Интервенция

— Оно, конечно, так... Но вот. Вы не были в Венеции? А я был. Один наш популярный музыкант написал такую песню. Гурьев полез куда-то в угол и извлек гитару. Подстроил и забренчал, напевая что-то. Музыка была приятная, нечто в рок-стиле.

— Я вам переведу.

На берегу так оживленно людно.

Но из воды высится, как мираж

Старый корабль, грозное чье-то судно.

Тешит зевак и украшает пляж.

Как ни крути, годы, увы сильнее.

Как ни крути, время свое возьмет.

Сбиты борта, нет парусов на реях.

И никогда полный не дать вперед.

Зато любой войдет сюда за пятачок,

Чтоб в пушку затолкать бычок

И в трюме посетить кафе и винный зал.

А также сняться на фоне морской волны

С подругой, если нет жены.

Одной рукой обняв ее, другой обняв штурвал.

Был там и я, и, на толпу глазея,

С горечью в сердце понял я вещь одну:

Чтобы не стать эдаким вот музеем,

В нужный момент лучше пойти ко дну.

Тони был из тех парней, которые соображают долго, но если уж понимают — то крепко. Он долго скрипел мозгами и вдруг понял. Ему помог пример из истории родного края.

...В Техасе индейцев очень уважали. Было время — с ними много воевали, да так, что небу становилось жарко. Но каждому новичку и теперь долго и обстоятельно рассказывали истории о смелости, ловкости и коварстве краснокожих. Каждый мальчишка знал наизусть имена великих индейских вождей. Это были настоящие ребята — сильные и внушающие к себе почтение. В Техасе умеют ценить мужество — пусть это мужество тех, кто содрал когда-то скальп с твоего прадедушки. И те, кто с ними сражался — тоже являлись ребятами не промах. Они не были скучными толстыми дядьками, сидящими с пивом у телевизора — у которых от былой ковбойской лихости остались только стетсоны.

А когда Тони было двенадцать лет, его отец отправился по каким-то делам в индейскую резервацию и взял парня с собой. И там Тони увидел этих... Кучка жалких людей, живущих на пособие и вопросительно глядящих на каждого белого: не привез ли он виски? За пять долларов они надевали свои наряды и исполняли военные танцы — которые давно потеряли свой смысл — ведь, отплясав, они не отправлялись на войну, а начинали высматривать: с кого бы сшибить еще пятерку? Индейцев больше не было. Но не было больше и ковбоев. Остались машины, магазины и скучные люди. Не зря ведь Тони, до того как ушел а армию, два года работал дальнобоем. На трассе, по крайней мере, было весело.

— Резервация. Я знаю, бывал, — сказал он.

— Вот именно. Резервация. Но — что делать...

Тони захотелось продолжить разговор. Только он не знал, про что говорить. И он спросил наугад.

— Проф, я мало знаю о вашем городе. Тут, вроде, были сильные бои во время Второй мировой?

— Да уж, — грустно усмехнулся Гурьев. — Бои были что надо...

Из дома Тони вышел только через два часа. Он с детства слыхал много рассказов о войне. Его прадед сражался с японцами, а кто-то из предков сложил голову, сражаясь на Гражданской войне на стороне Конфедерации. Но Тони никогда не думал, что можно ТАК воевать. На этот город он смотрел уже несколько другими глазами. Все-таки хорошо, что русские стали иными, подумалось ему — а то нам бы туговато тут пришлось. Но было чего-то жалко. В Техасе ковбои перевелись давным-давно. А тут — совсем недавно.

Он сам не заметил, как вышел на какую-то площадь, где над одним из угловых домов торчала башня, до слез похожая... Да, именно на это. С детства, проведенного среди прерий, у Тони сохранилась привычка примечать заметные места и давать им имена. Сам того не зная, он про себя окрестил ее так, как звали местные — love tower.

Внезапно перед ним возник сержант армейской полиции.

— Солдат! А ну-ка помогите!

Вместе с сержантам они подошли туда, где стояла санитарная машина и суетились двое парней в белых халатах. Тони помог запихнуть в машину носилки, на которых отчаянно орал парень, рожа которого была в глубоких, до мяса, царапинах. Но не только рожа — вся форма была изодрана в клочья. Потом санитары погрузили еще одни носилки — там наблюдалась та же картина.

— Сэр, что их, кошки подрали? — Спросил Тони сержанта, когда санитарная машина отбыла.

— Парень, ты будешь смеяться, но так оно и было! Именно кошки и именно подрали. Это двое придурков сунулись мародерствовать вот в тот дом. Открыли на первом этаже какую-то то ли квартиру, то офис. И тут на них как набросятся... А ты не смейся! У нас в Дакоте водятся дикие кошки. Если с такой на узкой тропке встретишься... А если у нее еще и котята где-нибудь рядом — пожалеешь, что на свет родился. Без глаз останешься как пить дать. Только тут вышло еще хуже, чем в Дакоте. Дикие кошки — они ведь одиночки. А тут они, выходит, в стаи сбились. Такого быть не должно, но так оно есть в этом городе. Так что эти парни, как мне санитары шепнули, вряд ли выживут...

Сержант двинулся в одну сторону, Тони в другую — и очутился один на узкой темной улице. Он двинулся туда, где по его расчетам был Невский. И тут из подворотни вышел кот... Вздрогнув от неожиданности, Тони вскинул винтовку, но тут же выругал себя за трусость. И в самом деле. Кот и не думал на него бросаться. Это был крупный черный зверюга со светящимися зелеными глазами. На солдата он смотрел дружелюбно, но с чувством собственного достоинства. Тони вырос в деревне, а потому любил всяких животных. Гораздо больше, чем людей.

— Ну, привет, парень, — сказал он коту.

Зверь наклонил голову и коротко мявкнул.

— Жрать хочешь?

Кот выразил положительный ответ на вопрос.

Солдат порылся в кармане, вытащил завалявшееся там печенье, присел и протянул коту. Тот степенно подошел, понюхал и стал есть. Потом снова коротко мявкнул и потрусил в глубь подворотни. И только тогда Тони разглядел, что там, в темном колодце двора, сидит еще пара десятков таких же, черных, как ночь, здоровенных зверей.

— А ведь это были те же самые...— Дошло до Тони. И он сообразил, что кинься вся эта кампания на него — не спасла бы ни винтовка, ни мускулы чуть поменьше, чем у Шварценеггера. С дикими котами он не встречался, но что такое разъяренная домашняя кошка, имел представление.

— Сытые они теперь, что ли? Да нет, наверное те ребята были городские, с живностью договариваться не умели, — решил Тони, но все-таки ускорил шаги, спеша добраться до Невского, где светили прожекторы, стояли патрули и было спокойнее.

Проклятие академика Орбели

Утро началось со звонка по спутниковому телефону. Вообще-то в Петеребурге "спутник" по каким-то причинам работал отвратительно, а часто вообще не работал. Но на этот раз связь была отличная. Звонил его редактор.

— Джекоб?

— Да, это я, шеф.

— Слушай, Джекоб, тут нам срочно нужен материал... Ну, в общем, сделай нам репортаж о состоянии петербургских музеев. Чтобы не распыляться, возьми за основу Эрмитаж. О нем-то, по крайней мере, все знают. Предупреждаю — материал очень важный. Мне его заказали с очень больших высот. Так что уж постарайся сделать все на высшем уровне.

Ситуация была необычной. Как правило, шеф во время командировок журналистов никогда не давал им ценных указаний — как и про что писать. Справедливо полагая, что опытному профессионалу на месте виднее. А других шеф в командировки не посылал. Если редактор изменил своему принципу — значит для этого были весьма веские основания. Поэтому Джекоб решил внести полную ясность.

— Уточните, шеф, на что акцентировать внимание: на то, что разрушено и растащено — или на то, что все-таки сохранилось? Если, конечно, хоть что-то сохранилось...

— Нет, ты уж постарайся найти какие-нибудь положительные моменты. Нужен материал именно про то, что еще осталось. Негатив нам совсем ни к чему. А то что же получается: мы пришли и сидим на руинах? Чем мы тогда будем оправдывать свое дальнейшее пребывание? Таскать солдат в зарубежные поездки обходится очень недешево. — Даже через океан было слышно, как шеф хохотнул. Он принадлежал к породе умных журналистов-циников, которые не верят ни во что, кроме доллара, зато прекрасно и убедительно формулируют любую нужную заказчику точку зрения. А заказчиками, судя по всему, в данном случае являлись господа с Капитолийского холма.

— Повторяю, Джекоб, твоя задача — найти культурные ценности, которые мы в дальнейшем будем героически спасать.

Честно говоря, на задание журналист отправился без особого энтузиазма. Он уже достаточно в разных странах побывал в местах, где некоторое время царил гражданский бардак. Картина была всюду примерно одинаковой — музеи мгновенно растаскивались местными мародерами чуть ли не под метелку. Обычно их продолжали увлеченно растаскивать и после прихода миротворцев, несмотря на то, что заведения культуры тут же брали под охрану. Честно говоря, охранять их начинали не из-за почтения к ценностям культуры и даже не из желания наложить на эти ценности лапу. Просто при виде каждого разграбленного музея противники политики вмешательства в дела других стран — а таких, разумеется, хватало — начинали вешать всех собак на армию. Мол, не уберегли. Конечно, солдаты тоже грабили — но обычно к их приходу уже мало чего оставалось. Свои были шустрее.

Отправившись на задание в Эрмитаж, Джекоб взял с собой Ваську. Как-то вышло, что она сопровождала его повсюду, где только можно. Что в ней было хорошего, кроме, конечно, постельного искусства, она великолепно знала город. Не только улицы и переулки, но также проходные дворы и все такое прочее. Хорошо она разбиралась и в нынешней городской жизни — куда стоит ходить, а где не слишком безопасно. Где чем торгуют и все такое прочее. Имелись у нее и многочисленные знакомства. Так что проходя по улицам, она перекидывалась парой слов с одном, парой с другим. И в итоге знала очень много о том, что происходит в городе. Благодаря ей Джекоб познакомился со множеством местных — и теперь уже не ощущал себя в Петербурге чужаком. Что, кстати, еще более отдалило его от других журналистов. У тех ничего подобного не выходило. Так что они вынуждены были скользить по верхам.

Самое забавное, что Васька сильно подружилась с Риккардо — хотя непонятно, как они друг друга понимали. Но парень постоянно ей заявлял:

— У меня только братья, да и те все в тюрьме, а сестренки нет. Вот я хотел бы такую сестренку иметь...

— Ну, так давай я и буду, — отвечала девица.

— Вот и хорошо. Если Джекоб тебя в Америку не возьмет, я возьму.

— Рановато вам в Америку собираться. Кто знает, что завтра будет...

Правда, девица не уточняла, что может случиться. Отделывалась фразами типа "да мало ли что может случиться". И это заставляло задуматься. Потому что Васька была не из болтливых. И, как успел заметить Джекоб, слов на ветер не бросала.

В Эрмитаже Джекоб ожидал увидеть нечто подобное тому, что он видел в других местах — картину разграбления и запустения. Да, конечно, генерал Адамс чуть ли не сразу после прибытия распорядился взять дворец под охрану. Но достаточно было посмотреть на этот огромный комплекс зданий, чтобы понять всю относительность данных усилий. Посты стояли только у входов. Да и то, как подозревал Джекоб, не у всех. А имеются ведь еще и окна... Но самое главное — почти год Эрмитаж находился вообще без всякой охраны. А значит: что могли — вытащили, что не смогли — загадили.

Однако, первое, что поразило Джекоба еще при входе — это относительная чистота и порядок. Да, кое-где окна были выбиты. Да, на стенах лестницы были написанные какие-то гадости. Но — чем дальше они с Васькой углублялись в залы — тем больше наблюдалось порядка. Конечно, под ногами лежал толстый слой пыли, и в углах образовались потеки. Но, как говаривал старик Эйнтшейн, все относительно. Поэтому их спутница, на каждом шагу сыплющая словами "кошмар" и "ужас", казалось несколько наивной. Она не видела, что такое по-настоящему разрушенный музей.

Джекоба сопровождала местная работница — дама средних лет. Журналист сталкивался с такими и в США. Это люди, влюбленные в свои музеи до потери памяти. Они живут только их интересами и больше ничем. Все, происходящее за музейными стенами, для них не существует. Джекоб всегда полагал, что это — своеобразный вид бегства от действительности — в прекрасное застывшее прошлое.

Впрочем, как оказалось, все было сложнее. Анна Сергеевна, так звали музейную даму, вместе с несколькими еще такими же просидела в Эрмитаже, в служебных комнатках, все это лихое время. Потому что, как она сказала, "мы не имели права отсюда уйти". Такая самоотверженность внушала уважение. Хотя, по большому счету, что могли сделать несколько слабых женщин против толпы мародеров? Разве что — заделывать фанерой выбитые окна. Но ведь — тем не менее, порядок-то сохранился!

Музей был огромен. Залы затягивали в себя — и если бы не Анна Сергеевна, Джекоб бы давно потерял тут ориентацию. В свете мутного питерского дня, льющегося через пыльные стекла, картины смотреть было трудно. Да и рассмотреть все — на это требовались месяцы. Джекоб не был особым любителем изящных искусств. Но все-таки, он не вчера с Вайоминга приехал. Бывал он и в Метрополитен-музее, и Вашингтонской национальной галерее, и в Лувре, и в других знаменитых музеях. И теперь, бродя по залам, начинал по-настоящему начинал осознавать значение этого города. Понимал он теперь и циничные смешки шефа. Петербург имел чудовищную ценность. Не только культурную — но и самую обыкновенную, измеряемую зелеными бумажками. Всем этим добром — включая вид из окон на Петропавловскую крепость, можно было прибыльно торговать. "Самый большой в мире город-музей, где все к услугам туристов". Хотя бы только ради этого имело смысл затевать экспедицию. Теперь Джекобу было совершенно ясно, что вокруг корпуса генерала Адамса ведут игру не только политики, но и бизнесмены всех уровней. Впрочем, в Америке никогда не поймешь, где заканчивается политика и начинается чистый бизнес.

Они вошли в большой зал, уставленный рыцарскими доспехами и витринами со средневековым вооружением. Что тут сразу привлекло внимание Джекоба — так это некоторый беспорядок. В других залах тоже встречались пустые места на стенах, передвинутая или опрокинутая мебель, пару раз он видел расколотые вазы. Но все-таки, в залах Эрмитажа наблюдался некий порядок запустения. Тут же... Все витрины были открыты. Рыцарские доспехи стояли как-то косо. Доспехи, сидящие верхом на лошадиных чучелах вообще стояли треугольником, лошадиными мордами друг к другу. Вроде как рыцари о чем-то совещались. Джекоб пошел вдоль витрин. Как и многие мальчишки, он в детстве увлекался средневековой романтикой, а как американец, пусть и не коренной, но все же — имел пристрастие к оружию — в том числе и к холодному. Поэтому журналист со знанием дела осматривал представленные мечи и кинжалы. Все экспонаты были на месте, несмотря на то, что витрины отперты. Удивляло не то, что они открыты, а то, что отсюда ничего не унесли. В конце концов, картину не так-то просто продать. Для этого места надо знать. А эти железки... Да в Лондоне в любом приличном антикварном магазине за них ухватятся руками и ногами! Отвалят кучу денег наличными и не станут ни о чем спрашивать — лишь попросят приносить еще.