"Гуд бай, Америка-остров..."-1

Так и просидели час. Проболтали. Я, кстати, пожаловалась на Мартинга, что совсем дичает, придурок. Я займусь — пообещал Леха.— А этот, поганец, обидел тебя вчера? Ишь спит, как помер.

— А нефиг...

-Хулиганка...Майка, ты, кстати, знаешь, как фамилия его переводится? Дословно? Нет? Ну ты что, книжек ты про вторую мировую не читала, что ли? Вспоминай...Самая коронка!..

Потом, когда шаги и голоса за дверью прекратились, разбежались, наконец, а Лешке в техникум пора, а нам — в школу, и дождь затих. Удел осенних дождей холодных, моросящих — раннее утро.

— На кухню! Володька! Штейт ауф! Айн, цвайн, драй! Зиг хайль, Володька!

Я оглянулась. Из под Володьки вытащили подушку, и вид тот имел сонный, растеряный.

— Вставайте, граф. Нас ждут великие дела.

Володька, тихо ноя, поднялся, сел, растер виски...

— Умывайся, — сказал Лех. — Отщепенец. А потом к нам.

Оба исчезли за дверью, смеясь. Холера, башка никакая с утра. Беда. Бедааа.

Когда вошел на кухню, на плите грелся чайник, Майка мыла посуду. А Лех курил, дым его поднимался вверх к холодной, зябкой сыростью распахнутой форточке. Ежась, подошел к окну, посмотрел на Лешку.

— Че скажешь? — спросил тот, кивнув.

-Че спросишь?

— Как жизнь, говорю?

— Зашибись.

— Фигня. Ее не лечат.

— А что лечат?

— А что ты прицепился?

— Да не, я ничего...

— Смотри.

— Куда?

— Слушай, отдохни. Майка, иди в угол, за стол, я хотел сказать, сестра домоет. Спасибо. Что бы я без тебя делал?

— Посуду мыл?

— Вряд ли, — откровенно признался Лех, поразмыслив.

Майка села к холодильнику, Володька к окошку. Лешка принялся хозяйничать.

— Что грустим? — Лешка разливал чай. — В гляделки играете?

Глаза разбежались. После вчерашнего это получилось как поединок, нехороший.

— Мне немного, — предупредила Майка.

— Кто бы спорил?

Из всех наиболее проснулся Лешка.

— В школу не хочу, — вздохнул Детка, тяжело катая сушку по столу.

— Не ходи.

— Надо, — глубокий вздох.

— Домой зайдешь?

— Не знаю. Надо?

— Смотри, на улице дождина, — предупредил Леха.

Посмотрели в окно. Холодно. Мокро. Небо в серых тучах. Дождины правда, как таковой не было.

— Наплевать.

— Может, куртку дать?

— А есть?

— Ну, я думаю. Швыряется, мать все выкинуть хочет, руки не доходят.

Володька улыбнулся, он ел бутерброд.

— Хорошо.

— А спасибо?

— Спасибо. Ты о чем?

— Погода хорошая, говорю.

— Дофига хорошая.

— Да ты лопай, не отвлекайся.

— Да я лопаю, лопаю, не волнуйся

— Вот и чудненько...— Лех утащился в прихожую, и, видимо, увидев там часы, всполошился.— Опаздываю!

Володька и Майка переглянулись.

— У них опаздывать нельзя. Дисциплина. Сейчас увидишь, кстати, каким он рисунком в техникум ходит.

Володька промолчал... Пришел Лешка, в костюме, светло-серой рубашке.

— Не ругаетесь? Пошли.

— Жених, -заценила Майка его богемный вид. — Блин.

— Нормально? — спросил Леха, глядя на нечищеные туфли.

— Где моя куртка?

Леха чистил обувь, торопился, нервничал :

— Дома.

— Ты пообещал, Леха, я уже спасибо сказал.

— Не плачь, сейчас. Майка, возьми зонт. Пожалуйста. Где часы мои?

— Галстук!

— Блин! — Леха чертыхнулся, унесся в комнату, вернулся, запихивая галстук в карман. В другой он тащил куртку.— Прикинь, ввели правило. Прям лицей пушкинский. Только такая, подойдет? Майка, что еще?

— Пакет.

Леха умчался снова, принес пакет. Володька пялил на себя эту куртку...

— Один другого лучше, — улыбнулась Майка. Вполне дружелюбно.

— А что?

— А ну.

Куртка действительно была очень старая, выцветшая, болоньевая.

— Очень модно, — похвалила она.

— Пойдет, — оценил себя в зеркале Володька.

— Да выйдете же хоть кто-нибудь! Майка! — Лех опаздывал и раздражался. Майка благоразумненько шмыгнула за дверь.

Шурик у школы стоял, с ребятами. Стоит, переживает, злой, нервный.

— Чего ты? — спрашиваю.

— Доннер.

— И что?

Выяснилось, что тот появился не один, а с подружкой Хэнковой. А Хэнк, когда упрется, баран. Люблю я его в эти минуты, красивый делается, глаза краснеют, морда тупеет — просто питбуль. Делай с ним, что хочешь.

— Думаешь, она трахается с ним?

Ему плохо при этой мысли. Шило!

Негра я шуганул, надо же ему в конце концов место знать, собаку скорее выдрессируешь, чем эти, страны третьего мира.

Литература еще не появилась сливать нам про всяких чудиков, звонка нет. (Хотя любимый мой писатель — это Достоевский, кто еще не знает?) Донор ногти грызет. Наверно, думает о чем-нибудь. По крайней мере, на то похоже.

Я у девчонок подзанял тетрадь, таблицу срисовываю. Хронологические даты по Есенину. Литература приперлась, звонок. Мне надоела затянувшаясяпауза .

— Ну рассказывай давай, — говорю. — Где был, что видел. Ну и как там в психушке? Мы думали, ты там останешься.

Молчит. Скука.

— Да что ты невеселый-то такой? Я тебе обрадовался даже, ждал тебя, а с тобой все так же неинтересно. Может, тебе анекдот там новый рассказали, да ты не запомнил?

Молчит. Я продолжил.

— Грустный такой. Вчера опять напился?

— Шерлок Холмс (улыбнулся, по голосу слышно).

— Один на один пьешь? С зеркалом? Тоска. Сушняк теперь?

— А ты тоже так пробовал?

— Бывало. Бывало, наутро — как крокодил беременный, и жить не хочется, и застрелится лень...И в школу тошно... Чего там хорошего? Злыдни все, и Реквием, сука, грязными ногтями царапает, не спрашивает.

Молчит. Моргает.

— А вот нравишься ты мне! — я даже кулаком показательно по столу пристукнул.— Ты же чувак нормальный, а постоянно в заднице, и головы не видать. Ау, проявись? Вот сегодня Хэнк тебя опять убивать будет, у тебя рубашка чистая? Он ведь тоже к тебе хорошо относится, иначе плюнул бы давно, бесполезно ведь.

— Бесполезно, — говорит, и в глаза мне смотрит.

— Конечно, бесполезно. Он тянется к тебе, а ты гордый. С лохами ему, думаешь, интересно?

Глаза закрыл, типа устал.

— Тебе бы с ним подружиться, а ты как девчонка, жмешься, ломаешься... Время на тебя тратить, нервы...Никто гонять тебя не собирается, просто у друзей так принято, оказывать услуги. Ты ему, он — тебе. Вы же равноценны. Почти... В любом партнерстве всегда кто-то доминантен, кто-то рецессивен. Просто кто-то ситуации адекватен. Ты то не вкуриваешь, твой выбор. А он на месте. Держись его, парень. Это поганая наша жизнь. Выживают только в группе, когда держатся сильных...

— Не сработает, — говорит.

Что-то я стал подумывать, не махнуть ли мне их с Хэнком местами. Опять же Шурик — исполнитель хороший, дорогого стоит. А с Донором бы мы в паре...

— Почему?

Засмеялся.

— А твой пример меня не вдохновляет.

Убивать. Тут и Макаренко расписался бы. Какой-то процент талантов должен гибнуть, это предопределено. Концерт окончен, скрипки в ящик.

— Рад, что друг друга поняли.

— Взаимно.

А мы пойдем другим путем. Есть через кого. Еще посмотрим, что увидим.

— Чего? — говорит. Насторожилась. Меня она терпеть не может, у нас старая дружба. Я на лавочку в коридоре сел. Разозлить ее — два раза плюнуть, без красного плаща и палки. А до того доводить не стоит, по сегодняшнему плану.

— Сядь, посиди со мной, — приглашаю. — Чего стоять?

— Контрольная у нас.

— Три минуты? Да не бойся ж ты меня, я сытый. Ты Доннера откуда знаешь?

Примитивна, как все девчонки, впрочем. Что Хэнк в ней нашел, да и с отдачей тела у него тогда не выгорело. Осталась. Зацепило. Мол, через меня разборку ей Хэнк вкручивает, за Доннера...О, серость человеческая.

— А что?

Я еще потянул, ногой покачал, вроде задумался. Все равно ждать будет, сколько надо. Мои поздравления Шурику. На Доннера у нее вид. Девчонка с изощренным вкусом.

— Я спрашиваю, знаешь? Кто, что, откуда?

Она на меня смотрит, как будто мне в голову залезть хочет. Но без практики не получится.

— Он недавно у нас.

Мой прогноз: он еще не в курсе. Ха-ха, воображаю Доннера героем любовной истории. Не слабое зрелище. Я бы билет купил. Интересно, он скоро прозреет?

— У нас? — я вроде удивился.— Тоже катается?

— А что?

— А раньше?

— А я откуда знаю?

Не знает. Сейчас узнает. Любопытство — страшная штука в неопытных руках.

— А мы думали, ты знаешь...— и я так многозначительно задумался.

— А что вам с него?

"Вам". Работает. Девушке немного надо — чуточку внимания от недавно брошенного парня, чтобы быть на седьмом небе от гордости. Воистину, тщеславие — любимейший из моих пороков. "Адвокат дьявола" Присоединяюсь.

— Шурик им заинтересовался. В команду к себе берет, ты же знаешь, он педагог со стажем.

— Пусть Шурик твой, козел, слюни подберет. Нормальный человек с ним дел иметь не будет.

— Да? А вроде на мази все. У Доннера психика неустойчивая, ему кто-то нужен, чтоб зацепиться. Доктор наш его в психушку на обследование отправлял. Плохая наследственность, все дела. Папа алк, и сам по той же линии, постоянно зеленый, руки трясутся...Что, не замечала что ли?

— Иди к черту, — говорит и поворачивается в кабинет уходить.— Слухи пускаешь, как тетка на скамейке.

— Я наоборот, — обижаюсь.— Хотел у тебя узнать, что правда, что нет. Я это же Хэнку, а он уперся рогами, знаешь же... Ему тут по ушам поездили, насчет Доннера, много интересного рассказали...В старой команде его подставили, под судимость подвели, не знала? Банда та машины развинчивала, да угоны оформляла, а у вас...Глаза, что ли, закрыты? Подведет он ваших, не боитесь? Беги, беги, пиши свою контрольную...Я просто выяснить хотел, откуда ноги...

Она дверью в кабинет — хлоп! А я довольным остался. Хорошо наследил в истории. Натоптал. Она же ему сегодня уже все сдаст! Это почище, чем все Хэнковы штучки. На Хэнка же все и придется, потому что дурочка Бегунова так расскажет, в вольном переводе. А что дальше — подождем. Не знаю, будет ли он у Хэнка, но уж у меня — это точно.

Ох, как злился Володька! Ох, как кусал локти. Шел по улице и терялся, что делать, что-то надо уже делать обязательно. Я же не овца наконец, кроткая и терпеливая, сколько стричь меня можно?

Вот уж не ожидал, что кто-то будет им так интересоваться, старье раскапывать...А девочка доверчивая, ей от такой подачи может шок какой в мозгах вышел, по крайней мере пафос в голосе ее звенел, как так можно. Как же так можно — до той поры Володька и не задумывался особо, жил себе и жил, и то, что это других так задеть может — злило. Он что, совсем до одури таблеток наглотался, совсем забил на эту дурацкую, никому не понятную и не нужную светскую жизнь? Не он, а таблетки совсем его сожрут, с головой и мозгами последними? Еще радовался Володька, что хоть злиться, оказывается, еще не разучился, и полузабытый прилив злых сил чувствовал.

Ничего он не объяснял девочке — желания не было, пусть думает, что хочет; и пусть думает, что хочет тощий белобрысый кретин и вся его гнилая кодла...Пофиг! Только противно, когда за глаза так выворачивают твою жизнь, а люди сомневаются в твоих лучших и чистых чувствах. А надоело, еду в город, хватит строить из себя белого лебедя, одному не разрулиться. Он прикинул в мыслях и развернулся к остановке.

Солнце разогнало тучи, и в Лехиной куртке стало жарко. Душно на душе, гадко в башке тукает, а ребята может и откликнутся, бесплатное развлечение все же.

В автобусе Володьку укачало. Он услышал голос, неважный, к нему не относящийся никаким образом. К черту.

— Абонименты на контроль...Приготовляем...Эй, ты?

Ткнули в плечо, он не почувствовал, а только увидел. Серое пальто глядело на него пуговицами и требовало:

— Абонименты?

Володька тупо молчал. Тупил по полной.

— Со мной пойдешь.

Серое взяло его за рукав и вытащило в проход. Вышли из автобуса. Горсовет. В другой руке у серого трепыхался мальчишка лет одиннадцати, щуплый, сильно загрязненный, в заляпаных грязью резиновых сапогах.

Володька автоматически отцепил от себя чужие пальцы и рванул к трамваю. Завизжали за спиной тормоза, пальто грустно ругалось вслед, но преследовать не решилось, опасаясь упустить последнюю, более безобидную жертву, да и машины дорогу уже перекрыли.

Тяжело дыша, Володька заскочил в вагон. Бешено стучало сердце, словно от ужаса, вена на лбу тоже яростно, толчками натягивала и отпускала кожу. Холера...Взлохматил волосы, прикрывая ее. Потому и не стригся.

Напротив хихикали две девчонки лет пятнадцати. Сидящая скраю напоминала чем-то Гальку. Красная сумка, красные дермантиновые полусапожки. Школьницы — решил Володька, и, оттолкнувшись от поручней, пошел к ним. Сел впереди, обернулся к смутившейся, похожей на Гальку.

— А ты хорошая, — сказал он и сам не понял.

Девчонки сказали: "Дурак!" и убежали к задней двери.

Отвернулся. Они вылезли у "Почты", а он и думать забыл про них, и про Гальку, стало безразлично.

Ну вот, Донор притащил все-таки своих бандитов Хэнка глушить. Они на последней перемене его выцепили, старше нас два амбала. Я сделал вид, что не понял, и из шестерни Хэнковой все сделали такой же вид, лохи тупорылые. Держит он свою команду, а они кидают его при первом же случае, недоумки. Но вроде не били, я не спрашивал, зачем травить человека, а только вернулся Хэнк унылый и молчал до конца занятий. Я говорил, а он не слушал, не верил, что Донор на что-нибудь способен. Сказки про Хозяина, видать, не сказки, только непонятно, чего же он раньше ждал, антимилитер.

Я в глазок посмотрела: Володька. Открыла. Он завис над перилами, смотрит вниз. Оглянулся.

— Привет,— говорит.

— Виделись. Ты чего?

— Ничего. Просто.

Посмотрела тоже вниз.

— Тепло на улице, ты разделся?

— Тепло. Солнце.

— И дождь.

— Был. Сейчас в город поеду.

— Зачем?

— Так, — он пожал плечами. — Гуляю. Сегодня школу прогулял.

— Зачем?

— С парнями пил, — говорит. И правда, глаза блестят.— А мне нельзя. Плохо теперь будет. Обязательно. У тебя аспирин есть?

— А зачем аспирин?

— Мне помогает.

— Нету аспирина.

— Тащи аптеку, посмотрим.

Я принесла коробку с лекарствами. Он порылся, помрачнел.

— Точно, нету.

— Сходи, купи. Или вот, уголь.

— Причем тут уголь?

— Отцу моему помогает. Он у меня с пивом часто пролетает. Или у своего отца возьЯми. Чем он лечится? Может, у вас одинаково?— понятно, да, к чему я выводила.

— У какого? Я его в глаза не видел. Был. Уплыл.

— У. Фигово.

— Да ты что. Полный беспредел. Отчим правда жизни мне давал, до поры. Потом я ему давал. Он пил по-черному, ну и досинячился. Я в детстве такое пережил, такой зверинец, когда вы все на велосипедах кататься учились! С тех пор на водку смотреть не могу. Сегодня только...Чувствую, как это мне аукнется.

Помолчали.

— А такая фамилия, интересная, чья у тебя?

— Отчима. Мать беременная замуж вышла. Не выходи, Майка, замуж по залету за другого. Ничего хорошего не выйдет.