Вселенная Метро 2033: к далекому синему морю

Когда он посмотрел на свою собственную ногу, то даже оторопел. Сажа, копоть, грязь... просто текли по коже. Темно-серыми ручейками. Он поставил обе ноги рядом и присвистнул. Надо же, он превратился прямо-таки в испуганного и побледневшего до серости негра, не иначе.

— Чуть не заснул, опять... — Морхольд встал с мокрых и остывших досок. — Беда, чего и говорить.

Сон, поднявший прошлое, заставил улыбнуться. Да, тогда тоже было несладко. Угу, так и есть. Но он всё же променял бы эту жизнь на три, а то и пять повторов прошлой. На те полтора года, пусть и превратившиеся бы в семь с половиной. Потому что та война все равно закончилась. А вот Беде ни конца, ни края не видно.

Так, стоило заняться и здоровьем. Как раз сейчас он и руки дополнительно отмоет. Морхольд добрёл до ванночки с одеждой, когда его повело в сторону. Он уцепился за стену, осторожно присел. Организм вырубался. И только последней проволочки его внутреннего предохранителя хватало на какое-то время. Закутавшись в одеяло, пошуровав кочергой в печи и добавив полтора совка угля, Морхольд побрёл в жилой кубрик. Свечу он затушил пальцами, наплевав на ожог. Стоило поторопиться.

Бинты, настойка на спирту и стрептоцид. Стрептоцид накрошил ручкой шеф-ножа на кусочке марли. И еле-еле жамкующую послеот спирта мазь Вишневского, срок годности которой вышел давным-давно.

Протер свежие ссадины спиртом, шипя сквозь зубы. Достал небольшое зеркальце на подставке и, запалив еще пару свечей, принялся снимать повязку с глаза. Та, отмоченная, пошла хорошо. Лучше, чем перевязка на пальцах. Морхольд поднял зеркало, приблизил, присмотрелся.

Ну... плохой результат всяко лучше никакого. Он вздохнул и начал втирать мазь в кожу. Закрутить голову аккуратными полосками получилось не особо, рука начала отдавать болью, мешала. Но Морхольд справился. И только потом, замешав остатки мази с стрептоцидом, густо засыпал пальцы. Будет толк, не будет, чёрт знает. Один хрен, больше ничего нет.

Заматывал руку уже на автопилоте. И на нём же, еле переставляя ноги, добрался до кровати. Натянул одеяло до живота и выключился. Полностью и бесповоротно.

Над головой звонко свистнуло, еще и еще. Молодой Морхольд, шлёпнулся мордой вперед, грызанув сухой выжженной земли. Пули, задорно чирикая, впивались в бруствер, кололись летящими комочками суглинка.

— Твою мать, Клён, прикройте меня! — орал где-то позади лейтенант. — Клён, Клён, б..дь!

Клён отвечать не торопился. А, кто знает, могли и глушить. Морхольд, отжавшись от земли, покрутил головой по сторонам. Воняло порохом и свежей кровью. Слева кто-то выл на одной высокой ноте. Грохотал пулемет Шомпола. Весело сверкая разлетались трассеры. Лейтенант всё звал Клёна. Клён не отзывался.

Гулко бухнул его, Морхольда, гранатомет. До позиции ребята всё-таки добрались. Ему тоже стоило поторопиться. И Морхольд, пригибаясь, побежал по траншее. Над головой продолжало свистеть и чирикать, закидывая за воротник острое и колкое.

Вой, вибрируя, приближался. Морхольд выскочил в небольшой завиток, раздваивающий траншею. Вой стал полным, обхватил со всех сторон, заставляя выбросить из себя весь недавний ужин. Он ухватился за дёрн, колкий и высохший от жары, удержался на трясущихся ногах.

Выл капитан. Выл, глядя в небо белыми глазами. Капитан лежал на спине и держался за штанину. У колена. Чуть выше него. А ниже, поблёскивая в остатках солнца чистой белизной с одним единственным алым разводом, торчала кость. От неё, вися на красных, жёлтых и ещё каких-то ниточках, вниз уходили лохмотья. Капитан выл.

Земля сыпанула гуще, в траншею, дико блестя глазами, скатился Младшой. В руках Младшой почему-то держал растяжку от палатки. Морхольд, косясь на него, начал вставать.

— Прижми его! — быстро и тихо-тихо, подмигивая, зашептал Младшой, — Ну, прижимай!

Морхольд прижал. Навалился на капитана, почти сел сверху, закрывая Младшого. Капитан забубнил, сбившись со своей одной ноты, заплевался и начал махать руками.

— Держи! — Младшой резко развернул покалеченную ногу, воткнув шприц. Капитан побледнел и начал проваливаться куда-то вглубь себя. Морхольд навалился сильнее, чуть оглядываясь.

Младшой, сопя, дергал оставшийся кусок каната. Как он продел лохмотья внутрь... мысль мелькнула и пропала. Медик с силой рванул канат вверх, прижимая деревяшку самой растяжки выше колена. Кровь брызнула, ещё... и сразу стала течь медленнее. Младшой, сопя громче, торопливо бинтовал.

Морхольд дёрнулся и резко сел. Спину проткнуло раскалённым шилом, но терпимо. Он хватал воздух ртом и не мог надышаться. В кубрике стало ощутимо прохладнее. Чёртов сон оказался прям в руку. Стоило подкинуть угля.

Он пошаркал к печке, мотая головой и ворча. Память подкидывала по ночам разное. Казалось — чего только не видел, чего только не делал. А во сне, вот ведь хрень, вновь становился самим собой больше двадцати лет назад. И как тогда же, как в первый раз, сердце колошматило раза в три быстрее.

Сигарету он прикурил медленно. Сел, глядя на угли в печке, задымил. Самокрутки ему дали с собой хорошие. Крепкие, но не горлодерки. Дым пах сладковато, мирно. Такие же он курил перед Бедой, дорогие, турецкие. Как там ее? Латакия, да. Какой-то интересный сорт табака, точно. Окурок отправил в печку щелчком, забил ее полностью и отправился досыпать. С утра его ждало много дел. Силы понадобятся.

Морхольд приоткрыл глаз, пытаясь что-то рассмотреть. Само собой, не вышло. Он нащупал спички на тумбе у кровати, запалил свечку. И поморщился. Ничего и никуда не пропало, отдаваясь хрустким звонким щелчком где-то в пояснице.

Сколько проспал? Непонятно.

Морхольд откинул крышку деревянного ящика, стоявшего у кровати, достал чистый камуфляж, старенький, но крепкий "Вудленд". Бельё, чистые тёплые портянки. И дождавшиеся своего часа яловые сапоги. Оделся, обулся, ощущая, как сильно хочется есть. Надо было что-то сообразить.

Сообразить вышло не особо много. Солонина, банка гороха, закатанная вручную в Кинеле, кусок сыра. И вода. Желудок довольно заурчал. Морхольд, жадно глотая желтые куски мяса, прохромал к лестнице, ведущей наверх. Стоило понять — что творится на улице.

Надстроенный второй этаж у гаража венчали четыре окна, плотно закрытые стальными ставнями, открывающимися и запирающимися изнутри. Морхольд подошел к левому, выходящему на саму улицу. Осторожно, чтобы не звякнуть, поднял крышку, закрывающую смотровую щель. Выглянул. Ну, как и предполагалось.

Серая хмарь. Крапающий дождь. Остатки утренней наледи на лужах. Качающиеся чёрные деревья поодаль. Каркающее вороньё, тучей вьющееся там же. Добрый и милый пейзаж. Льва не наблюдалось. Морхольд довольно кивнул и похромал вниз, стирать.

Нагревать воду всё-таки пришлось. Отстирать чуть ли не килограмм-полтора всякого дерьма, добравшегося даже в бельё, холодной не получилось. Но Морхольд не жаловался. От постоянного движения в спине приятно грело и боль отступала. А ещё он вроде бы не заболел. Ни соплей, ни кашля.

Возился со всем он часа два, не меньше. А потом пришлось заняться плащом и готовить обувь. Отчистить, где-то отмыть, найти высокую банку гуталина, отковырять засохшую черную пасту, разогреть, смазать сапоги. И только потом, растянув плащ на стене, начать натирать его жиром. Жир, свиной, топили в Кинеле, и Морхольд, несмотря на тяжесть, притащил сюда небольшую канистру с широченным горлом. Воск, конечно, был бы лучше, но такого сокровища он не видел все последние два десятка лет.

Высохшая после стирки щетка, лежавшая на горячей печке, пригодилась снова. Хотя швы ему и пришлось промазывать небольшой тряпкой, основную площадь немаленького плаща Морхольд прошелся именно щеткой.

За делами он и не заметил, как на улице, под начавший снова выть ветер, тяжело свалились чернильно-темные сумерки. Ужин оказался таким же обычным и надоевшим, как и завтрак. Разве что десерт, несколько сушеных яблочных долек. Морхольд, дожёвывая последнюю и старательно разгоняя чуть кисловато-сладкую слюну по рту, уже пожалел о Кинеле. Кто его знает, где еще встретится место, где славные "мичуринцы" смогли выращивать в теплицах низенькие яблоньки? И огурцы. Вот огурца, соленого, сейчас бы...

— И водки. С перцем. И сала. И борща... — Морхольд усмехнулся собственным обнаглевшим мыслям, и решил окончательно себя добить. — И пельменей. С зеленым лучком и сливочным маслом... Ты, Морхольд, моральный урод. И нет больше никто.

Стоило перекурить. И чуть присесть. Спина опять наливалась остро стреляющими крохотными разрывами. А собирать манатки в поход можно начать и чуть позже.

Он закурил, наслаждаясь дымом. И теплом. И покоем бункерка. И, наконец-то, сознался сам себе в том, что ему страшно. Безумно страшно отправляться в намеченный поход. Крайне жутко выходить наружу. Возвращаться в безумие свихнувшегося мира Беды. Опасаться слов клятой ведьмы, наговорившей про путь покаяния с поеданием стальных караваев. И очередной осечки у оружия, которой не должно быть.

Печка потрескивала, даря тепло. Одежда, развешенная на веревках, практически высохла. Жаль, утюга в хозяйстве не водилось. Морхольд ухмыльнулся, вспомнив недавние собственные слова про еду. Да, комфорт и полные холодильники померли давно и безвозвратно. Много чего померло.

И тут Морхольд улыбнулся. Именно улыбнулся. В поход с ним пойдет тубус из-под пороховых зарядов к СПГ. Старая верная провощённая труба из толстенного картона с плотной крышкой. И ведь кроме фотографий, найденных в доме мамы, туда же он поместит одни дорогие сердцу распечатки, что попались как-то раз в здании администрации. Их немного, весу не прибавят, и бросать их он не хотел. Память о прошлом, набранная до Беды в Сети веселила и давала повод лишний раз усмехнуться.

Он добрёл до кубрика, запалил ещё пару свечей и не удержался. Видноя именно этого душа и просила. Листы мягко шуршали, пока Морхольд искал необходимый ему рассказ. Отказать себе во второй самокрутке он просто не сумел. Тем более, про еду. Если хренотень в торгово-развлекательных комплексах стоило называть едой.

"Автопилот, встроенный в бортовой компьютер "Мустанга", аккуратно вёл автомобиль по дорожному фуд-корту.

Героические сторонники справедливости, борцы с промыванием мозгов и поклонники негенномодифицированных продуктов — предварительно остановились в столовой N 711, милей раньше.

Вандербой ел котлету "по-киевски" с яичницей из перепелиных яиц. Мэд-Уордог лопал пельмени со сметаной, а Гиппократа, блюдя талию, ела гречневую кашу, приготовленную на воде и без соли. А вокруг них клубились запахи, специально выдуваемые системой вентиляции из заведений, торгующих фаст-фудом.

"Мак-Гуфис", "Чикенс", "Сеньор-Потатос", чебуречная "Лучший друг", и прочие — тесно окружали часть трассы.

— С-в-е-е-е-е-ж-и-е-е-е гамбургеры из говядины глубокой заморозки, изготовленной для нужд министерства обороны в год Великой Депрессии!!! С-в-а-а-а-б-о-о-о-д-н-а-а-я к-а-а-а-с-с-а-а!!!

— Поджаристые куриные г-р-у-у-у-д-к-и-и! Наши курицы весят килограмм, а их грудки — целых два! Специальные разработки генетиков для в-а-а-а-с!!!

-К-а-а-а-р-т-о-о-о-ф-е-е-е-л-ь фри!!! Только из фритюра! На самом лучшем минеральном масле!!! Соевые соусы с разными вкусами!

— Ш-а-а-а-у-р-м-а-а! Две шаурмы по цене одной шавермы!!!

— В нашей коле фосфорной кислоты на пятнадцать процентов больше, чем у наших конкурентов!!! Вы оцените это и вернётесь к нам не раз! Двойная кола в придачу к порции запечённого картофеля! Картофелина весом в восемьсот граммов по цене обычной!

— Красавица, не хочешь чебурек? — продавец перегнулся через прилавок в сторону Гиппократы, — В подарок — паззл!

— Ага, — гоготнул Мэд-Уордог, — купи три чебурека и собери кошку?

Осыпаемые презрением и диатрибами, друзья вырулили на трассу. Гиппократа задумчиво крутила в руках трубу одноразового огнемёта "Шмель", многозначительно поглядывая на оставленные позади палатки.

По обочинам слонялись стайки хичхакеров, поднимавших вверх большие пальцы. Некоторые из девушек-хичхакеров поднимали вверх не пальцы, а юбки. Хотя, судя по наличию рядом большой стоянки для дальнобойщиков, возможно, что они были не хичхакерами.

Вандербой остановил машину возле спокойно стоявшего на обочине мужчины, похожего на взъерошенного воробья. В руке он держал чехол с гитарой.

— Куда едем? — поинтересовался у него Мэд-Уордог.

— Домой еду, с Яблочного гитарного феста, — бард похлопал рукой по инструменту, — могу заменить вам магнитолу, если возьмёте с собой.

— А "Мурку" сможешь? — Вандербой покрутил в руках большое зелёное яблоко, смущённо пытаясь понять — а яблоко ли это? Он засунул яблоко в анализатор, спрятанный в бардачке, и замаскированный под пудреницу Гиппократы.

Анализатор пискнул, показывая наличие живой формы жизни. Живо-яблоко отрастило ложноножки, открыло пасть, утыканную акульими зубами, и зашипело голосом Глюкозы.

"Чёртово отродье сумасшедших мичуринцев! — подумалось Вандербою, творившему крёстное знамение и достающему "Дезерт Игл". Бах!!!

Остатки генномодифицированного яблока шлёпнулись на раскалённый асфальт, заворчали и сползли в придорожную канаву, ругаясь матом по-албански.

— Вниз по Золотухе, по великой реке... — бард мурлыкал под нос, сочиняя блюз, — а вы, ребята, часом, не те самые ребятишки, за головы которых назначена награда в десять тысяч миллионов песо?

— М? — Гиппократа отвлеклась от французского маникюра, — А кто платит?

— Кто-то из Грин-Гласс... — бард взял высокую ноту, наигрывая начало "Дыма над водой", — кому-то вы ребятки сильно насолили.

— Ну, вот и маршрут, — Мэд-Уордог закурил самокрутку, — Что там интересного?

— У-у-у... — бард присвистнул, — продажные бюрократы, пресса и телевидение, бандиты в правительстве, клирики-педофилы, судьи-взяточники, продолжать?

-Нам хватит. — Вандербой щёлкнул кнопку на панели, запуская "Веапон-калькулятор". На экране замелькали цифры, показывая наличие боеприпасов в багажнике автомобиля.