Лаэр-Данвед

— Знаю, он рассказал мне.

— Я отошлю его в Нарготронд. Пограничье — не место для сведения личных счётов. Ему следовало помнить об этом, прежде чем затевать ссору.

Теперь поморщился Келегорм.

— Я сам его вызвал.

— Я знаю, — кивнул Ородрет, — но это он хотел тебя убить, а не наоборот.

— Но не убил ведь. — Келегорм перехватил поводья серого. — И уезжаю я вовсе не потому, что мне претит его соседство. Просто... есть вещи, которые надо делать сразу, не дожидаясь помощи, хорошей погоды и знамения Валар. Или не делать. Жаль, что я понял это только сейчас.

— Что я могу сделать, чтобы переубедить тебя? — помолчав, спросил Ородрет.

Келегорм пожал плечами.

— Посадить на цепь, наверное. Больше меня здесь ничто не удержит.

5. Мрак настоящего

Топи Сереха — Минас-Тирит, месяц уримэ 457 г. Первой Эпохи

Серый Имирин бродил по лугу, по колено в густой траве. Бродил свободно, без пут на ногах, — хозяин доверял ему, а коню и в голову не пришло бы бросить хозяина. Лошади и собаки охотно повиновались ученику Оромэ, чуя в нём крупицу силы своего покровителя.

Ариэн вела свою ладью к полудню, и небо над далёкими вершинами Эред Вэтрин плавилось от её неистового сияния. Уримэ, месяц зноя, оправдывал своё имя сполна. Каким дураком надо быть, размышлял Келегорм, чтобы пытаться в это время перейти Анфауглит? Лиги и лиги окаменевшей от жара земли, холмы чёрного пепла, а самое худшее — ядовитая пыль, въедающаяся в кожу, забивающая глаза и лёгкие...

Финрод был прав, конечно. Летом у него нет шансов на успех... и, по правде говоря, осенью их тоже нет — потому что все ужасы Анфауглит покажутся лёгкой прогулкой по сравнению с тем, что ждёт его за воротами Ангбанда.

Как там кричал Куруфин на совете? "Откажись, если разум ещё не покинул тебя?"

Келегорм взглянул в блеклое выгорающее небо. Отказаться от похода — значит, отказаться от Лютиэн. Остаться для неё врагом, кровником, отверженным. Смириться...

Он уже не мог сам сказать, надеется ли на её взаимность или просто не желает принять очевидного — что Лютиэн потеряна для него, даже если он вынет из Железного Венца и принесёт Тинголу все три Сильмарилла вместо одного. Он просто знал, что если откажется от попытки разрушить вставшую между ними преграду, — это будет хуже, чем трусость. Это будет мука без конца, потому что, отступив, он раз и навсегда признает себя недостойным её. Недостойным любви и прощения. Недостойным... той цены, которую он заплатил за право быть здесь, сражаться с Тьмой и повстречать Лютиэн.

Он повернул голову к Хуану. Пёс развалился рядом на траве, лениво наблюдая за танцем двух стрекоз — янтарной и синей.

— Помнишь охоту в верховьях Келона? Осенью, два года назад?

Хуан утвердительно прикрыл веки.

— И оленя, которого ты нашёл у реки?

"Помню", — фыркнул Хуан. — "Дрался с другим за оленуху. Застрял рогами. Глупый".

— Да уж... Мало приятного — сцепиться рогами с погибшим соперником. Сколько он таскал за собой эту тушу, пока не выбился из сил? Три, четыре дня?

Пёс только чихнул, ловя пастью колосок лисохвоста.

— Теперь я сам кажусь себе похожим на такого же оленя, Хуан. — Келегорм задумчиво прочёсывал пальцами густую белую шерсть на боку пса, выбирая из неё репья. — Прошлое висит на мне мёртвым грузом — и смердит, отпугивая тех, кто подходит близко. А главное — то, за что мы убивали, осталось таким же недосягаемым, как в час Затмения Валинора.

Он вздохнул.

— Я запутался, Хуан. Застрял, как тот глупый олень. Только ко мне вряд ли придёт какой-нибудь жалостливый охотник, чтобы помочь мне освободиться. Я уже не понимаю, куда бегу и в чём моя цель. Добыть Сильмарилл — да, но зачем? Чтобы заслужить её прощение? Или чтобы украденный Свет вернулся к нам, чтобы всё это — кровь, смерть, горящие корабли — было не зря?

"Пусть. Идёшь ты — иду и я".

— Знаю, ты пойдёшь со мной до конца. Но боюсь, что конец для нас будет один. Тот волк, что был тебе предсказан, — не в Ангбанде ли он обитает?

Хуан вздохнул и положил тяжёлую голову на бедро хозяину.

"Будет, что будет", — сдержанно рыкнул он.

В языке собак не было слова с таким сложным смыслом, как "судьба".

~ ~ ~

Келегорм выбрал путь по западному берегу реки, чтобы не приближаться к границам Дортониона, хоть это и означало приличный крюк. Он мог проехать прямо по Топям Сереха — в эту сухую пору они были вполне проходимы, но у него не было проводника, кроме Хуана, а конный может проехать не везде, где пройдёт пёс. Поэтому он обогнул Топи с запада на восток, и к середине дня заросли, за которыми скрывались болота, отступили направо, и перед эльфом открылась бесконечная холмистая пустошь, за которой вдали, невидимая отсюда, раскинулась смертоносная Анфауглит.

Порыв ветра прогнал по траве шелестящую волну, и бежавший рядом с конём Хуан неожиданно поднял нос и гавкнул. Низкий грудной лай с подрыкиванием — Келегорм знал, что он означает, и рука сама потянулась к мечу.

— Где? — спросил он.

"Впереди", — взъерошился Хуан. — "Много. Свежий след".

Внутренне похолодев, Келегорм послал коня вперёд. Откуда здесь волки? По краю Топей дежурили сторожевые отряды, которые не пропустили бы в долину не зверей, ни их всадников, но... Теперь он понял, что его настораживает: роща, где стоял один из таких отрядов, уже показалась в виду, а Келегорм так и не дождался ни окрика, ни предупредительной стрелы.

В нескольких десятках шагов от кромки деревьев Хуан вдруг отбежал в сторону, встал и залился отчаянным лаем. "Скорее, скорее сюда!" — торопил он.

Келегорм подъехал и едва удержал шарахнувшегося Имирина — тот захрапел и замотал головой, чуя запах крови. Феаноринг соскочил с седла и наклонился над тем, кто лежал ничком в высокой траве.

Это был эльф в зелёном плаще, с луком и колчаном за спиной. Хуан, поскуливая, обежал его кругом и негромко взвыл, задрав морду. Келегорм повернул одеревеневшее тело на бок, заглянул в искажённое лицо. Ноздри, губы и подбородок мертвеца были чёрными от запёкшейся крови, и длинные потёки расплылись по серой рубашке. На шее сбоку тоже были тёмные полосы, как будто эльф исходил кровью из носа и ушей. Но такое кровотечение вряд ли могло стать смертельным, а других ран на теле не было видно. И не было видно чужих следов вокруг него, только примятая и уже почти распрямившаяся трава указывала на место, где он упал и прополз несколько шагов, словно не мог уже идти. Конечно, его могли поразить стрелой, не подходя вплотную, но это не объясняло отсутствия ран.

А главное — у Келегорма что-то сжалось в груди, мешая вздохнуть, — он погиб рядом со своей заставой. И никто не пришёл ему на помощь, и не прибрал его тело...

Хуан первым нырнул между деревьев, и спустя минуту его протяжный вой оповестил Келегорма о том, что спешить уже некуда.

Да, они были здесь. В траве под деревьями, меж кустов, на небольшом талане, спрятанном в кроне раскидистого вяза — всего Келегорм насчитал два десятка тел, не считая того, что они нашли на лугу. Одни были пронзены стрелами и мечами, другие — мечены рваными ранами от волчьих зубов, третьи — невредимы с виду, но у всех была кровь на лицах. Перебили даже коней — здесь волки утолили не только жажду убийства, но и голод.

Пока Келегорм поднимался на талан, Хуан кружил по поляне, вороша носом истоптанную, кое-где вырванную с корнем траву.

"Пришли перед рассветом", — отрывисто сообщал он. — "Орки и волки. Много железа. Спешили. Убивали быстро. Боя не было".

Это Келегорм и сам понял — на поляне не было орочьих тел. Из эльфов же лишь немногие достали оружие, но на их мечах не осталось крови, а стрелы валялись на земле вместе с луками. Здесь не убивали, а добивали. За все свои годы на Рубеже он не видал ничего подобного.

Девять из десяти за то, что эта свора пришла из Дортониона. Ородрет предвидел такую опасность, для того и расставил по восточной стороне Топей дозоры, но что-то пошло не так. Они не смогли вовремя заметить противника и дать бой и, скорее всего, не смогли послать гонца в крепость.

Келегорм соскользнул с дерева. Бойня случилась под утро — значит, нападавшие не могли уйти далеко. Летом, при ярком солнечном свете, орки не могут передвигаться, они должны были встать на днёвку. Он ещё может опередить их. Обязан опередить.

— Хуан, — Он присел перед псом, заглянул в янтарно-карие понимающие глаза. — Нам придётся разделиться. Я поскачу в крепость, предупредить Ородрета. А ты беги в Эйтель-Сирион и расскажи там обо всём, что видел. Скажи — Север двинулся. Пусть пошлют Финроду голубя и сами поднимают войска.

"Тебе опасно", — беспокойно заскулил Хуан. — "Надо вместе. Позволь".

— Не позволю, — вздохнул Келегорм. — К Анфауглит не выходи, держи вверх по реке. И не бойся за меня. Встретимся в крепости, когда ты вернёшься с подмогой. Всё, дружище, — Он хлопнул пса по боку. — В добрый час.

Хуан гавкнул, но спорить больше не стал. На прощание сунулся носом в протянутую ладонь и помчался прочь, переходя с собачьей трусцы на размашистую волчью побежку.

Перед тем, как вернуться на луг за конём, Келегорм оглянулся на разбросанные по поляне тела. Он не мог даже дать им погребения — не было времени; но он мог хотя бы сделать так, чтобы их гибель оказалась не совсем напрасной.

Через минуту он уже был в седле. От стен Минас-Тирита его отделяли около десяти лиг, и он должен был покрыть это расстояние до наступления темноты.

~ ~ ~

Солнце уже ушло за Эред Вэтрин, и тень горного хребта сползла в ущелье, наполняя его сизым сумраком, когда впереди показался Тол Сирион. Сам остров ещё прятался за купами прибрежных деревьев, но крепость была видна, и верхушки белых башен горели в вечернем небе, ловя последние лучи света. Река спокойно катила воды на юг, на берегу не было видно ни души, и Келегорм облегчённо выдохнул. Они обогнали волчьих всадников. Успели.

Он благодарно потрепал по шее обливающегося потом Имирина. Серый ни разу не попросил передышки — он был так же горд, как его хозяин, — но полдня пути, проделанного то вскачь, то ходкой рысью, дались ему не без труда. А отдыхать было рано — до Минас-Тирита всё ещё оставалось чуть больше лиги.

Они обогнули последнюю рощицу — отсюда до самой крепости берег был ровным и голым, как ладонь. Остров, увенчанный пятибашенным замком, выплыл им навстречу, и стало видно, что они торопились не зря: подъёмный мост, соединявший ворота крепости с берегом, был опущен. Значит, их никто не предупредил. Значит, на той заставе не было выживших.

Имирин осёкся и сбился на шаг. Встал. Запрядал ушами, заозирался по сторонам...

И Келегорм тоже услышал это — далёкий, угасающий отголосок волчьего воя.

— Не может быть, — прошептал он.

Вой зазвучал снова, но теперь можно было разобрать, что это не перекличка стаи, а всего один волк. У Келегорма отлегло от сердца. Никакое это не войско. Либо разведчик, пробравшийся в долину раньше остальных, либо и вовсе обычный одинец, приблудившийся откуда-нибудь с востока. А те орки, что вырезали заставу и пережидали дневную пору на краю Топей, доберутся сюда не раньше чем к исходу ночи.

Он тронул коня, но серый отчего-то заартачился.

"Плохо", — захрапел он, беспокойно мотая головой. — "Опасно".

— Это всего лишь волк, — Келегорм сжал коленями тяжело ходящие бока коня. — Давай, не глупи.

В третий раз к темнеющему небу поднялась длинная переливчатая рулада, и эльф вдруг осознал, что не понимает, о чём воет этот волк.

Это был не волчий язык.

И вообще не язык.

И...

Голос одинокого волка взвился, хлестнул по ушам плетью-вскриком — и заметался, закружил между стен ущелья, взлетая до режущего визга и падая вниз, в утробную глубину, отзываясь дрожью в самых костях.

Обезумевший от ужаса Имирин заржал и вскинулся на дыбы. Келегорм скатился с его спины, ударился о землю, но боли не ощутил — точнее, не заметил её рядом с другой болью, распускающейся внутри, словно клубок ядовитых жал. Вой скручивался спиралью, скользкими змеиными кольцами, возносясь к одной высокой сверлящей ноте — и это ощущалось так, словно в жилы вместо крови вливается ледяная вода пополам с кислотой.

Совсем близко, над ухом, простучали копыта — и затихли в отдалении. Имирин, дурачок, что же ты...

Келегорм попытался встать, но все кости в теле как будто расползлись мягким воском. Кое-как приподнявшись, он смог разглядеть противоположный берег Сириона, тающий в сумерках. Вой летел оттуда, и теперь эльф видел — отчасти глазами, отчасти мысленно — встающее над западным берегом тёмное облако, которое по краям растекалось дымной пеленой, а в сердцевине было плотным и живым, и там, в этом средоточии тьмы, двигалось нечто, имеющее облик волка — но только облик, только видимость...

И оно двигалось в сторону острова. Эльфу показалось, что он различает идущую по воде полоску ряби — словно след от невидимого щита, надвигающегося на Минас-Тирит. Тьма текла на крепость сплошной волной, и от неё не было спасения.

Нечто шевельнулось, расправляя колышущийся покров мрака, и безжалостный голос с новой силой раскатился над ущельем. Келегорм скорчился, царапая грудь, и почувствовал, как по губам и подбородку течёт что-то тёплое.

Вот, значит, что это было... Там, на заставе... Вот оно что...

Он пополз, цепляясь за траву. Пополз, как червь, силясь уйти от жуткого, заживо вынимающего душу напева, — а перед слепнущими глазами стояло исковерканное мукой лицо убитого на лугу эльфа и примятый след за ним. Совсем короткий след.

Какой-то другой, мучительный и сиплый звук коснулся истерзанного слуха, и он понял, что стонет... нет, мычит сквозь стиснутые зубы, без слов, мелодию той песни, которую он слышал весенней ночью в Нэльдорете.

Той песни, что пела Лютиэн.

Ломелиндэ...

Он ухватился за воспоминание о ней, как за соломинку, из последних сил сопротивляясь чёрному водовороту. Уткнулся лбом в сжатые кулаки, выдавливая звук сквозь пересохшее безголосое горло. Он не пел эту песню — он дышал ею. Потому что иначе не мог дышать, потому что и дыхания уже не было — кроме того, что тянулось прерывистой ниточкой спасительной мелодии.

Соломинка... Голос — как серебряная нить... Хрупкая веточка над бурлящей водой — выдержит ли, нет ли?..

Это длилось вечность — или немного дольше. Потом давящая волна воя сдвинулась и покатилась дальше, оставив его, измочаленного, на берегу. Тьма уходила к острову, и вместе с ней удалялся и затихал страшный напев.

Подняться и идти... Предупредить их... Любой ценой...

Келегорм попытался встать, но смог только перекатиться на бок. Тело не желало повиноваться. Он взглянул вверх, ища звёзды, — но небо было чёрным и слепым, как пустая глазница.

Он так и не понял, что накрыло его и потащило во мрак беспамятства — обморок или столь же чёрное, как это небо, отчаяние.

~ ~ ~

"Проснись. Вставай".

Что-то твёрдое больно ткнуло его в бок, а потом по щеке словно прошлись тёплой и мокрой тряпкой. Келегорм пошевелился и был вознаграждён одобрительным фырканьем в лицо. Волей-неволей пришлось открыть глаза.