Дорога за горизонт. Третья часть

За этими первобытными созданиями уныло шествовал один из "обращенных" — зримый продукт, созданный силами нового порядка европейской цивилизации. Он волок ружье, держа его за середину ствола — так в наших деревнях бабы носят коромысла без вёдер. Одет страж был в грязнейший форменный китель, на котором не хватало половины пуговиц; штаны с успехом заменяла набедренная повязка, обуви же не имелось вовсе. Заметив впереди нас, белых, он торопливо вскинул ружье на плечо и постарался принять бравый вид. То была мера предосторожности: издали все белые похожи друг на друга, и стражник, конечно, не сразу узнал в нас пленников. Подойдя ближе, он успокоился, ухмыльнулся, показывая большие белые зубы, потом бросил взгляд на вверенное ему стадо и нахмурился — словно обращая наше внимание на свою высокую миссию.

Мы обошли огромную яму и приблизились к деревьям, желая немного минутку отдохнуть под сенью их крон. Но не успели мы войти в тень — как увидели нечто такое, что напомнило мне о самом мрачному круге ада Черные скорченные тела лежали и сидели между деревьями, прислоненные к стволам или же распластавшись высохшей траве, полустертые в тусклом свете; позы этих несчастных свидетельствовали о боли, безнадежности и отчаянии. Эти люди умирали медленной смертью, это было ясно. Они, по сути, уже не были человеческие существа — лишь черные тени болезни и голода в зеленоватом сумраке. В тени деревьев я постепенно различал различать блеск глаз. Потом, бросив взгляд вниз, я увидел около своей руки лицо. Черное тело вытянулось, опираясь плечом о ствол; дрогнули, приподымаясь веки, и на меня уставились тусклые ввалившиеся глаза; огонек, слепой, бесцветный, вспыхнул в них — и медленно угас. Я не могу сказать о возрасте этого страдальца — порой определить его у обитателя Чёрной Африки чрезвычайно непросто. Я протянул ему кусок морского сухаря — чёрные пальцы медленно его сжали; человек не сделал больше ни одного движения, даже не взглянул на меня. Я обратил внимание — на шее несчастного была повязана какая-то белая шерстинка. Зачем? Где он ее взял? Был ли это отличительный его знак, украшение или амулет? Я знал только, что бельгийцы запрещают неграм не только отправлять свои языческие культы — но даже и выполнять обеты Христовой веры; и всё же мне казалось, что белая жилка на шее этого человека имеет некоторое отношение к его религиозным чувствам.

Неподалеку от этого дерева сидели, поджав ноги, еще два существа — до того угловатые и костлявые, что напоминали бесов с картин больных разумом художников, но никак не человеческих существ. Один их этих чернокожих, с остановившимся, невыносимо жутким взглядом, уткнулся подбородком в колено; сосед его опустил голову на колени, как бы измождённый невыносимой усталостью. Вокруг лежали, скорчившись, другие — всё вместе это напоминало изображение чумного города или избиения пленников. Мы застыли поражённые ужасом — и вдруг один из этих несчастных пополз мимо нас, извиваясь, как червяк, не в силах приподняться на руках. Он добрался на реки, напился — и уселся, скрестив ноги, прямо на солнцепеке. Некоторое время спустя курчавая его голова поникла и человек заснул прямо у уреза воды, нисколько, по видимому, не опасаясь дожидающихся своего часа крокодилов. Наверное, этот несчастный уже вовсе не ценил жизнь, данную ему от бога и превращённую другими людьми — называющими себя цивилизованными — в адские муки.

Не знаю, поймёшь ли ты меня брат Картошкин — такой безнадёжностью повеяло на меня от всего этого — как и от встреченной чуть ранее процессии, где процессии, где раб и оборванец, поставленный чуть выше соплеменников, помыкает ими, и так униженными до крайности нечеловеческой! Господи, просвети нас — неужели это тоже люди? И неужели мы, подобно им, способны под действием невзгод опуститься до столь же ничтожного состояния?

Но — во всяком мраке рано или поздно забрезжит лучик света; настал и для нас этот желанный миг. Ты не поверишь, братец Картошкин, но здесь, в самом центре Африки, на забытой богом и цивилизацией Центральной станции реки Конго, нашему начальнику посчастливилось встретить доброго знакомца!

Им оказался немецкий инженер-путеец, работавший когда-то в России. Зовут этого господина Курт Вентцель; Олег Иванович познакомился с ним в позапрошлом году при весьма драматических обстоятельствах — они оба пережили бунт дикарей-вогабитов в турецкой Бассоре, с трудом вырвавшись из мятежного города на удивительном сухопутном броненосце, именуемом "шушпанцер". Герр Вентцель уверяет, что идея создания этой машины принадлежит — кому бы вы думали? — четырнадцатилетнему сыну нашего начальника (название парового агрегата сочинено кстати тоже им.). Если это так — остаётся только жалеть о том, что этого молодого человека нет сейчас среди нас, поскольку тучи над нашей головой сгущаются нешуточные.

Оказывается, на Центральной станции назревает кровавый бунт. Это неудивительно, если вспомнить о жестокостях, которые тут творятся — но обыкновенно вооружённого отряда местных "общественных сил" довольно, чтобы держать работников в узде. Но не сейчас — герр Вентцель поведал (он, кстати, прекрасно говорит по русски) — что в окрестностях станции скапливаются мятежные племена, мечтающие предать огню оплот своих лютых врагов. Бельгийцы озабочены; говорят, мятежников возглавляет какой-то местный Емелька Пугачёв, прославившийся уже кровавыми беспорядками в других уездах Свободного государства Конго.

"Вам бы радоваться, — скажешь ты — ведь повстанцы намерены сокрушить вашу темницу!" Ан нет — заняв станцию, мятежные негры перво-наперво предадут смерти всех белых, подвергая пыткам тех, кому не посчастливится угодить к ним в руки живыми. И то, что мы в свою очередь являемся пленниками их тиранов, мятежникам ещё надо понять — а мы, боюсь, до этого светлого момента не доживём. Да и не поймут они, скорее всего ничего; для них любой белокожий — лютый враг и, право же, насмотревшись на то, что творят здесь люди Леопольда, я этому нисколько не удивлюсь. Помяни моё слово, братец Картошкин — ещё не один десяток лет на берегах Конго будут взрастать ядовитые всходы из семян, которые сейчас падают в эту несчастную землю.

Нападения племён ожидают со дня на день; герр Вентцель (который и сам возмущается рабскими порядками, заведёнными на станции, да и во всём Свободном государстве) торопится с ремонтом повреждённого пароходика. Это единственный транспорт, на котором можно покинуть обречённую станцию — так что сам понимаешь, дружище Картошкин, настроение моё далеко от праздничного. Не буду утомлять тебя прощаниями — но всё же, если господь не даст нам более свидеться, помяни при случае добрым словом своего верного приятеля...

Писано на центральной станции Конго,

в заключении, бог знает какого числа

месяца апреля сего, 1888-го года.