Ветер на ощупь

— Я был злым и в ловушки подземелья угодившим. По твоей вине. А тебя Райден все равно поймал, — и вьющееся плети теплого тумана заструились вокруг, маня первозданной силой и... могуществом. Кажется, руку протяни — и владей...

— У-у-у... з-земли п-почти... — пробормотала, заикаясь.

Как же он на меня странно действует, источник, а... Я физически перестала его ощущать, словно не человек рядом, а... плотный клубок тумана. И ни глаз не видно, ни рук — не чувствуется... И на мгновение показалось, что я вернулась обратно — в мир ветра, где не было ничего, кроме меня и мощного потока силы. И руки так и чешутся это богатство... к рукам прибрать.

— А ты мне еще долго потом мстила, — его лицо окончательно скрылось в мглистой пелене, из вязкости которой гулко, как из колодца, доносился глухой голос, — а я терпел.

— Да-а-а? Это когда ты меня...

...поцеловал? Ага, размечталась... Лица коснулся вязкий туман, руки погрузились за холодную сизую пустоту. И я растворилась в том, чем он стал. И по капле, с удовольствием, вдыхала силу. Вот, значит, как источники ее добровольно отдают, вот зачем ее от таких, как я, прячут...

Я стала вором, но, рожденная Перекрестком, все еще нахожусь на распутье, и как использовать могу силу любого пути, так и принимать — тоже. Прохладная сумеречная мгла проникала сквозь кожу, струилась по венам, помогая прийти в себя. Нет, как, ну вот как он ухитряется каждый раз оказываться рядом именно тогда, когда мне это необходимо?.. От избытка чужеродной силы мутилось в голове. Как?..

— Все, хватит с тебя. Спать пора. С рассветными сумерками идем дальше, — под моими руками снова оказались вполне человеческие плечи.

— Да, конечно... — и я вздрогнула, вспоминая недавний кошмар, и обняла его крепко: — Не уходи! Мне... страшно. А вдруг?..

Сумеречный достал свое одеяло, укутал меня до кончика носа и остался рядом. А я с удовольствием свернулась клубком под его боком. Завтра все вернется на круги своя, а сегодня... Сегодня можно помечтать... О том, что может быть, когда-нибудь...

* * *

Мне снился странный сон. Я лежала в собственной комнате и в своей постели — умытая, в ночнушку переодетая и в одеяло бережно завернутая. А у моей постели стояли родители и шептались.

— Прошу тебя, не набрасывайся на нее сразу!.. — тихо говорила мама, поправляя мою подушку.

— Не набрасываться? — шипел отец. — Не набрасываться, говоришь?.. Да ты посмотри на нее, посмотри, кем она стала!

— Ренмир!.. Дай ребенку в себя прийти!

Родитель смерил меня критическим взглядом и сухо бросил:

— Посмотрим.

Засим сновидение оборвалось коротким полетом во тьму, после которого я открыла глаза и увидела почти то же самое, что и прежде. Я лежала в своей постели, на краю которой сидела мама, украдкой вытирающая слезы, а боком ко мне, у окна, заложив руки за спину, стоял отец.

— Доченька, проснулась! Как ты себя чувствуешь, чудо мое? — затараторила мама. — Есть хочешь? Хочешь?..

Я и пикнуть не успела, а мама уже помогла мне усесться, поправила под спиной подушку и поставила на мои колени поднос. Мой любимый рыбный суп с укропом и имбирем, порезанные треугольниками ломти свежего хлеба, пирожки с мясом... У меня предательски защипало глаза. Как же я соскучилась по дому...

— Мам... — я тихо шмыгнула носом.

— Ты ешь-ешь, — она ласково взъерошила волосы на моей макушке. — Ешь. Потом все. Ешь.

Я не заставила себя упрашивать, живо подъев все до последней крошки. Куда братовой походной похлебке до маминого супа... И на мгновение почудилось — обойдется, все будет, как прежде... Красивый морок, вдребезги разбитый безжалостным отцовским:

— Тмилла, выйди.

— Но...

— Выйди, прошу.

Мама вздохнула, поцеловала меня в макушку, посмотрела странно — не то с сожалением, не то виновато, — и вышла, тихо прикрыв дверь. Лишь в дверном проеме напротив моей кровати мелькнул длинный подол светло-сиреневой юбки. Я тихо шмыгнула носом, неловко поерзала и осмелилась робко посмотреть на отца. Он по-прежнему стоял у окна, боком ко мне, но его косой взгляд сказал о многом. Взгляд — как у цепного зверя, готового и зарычать, и наброситься, да поводок крепкий не пускает.

Я уставилась на собственные кулаки, сжимающие складки цветастой простыни. Подобные его взгляды я ловила на себе и раньше, и за ними следовало по очереди: нравоучения — попа — шиворот — подземелье — "я больше не буду!.." — нравоучения. Теперь, боюсь, этим все только начнется. А кончится — куда как хуже. Даже если в силу моего возраста из обычного списка исключат "попу".

— Если тебе есть, что сказать, говори, — тихо обронил он.

Какое там говорить, язык от страха не ворочается, а челюсти я нарочно покрепче сжимаю, чтобы зубы не стучали... Страх, похожий на пережитый в пустоши, вернулся, затаившись под гулко колотящимся сердцем, и в ответ на вопросительный взгляд я отрицательно покачала головой. Слова объяснения уйдут в пустоту — отец уже се решил, по глазам вижу. Хана мне. Не отвертишься и не оправдаешься.

— Чай допивай, — сказал он неожиданно.

Я дрожащими руками взяла с тумбочки кружку и сделала пару глотков. Легче не стало. Зато стало очень себя жалко. Я тоскливо изучила свою комнату. Высокий потолок и окна, выходящие на рассвет, на всю стену, закрытые шторами в сине-зеленую полоску. Каменная кладка стен скрыта за яркими коврами. Кровать с тумбочкой у окна. Очаг со светляками — рядом. Скучно-коричневые шкафы и полки, которые я терпеть не могла, по противоположной стене. Плющ, затягивающий цветущими плетями потолок и часть стен. И что-то мне подсказывает: уйду я отсюда, а вернусь нескоро...

Отец тем временем вытащил спрятанное между шкафами кресло, пододвинул его к моей кровати и сел, вытянув ноги. Райден все-таки — его копия, только смотрят на меня по-разному... Те же светлые волосы, пронзительные темные глаза и загорелое лицо с резкими чертами и упрямым подбородком. Вообще все мое семейство светловолосое и загорелое, одна я — теперь понятно, в кого — светлокожая и темноволосая. А до "встречи" с прадедом иногда думала, что я подкидыш и...

— Яссмилина, как ты думаешь, почему в древних родах был введен запрет на появление вора?

Не в бровь, а в глаз... Я отвлеклась от тоскливых размышлений и пожала плечами. Самой интересно знать.

— Ладно. Скажи мне тогда, дочь, зачем был создан, например, наш род.

Я подняла глаза к потолку и заученно ответила прабабушкиными словами:

— Родам поручено хранить знания и артефакты, некогда врученные магам Девятью неизвестными. Хранить, чтобы не допустить новой сумеречной войны, которая случилась из-за жадности магов и желания одной ветви сумерек узнать тайны остальных. Лишь представители родов имеют право пользоваться реликтовыми знаниями, и передавать их нужно из поколения в поколение, не допуская до охраняемых тайн чужаков.

— Запомни то, что сказала. И послушай меня очень внимательно. То, что я расскажу, касается твоего прадеда, — отец откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, а я оживилась. — Некогда твой прапрапра — основатель нашего рода — стал одним из участников подписания мирного договора между магами сумерек, который положил конец последней затяжной войне. И поэтому ему было предложено возглавить Старший род Мглистых сумерек.

— Об этом я знаю... — пробурчала себе под нос.

— И все бы ничего, если бы не его наследники, — продолжил он невозмутимо. — Дети прапрапра погибли во время войны, а единственные внуки — двое известных тебе, надеюсь, близнецов, мальчик и девочка — воспитывались с младенчества домовыми духами. И он не успел ни воспитанием их заняться, ни на путь наставить, ибо скончался вскоре после подписания договора при таинственных обстоятельствах. Да, не смотри так удивленно, твои прабабушка и прадедушка — оба Перекрестки. И — да! — это у вас семейное. И твоя бабушка, и твоя мать — тоже Перекрестки.

Точно семейное... И, видимо, семейная же, по женской линии — точно, запущенность перекрестковых способностей.

— И я подозреваю, прапрапра чистым магом мглистых сумерек никогда не был, — продолжал монотонно рассуждать мой собеседник. — А что случается со взрослым Перекрестком, ты уже знаешь. Он выбирает путь не по уму, а по душе. Эйрина стала артефактологом, Эйрин — вором. А запрет тогда гласил: вор не должен появиться в роду со стороны. Почему, Яссмилина?

— Все дело в том, что мы храним? — спросила наобум.

Отец глянул на меня цепко:

— Не только в том, что храним, но и в том, как храним. А как мы храним, а, дочь?

— Ну, — я вспомнила прабабушкины рассказы, — в подземелье храним, в паутине ловушек и всего прочего...

— "Всем прочим" являются заклятья на крови, — недовольно вздохнув, сообщил он. — Только тот, в ком течет кровь основателя рода, может пройти лабиринтами подземелья. Только того пропустят охранители. И только тот избежит всех магических ловушек. А вошедший в род получает и браслет, заклятый на крови, и такой же доступ к реликвиям, как прямой наследник. Понимаешь, к чему веду?

Я судорожно сглотнула, невольно ощупав родовой браслет на правом предплечье. Я понимала. Обычному члену семьи нужно долго плутать лабиринтами подземелий и говорить охранителям ключевые слова. А вору достаточно лишь пустить по следу сокровищ цепляющую нить, и все...

К тому же я — неуправляемый вор. Обычно после инициации ребенку "прошивали" ауру, чтобы отсечь его от источников и обучить основам силы. И в Младшее поколение выходил тот, кто умел управлять "швами", приподнимая их и впуская в себя клочья силы. И в Среднее переходил тот, кто умел оставлять "швы" приоткрытыми. А к Старшим — тот, кто подчинял себе силу, снимая "швы" совсем. А у меня "швов" нет, доступ к силе — прямой, как и силы — ко мне. И любой порыв ветра — вроде того, что привел меня в пещеру, — грозил... неприятностями. Потому как не я владела силой. А сила — мной.

Пока я лихорадочно размышляла о своем, отец молчал. И продолжил, когда мой отчаянный взгляд перестал метаться по комнате, вновь сосредоточившись на собственных судорожно сжатых кулаках.

— После появления твоего прадеда во всех родах вышел новый запрет. Рожденный в роду вор либо сразу из него исключается, либо должен навсегда остаться неинициированным. Как думаешь, почему?

— Папа, — я хмуро поджала губы, — ты же знаешь...

— Знаю. И ты тоже должна знать. Более того, ты должна понимать. Сегодня, Ясси, мы храним лишь треть сокровищ, завещанных твоим прапрапра. Остальные я ищу с тех пор, как встретил твою мать, и продолжаю искать поныне. Почему, спросишь ты? Потому что в один прекрасный день Эйрин вымел хранилище подчистую и пустил тайны рода по миру.

Из меня словно воздух вышибли. Я растерянно смотрела на отца, а память услужливо подбирала доказательства из редких откровений прадеда. "Я слишком поздно понял, что на самом деле никогда не понимал речь ветра. И за свою самоуверенность заплатил очень большую цену". Вот так вот. Как, кажется, теперь все просто и понятно... Жаль лишь, что тайны прошлого не решают проблем настоящего, а добавляют их.

— Теперь, надеюсь, понимаешь, почему в роду тебе оставаться нельзя?

Пожалуй, я была к этому готова...

— И что, исключишь? — спросила устало.

— Либо — замуж, — уточнил отец, — и в другой род, который ничего ценного не хранит.

— Не пойду! — вскинулась я.

— Тогда — вон. Мне все равно, что ты будешь воровать у других. Я жизнь положил на поиски родовых реликтов, и не позволю какой-то девчонке испортить свое дело.

— Я — не "какая-то"! — обиделась, обернувшись. — Я твоя дочь!

— Нет, не моя.

И снова — словно удар под дых. Я молча хватанула ртом воздух, а мой собеседник сухо добавил:

— Не наша.

— К-как т-так?.. — пролепетала я.

Не верю!.. Я же видела портрет прадеда! Я же на него похожа!..

— После четырех сыновей жена очень хотела дочку, но возраст для родов у нее был уже не тот, — объяснил он, отстраненно глядя в окно. — А потом ты ей приснилась. Тмилла увидела тебя во сне и плешь мне проела просьбами найти. Мы объездили тьму приютов, но приснившуюся девочку Ясси нашли на пороге комнаты, которую снимали на постоялом дворе. С тех пор ты вошла в семью, получив родовой браслет, а вот откуда взялась, я не знаю.

— Но я на прадеда похожа!.. — выдавила еле слышно.

— У всех свои недостатки, — отозвался отец иронично.

Я опустила взгляд на свои крепко сжатые кулаки. В мозгу — ни одной связной мысли, а внутри — так пусто... И почти не больно. И... понятно. Ведь часто думала об этом прежде, словно чувствовала... Я шмыгнула носом. Остро захотелось расплакаться и надавить на жалость, но... С отцом такое не пройдет. Это у Райдена на плече можно реветь, пока не надоест. А отец — как Шхалар. Только покажи слабину и распусти нюни — живо окажешься связанной по рукам и ногам собственными же соплями.

— Можно я... подумаю?.. — пробормотала сдавленно.

— Думай, — он закинул руки за голову и потянулся. С чувством выполненного долга.

Откинув простыню, я сползла с постели, вышла из комнаты, притворив дверь, и, постепенно набирая шаг, устремилась туда, где меня до темных сумерек никто не найдет. В свое гнездо. Там тихо и спокойно, там можно обо всем забыть... хоть на время. И, наверно, там я пойму, как быть дальше...

Я перешла с шага на бег, подобрав полы длинной ночнушки. А я — пойму... а не пойму — так придумаю!.. Бардак в жизни — еще не повод опускать руки и вешать нос. Это повод заняться делом и навести в своей жизни порядок. Да. Надо просто разложить все по полочкам и поверить. В то, что было. В то, что есть. В то, что будет. И в то, что все будет хорошо.

Выскочив из-за угла, я наткнулась на скучающего Шхалара. Кинула на него дикий взгляд и побежала дальше, пропустив мимо ушей недоуменный возглас. До тебя ли, когда мой мир разваливается на части?.. Добрались — и ладно...

Я торопливо пробежала до конца длинного коридора, поднялась по лестнице, пересекла гостевую комнату и, остановившись у стены, решительно отдернула оконную портьеру. Мало кто знал, что одно из окон — на самом деле морок, скрывающий вход в Закатную башню. Я сама узнала случайно, когда, играя в детстве, чуть из этого окна не вывалилась. Вообще огромный древний замок, построенный прапрапра, таил в себе много секретов...

Пройдя сквозь окно, я быстро поднялась по длинной витой лестнице, оказавшись в крохотной комнатке, нащупала на полу плиту, наступила на нее и провалилась вниз. Плита, едва я с нее сошла, вернулась на место, а я устало осела на пол, на ворох подушек и одеял. Все, я дома... Крошечный, неприметный балкон под черепичной крышей Закатной башни, оплетенный толстыми ветвями старого плюща, давно служил мне убежищем. Здесь я пряталась от нагоняев, ревела от детских обид и просто мечтала о разном, наблюдая за закатными сумерками. А теперь здесь придется думать.