— А вот так. Раз — и нету. Через пару дней после похорон тот компьютер сломался, и никто ничего не смог восстановить! У меня сын учится на программиста, говорит, что можно было спасти. Но кто ж его пустил бы... Хранил ли Линев копии на диске или флэшке — не знаю и знать не могу. Ах, не хочу об этом говорить! Такая работа потеряна!... — она отвернулась. Потом, тяжело вздохнув, продолжила. — Вот только эта недописанная статья и осталась. Если она Вам интересна, можете переснять. Уж извините, оригинал отдать не могу.

— Конечно, я быстро пересниму! Но, подождите! — Андрей ухватился за мысль. — Вы же сами говорите, что черновики остались и хранятся в архиве. Значит остались исходники и можно все восстановить!

Но Грунько, нахмурившись, лишь покачала головой.

— Не видели Вы этих черновиков, Андрей Александрович! Там черт ногу сломит! Линев не указывал источников, не конспектировал, а как бы отвечал на неведомый список вопросов. Выглядит примерно так, — и она написала на салфетке: ' 23) уехал... 41) не он'.

— Дмитрий Николаевич сам с трудом расшифровывал свои записи, — продолжила Анна Леонтьевна, — Не верите мне, закажите дело из фонда Линева. Убедитесь.

Андрей не то, что бы не верил. Нет. Его захватила эта загадка. Он заказал и переснял все черновики Линева. Но так и не смог понять в них ни единой страницы. Грунько оказалась права. И вроде близок локоток, да не укусишь... От многолетних дотошных исследований Линева остались только двенадцать листов лаконичного текста, в общих чертах излагающего все найденные им факты и выводы, к которым он пришел.

Правда, теперь у Боровикова был полноводный источник неофициальный информации — Анна Леонтьевна. Она помнила и периодически вспоминала много уникальных фактов из несостоявшейся докторской диссертации Линева. Единственная беда — приходилось восстанавливать их документальное происхождение. Иначе, это не факты, а так — домыслы.

И Грунько охотно помогала ему. То вспомнит о хранящихся в библиотеке архива копиях жутких фотографий. Тех самых, на которых были дотошно засняты искалеченные недозбруевцами трупы коммунаров. То достанет газеты двадцатых годов, с воспоминаниями очевидцев восстания — удивительно несовпадающие с канонизированной советской версией. Что двигало ею, Андрей не знал. Предпочитал считать, что просто профессиональная тяга к познанию и исследовательский азарт. А может быть и память о Линеве. Любили и уважали его здесь.

Перед поездкой в Москву Андрей расспрашивал Грунько с особым пристрастием. Это именно ей Линев рассказывал о толстом томе засекреченного дела, озаглавленного 'Недозбруев'. В каком московском архиве он увидел его: в ГАРФе или бывшем партархиве? А может и вовсе в архиве ФСБ, доступ к которому довольно затруднителен? Вдруг дело уже рассекречено? Как его искать? Как вообще работать в московских архивах?

И вот теперь, по-хорошему, надо было рассказать ей о результатах своей поездки и дать почитать особо интересные находки.

Припарковавшись возле калитки во дворик архива и захватив презенты — коробку бабаевских конфет, большую банку немецкого молотого кофе и пачку зеленого чая внушительных размеров — Андрей привычно кивнул вахтеру и вбежал по лестнице на второй этаж.

По закону подлости, в читалке сидело много народу. На хозяйстве была только Кира. 'Анна Леонтьевна в Минске, в командировке. Завтра будет', — шепотом ответила она на вопрос Андрея. И спросила: 'Ваши дела приносить?'

Вопреки существующим правилам, дела, выбранные для изучения Андреем, сколь угодно долго хранились в служебной каморке. Что, конечно же, объяснялось его особым статусом и расположением Грунько.

Немного расстроенный, Андрей взглянул на часы. До обеда еще можно было поработать. Даже нужно — досмотреть до конца все скопившиеся папки и сдать их, наконец, в хранилище.

Получив на руки свою высоченную стопку дел, Андрей стал высматривать, кого из присутствующих исследователей потеснить, разделив с ним один стол на двоих. Но Кира неожиданно предложила занять каморку.

— Там и пофотографируете, не привлекая внимания, — в полголоса добавила она.

Поначалу дело шло туго. От чтения клонило в сон. 'Надо, действительно, поснимать. А то еще захраплю тут', — усмехнувшись, подумал Андрей. Перебрал папки, выбрал наиболее интересную по годам и, включив настольную лампу, достал из сумки фотокамеру. Процесс увлек, и вскоре от сонливости не осталось и следа. Он не заметил, как пролетели полтора часа, и наступил обед. Загрохотали отодвигаемые исследователями стулья, в каморке появилась хмурая Кира.

— Чаю со мной выпьете? — спросила она, наблюдая за его сборами. Андрей удивился. 'Наверное, это вежливость в ней заговорила', — улыбнулся он про себя. Впрочем, нужно было вручить презенты. Кира поймет, конечно, что это, в основном, для Грунько, но не тащить же их обратно.

— Выпью, — через паузу сказал он. И протянул Кире пакет. — Я вам, с Анной Леонтьевной, из Москвы небольшие гостинцы привез.

Она двинула бровями, заглянула вовнутрь и заулыбалась.

— Спасибо! Даже как-то неудобно...

— Ничего неудобного здесь нет. Я постоянно у вас чаи гоняю. Так что это не дотация, а всего лишь компенсация.

Наполняя чайник водой, Кира то ли из любезности, то ли из искренних побуждений спросила:

— Как там, в Москве? Нормально Вас встретили?

Вопрос подвернулся, как нельзя кстати. Андрею остро хотелось поделиться с кем-нибудь сведущим накопившимися впечатлениями. И он охотно расписал Кире в красках свои приключения в московских архивах, не преминув пожаловаться на военно-исторический. Ей было действительно интересно, она дотошно расспрашивала о всех нюансах: о состоянии самих помещений, о порядке выдачи документов, о сроках, оборудовании залов и многом другом подобном.

Атмосфера заметно потеплела. Кира, довольная сравнениями в пользу сожельского архива и его персонала, разрумянилась и даже позволила себе пошутить:

— Во-о-от, ценить нас надо, Андрей Александрович! И нашему новому директору, — при этих словах она очень мило поморщилась. — благодарность в наш адрес написать! Пусть бы впервые за полгода премию выписал, что ли? Хотя, как же, дождешься от него!..

А потом вдруг запнулась, будто что-то вспомнила, и, округлив глаза, перешла на очень серьезный тон:

— К нам на прошлой неделе из КГБ приходили двое. О Вас спрашивали...

Улыбка сползла с лица Боровикова. Ну, вот вам и еще один 'привет', подумал он. Первый был в партархиве.

— И что именно спрашивали? Про контрабанду драгоценных камней или торговлю органами? Нет? Значит, напрасно я волновался...

— Я расскажу, как было дело, — Кира шутки не оценила и, сохраняя серьезность, стала похожа на девочку-отличницу у доски. — У областного управления КГБ в следующем году юбилей — девяносто лет. И они готовят праздничный буклет. Пришли к нам за дополнительной информацией... Одного я знаю, он — подполковник, пожилой такой дядечка, вроде бы имеет отношение к архиву КГБ. А вот второй... Ему на вид, примерно как и Вам. Все шутил, что майор. Но кто ж его знает? Если честно, скорее на бандита похож. Странно, что такой вообще может историей интересоваться и по архивам ходить... В общем, лицо, не обезображенное интеллектом.

Кира вспомнила про чай и одним махом выпила полчашки. Затем забрала волосы в хвост и продолжила:

— Гоняли они нас в хранилище нещадно, но толком ничего не выбрали. А потом спрашивают... Подполковник спрашивал, второй при этом очень внимательно слушал. Ходит ли к нам журналист Боровиков и как часто? Ну, мы и сказали, как есть. А потом уточняет: про Недозбруева копает? И даже не дождавшись ответа, грозно так заявляет: вот и передайте ему, что хватит копать. Все давно известно и заниматься этой темой они не советуют. Нечего, мол, с головы на ноги переворачивать, палачей в герои производить, и честные имена порочить. А молодой нехорошо так улыбался.

Андрей мгновенно вскипел. Он ненавидел, когда на него давили любым способом.

— Шли бы они... лесом! Указывать мне еще будут! Кира, вот объясните мне: девяносто лет прошло, а они все с этим Недозбруевым воюют! Почему?! Что за бред??? Уже по репрессиям тридцатых годов практически все рассекретили, а мятеж почти вековой давности — под замком! Что там такое было, что этот офицер до сих пор им поперек горла?!

Удивленная столь бурной реакцией журналиста, Кира осторожно сказала:

— Не знаю, что там было. Но лично я тоже не понимаю, почему Вам так интересен этот изувер Недозбруев? Я видела фото казненных... Нормальный человек такое не сделает.

— Кира!!! — ошеломленно выдавил из себя Андрей. — Вы это серьезно??? Вы ведь историк, профессионал! И так субъективны?! Вы меня поражаете! Если уж Вы — умная и эрудированная девушка — остаетесь под властью таких грубых стереотипов, что же говорить об остальных?

Она пожала плечами.

— А за что его любить? За то, что распустил бандитов, ввергнул город в погромы, ограбил казну и банки, евреев убивал, да коммунарам мученическую смерть уготовил? Что хорошего увидели от него люди? Ни-че-го!

Андрей с удивлением смотрел на нее. И ведь в чем-то она была права. В том, что называется мировоззрением обывателя.

— Вот знаете, Кира, почти век прошел, а гражданская война все еще продолжается, — вставая из-за стола и надевая сумку на плечо, сказал он. — Дело даже не в белых и красных. Дело в том, что кто-то не может жрать мертвечину и ходить под быдлом. И однажды восстает, даже вопреки здравому смыслу!.. Ладно, не берите близко к сердцу. А 'товарищей' этих имел я в виду! Так и передайте! Удачи!

Все еще негодуя от 'наказа' гэбэшников и поражаясь мировоззрению, казалось бы, вменяемой Киры, он быстро спустился по лестнице, уселся в 'форд' и, резко тронувшись, поехал в сторону центра. Пустой чай и злость только раззадорили в нем аппетит. Надо было срочно плотно пообедать, для чего вполне подходила столовая Белтелекома. А там можно совместить полезное с приятным. Например, обсудить планы на выходные со старым приятелем университетских времен. Тот работал как раз неподалеку. Ну и отвлечься заодно.

У моста через Сож стояла небольшая пробка. Можно было спокойно позвонить по телефону Шуре и назначить встречу возле столовой. Успешно договорившись на совместный обед, Андрей хотел было спрятать мобильник в карман, но тот сердитым писком известил хозяина об иссякшем аккумуляторе. Боровиков чертыхнулся и потянулся в бардачок за подзарядным. Вслед за проводом вылетела какая-то бумажка.

'Странно', — подумалось ему. Он не имел привычки хранить в бардачке даже визитки, не говоря уже о бумагах. Однако рассмотреть, что же это такое, не успел — машины перед ним уже поехали.

С трудом втиснувшись на парковку возле Главпочтампа, Андрей глянул на часы. Шура обещался быть через пять минут. Выходить раньше времени на ветер и холод не хотелось, и он принялся бесцельно разглядывать прохожих. Оценив взглядом проплывающих мимо девушек, Андрей вновь заметил лежащий у пассажирского кресла сложенный вдвое листок бумаги. Дотянулся, раскрыл и — остолбенел.

Его подчерком было написано: 'М.А. Недозбруев; Михаил Александрович Недозбруев, Матвей Алексеевич Недозбруев, Максим, Митрофан, Марк, Моисей...'

Это действительно писал он. Дело было полгода назад или даже более того. В Большой Советской энциклопедии Недозбруев упоминался с инициалами М.А. — кем-то заложенная ошибка. Возможно, преднамеренная. Но тогда Андрей об этом не подозревал. И сам для себя перечислял возможные варианты имени. Думал о чем-то и перечислял. Совершенно случайно не выкинул — заложил вглубь папки с заблуждениями о Недозбруеве. И папка эта — он прекрасно помнил — хранилась в нижнем ящике его рабочего стола.

Иными словами, листок никак не мог оказаться в бардачке машины случайно. Его туда положили. 'Бред!' — распаляясь от подозрений, Андрей скомкал бумажку и вдруг заметил внимательный взгляд крепкого коренастого парня лет тридцати. 'Паранойя, поздравляю!' — Решил он про себя и поспешил на встречу с Шурой.

Однако Шура задерживался. Съежившись от ветра, Андрей ходил из стороны в сторону у входа в столовую. Через минуту снова ощутил взгляд. Все тот же коротко стриженный парень в кожанке стоял неподалеку с газетой в руке.

'Неужели они это серьезно? Попугать решили? И на каком основании? Нет, полный бред!', — обсудив сам с собой ситуацию, Андрей, наконец, увидел идущего быстрым шагом Шуру.

— Бррр! Ну, наконец-то! Я уже насквозь промерз! — Пожав руку приятелю, Андрей заспешил вовнутрь здания.

— Надо по погоде одеваться! — Усмехнулся Шура. — Нет плохой погоды, есть плохая одежда.

— Да ладно тебе! Пошли быстрее, очереди на раздаче вроде бы нет, — Заторопился Боровиков и бросил осторожный взгляд на парня в кожанке.

'Агент', как привязанный, пошел следом. Он совершенно не прятался и держался вплотную за спинами приятелей. Сел за соседний столик. Толком не ел — всем своим видом обратился в слух.

Все происходящее напоминало Андрею какую-то глупую игру в шпионов. Продолжая болтать с Шурой, он все же пытался понять глубину своей паранойи или найти здравый смысл в действиях тех, кто 'предупреждал' его. 'Очевидно, это чья-то тупая инициатива. Возможно, того же подполковника. Обнаглел совсем от вседозволенности. Не нравится ему что-то, вот и решил меня старым советским страхом на место поставить', — мимоходом рассуждал Андрей.

Договорившись съездить на вальдшнепа в пятницу вечером, приятели поднялись из-за стола и пошли к выходу. 'Крепыш' подорвался следом.

'Ну что ж, хватит ломать комедию', — подумал Андрей и резко повернулся лицом к парню. Тот спокойно и холодно уставился на него.

— Привет господину подполковнику! — Сквозь зубы улыбнулся Боровиков, внутренне ожидая чего угодно.

Но ничего не последовало. Парень хамовато огрызнулся:

— Ты чё, придурок?

Андрей нахмурился. Сомнения вновь охватили его. Догоняя недоумевающего Шуру, он уже корил себя за нелепые домыслы: 'Может извиниться и сказать, что обознался?' Резко затормозив, обернулся. Однако парня уже не было. Словно в воздухе растворился.

Глава VI

1919 год, февраль, 2-го дня, город Сожель

В бывший гостиничный номер, служивший Льву кабинетом, ворвался Пухов. Размашистым шагом подошел к столу, захватив по пути стул, и уселся напротив, буравя Каганова веселым нагловатым взглядом.

Он никогда не стучался, да и вообще не церемонился, считая элементарную вежливость махровым пережитком империализма. И говорить на эту тему с ним было бессмысленно — у Пухова давно уже сформировались свои непоколебимые представления о 'пролетарской морали'. Скорее получишь в лоб презрительное 'бюрократ' или 'интеллигентщина', не взирая на партийные звания и прочие заслуги.

Во время войны Иван Пухов служил шофером в тыловой части — в сожельских военных автомастерских. В семнадцатом, как и многие другие солдаты, активно бунтовал, выдвинулся и еще при Керенском вошел в состав Городского Совета рабочих и солдатских депутатов. С тех самых пор Каганов и помнил его: громкого, категоричного, неудобного. Пухов, понимающий происходящее по-своему, считал первейшим долгом срывать работу Совета. Нередко устраивал демарши, заваливаясь в депутатский зал с толпой ошалевших солдат. И постоянно требовал 'изжить наследие царского прошлого' путем проведения открытых заседаний на площади перед Дворцом, в самой 'гуще масс'. В общем, тот еще оригинал.