По следу снежного человека

Прекратив скрести потылицу, Тима шлёпнул себя по лбу:

— А! Так это же Кюндяевка (название местности изменено). Мы с тобой не там свернули!

Маленькое приключение развеселило молодых, они громко засмеялись.

— Давай зайдём, отдохнём маленько, — предложила Алла, показав на балаган, — ноги устали.

— Конечно зайдём, — не раздумывая согласился Тимофей: какая ему разница — где с возлюбленной находиться: в таких случаях рай бывает и в шалаше.

Серебристая лунная дорожка, прочертившая нежную бархатную гладь озера, проводила молодых людей до самого входа в райскую обитель. Здесь даже лучше: никого рядом нет, никто не мешает, а могилы и их обитатели, — это известно любому здравомыслящему человеку, никоим образом помешать не должны.

Дверь, обитая основательно истлевшей бычьей шкурой, была распахнута настежь — это неудивительно: охотники, сенокосчики и деревенские пацаны часто в таких местах отдыхают.

— Ой, как здесь хорошо, уютно! — Алла присела на деревянные нары, — Тима, ты дверь не закрывай, так светлее будет.

В проём двери заглядывала ласково улыбающаяся полная луна, и от этого в помещении было довольно светло.

Тимофей молча присел рядом, приобнял девушку за талию, она доверчиво положила голову ему на плечо... Так и сидели... Напомню — время было другое, — в те годы в отношениях между влюблёнными преобладали чистые помыслы. По крайней мере, Алла Иосифовна это неоднократно подчёркивала.

Примерно через час Тиме надоело перебирать красивые волосы девушки, набрался храбрости, последовал робкий поцелуй. Кажется в щечку. Алла ответила взаимностью. Передвинувшаяся на небосклоне щедрая луна своим серебристым лучом осветила нары и вдохновенные лица самих влюблённых.

Теперь Тима осмелел окончательно: нагло притиснул податливую Аллочку к себе, страстно прижался губами к её устам. Но Аллочка вдруг ни с того ни с сего оттолкнула Тиму и в ужасе завизжала, лицо побледнело... Краем глаза Тимофей успел заметить мелькнувший в проёме двери чёрный силуэт огромного человека! Ему показалось, что мужчина был одет не по сезону — весь в меховых одеждах.

Это произошло до того неожиданно, что Тима даже и сообразить не успел — что случилось, возможно, даже и не испугался. В момент, когда он направил взгляд на дверной проём, там уже никого не было.

— Обезьяна!.. Обезьяна!.. — Аллочка никак не могла справиться с собой: голос дрожал, рука, указывающая на дверь — тоже.

— Щас эта обезьянья морда у меня точно получит! — Тима был настроен весьма решительно, — погоди, посиди. Я быстро!

Выскочив наружу, Тимофей огляделся — никого! Обошёл балаган кругом, в сердцах сплюнул, постоял пару минут, вернулся.

Аллочка, обхватив колени руками, забилась на нарах в угол:

— Пойдём отсюда, Тима, я боюсь...

— Убёг, подлец!

— Уйдём отсюда... — твердит девушка, — мне страшно...

Зловещая луна испускала мёртвенно-бледный свет, звёзды буквально кололи кожу. Под напором тугого северного ветра свирепо скрежетали сосны, тоскливо стенали ели. За каждым кустом чудились вурдалаки, оборотни; смутные невнятные тени обступили их со всех сторон. Вибрации — отрицательные. Молодые идут, друг к другу жмутся, страх, и ужас сковал их души ледяными оковами. В ночи звуки леса кажутся особенно громкими, и совершенно неслышный днем скрип завалящего гнилого ствола можно запросто принять за полуночное урчание в животе изголодавшегося упыря. Эти звуки лишали рассудка и холодили в жилах кровь.

Аллочка не выдержала, и в неуёмной душевной тоске молвила:

— Вернёмся, Тима, — язык не слушался: онемел и был шершавым, — до рассвета переждём.

— Стоит ли? Мало осталось идти...

— Вернёмся, Тима...

Вернулись. Стараясь не смотреть в сторону кривых крестов на мрачных могилах, направились к балагану. Чёрная гладь покрылась рябью, — будто на дне озера — в этом вместилище потусторонней тьмы, не на шутку разыгралась вся таёжная нечисть; зловещая рябая полоса лунного света на поверхности озера преследовала несчастных до самого входа.

Тимофей, предварительно обшарив все углы таинственного логовища, плотно закрыл обитую шкурой жертвенного животного дверь; Аллочка, парализованная страхом забилась в облюбованный угол, парень сел на чурбанчик возле двери — оберегать покой боготворимой. Лунный луч, пробивавшийся сквозь кустарник, шевелящийся от ветра возле узкого оконного проёма, создавал в помещении мрачные тени. Чернота за камельком была невыносимо страшной, ужасной, казалось — за ним притаилось нечто неведомое, потустороннее и страшно опасное.

В такой ситуации не до любви, и даже не до разговоров. Минут через пять Алла, которой прогулка по лесу доставила только дополнительное душевное расстройство, безвольно уронив голову на колени, забылась тревожным сном. Тишина.

Примерно через час или около того задремавший было Тимофей проснулся от шелеста сминаемой под чьими-то ногами травы — к древнему жилищу кто-то приближался. Осторожно взяв в руки приготовленную загодя увесистую палку, Тима неслышно встал сбоку от двери, примерился для размаха — чуть повыше уровня своей головы.

Повеяло замогильным холодом — открылась дверь; незнакомец переступил порог; по спине Тимофея заструился холодный пот: ничего подобного в жизни не видел: в то время у людей не было даже видеомагнитофонов с фильмами ужасов, а здесь воочию гостя из преисподней увидел; почему-то в доли секунды вспомнились картинки с изображением питекантропов из учебника истории за пятый класс. Но всё же он совладал с собою: размахнулся... и впустую вдарил по дверному проёму: то ли этот чучуна успел пригнуться, то ли оказался другим — поменьше ростом, но Тима промахнулся. Гоминоид вероятно и сам был перепуган не на шутку: издав короткий утробный звук, напоминающий сытую отрыжку, он тут же растворился во тьме ночи. То, что это был именно чучуна — Тимофей уже ни капли не сомневался: времени, для того чтобы проанализировать ситуацию у него было предостаточно: всё-таки в разное время понаслышался от людей про это таёжное существо. Рисовать его облик, думаю, не стоит — и без того уже всё описано, но следует всё-же особым образом отметить — во тьме его глаза как бы отсвечивали красным цветом, что нагоняло этой картине дополнительной жути.

Да, снежный человек бегает очень быстро — когда Тима вылетел из балагана, чучуна был уже довольно далеко, через минуту он скрылся в лесу. Некоторое время воздух был наполнен зловонием сероводорода. Вонь — надо признать — отвратительнейшая.

От шума проснулась Алла:

— Что случилось, Тима?

Тимофей, прижав палец к губам, прошептал:

— Чучуна...

Через полчаса восходящее солнце позолотило верхушки деревьев...

* * *

Написать этот рассказ было не просто, мысли "отлеживались" три месяца. Рассказ написал за пару дней. Этот текст по электронной почте я выслал Алле Иосифовне: мало ли что, — вдруг не понравится. Получив её согласие на публикацию, заметил — несколько строчек были размыты слезами...

Тимофей, а-у! Номер телефона Аллы — у меня!

Далее:

Снова красавица и... Ужас старого почтового тракта... Легендарный 'Беломорканал' помогает найти контакт... Трезвый взгляд из подвала... Последний бой ветерана... Ни слова про Берлин... Целый год смерть терпеливо поджидала возлюбленную...

Глава III

ПАРНИКОВЫЙ ЭФФЕКТ

16-й километр Вилюйского тракта. Там находится сравнительно новый, и на этом тракте самый дальний от города дачный посёлок, остановка так и называется "16-й километр". Асфальт уложен до 25-го километра, затем, примерно до 45-го идёт трясучка — гравийка, и дальше — через тайгу и холмы тракт тянется на много сотен километров — до Вилюйска.

Середина апреля. После нескольких дней бурной оттепели выпал снег, основательно подморозило, образовался гололёд. Осторожно выбравшись на своём добром старом лимузине из города через заторы и пробки, образовавшиеся в результате дорожных аварий, выехал на таёжную трассу...

* * *

Был поздний вечер, уютно расположившись в кресле-качалке в колонном зале своего скромного дома, я смотрел телевизор. Конечно-же — телевизор был включен. Шла серия интересных рекламных роликов, как назло рекламу прервал какой-то плохой фильм. К счастью ожил телефон — заиграл "Амурские волны".

— У аппарата.

— Здравствуйте! Вы Андрей Брэм?

— Ой, извините, думал — друзья. Да, это я.

Женский голос зачастил:

— Я по поводу чучуны — это ваши статьи были, осенью кажется, так наш дедушка покой потерял, всё хочет рассказать вам один случай...

— Прошу прощения, — перебил я её, — откуда у вас мой номер и с кем я разговариваю?

— Ваш друг из корейской общины Серёжа Со Бо Лин номер дал, мы в одной поликлинике работаем, меня зовут Наталья.

— Слушаю, Наталья, — "ох, попадись ты мне, хунвейбин!".

— Дедушка — ветеран войны, — "это уже интересно"... — Он на "шестнадцатом километре" постоянно живёт. Так вот, года два-три назад, когда бабушка ещё живая была, к ним чучуна заходил...

— У дедушки фотографии сохранились?

— Чучуны? — в голосе недоумение.

— Нет, фронтовые, с войны, которые.

— Да, у нас дома в альбоме есть несколько. Так вот, года три назад, летом...

— Он про войну что-нибудь рассказывает?

— Нет, никогда... А, нет... — Наталья замялась, — по ночам кричит иногда...

— Хорошо... прошу прощения... то есть... — план созрел мгновенно: воевавший человек — общий язык найду, как-нибудь на разговор раскручу: давно хотел у живого настоящего фронтовика интервью взять. — Наталья, как с ним можно встретиться?

— Я же говорю — постоянно на "шестнадцатом" живёт.

— "Шестнадцатый" — понятие растяжимое...

— Я вас встречу возле остановки.

— Хорошо, завтра суббота, в девять семнадцать буду на остановке. Я на такой старенькой машине...

— ГАЗ-69?

— Откуда вы знаете?

— Весь город знает...

* * *

На остановке "16-й километр" меня втретила Наталья — красивая женщина лет за тридцать — одна из внучек Мазая. Как рассказала Наталья, Мазай — это не настоящее имя дедушки, а как бы "второе имя" прилепившееся к Петру Петровичу ещё с молодых лет: в деревнях так до сих пор принято: по характеру или по внешности человека давать ему соответствующее "имя".

— Здесь.

Мы остановились где-то на самых крайних задворках у огромного, рубленного из лиственницы, дома с крепким хозяйством. Ограда — обыкновенная деревенская изгородь из жердей, во дворе колоритный хотон — коровник. За двором — уже лес.

Как только я выключил зажигание, стала слышна ругань:

— Бир да табах суох!.. (Вообще курева нет! як) Биляттарын!.. (Нехорошие тёти! як).

— Ой, опять ругается... — Наталья сконфузилась, — все попрятались...

Сухонький дедушка, на вид лет около девяноста, в состоянии крайнего возбуждения энергично ходил взад-вперёд по двору и бил хворостиной по земле:

— Ни одной сигареты нет!.. Что, биляттарын, некому в магазин сходить?! Куда все делись?!..

Натягивая цепь у конуры к деду рвалась собака — белая, мохнатая, похоже — лайка. Рвётся, поскуливает.

— Что, Куобах (Зайчик, як), ты один остался, куда все делись?..

Наконец дед обратил внимание на авто и на меня:

— Вы к кому?.. — заметил и внучку, — Наташа, что, некому в магазин сходить?!

Опережая Наталью, я предложил:

— Пётр Петрович, вас "Беломор" устроит?

— Давай... — дед Мазай подошёл к машине.

Я же, по обыкновению, запалил сигару.

— Дедушка, это Андрей Брэм...

— Опять жених что-ли? — перебил дед, но по его виду было видно, что он уже взял себя в руки, успокоился.

Наталья вновь смутилась, но уже по-другому:

— Ну, дедуль, какой жених...

— Да я бы не против... — вставил я, — если вы не возражаете, конечно...

— ...Про чучуну писал который, — закончила Наталья.

Во дворе как-то незаметно и непонятно откуда появились люди: молодые девушки, парни, женщина в годах, — вероятно заметили что дед закурил и, соответственно, воспользовались возникшей паузой в излияниях старика. Женщина прошла в хотон — послышалось кудахтанье куриц. Дед Мазай строго посмотрел на молодёжь, они, стараясь не смотреть в сторону дедушки, занялась делом: парни начали убирать с тропинок снег, девушки заносить в дом охапки дров.

— Э-э... ага... — дед уже докурил, — ну, давай ещё.

Я протянул пачку:

— Берите всю, Пётр Петрович, у меня есть.

— Ладно. Как тебя звать-то?

— Андрей.

— Пошли в дом. — Дед окончательно оттаял, — Наташа, чайник поставь, маме скажи — пусть яичницу пожарит.

— ...да какая война... так, Австрия, Япония... в артиллерии служил...

Больше ничего про войну выпытать не смог.

— Детей, внуков наплодил, бабка померла... Совсем плохо без бабки... Ты сам-то женатый?

— Женат. Дети, внуки есть. — я рассматривал семейный фотоальбом.

— Смотри, береги свою бабку-то.

Дед беспрестанно курил. Неслышно вошла одна из внучек, оставила на столе блок "Camel", и чуть ли не на цыпочках вышла.

— Наконец-то! — дед вскрыл пачку, закурил, — а ты что, "Беломор" куришь что-ли?

— Думал — фронтовики только папиросы курят, вот и взял на всякий случай.

— Э-э... — без всякого перехода дед начал свой рассказ: — Вот бабка ещё живая была, к нам чучуна приходил...

* * *

— Эмээхсин (старушка, як)! Опять бичи в теплице огурцы помяли!

В теплицу вошла Аграфена — супруга Петра Петровича, всплеснула пухленькими ручками:

— Ой, вот ведь натворили делов! Ой-ёй-ёй... — Аграфена стала собирать оборванную с корнем зелень, — ну взяли бы огурцы, но зачем же всё выдирать?..

— Нелюди! Звери! — Пётр Петрович между делом обнаружил и огромного размера неразборчивые следы, — да на таких пахать надо, а они, сволочи!.. Биляттарын!.. Застрелю!..

— Ага, Мазай, застрелишь, — Супруга ухмыльнулась, — опять, наверное, пьяные здесь шарахались, вон, на земле места живого нету, всё помято...

Как-то по осени в подвале дома был обнаружен пьяный бомж — пил водку, закусывал соленьями, да прямо там под полом и уснул. Пётр Петрович с ружьём в руках дождался, пока тот не проснулся, выстрелом в стенку погреба нагнал страху, после чего выгнал. Бичи больше не появлялись.

— Ну да, — согласился супруг, — в такой парилке разморило, наверное...

Неделю или полторы дедушка всенощно бдил. Гости не появлялись. В конце-концов надоело, да и устал. На выходные со старушкой уехали в город — к дочери, к внукам, по магазинам пошастать. На дачу вернулись в воскресенье, последним автобусом. Одно из окон дома было разбито. Вместе с рамой.

Оглядевшись по сторонам — не наблюдает ли кто, фронтовик вынул из-под крыльца старенькую двустволку, открыл дверь, по ноздрям вдарило зловонием.

— Фу-у, нас... — Пётр Петрович сморщился, — нас на испуг не возьмёшь!..

Взяв оружие наперевес, дед вошёл в дом, следом зашла и бабушка Аграфена. Нюх старого солдата не подвёл: воняло из погреба, люк был открыт.

— Почивать изволит, сволочь, — дедушка весело подмигнул супруге, — щас мы его, ужучим...

— Ты, это, старый, ты особо не товой-то...