Как ни странно, но история сверхтяжёлого танка началась задолго до того разговора в салон вагоне советского флотоводца. Пожалуй, начальной точкой отсчёта следует считать работу по тепловозам с двигателями Д-130. Два таких локомотива, односекционный шестиосный пассажирский и двухсекционный грузовой, каждая из половинок которого имела по четыре оси, были построены Коломенским заводом и отправлены в опытную эксплуатацию в Среднюю Азию, где дефицит воды осложнял использование паровозов. Поначалу НКПС не мог нарадоваться на оказавшиеся в его распоряжении мощные средства тяги, которые давали экономию топлива и водили составы в полтора раза более тяжёлые, либо с большей скоростью, чем тепловозы с дизелями традиционной конструкции, не говоря уже о паровозах. Ровно до тех пор, пока через полгода не пришла пора менять двигатели. Специализированных тепловозных депо, способных справиться с ремонтом дизелей в Средней Азии не было. Да и вообще, с учётом замены силовой установки, экономическая эффективность локомотивов оказывалась под большим вопросом. Сложилась точно такая же ситуация, как в судостроении, когда военные предпочли мощные, лёгкие и компактные двигатели, а гражданские — долговечные.

Тепловозы сняли с линии и отправили на Брянский паровозный завод, который, вопреки своему названию, занимался также выпуском мотовозов и имел достаточный опыт обращения с дизелями Д-100 "любимовской" схемы. Впрочем, с ремонтом никто не торопил и вообще возвращать машины в строй не собирался. Между тем брянские мотовозы, всё шире расходившиеся по стране в качестве маневровых локомотивов, которые имели оригинальное железнодорожное трёхосное шасси, механически представляли из себя всё тот же обычный грузовик ЯГ с его 250-ти или 280-сильным мотором и механической коробкой, дополняемой понижающим реверс-редуктором. Силовая передача на все три оси была оформлена через кулису, точно также как и на паровозах. Они служили не только на гражданке, но и являлись базовыми шасси для бронедрезин, выпускавшихся в трёх вариантах, боевом, штабном и десантном. Все имели унифицированный корпус с бронёй, в зависимости от года выпуска, 30 или 45 миллиметров, собиравшейся на каркасе или сварной, оснащённый выдвижной люковой зенитной установкой в виде счетверённых "Максимов" либо одного модернизированного под ленту ДК, установленных в малом отделении. Над большим отделением устанавливалась либо башня стандартная Т-26-28, либо в нём оборудовалось десантный отсек на десяток бойцов, либо отсек управления со столами и радиостанциями. В броне корпуса устанавливалось до шести дополнительных пулемётов "Максим" либо Шпагина. Пять-шесть таких дрезин, дополненных контрольными платформами, составляли бронепоезд.

Концепция, когда каждый элемент был полностью самостоятельным и оборудованным встроенным устройством перехода на параллельный путь, была хороша, но огневая мощь и состав десанта были меньше, чем у тяжёлых бронепоездов времён гражданской. В то же время, количественное увеличение элементов было ограничено, так как в сцеплённом состоянии для хода использовалась силовая установка только одной бронедрезины. Встал вопрос о переходе на более мощные средства тяги и присланные в ремонт тепловозы пришлись как нельзя кстати. Их не стали бронировать, но изучив конструкцию, построили сначала компактный четырёхосный бронетепловоз с танковым 600-сильным мотором от Т-28, высота которого позволяла башенным дрезинам вести огонь из основного вооружения поверх его крыши. А затем и полноценный шестиосный мотоброневагон с двумя башнями и одной стандартной зенитной установкой, оснащённый 1200-сильным мотором, заимствованным от Т-35. Теперь мощности хватало, чтобы энергично маневрировать не только со стандартным комплектом бронедрезин, но и включать в состав поезда дополнительные немоторные десантные и боевые броневагоны с 45-миллиметровой бронёй. Малые бронетепловозы тоже нашли себе применение в качестве средств тяги для "наследия" Гражданской. Легкобронированные "раритеты", всё ещё остававшиеся в большом количестве в РККА, перевооружались разнообразными зенитками, от морских 100-миллиметровок до дизель-гатлингов и переводились в состав войск ПВО.

С таким багажом подошёл Брянский паровозный завод к рубежу, когда маршал Ворошилов возжелал сверхтяжёлый танк. Понятно, что взор командующего обратился именно на это предприятие, строившее боевые машины весом до семидесяти пяти тонн. В конце концов, пример ХПЗ был налицо. В Брянске, не мудрствуя лукаво, имея тепловозный опыт, с самого начала приняли электротрансмиссию и создали "шасси N1". Пассажирский тепловоз, на котором, заменив внешние шатуны, отремонтировали-таки дизель, сняли с тележек и установили на гусеницы метровой ширины. В качестве тяговых использвали четыре 360-киловаттных электродвигателя сурганских электровозов. Эта догруженная до 150 тонн балластом машина не являлась прототипом танка, а использовалась исключительно с целью отработки системы управления трансмиссией. В то же время, её рессорная, в силу железнодорожных традиций, подвеска, мало отличавшаяся от тракторной, не позволяла в полной мере реализовать энерговооружённость в 13 л.с. на тонну. Она позволяла развивать по относительно ровной местности не более 20 километров в час. К тому же, тяжёлая машина и машина, догруженная балластом — далеко не одно и то же. Стало абсолютно ясно, что задача превышает возможности Брянского паровозостроительного завода, который мог дать, по сути, только силовую установку. Вернее, систему управления. Подключенный к делу Кировский завод в Ленинграде с энтузиазмом взялся за проектирование корпуса в виде мощного каркаса, обвешанного по кругу 230-миллиметровой корабельной бронёй, но уже тогда стало понятно, что в 150 тонн уложиться, несмотря на использование готовой, только добронированной, башни нового танка завода имени Ворошилова с 107-миллиметровкой, не получится. А тут ещё я влез со своими инициативами.

Вот в таких условиях мне и пришлось брать дело в свои руки, чтобы решить свою собственную загадку, как впихнуть защиту, хотя бы в лоб, от 100-киллограммового бронебойного снаряда Б-1-П, и 152-х миллиметровую пушку в вес, позволяющий получить нагрузку на грунт не свыше 850 граммов на квадратный сантиметр. Для сверхтяжёлого танка не было, по сути, ничего, кроме принципиальной системы управления электротрансмиссей. Помня слова Грабина о том, что танк является всего лишь повозкой для пушки, я первым делом "нагрузил" подконтрольное мне артиллерийское КБ в Крестах, как раз окончательно разобравшееся "по железу" с 88-миллиметровой зениткой, похожей задачей. Чтобы не вести разработку танковой пушки с нуля, я приказал наложить на противооткатные устройства башенного варианта пушки Б-7 близкий по мощности ствол с баллистикой корпусной гаубицы-пушки МЛ-20. Это принципиальное решение позволило приступить параллельно к проектированию комплексной установки вооружения, включавшей кроме основной 152-х миллиметровки ещё новую, стандартную для массовых танков, грабинскую 76-миллиметровку и пулемёт, а также башни в целом, для чего пришлось подключать ЛМЗ. Такое "распарралеливание" задач позволило сократить сроки, но имело и свои недостатки. КБ в Крестах не имело своей производственной базы и когда, впоследствии, отстрелянный с морской тумбовой установки шестидюймовый ствол попытались впихнуть в башню, оказалось, что он в амбразуру маски не пролезает. Инженеры ЛМЗ, зная только о Б-7, подумали, что в присланные чертежи вкралась ошибка и самовольно исправили её "прикрыв", по доброте душевной, спецконтингент, выдав отливку под стандартный ствол, отчего первый танк поневоле пришлось вооружить 55-калиберной 130-миллиметровкой, а боеукладки переделывать под 37-киллограммовые снаряды "царского" образца.

Пока длилась эпопея с вооружением, работы по корпусу машины не стояли на месте. Конечно, не зная габаритов боевого отделения, не от чего танцевать, но принципиальный вопрос с категорически неприемлемым, неоправданно и непомерно утяжеляющим танк каркасом, требовалось решить. Для этого Пётр Милов, уже не уговорами, а прямым жёстким приказом, проведённым через НКТП, был вынужден отложить совершенствование сварки под флюсом, полностью сбросив её на харьковчан, и заняться электрошлаковой, позволяющей соединять детали любой толщины. Пожалуй, это была единственная часть дела, где я приложил руки и голову напрямую, не ограничиваясь общим руководством, принципиальными решениями и согласованием графиков работ. Так как опыт с флюсами был уже неплохой, а принципиальная сторона дела ясна и понятна, то оставалось только воплотить теорию на практике. К середине сентября удалось-таки качественно соединить две 230-миллиметровые бронеплиты под углом в 90 градусов, чего нам с Петром и требовалось. Разработанная технология ЭШС морской брони практически немедленно нашла себе прямое применение. Бронепояса строящихся на Чёрном море линкоров становились монолитными и кораблестроители уже раскатывали губу, чтобы в следующих проектах включить их в силовую схему корпуса. Кроме того, мы выручили завод имени Ворошилова, который мучился с конструкцией лобовой брони, стойкой к 107-миллиметровым бронебойно-фугасным снарядам. Их "исправленный" бронекорпус традиционной ломаной формы из 120-миллиметровых вертикальных и 75-миллиметровых горизонтальных деталей опять не выдержал обстрела. При попадании в их стык лопался шов, даже усиленный гужонами, а осколки более тонких плит могли поразить водителя, хоть и не летели дальше вглубь. А вот лоб из сваренных ЭШС двух 120-миллиметровых плит, расположенных, поневоле, под рациональными углами наклона, обеспечил требуемый уровень защиты.

В качестве ответной услуги я попросил у инженеров завода имени Ворошилова "пристроить" разработанную "моим" артиллерийским КБ пушку на их новый тяжёлый танк. Точнее, построить штурмовую самоходку, аналог ИСУ-152. Надо сказать, что прототип КВ "здесь" был совсем не похож на машину "эталонного" мира. Его низкий, благодаря компактному дизелю, форсированному до 700 л.с., бронекорпус больше напоминал послевоенные Т-54. Если бы не его длина, обусловленная трансмиссией, подобной таковой на танке Т-28, которая была лишь модернизирована и усилена применением более прочных арочных шестерён, более толстых валов и мощных корпусов механизмов, то сходство было бы полным. Но вот подвеска, состоявшая из трёх двухкатковых тележек на борт, конструктивно оформленная как на Т-35, портила всё впечатление своим архаичным видом. Зато над корпусом возвышалась большая сварная пятигранная коническая башня с углами наклона брони до 30 градусов, лобовые детали которой имели толщину 120 миллиметров. Передний исходящий угол этой конструкции занимала маска 107-миллиметровой 29-калиберной танковой пушки, пока ещё с поршневым затвором, которая имела унитарное заряжание, но при нужде могла вести огонь и раздельными выстрелами от дивизионного орудия. Экипаж танка, первоначально, составлял пять человек, но потом от стрелка-радиста отказались, чтобы не делать амбразуру под пулемёт в лобовой броне, и он сократился до четырёх, зато возрос боекомплект.

Что касается самоходки, то на заводе имени Ворошилова вздохнули, но, учитывая репутацию капитана Любимова, которому лучше не отказывать, принялись за дело. В принципе, размер боевого отделения танка вполне позволял впихнуть туда пушку ЛБ-15, ведь только погон башни равнялся 180 сантиметрам, но ради размещения двух заряжающих и увеличения боекомплекта, был избран другой путь. Базовое шасси тяжёлого танка было удлинено на одну тележку и на нём установили просторную рубку с использованием всего габарита в ширину. Уровень бронирования при этом был полностью сохранён, а механик-водитель сохранил свой собственный люк в крыше корпуса. По сравнению с "эталонной" ИСУ на ЛБ-15 отсутствовал дульный тормоз и углы горизонтального наведения, наверняка, были получше. А установив на неё 130-миллиметровую ЛБ-13, можно было получить истребитель танков "послевоенного" уровня. Но за всё надо платить, масса машины выросла до 55 тонн по сравнению с 40 тоннами базового танка. До конца 37-го года и танк КВ-1, и самоходка КВ-2, прошли испытания и были приняты на вооружение. Причём с СУ повторилась та же история, которая привела к её рождению. Любимову просто постеснялись отказать.

Но не железом единым был полезен проект СТТ основному танковому производству и не только. Правда, основная масса полезных новшеств и технологий, вроде пенополиуретана для заполнения баков, фторопластовой электроизоляции, экранирования "искрящих" электроприборов, появилась позднее, в ходе доведения проекта "до ума". На первых же порах основная нагрузка пришлась на оптиков и точных механиков, затронула хозяйства Исидора Любимова и Артюхиной. До проекта СТТ на советских танках применялись исключительно стеклоблоки, прикрывающие прорезанные прямо в броне смотровые щели. Понятно, что когда минимальная толщина плиты равна 230 миллиметрам, такой подход становится нерациональным. На повестку дня вышли призменные перископические приборы наблюдения, перископические прицелы и встроенные во вращающийся люк командирские бинокли. Разумеется, для самых лучших танков всё должно было быть наивысшего качества, что потребовало большой работы как непосредственно по конструкции оптики, так и по повышению прозрачности бронестекла, которое раньше этим показателем отнюдь не блистало. Зато, когда в конце 37-го года в серию пошли "призмы", они сразу прописались на отечественных танках, прежде всего, тяжёлых КВ. А у танка Т-126 верхняя лобовая деталь стала плоской, без уступа и под большим углом наклона. Что в сочетании с переходом на 45-мм броню ради сокращения номенклатуры толщин, значительно увеличило защищённость машины. Благодаря призматическим блокам радикально изменился и вид командирских башенок, которые теперь не возвышались "шайбами" над крышей, а превратились в низкие округлые "холмики".

За лето на Ржевке отстреляли из 180-миллиметровых орудий с дистанции в 500 метров броневые плиты, которые выпускал Обуховский завод для строящихся линкоров. В принципе, 230-миллиметровая поясная броня пробивалась с трудом, только в случае, если снаряд входил по нормали и то не всегда, но отколы с тыльной стороны бронеплит, несущественные для линкоров, для танка были неприемлемы. Гораздо лучше себя показала 330-миллиметровая преграда из плит, в теории, шедших на лобовое бронирование башен. В теории потому, что для первой пары кораблей башни были уже готовы, заимствованы с царских линкоров, и 13-дюймовые плиты выпускались штучно, опытным порядком для задела на будущее. Соответственно, цена их тоже существенно отличалась от серийной брони. Располагая этими данными, на ЛМЗ спроектировали две башни, деревянные макеты которых были представлены комиссии в начале сентября. Первый каркасный вариант, который на ЛМЗ принимали как основной, вопреки моему прямому указанию рассчитывать на сварные соединения, весил свыше 55 тонн. Второй, сварной, 36 с половиной. Обе конструкции опирались на мощный погон, имевший диаметр в два с половиной метра в свету, который, без потери функциональности, обязан был держать попадания тяжёлых снарядов в башню. Понятно, что первый вариант я забраковал сразу. В итоге в работу пошла вторая башня в виде прямоугольной коробки, лобовой и бортовые плиты которой имели небольшие углы наклона, а задний, съёмный, был вертикальным, имевшей минимальное количество сварных швов, шириной в три, длиной в три с половиной и высотой в один метр. Несмотря на такие размеры, её внутреннее пространство только-только позволяло работать экипажу и не допускало никаких излишеств, подвесной полик позволял обслуживать орудия стоя людям не свыше 180 сантиметров ростом. Наводчик и командир в ней располагались спереди, слева и справа от установки вооружения, сзади, у казёнников, были рабочие места двух заряжающих. Каждый танкист имел свой собственный люк толщиной в 40 мм в крыше из 75 миллиметровой брони, которая должна была защитить при попадании 152-х миллиметровых фугасных снарядов и 50-килограммовых авиабомб. Причём, три люка, у командира и заряжающих, были выполнены вращающимися. Для размещения перископического бинокля и дополнительного вооружения в виде крупнокалиберного зенитного пулемёта и автоматического гранатомёта, огонь из которого мог вести танкист, не занятый при стрельбе из 76-миллиметрового орудия. В кормовых углах башни размещались две радиостанции.