Два берега Хамры - общий файл

Наконец младшие дети ушли на прогулку, Салих ибн-Рахим отправился расспросить Газалю — многомудрый Рахим решил, что девушке будет легче делится сведениями со сверстником, чем с ним, сам же амир отправился к ловчим магам. С тяжелым сердцем он наблюдал, как лучшие из лучших ищеек государства берут кто щетку для волос, кто скомканный носовой платочек и даже домашнюю туфлю и выходят из покоев бин-амиры — для начала, в одну сторону, будто невидимая струна натягивается, показывая каждому из них путь Адили. Но амир подозревал, что лишь первые шаги поиска будут такими простыми, и он не заблуждался в своих опасениях.

Довольно скоро амиру Рахиму доложили о ночных приключениях его дочери во дворце, после чего ловчие маги двинулись дальше, оставив на растерзание накиба охранников гулямов, что выпустили Адилю ночью, приняв ее за Мбали. Амиром овладело беспокойство, и он без всякого смысла то возвращался в покои дочери и там открывал оставленную ею книгу, бездумно вглядываясь в строки на странице, где лежала закладка, то шел к жене, но останавливался, усомнившись в том, что ему есть о чем ей рассказать, и возвращался назад к комнатам Адили. Так Рахим потерянно бродил коридорами, будто мстительный неспокойный дух, пока наконец, проходя мимо покоев для слуг, не услышал голос своей луноликой жены и не поспешил туда. Деятельная Джахира уже успела узнать новости и пыталась выяснить подробности у самой ифрикийки, которая честно отвечала:

— Мбали спала этой ночью, Мбали ничего не уидела и не слышала.

— Сокровище моего сердца, — позвал амир, — я боюсь, тут ты ничего нового не узнаешь.

Джахира неохотно выпустила свою жертву и пошла за мужем в его кабинет.

Тут, уже заходя в двери, сиятельные супруги едва не столкнулись с ибн-амиром Шаиром, которому сделались окончательно невыносимыми томительное ожидание и бесконечные предложения пахлавы, и он решил пойти отыскать Рахима ибн-Селима, его дочь или хоть кого-нибудь, кто мог бы ему объяснить, что происходит и где их искать.

— Вы еще не уехали, ибн-амир? — очень удивленно спросил амир Рахим, увидев ясминца. — Уезжаете? Счастливого пути!

Шаир от этих его слов удивился еще сильнее, поскольку уезжать, не выяснив все с Адилей, был не намерен совершенно.

— Мне по-прежнему очень хотелось бы поговорить с бин-амирой, — как мог вежливо ответил он.

Увы, он даже не представлял, какую реакцию вызовут его слова у досточтимой амиры Джахиры.

— Ты-ы-ы-ы-ы-ы! — взревела амира и, выпустив когти, ткнула пальцем в попятившегося от неожиданности Шаира. — Так это ты тот негодяй, из-за которого пропала наша деточка!

— Как пропала? — хлопая глазами, переспросил Шаир.

— Сбежала, — с тяжелым вздохом ответил амир Рахим. — Расстроила отца! И мать!

— Но куда? — спросил Шаир, чем вызвал еще один всплеск негодования Джахиры.

— Он еще издевается! Пришел посмеяться над нашим горем, бесстыжий ясминец?

— И в мыслях не было! — наконец додумался испугаться Шаир.

— Да что у тебя вообще было в мыслях, о порождение Яви?! — окончательно взъярилась амира. — Ты же соображаешь хуже человека!

Хотя амира была на голову ниже ростом, чем Шаир, сейчас она действительно пугала. Ибн-амир рогами чуял, как плещется вокруг невысокой синки магический огонь ее ярости, но склонился и покаянно ответил он вовсе не потому, что испугался. Просто амира Джахира высказала мысль, столь созвучную с его собственными.

— Ничтожный, на плечах которого утвердился трухлявый орех вместо головы, совершенно согласен с вами, — печально признал Шаир. — Воистину, даже человек может преподать мне уроки мудрости, ибо у последнего из людей ее будет больше, чем у меня.

— И нечего тут оправдываться! — возмутилась Джахира.

— Нет мне оправдания! — со всем душевным пылом ответил Шаир, приложив ладони к сердцу.

Но амира была неумолима.

— Даже не думай пытаться меня разжалобить! — вскричала она, наступая на несчастного ибн-амира.

Достойный Рахим, которому был хорошо известен нрав возлюбленной супруги, подскочил к Ватару с видом крайне обеспокоенным. Придворный алхимик же наблюдал за происходящим, отойдя в сторону и прислонившись плечом к шкафу с книгами.

— Благородный Ватар, — взволнованно обратился к нему амир, — думается мне, нам нужно вмешаться! Иначе моя дражайшая супруга, чего доброго, убьет вашего господина!

Ватар печально вздохнул. Влезать между двумя столь эмоциональными особами ему, при всей любви к Шаиру, не хотелось совершенно — и он искренне надеялся, что они все как-нибудь уладят сами, в подходящей для них и совсем не годящейся для него манере.

— Нет, убивать сиятельная амира его не станет, — заверил Ватар. — Это было бы вопиющим нарушением законов Чести, ведь ваша дочь объявила ему Кровавую месть — и родственники не вправе вмешиваться.

— Разумеется не стану! — гневно отозвалась Джахира. — Только уши оборву паршивцу!

— На что вы имеете полное право, — ответил Шаир и снова склонил голову, будто для того чтобы амире было удобнее ухватить его за уши.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а! За что мне это? За что? — завопила Джахира, от чего злосчастные уши у Шаира, стоявшего к ней слишком близко, заложило. — Зачем мне твои уши, поганец, когда пропала моя деточка, мой любимый цветочек, единственная моя доченька!

Тут амира упала в кресло и принялась горько рыдать.

— Она ведь жизни за пределами дворца не виде-е-е-ела! Добрая, наивная, она же там пропадет совсе-е-е-ем! Затопчут мой цветочек, обидят, сломают! О, Пресветлый Ата-Нар, как мне жить без моей Адили!

Едва она разразилась слезами, амир Рахим тотчас кинулся к жене, чтобы ее утешить. Шаир же, уже в который раз за последний день, почувствовал себя навем глубоко несчастным и растерянным. Он опустился на диван рядом с супругами и с горечью всплеснул руками:

— О бедная моя голова, лучше бы я сунул тебя в осиное гнездо, знай я, что ты принесешь столько горя! — сокрушенно изрек ибн-амир.

— Огонь души моей, мы найдем ее, непременно найдем нашу бедную девочку, — тем временем пытался успокоить Джахиру ее супруг.

— Она же там совсем одна-а-а! — продолжала рыдать амира. — Никогда, ни разу в жизни бедное дитя не оставалось без присмотра! Мой нежный цветок, моя ифрикийская орхидея! Ее наверняка уже кто-нибудь обидел! Какие-нибудь злоумышленники-и-и-и! Доченька моя-я-я...

С этими словами Джахира упала в объятья мужа и разрыдалась пуще прежнего. Шаир же сидел, пораженный словами Рахима ибн-Селима, внезапно осознав, что может искупить свою вину делом — и в ближайшее время.

— Я найду ее! Чего бы мне это ни стоило! — вдруг громко объявил он и вскочил с дивана. — Не плачьте, достойная амира! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть вашу дочь домой!

Адиля тем временем более всего беспокоилась о том, чтобы домой ее не вернули. К постоялому двору с подходящим ему названием "Приют школяра" она шла быстро и уверенно, помня о том, что ей нужно стараться беречь каждую минуту. Однако чем ближе она подходила, тем сильнее чувствовала, что силы покидают ее, а сердце сдавливает тяжелая тоска. Близость пристанища, столь необходимого ей после бессонной ночи и всего пережитого, была такой желанной, что она наконец-то позволила себе почувствовать собственную измученность, от которой тело казалось опущенным в воду, или даже в патоку, и принужденным одолевать всю тяжесть окружающего.

Прекрасные белые улицы Сефида теперь совсем не радовали глаз: бин-амира чувствовала себя совсем одинокой посреди чужого города, будто рыба, выброшенная из вод озера на сушу. Она утешала себя тем, что ей просто следует поспать, и станет лучше. И когда томная уличная жара сменилась душноватым воздухом тесного холла, у Адили даже закружилась голова от предвкушения скорого отдыха, который в нужный момент слаще меда и вожделеннее прохладного шербета в полуденный зной. Она спросила свободную комнату у приветливого навя, который был совсем по-домашнему одет только в ширваль и абайю, а меж его рогов скромно покоилась такия. Услышав цену, Адиля сунула руку в сумку за кошельком, но того на месте не оказалось. Бин-амира немного пошарила в сумке в тщетной надежде, что, может, он завалился глубже, а потом устроила серьезный обыск, вытряхивая, с позволения милейшего управляющего, свое имущество на высокий стол перед ним. Но кошелька в сумке не нашлось, так же, как не нашлось и глубоко запрятанных драгоценностей, которые уж точно не могли случайно выпасть сами.

Управляющий, так и не назвавшийся по имени, сочувственно предложил Адиле передохнуть и бесплатно выпить чаю, а потом, чуть успокоившись, обратиться к янычарам, но это ее никак не устраивало, и она, многословно поблагодарив доброго навя, пошла к выходу. Закусив губу, бин-амира лихорадочно пыталась найти выход, но пока не видела его совершенно. Оказавшись на улице и пройдя шагов двадцать, не замечая ничего вокруг, она наконец сообразила, что единственный момент, когда у нее могли вытащить не только деньги, но и украшения, случился на той улице, где жила старая навка — когда той стала плохо, и Адиля надолго оставила свои вещи без присмотра. Тут же ее охватило отчаяние: она прекрасно помнила, что тогда вокруг не было ни души и некому было даже помочь ей привести старушку в чувство. Впрочем, бин-амира не была бы собой, если бы сдавалась так просто — она почти сразу спохватилась, что кто-нибудь мог смотреть в окно, либо же, что верней, злоумышленника могли увидеть старуха и ее дочь. Как бы то ни было, стоило попытаться — и Адиля сломя голову кинулась обратно на ту же улицу, с которой пришла сюда.

Сердце билось отчаянно, но она старательно отгоняла от себя мысли о том, что времени осталось слишком мало, что ее скоро обнаружат и уже совершенно неважно будет, кто видел и кто не видел, как ее обокрали. В голове мелькали бессвязные картины того, как ловчий маг спутывает ее невидимой сетью, словно дикую птицу — и вот уже она стоит перед отцом, пытаясь оправдаться, как искажается в горе лицо его оттого, что дочь разрушила его планы. Все это было совершенно некстати, и Адиля бормотала себе под нос: "Нет-нет, я поймаю его, этого паршивца с моими деньгами, и успею скрыться! Точно успею!"

Озираясь вокруг, будто лань, загнанная охотниками, в тщетных поисках случайных свидетелей, бин-амира добежала до дверей нужного дома и принялась настойчиво стучать. Ответом ей была тишина. Адиля решила, что раз обе женщины чувствовали себя дурно, они могли попросту уснуть, и постучала громче. Из дома снова не донеслось ни звука. Она принялась колотить в дверь что есть силы — и стучала до тех пор, пока пробегавший мимо мальчишка не крикнул ей:

— В этом доме никто не живет, малика!

Адиля застыла, не в силах сразу понять смысл сказанных им слов, и ей показалось, будто сердце подпрыгнуло вверх и камнем застряло в горле.

— Как никто?.. — не своим голосом спросила она.

— Никто, малика. Дом пустой стоит, давно, — охотно подтвердил свои слова мальчишка.

— Не может быть... — только и смогла ответить бин-амира — и тут же, почувствовав, что собственные ноги отказываются держать ее, тяжело осела на ступеньки крыльца.

Ее обманули. Коварно, подло, бесчестно. А она поверила, попавшись на удочку злоумышленников, как сурок попадает в смертельные объятья притаившейся за камнем змеи. Любящее материнское сердце амиры Джахиры словно чуяло нависшую над ее драгоценной дочерью беду: Адиля и подумать не могла, со всей щедростью своей души предлагая помощь нуждающемуся, что перед ней — всего лишь мошенники, только и ждущие, чтобы воспользоваться ее наивностью и добротой.

Теперь уж никакая, даже самая робкая надежда, не сдерживала ее горя, и слезы хлынули наружу, капая на одежду со щек и носа. Все было зря. Все попытки найти лучший выход из сложной ситуации разбились о банальную корысть, и скоро Адилю найдут, а потом доставят родителям, которые наверняка посадят ее под замок и будут искать любые способы остановить месть. Хотя это было лучшее, что только можно придумать! Нарушить только-только установившийся мир между странами было бы делом гнуснейшим, и стать повинной в таком бин-амира не могла. Но и выйти замуж за навя, уколовшего ее так больно, в самое сердце, в котором уже давно притаилась горечь, было немыслимо. Действительно, лучше уж Адиле было умереть самой страшной смертью, чем прожить жизнь с тем, кто мог бы язвить ее своими словами постоянно. Бин-амире достало и того, что в ее детстве был навь, презиравший ее и непрерывно попрекавший тем, что она не желает учиться, излишне полагаясь на свое высокое происхождение.

Справедливости в этом, как и в проклятых бейтах ибн-амира Шаира, не было ни на грош, но когда ты еще не получил взрослого имени и очень хочешь вырасти достойным навем, словам своих наставников веришь, наполнены ли они живой водой мудрости или ядом завистливых оскорблений. Ияд ибн-Ахмет, учитель фехтования, был гулямом и сыном гуляма. Отец его за достойную службу у амира получил из рук своего повелителя право зваться маликом и титул эфенди. Однако Ияд не гордился истинными заслугами отца, лишь все время страдал оттого, что друзья его были более благородны происхождением, нежели он сам. Капли этой зависти, тщательно взлелеянной и так же тщательно укрываемой от других, прорывались лишь в досаде и могли показаться верным поучением, если бы не ранили так сильно. Ведь зависть не знает справедливости и бьет слепо, наотмашь.

Потому весь период обучения владению саифом Адилю преследовали жалящие замечания учителя. "Не думает ли благородная бин-амира, что враг на поле боя склонится пред ее титулом и сложит руки, пока она столь медленно и неловко выполняет замах?" — едко вопрошал Ияд, стоило бин-амире слегка замешкаться при освоении нового приема. "Вижу, кто-то боится замарать свои белые ручки", — слышала Адиля, когда ей было тяжело опираться о землю ладонями, саднящими от мозолей, выполняя упражнение. Иные ученики порой могли получить от наставника снисхождение — но только не она. "Неужто высокородная решила прикрыться своим происхождением вместо саифа?" — доносилось до ее ушей, стоило ей пропустить удар, и слова били куда больнее тренировочного меча. Как ни старалась Адиля если не заслужить одобрение, то хотя бы добиться прекращения бесконечных издевательств, у нее не выходило ничего.

Будь она старше и имей больше понимания жизни — может, уже тогда пришло бы в ее светлую голову, что глаза Ияду кололи не ее ошибки, а ее происхождение с прилагающимися к нему фамилией и титулом. Однако бедная бин-амира долго была уверена, что ей от природы не досталось ни малейших способностей к овладению оружием, и столь достойным воином, каким была ее мать, ей не стать никогда. Оттого, что она подводит Джахиру, которая так гордится своей единственной дочерью и возлагает на нее самые большие надежды, было еще горше, и Адиля часто после уроков фехтования убегала в какой-нибудь дальний угол дворцового сада, чтобы поплакать там в одиночестве, не желая никому показывать своей слабости. Ей казалось, что она и без того продемонстрировала ее достаточно на занятии, испортив все, что только можно было испортить.