, другой рукой гладил ее по волосам. Потом наклонялся, ласково заглядывал в глаза, что-нибудь говорил, или просто улыбался, и уходил к другим объектам. Возвращался он быстро, минут через десять уже с цифровым блокнотом. Это было время утреннего опроса. Какой-нибудь психологический тест и... вопросы, вопросы... Сначала она боялась их больше всего. Он вытягивал из нее все — чувства, страхи, стыд... Но позже, после того, как сломалась и потеряла надежду на спасение, ей стало все равно. Она отвечала охотно и подробно, лишь бы не идти на стол... В конце концов, у нее не осталось ничего своего, личного, все было подвергнуто анализу, осквернено и растоптано. И еще... стыд. Пока страх пред болью не подавил все остальные чувства в ее сознании, ее мучил стыд. Пока она держалась, все время думала о побеге, все время, даже во сне, а днем постоянно рассматривала варианты, прислушивалась, приглядывалась, и жила своими тайными мыслями об этом. Даже во время опытов. Но потом... когда одиночество, боль и страх объединившись, разрушили ее защиту, когда она стала отвечать на все его вопросы, лишь бы отсрочить пытку на столе, она перестала видеть в этом выход.... Она говорила ему все, даже то, в чем самой себе не признавалась. И все-таки, тогда она еще жила. Потом, когда смерть стала желанней жизни, все чувства вытеснила пустота.

Следующим пунктом после психологических исследований в режиме работы лаборатории, был стол. Столом здесь называли физические эксперименты, проводимые, как правило, без наркоза на живых разумных объектах. Проходили они в особой комнате, операционной, как называли ее только Аалеки и другие мучители... жертвы никогда ее так не называли. Они изгоняли всякие мысли о ней, но помнили, и Рене помнила. Много света... посредине высокий стол, на который при желании опускались установленные сверху различное оборудование в зависимости от задач эксперимента. Несмотря на постоянную и тщательную дезинфекцию, проводимую роботами каждый час, комната пахла кровью и едким потом, вызванным страхом, болью и агонией. Эгорегозцы исследовали влияние болевых ощущений разных видов и степени тяжести на эмоции и мышление объектов, поэтому, как правило, не использовали анестезию, более того, они даже придумали машину, не позволяющую нервной системе страдальца отключаться от происходящего даже в экстренных случаях. На столе объекты мучились вплоть до агонии. Но они не умирали. Для сохранения их жизни было также разработано соответствующее оборудование и разнообразные средства, регенерирующие ткани. Кроме того, каждому объекту лаборатории вводили особый препарат 'антисмерть', который моментально восстанавливал органы и системы при суицидальных попытках. Как Аалеки ей объяснил, после введения препарата смерть от собственных рук организму, была недоступна, даже в случае, если объект умудрялся уничтожить две трети своего тела, препарат полностью восстанавливал поврежденные органы. Ее волосы... они и теперь, спустя четыре года, отрастали через час после стрижки

Ей приходилось терпеть больше других подопечных Аалеки, потому что она была его первым 'свежим' объектом, и к тому же, единственной женщиной в его лаборатории, поэтому, после утренних опытов, и обеда, Аалеки, как правило, брал ее на стол снова. Чтобы объекты шли в операционную, они придумали довольно простой внешне прибор, 'палку', проводящую особый болевой импульс, прикосновение которого она помнит до сих пор — боль была специфической, и все время разной, чтобы не вызывать привыкание, но всегда острой и пронизывающей и мозг, и внутренности. Поэтому, все шли на стол по первому слову.

Иногда на опытах присутствовали другие ... чаще всего Зоонтенген, с которым Аалеки любил советоваться, и чье мнение единственно и ценил. Других он не слушал, игнорируя их присутствие, их слова вызывали презрительную усмешку или гримасы на его лице, но, видимо, взаимопосещения экспериментов были одним из правил Эгорегоза, которым он вынужден был подчиняться. Кроме того, женщины реже попадались им в качестве объектов, поэтому, опыты, которые проводил Аалеки, пользовались популярностью среди его коллег. Тем не менее, сам Аалеки не любил наблюдателей. Ему не нравилось, когда в его лабораторию входили посторонние. Его раздражало, когда во время опыта присутствующие обсуждали объект, или обменивались пустыми фразами, отпускали шутки, тогда он спешил закончить опыт как можно скорее. Когда кто-нибудь из его коллег подходил к клетке, где сидела Рене, он становился рядом и заметно нервничал. А если нервничать начинала она, он просил отойти и закрывал ее клетку непрозрачным материалом. Он дорожил ей, как ценным объектом своей работы...

У нее было быстрое привыкание к боли. Он сам восторженно говорил ей, что еще никто на его опыте и опыте его коллег так быстро не адаптировался к боли. Да, она могла долго ее терпеть, с третьего, а иногда и со второго раза она к ней привыкала, улучшалось перенесение боли на физическом и психическом уровне, даже если доза и время увеличивались. Она погружалась в боль, как в воду, и начинала...ею жить... находила в ней образы, анализировала ощущения... Таков был ее организм, как она думала. Но Аалеки сказал:

— Ты слабая, но очень гибкая, ты способна приспосабливаться. Это потому, что по-настоящему, ты боишься вовсе не физической боли... Видимо, это из-за родителей, дорогая. У тебя слишком сильна потребность в любви и слишком недолго счастье быть любимой ими... Да, именно. Это твое слабое место, или, как сказали бы древние из твоего мира, это твоя аххилесова пята. Но не бойся, я никому не скажу!— тут в его глазах начинали лукавиться искринки близости вперемешку с издевкой...

Аалеки любил рассуждать о результатах своей работы, сидя прямо у лазерных прутьев ее клетки. Он говорил, что рядом с ней ему легче думается. Рене думала, что он просто не относился к ней как к живому существу, для него она всегда была чем-то неодушевленным и без надежды ожить. Даже когда он гладил ее волосы, или кожу, или когда после того, как избавлялся от нежелательных гостей, открывал ее клетку, приносил ей что-нибудь со своего стола, и кормил из рук, заботливо и осторожно промакивая уголки рта мягкой салфеткой.

В школе, на курсе по экстремальным ситуациям их учили защите. Подумать только, целый курс она училась притворяться смирившейся, сломленной и растерянной, но не быть такой на самом деле, копить силы, ждать случая...Но здесь все было другим. Ее сломали за три недели. Она испытала на себе все виды страха, все его стадии, вплоть до безумия...

Долгие месяцы она оставалась одна в темноте из страха и боли. Долгие, долгие месяцы. Пока случай ей не помог. Впрочем, это нельзя назвать просто случаем, она выстрадала это, как бог, когда его распяли.

Она почти не помнила, как это случилось... может не хотела, не могла себя заставить вспомнить.

Аалеки ставил открытый эксперимент. Перед этим, он долго объяснял ей, дрожащей от предчувствия близкой муки, что это очень важно для его работы, объяснял так, словно она его ассистент, а не лабораторный объект. Потом был стол. Ее окружили монстры похожие на людей внешне. И началась боль. Она длилась очень долго...ее разрезали, жгли, кажется, обливали кислотой... Сначала она терпела, даже пыталась привыкнуть к ощущениям, познать их глубину и остановиться в восприятии боли как таковой. Но они усилили воздействие, и это длилось так долго... Большую часть опыта она кричала и пыталась извиваться, но ее тело и суставы были плотно зафиксировали аппаратами. Наконец, когда она была уже слишком слабой от сопротивления, все закончилось. Они сняли перчатки и погруженные в обсуждение ушли в зал для конференций. Радостно возбужденный Аалеки впервые забыл включить регенеративный аппарат, который всегда заканчивал любой опыт, приводя измученное тело объекта в порядок... Забыл. Она лежала час, другой, муки не заканчивались. Она лихорадочно ждала его. Вот сейчас он вернется, нажмет кнопку и выдвинется камера, ее окутает облако пара, она заснет на несколько минут, и потом, ей уже не будет так больно... но он не возвращался. Она даже не могла потерять сознание, он ввел ей препарат, поддерживающий центральную нервную систему!.. К концу третьего часа мук, туман поплыл над ней, потом под ней и она перестала ощущать боль, да и себя тоже. Перед этим ей показалось, что ее душа, тусклая и слабая, отделилась от тела, поднялась над столом и, увидев оттуда истекающую кровью, жалкую страдающую оболочку, дрогнула ... А потом ее 'я' погасло, как и все окружающее, погрузившись в долгожданную черную пустоту

Все, что вспоминалось в следующие несколько недель — это растерянное лицо Аалеки, видимо, он предпринимал тщетные попытки вывести ее из этого состояния... как именно это происходило, она не помнила. Вспомнился день, когда он вывел ее во двор. Она не сопротивлялась, ей было все равно, только ноги сразу подкосились, когда она увидела красно-коричневое небо Тейи вживую. Аалеки едва успел ее подхватить. Наверное, из-за состава воздуха и того, что она почти не ходила в течение нескольких месяцев. Аалеки передал ее крепкому безволосому существу, сложением тела напоминающему человека, но очень мускулистого, с щелеобразным ртом и большими мутными глазами зеленого цвета. Аалеки долго и внушительно говорил с ним. Тот не отвечал, лишь взял ее за руку и потянул за собой. Аалеки что-то кричал ей в след...

Первые дни, недели или месяцы жизни с Руалудаем она не помнила. Он был аборигеном планеты, членом примитивного племени кочевников Тейи. Эти существа обладали с рождения феноменами телекинеза и чтения мыслей, владели гипнозом, но редко пользовались своими способностями. Их жизнь текла ритмично и ровно, необремененная эмоциями и переживаниями. Эгорегоз даже отказался от них как от объектов экспериментов, поскольку, в клетке они быстро и тихо умирали, так и не давая возможности провести полноценное исследование. Кроме того, тейцы не были интересны в исследованиях из-за слабо развитой эмоциональной сферы, да и интеллекта в целом. Их миграции по планете тоже были не объяснимы. Три месяца они шли навстречу солнцу, останавливаясь каждые две недели для отдыха и молитв, а потом, так же с перерывами в две недели, возвращались. Вся их жизнь была необъяснимо упорядочена, спокойна и однообразна. У племени был свод правил-законов, которым следовал каждый, и никто не нарушал. До остального мира им дела не было.

Переходы они делали с каменными плитами в руках, служившими их ложами, и очень скромным домашним скарбом. Рене тоже положено было нести свое ложе. Послушная приказу, она попыталась его поднять, но это было выше человеческих способностей. Тогда Руалудай нарушил ради нее правило, которому следовали члены племени — он сам понес свое и ее ложе.