Игры с дымом

И фигуры появлялись на дороге — там, вдалеке, четыре безмолвных силуэта; тени, сгустившиеся из клочьев наступавшей с востока тьмы. Вот еретики, бегущие от острия лергирского копья; вот мерзость, нелюди, чьи тела будут гнить и кишеть червями. Колдуны не пытаются бежать — хорошо! тем лучше! тем больше чести от победы, тем сильнее кипит кровь.

Пелена перед глазами Ернана на миг расступается; он видит: еретик машет платком. Женщина. Кажется, совсем молодая девушка. Какая разница — смерть та же для всех!

И Ернан вздымает на дыбы коня и спрыгивает: ярость не оставляет места страху. Паладин безумен; он тащит из ножен рапиру и идет, проклиная; острокрылая ненависть за его спиной затаилась и ждет, пробуя воздух раздвоенным языком. Позади шагают бойцы, с опаской поглядывая на Ернана: но он не знает этого, ослепленный фанатизмом. Вперед, только вперед, к победе или смерти в бою!..

Еретичка предлагает мир — да у нее заложник! уведенный из Химбара монах. Наивная чародейка! что есть жизнь одного человека на весах паладинского долга?! Орден не ведет переговоров с колдунами.

Еретики вскидывают руки, произносят слова на непонятном языке — и в паладинов летит огонь. Удар, еще удар зачарованной рапиры, свистящей молнией рассекающей воздух — и заклинания разлетаются фонтанами искр. Мы готовы к бою, проклятые еретики! Мы — острие копья Лергира, его крепкий щит и разящий меч. Мы не падем в битве, нет — мы дойдем до вас, мы прольем вашу прогнившую кровь. Мы — Орден! воплощение страха для вас, ересь! Вперед!..

Но вспыхивают золотом глаза еретика, он бормочет — и, разбуженные голосом, на земле проступают огненные знаки: незнакомые, угловатые символы. Вперед, вперед! но огонь со свистом уходит в землю — и, непринятый степью, шквалом взметается из-под ног лергирцев, скрывая горизонт и небо. Жар нестерпим, исходит со всех сторон — и паладины переходят на бег, на ходу укрепляя Щит — но белесые искры соскальзывают с рук! Дар уходит под ноги, где полыхает оседающая земля!

— Вперед! — рычит Ернан. Он не может погибнуть вот так — он должен, должен победить, должен привести еретиков на суд Всевышнего... но проклятое пламя сильно, оно душит и жжет — и искры Дара уходят со Щита вниз, в землю! Позади Ернана кричат бойцы, падают на раскаленную землю, хрипят, катаясь в предсмертных судорогах — паладин не оборачивается. Рукава на нем загораются, он задерживает дыхание еще на миг — спасительная ненависть проводит крылом, кровью застилая глаза. И паладин отчаянно прыгает, полосуя огненную стену едва светящимся оружием.

Серая пелена закрывает глаза, силуэты являются в ней; Ернан рвется вперед и отмахивается клинком. Белесые искры уже слетели с рапиры и впитались в Печать — но Ернан ударяет, не замахиваясь. Клинок встречает брошенное в паладина заклинание и задевает плечо еретика; паладин не ждет. Он стремителен и неудержим; он уже мертв — но тело движется, влекомое ненавистью. Еще удар — и кто-то падает, беспомощно вскидывая руки; тихо смеется острокрылая ненависть и раздвоенным языком лижет кровь. Еще удар — но горячий ветер отталкивает бойца; клинок впустую рассекает воздух. Ернан вдыхает и чувствует: воздух обжигает его внутренности; дышать трудно, очень трудно, вся грудь его онемела, и слабеют пальцы, охватившие рукоять рапиры. Паладин захрипел — и упал навзничь.

И кровавое небо вперило огненный взор в серую пленку его глаз. Повсюду плясал огонь — в широком выжженном кругу, на ладонях еретиков, в небе: языки пламени лизали подножье престола Всевышнего; и не существовало укрытия от огня, не было от него спасения. Смеялось небо, взывая к поверженному: слышишь ли ты, Ернан, слышишь ли теперь, когда твой дух силится воспарить — и не может, отяжеленный ненавистью? Твои желтеющие кости останутся в степи, скрытые травой, и поднимется к закату плоть, и провалами глаз ты будешь смотреть вслед подобным тебе безумцам, и пустотой носа станешь втягивать воздух. Ернан, ты слышишь? тысячи черепов пронзительно-скрипяще хохочут из травы, радуясь твоей гибели. Сегодня у них будут тлеть глазницы, согретые твоей кровью, Ернан!..

Эфемерная струйка поднялась над длинной травой, и ярче воспылал закат; стихало все в замершем воздухе — и снова глубоко и мерно вздохнула степь.

* * *

Он вырвался из пламени: яростный, с обожженным лицом, в пылающей одежде — а в глазах... о, какими стали глаза! Исчезли белки, зрачки, радужка — серая сплошная муть залила их, и холодное безумие поселилось в их глубине. Северянин не чувствовал боли. Не знал страха. Он кольнул — и ранил Серентаара в плечо; тот отшатнулся, огонь вспыхнул на ладонях. Северянин ударил еще раз.

И вздрогнула Линтаар, предчувствуя — но наивно не веря, — не в силах даже вскрикнуть. Огненные искры не трепетали на ее нежных пальцах; даже рук в попытке защититься Лин не подняла. Долгое мгновение стояла она и смотрела широко распахнутыми глазами, жалобно-испуганно и как-то обиженно, как ребенок, которого ругают за шалость. Лин с почтением называли вершапиэр, но она — она была совсем еще девчонкой, без честолюбивых замыслов и без жажды править. Ей чуждо было преклонение толпы, она была безразлична к положению в таарнанском обществе — беззаботная, создававшая из грозного пламени чудесных искристых бабочек. Хрупкая, миниатюрная, не готовая ни к трудному походу, ни к смертельным битвам. Она могла бы оставаться в родовом поместье: любоваться встающим из морских волн солнцем, собирать цветы в ухоженном садике — но она была далеко: вокруг простирался Лергир. Лин, Линтаар. Солнце.

Холодный клинок легко кольнул ее чуть ниже подбородка, отдернулся, не окровавившись почти; и тихо запузырился выдох, не достигнув холодеющих губ. Серентаар отчаянно рванулся, гася на руках огонь; подхватил падающую девушку — и повернулся к врагу спиной. Время для мага замерло. Мир перестал существовать: исчезли имбарские степи, исчез обезумевший северянин — осталось одно милое, бледнеющее лицо.

А северянин рубил: карающий клинок разрезал воздух, приближаясь к Серентаару. Аштаар запоздало вскинула ладонь, направила поток алых искр, мыслью превратив его в пустынный ветер — и лергирец отшатнулся; и тогда в грудь его ударила посланная Ороном огненная сфера. Северянин захрипел, выронил губительную рапиру, качнулся — и упал. Кто-то засмеялся, кто-то обмахнул крыльями тааритов, тени проскользили по телу лергирца. Аштаар оглянулась — но не было никого; только пылал на небе закат, только покачивались высокие степные травы.

— Все, — сказал Оронтаар. — Отбились.

Серентаар был неподвижен. Кровь сочилась из его плеча, весь рукав набух и отяжелел. Подошел Орон, заглянул в белое лицо Линтаар — и покачал головой.

— Она мертва, Серен, — сказал он, положив руку на здоровое плечо мага.

Тот медленно склонился и бережно уложил девушку на землю.

— Да, — удивительно спокойно сказал он. — Она мертва. А я жив, я буду жить. Жизнь продолжается, ведь так, Оронтаар?

— Серен? — осторожно спросила Аштаар.

Маг посмотрел на небо. "Странно", — прошептал почему-то. Глубоко вдохнул и медленно выдохнул. "Странно, да. Забавно".

— Аштаар, — сказал маг спокойным и холодным голосом, — Вы не боитесь смерти?

— Что?!

— Смерти, — пояснил Серентаар. — Понимаете, я осознал. Нас послали на смерть. Мы идем, не озираясь, а она летит за нами. Чувствуете? Я понял, я почувствовал. Хотите вырваться?

— Серен, ты... ты бредишь, — неуверенно сказала Аштаар. — Ты... я понимаю... мы понимаем... — девушка неслышно подошла к магу, — но, Серен...

И Аштаар отшатнулась, пораженная взглядом Серентаара. Он не нуждался в жалости. Он был бледен, но странно спокоен, некое понимание светилось в глазах.

— Нет, Аштаар, — мягко возразил он. — Я объясню. Мы умрем, за нас так решили. Пойдем к Хизантаару, Лин уже почти там. Можно попробовать самим — чтобы не от руки северян, как решили за нас, а самим решить, понимаете, Аштаар?

— Серен, — холодеющими губами прошептала девушка, отступая, — Серен, что ты делаешь?

— Вершапиэр, — словно приглашая на танец, протянул руку Серентаар, — мы ведь свободны, мы сами можем определить свою судьбу. Аир-таар, — позвал он, и на ладони зажглась огненная сфера. — Мы свободны. Будем свободными, я Вам помогу. Я потом возьму саз, сыграю.

Бледная Аштаар пятилась на негнущихся ногах.

— Не бойтесь, — ободряюще прошептал Серентаар.

Огненная сфера над ладонью затрепетала, готовая сорваться, маг грустно улыбнулся — и упал ничком: за ним стоял Оронтаар, обеими руками ухвативший треснувший при ударе саз.

— Хватит! — гаркнул таарит. — Хватит, — повторил он, видя: Серентаар в сознании и поднимается снова; и тогда Орон прижал его коленом к земле и полыхающей рукой вцепился в кровоточащее плечо.

— Прекрати! — яростно шептал Оронтаар. — Ты отомстишь. Северным этим вершаирам — да всему Лергиру отомстишь! Отомстишь обязательно. Я сам прослежу, чтоб ты этих рыб скользких на слабом огне зажарил. Все будет. Сейчас ты ее похоронишь. Потом споешь. Потом отомстишь, — повторил маг, снимая с плеча пламенеющую руку.

Серентаар медленно, трудно встал. Тронул плечо и отдернул пальцы. Опустился на колени перед Линтаар, собирая на ладони багровые искры.

— Сможешь? — срывающимся голосом спросила Аштаар.

— Ее уже здесь нет, — равнодушно ответил Серен.

И пылало пламя, охватывая тело вершапиэр, превращая его в тонкую, легкую золу. Трещала одежда, вспыхнули волосы; и тянулись минуты, и шептал нечто Серентаар — а тело полыхало и медленно становилось пылью. И, заканчивая заклинание, Серентаар направил еще поток дыхания Хизантаара — огненная птица, взмахнув яркими крыльями, взлетела в темнеющее небо; алые искры сыпались с оперения и длинной лентой развевался хвост. Вершаиры достойны огненного погребения, Линтаар достойна еще большего.

— Отомстить? — бесцветно сказал Серен, поднимаясь на ноги. — Да, действительно.

Над ладонью его заплясало пламя, маг повернулся к Тону — связанному, перепуганному Тону. О нем забыли, но он видел все: безумие Ернана и его смерть — дружелюбного Ернана, болтливого и беззаботного, пока разговор не заходил о ереси. Видел падающую Линтаар и опрокинутого на землю Серентаара. Послушник дрожал от страха, тщетно силясь освободиться; всхлипнул и дернулся — веревки впились в руки, Тон зажмурился — но южанин не бросил огнем.

Что-то шевельнулось в холодных, пугающе спокойных глазах таарита; нечто неясное прошептали губы — и тогда Серентаар отвернулся и пошел прочь, ссутулив плечи. Лег и замолчал, уставившись в небо.

* * *

— Линтаар погасла, — шевельнув сухими губами, произносит длинноусый Хорхизан.

Ничто не меняется во Дворце Шаиров. Владыки Тер-Аша восседают на мягких, богато расшитых подушках. Все так же стремителен полет дымных птиц и змей вокруг замершего Хорхизана. Тлеет ажурный кальян, и полон вином стеклянный кубок: забота молчаливых слуг. Великие неподвластны течению времени.

Белобородый Шалхизан задерживает у сухих губ курительную трубку и горестно кивает, прикрыв глаза.

— Вы тоже заметили, Хорхизан? — с болью в надтреснутом голосе спрашивает он. — Да, да. Бедная девочка, — шаир покачивает головой, не поднимая взгляда. — Бедная, бедная девочка.

— Она была изнеженной, — говорит чернобородый Ринхизан, пронизывая вино хищным взором. — Слабых и наивных вершаиров не следовало посылать на северные земли.

— Каждый живет в наивном мире грез, пока не обожжется, — бесцветно говорит длинноусый Хорхизан. — Назад же дороги нет.

Белобородый маг хранит молчание. Он неспешно затягивается, слушая бульканье вина, сквозь которое проходит табачный дым. Выдыхает, глядя в низкий потолок, следит за клубом дыма — и тот меняет форму, в нем проступают черты лица. Образ Линтаар — беззаботно смеющейся вершапиэр — появляется в дыму и плывет по воздуху, оставаясь таким же отчетливым. Портрет касается белесых птиц, мечущихся вокруг Хорхизана; чуть искажается лицо девушки — но седой Шалхизан мыслью останавливает образ.

— Нет-нет, Хорхизан, — мягко произносит он. — Полюбуемся еще немного вершапиэр Линтаар, так рано и так трагично погибшей.

И летят минуты: ход времени незаметен в маленькой, задымленной комнатке во Дворце Шаиров. Ринхизан отводит взгляд от летучего портрета; вино перед шаиром бурлит, но не может испариться из стеклянного кубка. Маг хищно улыбается, следя за мечущимся в вине огоньком. Тот, кто повелевает пламенем, повелевает людьми.

— Ринхизан, — очнувшись, произносит белобородый Шалхизан, — Вы ведь о чем-то спрашивали? Простите старика, — маг сокрушенно покачивает головой, — временами меня одолевает бессильная дремота. Годы, годы, — вздыхает шаир.

— Вы, кажется, говорили о вершапиэр Линтаар, — продолжает он, выдохнув ароматный дым. — Поверьте, шаир, никто не посылал ее на губительные северные земли. Что Вы, шаир? — Шалхизан укоризненно кивает. — Я предложил ей, конечно. Но кто же, кто мог знать, чем это обернется? Она отказалась, никто ее не принуждал.

Из рукавов Хорхизана выпархивают два огненных язычка — и кружатся вокруг мага, обжигая крылья призрачных птиц: дым расходится в воздухе.

— Лишь огонь и Закон Ломенхизана властны над судьбой и жизнью вершаира, — произносит седоусый маг.

— Именно, именно, Хорхизан, — согласно придыхает Шалхизан. — Но, шаиры, кто-то запугал бедную девочку.

Чернобородый маг отпивает вина. Оно не обжигает: послушный огонь покидает багряный напиток, стоит губам коснуться кубка.

— Запугал вершапиэр Линтаар? — так же небрежно спрашивает шаир.

— Именно так, Ринхизан, — подслеповато щурясь, говорит Шалхизан. — Кто-то нарисовал рассеченный глаз на воротах ее имения. Черным углем — ай-я-яй — на новых, красивых воротах, — добавляет шаир, выпуская к Хорхизану стаю дымных длиннокрылых ласточек.

В багровых зрачках Ринхизана вспыхивает пламя, он пристально смотрит на парящий в воздухе портрет Линтаар — и улыбка исчезает с образа девушки, в глазах появляется тревога.

— Символ Прозревших, которые не более чем сказка крестьян, — уверенно говорит чернобородый маг.

— Безумен простолюдин, противостоящий вершаиру, — лишь чуть пошевелив губами, говорит Хорхизан.