— Хорошо здесь, правда? — спросил толстяк, убрав обе руки из-под головы и сложив на животе.
— Разве? — обернулась Мегуми и легонько коснулась своих собранных в хвост черных волос. За прошедший, без малого, год ее прическа успела заметно отрасти. Когда они встретились в Токио, Канзаки была подстрижена под мальчика. Ватанабэ не знал, почему его спутница решила изменить привычке, приобретенной все в том же училище Крестоносцев, но спрашивать не стал. Ему нравился результат.
— А то, — толстяк цыкнул зубом, поерзав на шезлонге. — Город достаточно далеко, чтобы не раздражать, и достаточно близко, чтобы им можно было любоваться. Печеньки вкусные, погода прохладная, небо красивое. Хорошо же.
— Как мало тебе надо для удовольствия, — она оперлась о низкий борт катера и перевела взгляд с Сэма на видневшийся в отдалении берег. — Хотя ты прав, красиво смотрится.
— Еще бы музыку хорошую включить... — мечтательно протянул Ватанабэ и изобразил руками мастерский запил на гитаре. Канзаки опытным путем выяснила, что ее напарник был ярым фанатом старой рок-музыки. Сама молодая женщина, продукт своего времени, привыкла к совсем иному звучанию. — В этой воде можно было бы жить.
— Ватанабэ, ты патентованный отшельник и бобыль, — вынесла вердикт Мегуми. — Совсем нет стремления к домашнему уюту.
— А еще я аскет, да. С пузом такой аскет. Но есть же ты, — он посмотрел на нее из-под иронически заломленных бровей. — Единственное, чего тебе не хватает, это наряд горничной, чтобы носить во время хлопот по хозяйству.
— Вздумай ты хотя бы показать мне такую штуку, — Канзаки посмотрела шутливым тяжелым взглядом. — Сделала бы из передника удавку и задушила тебя.
— Неправда, — лениво запротестовал толстяк. — Мегу-тян, ты же добрая. Ты меня чуть ли не на ручках носила в Риме.
— А надо было ножками по тротуару катить, — мстительно отозвалась японка, но вдруг кисло поморщилась и вздохнула. — Тьфу ты...
— Что такое? — спросил Ватанабэ.
— Надоел ты мне, честное слово, — она вновь потянулась, вдохнув полной грудью прохладный воздух. — Опять завел свою шарманку, ерничаешь.
— Мегу-тян, я ведь и обидеться могу, — притворно насупился он.
— Не обидишься, — она едва удержалась от того, чтобы хулигански показать собеседнику язык. — А то я не вижу, что ты сам утомился.
— Интересно, — фыркнул Сэм. — С каких это пор ты меня рассматриваешь на просвет?
— С тех пор, как ты появился в моей жизни, весь такой мутный, — женщина отодвинулась от борта. — Не пытайся морочить мне голову, Ватанабэ. Я прекрасно знаю, что ты вытащил меня сюда с острова, проделав многочасовой путь, а теперь пытаешься заговорить зубы исключительно потому, что нервничаешь.
— Я? Нервничаю? — он закатил глаза.
— Еще как нервничаешь, — упрямо повторила Мегуми. — Из-за них. Из-за детишек.
Сэм не ответил. Опустив руку, толстяк взял одну из бутылок с соком и отхлебнул едва ли не половину. Он любил выпить, но, как выяснилось, не жаловал алкоголь. Чуть помедлив, Канзаки наклонилась и взяла соседнюю бутылочку. Сок оказался приятным и вкусным, сладким как раз в меру. Повисла пауза из числа тех, что случались между ними только в моменты, когда от внешней легкости бытия и ставших привычными и приятными пикировок разговор переходил к чему-то серьезному.
— Н-да, — протянул Сэм, разглядывая горлышко своей бутылки. — Как же сильно все изменилось.
— То есть? — не поняла японка.
— Раньше ты была похожа на ребенка, с широко открытыми глазами познающего мир. Не самую приглядную его часть, правда. Все приходилось тебе объяснять. А нынче ты уже пытаешься на мне оттачивать собственную проницательность. Похоже, год в обществе веселых головорезов и их друзей, пробивающих кулаком стены, не пошел на пользу твоей невинности.
Последние слова прозвучали двусмысленно, и Мегуми пожала плечами с некоторой неловкостью.
— Разве? Не замечала.
— Может, конечно, я и заблуждаюсь, — он тоже пожал плечами. — Но ты явно стала увереннее.
— Хм... — девушка задумчиво глянула в сторону пика Виктория. — Да вряд ли. Меня по-прежнему оторопь берет при одной мысли обо всех этих Наследниках, трикстерах...
— Но уже не так сильно, правда?
— Наверное. Но тут все дело в том, что я с ними сталкиваюсь только тогда, когда ты меня куда-нибудь затащишь, — Канзаки посмотрела на Сэма, почему-то избегая лица и разглядывая развязанный галстук. — Знаешь, все дело в том, что я привыкла к тебе за этот почти год.
— О-хо-хо... — непонятно промычал толстяк. — Привыкла, значит?
— Ага, — теперь Мегуми разглядывала палубу у себя под ногами. — Можно сказать, что мне теперь с тобой... как бы это... хм...
— Как?
— Ну, уютно, наверное.
Вновь повисла пауза. Ватанабэ заметил, как смутилась собеседница, и не пытался затянуть разговор. Мегуми же просто не знала, что сказать. Такой поворот беседы затронул нечто в душе молодой женщины, что поселилось там достаточно давно и периодически выбиралось на поверхность разума, не давая покоя.
Ей и в самом деле было неожиданно уютно в компании Сэма. Он, несмотря на все те выкрутасы, за которые часто хотелось больно стукнуть, оказался незлым человеком. Канзаки умела чувствовать внутреннюю суть окружающих, и циничный загадочный Ватанабэ постепенно представал перед ней облике, который никому не показывал. Сэм был добр, заботлив и зачастую самоотвержен. Чтобы увидеть эти его качества, девушке понадобился целый год, ведь больше всего прочего в характере Ватанабэ имелось скрытности и замкнутости в себе. Такие черты неожиданно роднили его с Мегуми. Молодая женщина, несмотря на открытый дружелюбный нрав, почти не имела друзей и с трудом сходилась с новыми людьми. У нее были на то свои причины. Но их японка знала, а вот об истоках закрытости от мира Сэма оставалось лишь догадываться. И догадки имелись.
— Уютно ей... — вдруг беззлобно проворчал толстяк. — Нашла, где уют искать.
— Ну да, шпион с печеньем — это ужас как неуютно, — фыркнула она, слегка обидевшись за такую реакцию на собственную откровенность.
— Хватит источать ненависть из-за того, что пришлось готовить, — с карикатурной сварливостью Ватанабэ погрозил пальцем. — И вообще, будь моя воля, я бы тебя не таскал по уютным мясорубкам.
— Теперь уже я могу обидеться, — женщина скрестила руки на груди. — Мы давным-давно выяснили, что я не имею ничего против участия в твоих авантюрах и боевых действиях в принципе. А значит, и ты не вздумай делать из меня мимозу хрупкую, в вазочку ставить и на кухню загонять. А то сочту тебя сексистом и стукну, больно.
— А потом отшлепай, свяжи и называй рабом, — саркастически вытянул физиономию Сэм. — Не надо так плохо обо мне думать, я искренне люблю и уважаю женщин. По количеству их среди моих знакомых можно было догадаться.
— Угу, ты успешно притворяешься бабником, — на этот раз Мегуми закатила глаза. — А у самого целибат.
— По крайней мере, я не скопец! — возмущенно и радостно отозвался мужчина.
— Ага, ты, скорее, рыцарь, давший обет хранить верность донне Изольде, — она говорила весело, но голос с каждым словом становился серьезнее. — Вот и Кэтрин свою ты оставил в башне под присмотром дракона Мастера.
— Хм... — он потер ладонью бороду. — Нет, не считается. Я не надел на нее пояс верности.
— Как будто ей сдался кто-то, чтобы тебе изменять, — Мегуми не могла не защитить в разговоре честь женщины, быстро ставшей для нее кем-то вроде подруги.
Певица Кэтрин Винтерс. Жертва неоднократных преступных поползновений, мать четырехлетнего мальчика, красивая вдова с ореховыми глазами и глубоким голосом. Давняя любовь Сэма Ватанабэ, защищаемая от всего и вся на регулярной основе с сопутствующей слежкой и таинствами. Три месяца назад Октавиан Вендиго, фактически, ради шутки раскрыл тайну Кэтрин организованной банде трикстеров, возглавляемой террористкой Лилит. Сделал он это с целью выманить к себе Сэма, много лет защищавшего невольную носительницу секретных данных Кэтрин, превращенную родным отцом в мнемонического курьера, живое хранилище данных с чипом в голове. В итоге Ватанабэ и Канзаки пришлось мчаться из одного конца Северной Америки в другой, участвовать в кровавых драках и бежать за океан, прихватив с собой невинную жертву, больше пораженную не схваткой за себя, а осознанием того, что погибший на ее глазах пятнадцать лет назад Сэм жив.
После событий в римском театре, повлекших гибель группы русской разведки, Сэм перевез Кэтрин в Меркури, под защиту Восьмого отдела и, подобно Хендриксу, действовал тайно. Его коллега, англичанин Мастер, отвечал сейчас за сохранность Винтерс, воссоединившейся с вывезенным из Балтимора маленьким Александром. Мегуми точно знала, что Сэм беспокоится о безопасности американки. В течение полутора десятков лет он следил за каждым ее шагом, оберегая от зла.
Не составляло труда догадаться, что между мужчиной и женщиной до сих пор сохранялись какие-то чувства. Чувства, сильные с обеих сторон. Но Мегуми до сих пор не могла понять точно, какова природа этих чувств — прошлая ли это любовь, размытая временем, или просто глубокая привязанность, оставшаяся после страсти? И Ватанабэ, и Винтерс не говорили уклончиво, а настаивать и навязываться девушка не любила. И все же вопрос о том, любит ли Сэм эту женщину, не давал Канзаки покоя. К ее собственному удивлению.
— Ты... — японка замялась, неожиданно почувствовав себя неловко. — Ты по ней скучаешь?
— Э? — оглянулся на нее Ватанабэ, принявшийся было вновь разглядывать берега залива. — Ха!
Он приподнялся и сел на шезлонге.
— Мы с Кэт не разговаривали пятнадцать лет. С чего вдруг три месяца что-то изменят?
Сэм сунул руку во внутренний карман пиджака и извлек тонкую полупустую пачку сигарет. Взяв одну, толстяк достал простую стального цвета зажигалку и закурил. Мегуми слушала мирное шипение вспыхнувшего огонька, пока собеседник прикуривал, и вспоминала собственное смятение. Она не могла понять не только суть отношений между Сэмом и Кэтрин. Главной загадкой для девушки уже давно стало собственное отношение к Ватанабэ.
Поначалу все было просто. Их свела случайность, не требовавшая симпатий. Сэм оказался неприятным паяцем с дурными манерами, Мегуми старалась не грубить в ответ. Но потом что-то изменилось. Все больше погружаясь в безумный и малопонятный мир трикстеров, Наследников, жестокости и обмана, японка неожиданно начала по-другому воспринимать Сэма. Как метко подметила как-то раз их общая знакомая из "CDM" Агнесс, больше всего он напоминал старого плюшевого медведя с оторванным глазом-пуговицей. Ватанабэ был грустным, одиноким и замкнутым, намеренно отталкивая от себя окружающих. Именно стремление к одиночеству стало отправной точкой в зарождении конфликта внутри Канзаки. Она неожиданно обнаружила, что хочет проникнуть за невидимый барьер, возведенный толстяком.
Почему? Зачем? С какой стати ей, тоже не самой общительной из людей, захотелось стать ближе этому неприятному, вульгарному и совершенно непонятному типу? И почему так хотелось, чтобы он тоже был ближе к ней? Почему возникало то странное радостное чувство внутри, когда он, шутя, говорил, что она красивая? Почему приятно было кормить этого непослушного едока собственноручно приготовленной едой, хотя сначала ей претила роль домохозяйки при шпионе? Почему?
Впервые за всю взрослую жизнь у Мегуми Канзаки появился друг. Но друг ли? Разве не обрадовалась бы она за друга в тот миг, когда давняя возлюбленная поцеловала его на крыше отеля в Сиэтле? Разве хотелось бы узнать, что сейчас старые чувства между Сэмом и Кэтрин не вспыхнули снова, и было бы тогда мерзко, несправедливо приятно? Этот аспект собственных мыслей о Ватанабэ угнетал Мегуми больше всего.
Задумавшись, она посмотрела на воду залива за бортом. Когда Сэм заговорил, девушка, увлеченная воспоминаниями, невольно вздрогнула.
— Есть тут одна большая ирония, Мегу-тян, — произнес толстяк, задумчиво глядя мимо нее. — Люди ведь делятся на две категории. Есть нормальные, а есть ненормальные. И главная разница между ними в том, как эти люди проживают свои жизни. Немногие понимают, каким счастьем обладают, день за днем существуя средь подобных себе, живых и здоровых, умеющих любить, ненавидеть, злиться и плакать. Но именно таковы нормальные люди. Они встречаются, дружат, любят, создают и разрушают маленький и большой миры вокруг себя. Их жизнь так проста, так незатейлива и естественна.
Он затянулся сигаретой и выдохнул густой табачный дым. Японка молчала и слушала.
— Ну, а с другой стороны бытия на нормальных смотрят ненормальные. Те, кто неспособен или не желает чувствовать, думать и жить так, как живут честные здоровые люди. С самого начала времен, прямо по Библии, человечество разделяет огромный антагонизм простых людей и уродов. Не стоит воспринимать это слово эмоционально. Еще Каин сумел проиллюстрировать, на что способны уроды, чье мышление и существование вступает в противоречие с добром. Я, знаешь ли, верю в объективность этих двух штуковин — добра и зла. А потому не нужно думать, будто я говорю о безобидных дурачках или еще каких-нибудь бородатых женщинах. Я говорю о настоящих уродах. О зверях среди людей. О тех, кто навсегда связан со злом. Как Фрэнки. Или как я.
— Стоп-стоп! — неожиданно вскинулась Канзаки. — Тебя куда-то не туда понесло, Ватанабэ.
— Это почему? — он снова затянулся сигаретой. — Только потому, что я не вырываю людям печенку через задницу?
— Ты хочешь мне сказать, что есть люди, которые вообще не творят зла, а есть те, кто творит только зло? Да это глупость. Зачем ты все упрощаешь?
— И это говорит мне воспитанница религиозного заведения, — он усмехнулся. — Нет, я не об этом говорю. Я говорю о том, что на свете есть большое и страшное зло. Зло нематериальное и неисчислимое. Метафизическое, если хочешь. И есть те, кого миновала участь прикоснуться к этому злу. Они — нормальные, они счастливы, сами того не подозревая. А есть те, кого это большое метафизическое зло изломало, изменило и навсегда привязало к себе. Помимо собственной воли такие люди навсегда оказываются в плену зла. И знаешь, в чем главная ирония? В том, что большое зло существует благодаря людям, нормальным людям. Будь то несчастный случай, в котором погибают близкие, ограбление в переулке, заканчивающееся чьей-то смертью, или обман, ломающий судьбы — все и всегда стекается в один большой источник. Каждое маленькое зло, творимое человеком, становится каплей в огненном озере дьявола, куда суждено попасть злодеям. Зло — великолепное самовоспроизводящееся явление. Творимое зло искажает человеческую душу, и человек невольно творит другое зло, борясь с первым, это зло порождает новое зло, и снова, и снова. Мы кормим большое зло, кормим и растим. И в результате оно отращивает щупальца, которыми уже само хватает новых жертв. Посмотри на памятную нам с тобой Ливию, вспомни, что ты там видела. Смерть, разрушение и злоба, вызванные другими смертями, другими разрушениями, другой злобой. Цикл продолжается руками тех, кто пострадал от него же. А теперь угадай, где во всем этом появляются такие, как я?
