— Как грубо... Выходит, дядюшка не объяснил тебе всех преимуществ вечной жизни? Ну тогда слушай. И, прошу тебя, не изображай скучного солдафона! Тебе нейдет.

— Нечего мне слушать! Ни за какие блага не стану я губить свою душу. А ты, — прибавил он, несколько устыдившись своей выходки, — если ты при жизни был мужчиной и христианином, убери свои чары — и сойдемся в честном бою.

— А! Я много кем был. Да вот только нынче мне со смертным на поле выходить невместно. Когда станем мы в одном положении, тогда и переведаемся... тем более что раны у нас зарастают быстро. И, кстати, тебе вовсе не обязательно пить человеческую кровь... по мне, глупость несусветная, но, если уж ты твердо намерен лишать себя удовольствия, можешь брать пример с дяди: на закуску — кровяная колбаса, на первое — спартанская похлебка из черных бобов и бычьей крови, на второе — английский бифштекс с кровью, на заедки — кровяные леваши. Кстати, их Ваня сам изобрел и делает очень вкусно.

Никита молчал.

— Нет, право, ну что за упрямый! — Максим прошелся взад-вперед, картинно изогнулся, опершись на сдвинутый с места стол, откинул назад шелковистые локоны. — Понимаю, что именно тебя смущает. Вот уж пустое! Мои руки тебе уже ведомы — ну и что, чем эти руки не девичьи? А где найти тебе губы нежнее моих? Закрой глаза и ни о чем не думай. Поверь, это будет приятно.

— Ты же видишь, он не хочет! — воскликнул Хворостинин с мукою.

Старший вампир повернул к нему голову.

— А чем ты можешь быть недоволен, вообще не понимаю. Ты просил не проливать крови в твоем доме — я уважил тебя, вон сколько труда на себя взял, чтобы привести его на эту мельницу. Чего ж еще?

— Месяц мой, ты же знаешь...

— Ах, Ваня, ну вы же одна семья! Чем больше семья, тем лучше, разве не так, а, Никита Романович? А ныне вы воистину станете кровными братьями.

Не взглянув более на Хворостинина, как если бы тот был ненужною вещью, Максим сделал шаг в сторону Никиты. С искаженным от боли лицом Хворостинин кинулся на колени и вцепился в полу черного кафтана.

— Ну пожалуйста... — выговорил он умоляюще, глядя на Максима снизу вверх взором, полным отчаяния. — Месяц мой... господин мой, жданный, единственный мой! Ну зачем нам кто-то еще, вспомни прежние дни, вспомни, как хорошо было нам вдвоем! Не были ли мы тогда счастливы?! А если не дорога тебе память о прошлом... так хоть пожалей меня! Я этого не вынесу, я просто умру... слышишь? Умру.

Вампир повел плечом, одновременно равнодушно и насмешливо.

— Ты уже лет двадцать как умер.

— Восемнадцать... — машинально поправил Хворостинин. Опустил глаза. И вдруг вскинул голову с отчаянной дерзостью того, кому нечего уже терять. Глаза его налились зловещей краснотою, лицо пошло зеленоватыми пятнами. Он тоже не казался уже человеком. — Слушай меня, я не шучу. Если ты прикоснешься к нему, я тотчас же, вот сей же час выйду наружу и брошусь на осиновый кол.

Легкая тень пробежала по лицу Максима, но тут же исчезла без следа.

— Что ж, я буду этим сильно опечален, — промолвил он с прежней убийственной иронией. — Только ты этого не сделаешь. Для этого потребна смелость, а ты ведь, Ванечка, не смелый. Ты наглый. За то и полюбил. — Взгляд Хворостинина вспыхнул надеждою, тотчас погасшей. — Вот твой племянник — да, он отважен. В одиночку кинулся добывать упыря! Да и в наглости он тебя, пожалуй, превзошел. А ты... нет. Ты трус, князь Иван Хворостинин.

Хворостинин вскочил на ноги. Максим легко повел рукою... кажется, лишь задел его рукавом — Хворостинин отлетел в противоположный угол и так и остался распластанным на полу, похоже, потеряв сознание. Вампир повернулся к Никите. О да, теперь уже нельзя было обмануться! В серебряном лунном свете (когда она успела взойти? Никита не помнил) он виделся совершенно мертвым и жутким... и вместе с тем нечеловеческим красивым. Он медленно облизнул губы... улыбнулся... медленно, очень медленно поползли вниз отливающие мертвенной белизной клыки. "Господи, как он совершенен! Он... он прекрасен, как ночь... Нет!!! Никита, не поддавайся! Чего бы ни сулил он тебе, чем бы ни угрожал, к каким бы чувствам ни взывал — помни, ты дал слово!"

— Итак, — торжественно проговорил тот, кого называли князем Максимом Сицким. Даже голос его переменился. В нем было ледяное дыхание тысячелетней тьмы. — Князь Никита Романович Охлябинин из ветви Ярославских князей Рюрикова древа, приемлешь ли ты Темный дар?

— Нет! Скорее умру!

— Умереть-то ты всегда успеешь, — и снова в насмешке, в улыбке, с которой произнес вампир эти слова, мелькнуло что-то от прежнего, живого, лукавого, человеческого Максима. "Никита! Ты же бывалый воин — и не умеешь отличить мертвое от живого?" — Но я хочу сделать тебе подарок, от которого ты точно не откажешься. Я дарю тебе Тсеру.

— Что?!

— Можешь делать с ней, что пожелаешь: есть, обратить, оставить так... можешь даже жениться, хотя сомневаюсь, что тебе этого захочется. У нас все несколько по-иному... Ну а нет — она умрет. И можешь меня не винить, убиваешь ее именно ты. Эта мысль чрезвычайно скрасит твои последние мгновенья... впрочем, не так и много их будет.

Никита словно бы в кулачном бою, в честной стенке пропустил вдруг подлый удар запрятанной в кулаке свинчаткой. В глазах у него потемнело, дыхание перехватило. "Как... как... а она-то еще уверяла! Да к черту душу, к черту все!..". С неистовым напряжением всех сил попытался он повернуть голову, увидеть ее, но получилось только чуть-чуть скосить глаза. Виден был лишь край смятого при падении долгого рукава, да туго стянутые волосы, да нежный обвод щеки... Никита не разглядел, скорее почувствовал, что она тоже отчаянно силится порвать колдовские путы. Мысли метались бешеными птицами: "Согласиться... вызволить ее, а там... перегрызу этой погани глотку, да и на солнышко! Рассыпаться в пепел... упырем ходить, кровь сосать не буду ни за что! Да только тогда уже какая разница. Ни христианской смерти, ни жизни вечной не будет мне уж все равно. Душу сгубить, от веры отречься... душу положить за други своя! За любовь свою... А душа?.. а Тсера?.. а честь!"

— Помни... — кто и представит, чего стоило Тсере это усилие? — княжеское слово...

Жизнью, спасением души готов был пожертвовать Никита ради любимой! Но честь...

— Слушай... как тебя называть-то?..

— Зови прежним именем. Для смертного сойдет. Или?..

— Максим... прости, Сицким назвать язык не поворачивается. Это честный род, а ты, если и вправду принадлежишь к нему, на том древе кривой сучок.

— Ничего-ничего, мне это даже лестно.

— Не знаю, что у вас, нежити, свято... но поклянешься ли ты, что если... если я сделаю, что ты хочешь, ты отпустишь Тсеру, живой, невредимой, ни в кого и ни во что не обращенной, и более никогда и никаким образом не станешь ее преследовать или чинить ей обиду?

— Какое исчерпывающее заявление. Обещаю, обещаю.

— Целуй в том крест.

— Никита Романыч! Ну как же я это сделаю, когда на всей мельнице ни одного креста нету?

— У меня на шее есть. Расстегни ворот, а лучше освободи мне руки, я сам достану.

— Нет на тебе креста, — отчеканил вампир. — Колечко его погнулось во время драки в лесу, когда ты получил удар в грудь, и сегодня, пока ты раскапывал мельникову могилу, он соскользнул. Так что, — повторил он с видимым удовольствием, — серебряного креста, о который, ты рассчитывал, я обожгусь, на тебе нет.

Последняя Никитина надежда рухнула. Значит, придется умирать. Умирать без креста на шее было страшно. В этом-то можно себе признаться. Это не трусость. Трусостью было бы так жить.

— Ты прав, нежить. В вашу шайку я не пойду. Я дал слово, и ничто не заставит меня ему изменить. Прости, Тсера. Я тебя люблю. И знаю, что ты не захочешь видеть меня обесчещенным. А ты, нежить, слушай и запомни. У Господа много путей, чтоб вершить Свою волю, и десница Его карает зло, рано или поздно, но неизбежно. Можешь меня убить, но знай: если только ты тронешь Тсеру, я тебя и с того света достану. А теперь делай, что хочешь.

Никита умолк и закрыл глаза. Видеть то, что произойдет, было выше его сил.

— Что ж. Ты решил.

Он услышал легкий шорох — это вампир приблизился и наклонился к девушке — и на удивление спокойный голос Тсеры:

— Летник не замарай. Тебе пригодится... Федора Басманов!

Вампир отпрянул. И от неожиданности, похоже, ослабил чары, потому что Никита сумел наконец повернуть голову.

— Что?! Какое имя ты назвала? — проговорил Никита в изумлении.

— Скажи ему, — велела Тсера.

Меж тем вампир уже оправился от удивления.

— Я ведь мог бы сказать, что у нас в запасе целая вечность... ладно-ладно, сам вижу, что этот трюк не проходит. Хоть ты, упрямый, этого и не заслуживаешь, но я не заставлю тебя умирать, так не удовлетворив своего любопытства. Лови.

В мозгу Никиты что-то ослепительно вспыхнуло. Свет померк и через миг родился вновь. Он увидел.

Со звоном разлетелось цветное окно, и сразу запахло пороховым дымом. Шум за окном превратился уже в единый слитный рев, в котором не разобрать было слов.

— Я тебе говорил! - кинул он со злостью. — Теперь вся Москва на тебя!

Димитрий — рубаха не подпоясана, волосы дыбом, на побагровевшем лице бородавки торчат безобразными белыми пуговицами - метнулся к окну, распахнул створки — посыпались остатки стекол — высунулся по пояс, заорал:

— Я вам не Борис!

И тотчас отпрянул. Выстрела почти не было слышно за ревом толпы...

Повернулся к нему с каким-то почти детским недоумением на лице:

— Да как же это... Я ведь им добра хотел...

К голосу мятежной черни прибавились мерные глухие удары.

— Ломают ворота, — сказал он. - Не тяни времени, у тебя его совсем немного... государь.

— Cholera! - к царю вновь вернулась решительность и энергия. - Так просто они меня не получат, psia krew!

Димитрий торопливо стал одеваться. Пани Марина — вот умница — уже была собрана и кончала закручивать волосы в узел. Когда надо, обошлась и без камеристок.

Дверь хлопнула. Димитрий подскочил, но это оказался Ваня.

— Т-там... там... Шуйский со с-своими... уже на дворе!

Ванечку колотило со страху.

Он взял молодого вампира за плечи и хорошенько встряхнул.

— Возьми себя в руки.

— Но ведь... они сейчас здесь будут! — истерически взвизгнул тот. — Надо бежать, спасаться! Их столько!

— Говорю тебе, успокойся. Это всего лишь смертные.

— Их там столько! С крестами, со всем!.. Да они нас в сто тысяч кусков разорвут и не заметят! Бежим, я тебя умоляю, бежим скорее!

- Прекрати!.. А впрочем, ты прав. Уходи сейчас, пока есть время.

— А... а ты?

— Я остаюсь. А ты уходи. Попробуй пробиться через старый дворец.

Ваня дрожал — слышно было, как стучат зубы — но отчаянно замотал головой.

— Я с тобой!

— Да уходи, говорю ж тебе! Не сможешь помочь, так не мешайся. Ты уходи... а я приду.

Он на короткий миг прижал Ваню к себе и поцеловал в макушку. От золотистых волос пахло вербеной.

— Я приду. Понял? Приду обязательно.

Как тот уходил, он не видел. Дверь уже трещала, и в воздухе будоражащее пахло кровью. И дракой. Ну, кто будет первый?

Первый — это был дьяк Тимофеев — не успел сказать ни слова. Наверное, не успел даже ничего понять, прежде чем клыки вонзились в шею.

Он отшвырнул сделавшееся легким тело.

Пани Марина в первый раз подала голос:

— Выкиньте собаку в окно.

Однако Ванечка не так и неправ. Что-то их многовато. Пожалуй, самозванцу о своей голове придется позаботиться самому.

Он шагнул вперед, обнажая саблю. Который? Точно, вот этот. Зря ты поскупился посеребрить кинжал, думный дворянин Татищев. Но нам это как раз на руку.

Падая, он отчетливо увидел, как округлились от удивления глаза Татищева.

Никита мотал головой. Слишком уж ярким, до боли, было видение.

— То есть ты... ты — Петр Басманов? Тот, кто привел на трон Лжедмитрия? Мне уж было послышалось иное имя.

— Тебе не послышалось, — сказала Тсера. — А ты, ясный месяц, коль уж взялся делиться воспоминаниями, так не жадничай. Покажи и то, как ты перед Грозным в женском платье плясал.

Вампир пожал плечами.

— Ну плясал, так что с того? И вообще, это со стороны смотреть надо.

— Постой-ка! — вклинился в разговор Никита. — Если ты — Федор Алексеевич Басманов, то как мог ты оказаться Петром Федоровичем?

Басманов опустил длинные ресницы, задумчиво покрутил на пальце локон.

— Это долгая история. Собственно, все это был замысел отца — опричнина, я имею в виду. А я должен был очаровать государя и подвести его к нужному настроению. Это-то мне труда не составило... и не улыбайся! Между прочим, ты — первый, кто устоял. Словом, устроились мы как нельзя лучше. Ведь опричники убивают много, безнаказанно и разнообразно, так что обескровленные трупы никого не удивляли. Предвижу вопрос. Нет, сам Иван вампиром не был. Забавно, но любимым ругательством у него было "упырь". Он в одном письме так и написал: "для упыря Хабарова".

Но все хорошее рано или поздно кончается. Наши кромешники попросту зарвались, утратили всякое чувство опасности. Я говорил отцу, что добром это не кончится, погуляли, и будет, пора сделать перерыв. Нет, куда там, все были в кровавом запое и не желали ничего слушать. А смертная-то братия, смеху подобно, силилась угнаться за нами! А я видел, что люди вот-вот взбунтуются, и тогда нас попросту сомнут. Трем десяткам немертвых, сколь бы ни были они сильны, против двадцатитысячной толпы не выстоять все равно. Отец ничего не хотел слушать, как и остальные. Тогда я сам на себя написал донос, нас обоих, конечно же, схватили, и ты помнишь, что измыслил Иван. Мы с отцом условились изобразить, будто я нанес ему смертельный удар, потом отвести людям глаза и скрыться. Наверное, он очень удивился, когда голова его полетела наземь... что делать, рано или поздно он неизбежно погубил бы нас обоих. Он никогда не знал меры.

А я на Белоозере в темнице выждал время, чтобы все поутихло, выбрал ночку потемней, поужинал двумя стражниками да и был таков. И спустя двадцать лет вновь явился ко двору, уже царя Федора, под видом собственного сына. Там, да и после, при Борисе, конечно, не было уже такого раздолья. Все кровопролитие взял на себя Семен Годунов[51], посторонних к этому делу не подпускал. Но тут объявился самозванец, и открылись такие возможности... Димитрий сразу обо всем догадался. Он сам был чернокнижник, хотя и слабенький, способностей никаких, один гонор. Вот уж кто жаждал Темного Дара! Он, смешно сказать, воображал, будто тот, кто перейдет из православия в католичество, непременно должен овампириться, как Дракула[52]. Еще не хватало столь неуравновешенного упыря на мою голову! Пришлось ему пообещать, но, ясное дело, исполнять обещания я не собирался.