"Гуд бай, Америка-остров...-2"

— Ух ты, размножил, да? И ...

— Зачем? — не понял Лех. — Он же не пират. Он для себя скачал. Мне давал посмотреть. Ну я то уже отболел, а так, для общего развития — штучка занятная получилась. Там новые программы...

— О, ДЕВА, ВКУСИВШАЯ ЯДУ,— глухо декламировал за спиной Володька. — УБИВШИЙ ГУБ СЛАДОСТНЫЙ МЕД...

— Да что саниетологи со своими семинарами по сравнению с толкиенами. Там на сайте такие навороты забабаханы, такая трехмерка! Натурально — лабиринты, Мория, крепость орков, Средиземье, драконы, все по книге...

— ИЛЬ ВЫПЛЮНЬ СКОРЕЕ ОТРАВУ, — обрадовался, найдя быструю рифму, Володька, и закончил уж вовсе торжественно: — ИЛЬ ЗАМУЖ НИКТО НЕ ВОЗЬМЕТ!

— Чего? — насторожилась Майка, обернувшись.

— Ничего. Так...

— А у них традиции: в Москве есть парк, куда толкиены со всего союза съезжаются, просто так потусоваться...

— В Москве? А что за парк? Так мы заглянем посмотреть, да, Леха?

— Да я тебя умоляю — Москва! Москву всю можно улазить. Толкиены там турниры устраивают, кстати, на мечах бьются, мечи настоящие, и народ прикольный, все при артефактах, в образе...

— Типа хиппи, что ли?

— Какие сейчас хиппи? Думаешь, остались? Сплошная "PARTY ZONE".

А Володька патетически начитывал потолку салона новое выстраданное четверостишие...

— ВСЕ КОНЧЕНО, КРЕПОСТЬ УПАЛА

ПОГИБНУЛ СВЯТОЙ ИДЕАЛ

ЗЛОВОННАЯ ГАДОСТЬ ПОПАЛА

В НЕВИННЫЙ...

Рифма не давалась. Но закончить уж очень хотелось, не выбиваясь с ритма, поэтому, поборовшись с внутренними убеждениями, он и закончил неожиданно: ... ДЕВИЧИЙ ОСКАЛ!

Это его так развеселило, что даже по стеклу пяткой он ударил.

Майка снова ухватила только концовку.

— Чего-чего?

— Ничего. Продолжайте. Что там дальше то было, Леха?

— Оскал какой-то придумал, дурень, — засмеялась она, объясняя Лешке.

Тот взял новую сигарету, Майка, посмотрев на него, тоже.

— А если по булгаковским местам, — Лех мечтами был уже далеко. — Все эти дела, квартира 50 по Садовой, пруды Патриаршие... Там такие паломничества, говорят, устраивают, такие шедевры на стенах!

— О, и к Цою в переулок!— Майку понесло вслед за Лехой. — Остался он еще?

— СЛЕЗАМИ... ПОЩАДЫ НЕ ЖДИ.

— Что он гонит? Какой пощады?

— Обыкновенной пощады, — сдержанно поджал губы Детка.

— А с начала как?

-ПОЖАЛУЙ, ЧТО МУЖУ ПОЖАЛУЮСЬ

ТЫ ГНЕВА ЕГО ТРЕПЕЩИ

ТЫ БОЛЬШЕ НЕ РАЗЖАЛУЕШЬ

СЛЕЗАМИ... Вот. ПОЩАДЫ НЕ ЖДИ

— не ломаясь, повторил Володька.

— А дальше? — засмеялся Лех.

— Сейчас. Мораль должна быть.. А. Вот.

ЕГО ОПРАВДАЮТ. ТЕБЯ ЖЕ

ПОЛОЖАТ С ЛОШАДКОЮ ТОЙ

ЧТО ТАКЖЕ СЛУЧАЙНО СКОНЧАЛАСЬ

ОТ "КОСМОСА". Ну, скажем ПРОШЛОЙ ВЕСНОЙ.

— Про мужа тут неправильно, — возмутилась критика в Майкином лице. — Чего это его оправдают?

— Сочиняй сама, если по-другому хочешь, — обиделся Володька. — Как же я сам скажу, что не оправдают? Вся логическая линия поломается. Правда жизни.

— Ужас, как все запущено, — Лешка посмотрел на Майку страшными глазами. — Врачу давно не показывали?

— Да нет, все как то по старинке лечим. Опять к батарее привязывать придется.

— Приедем, в Склиф сдадим. Пусть профессионалы занимаются.

— Главное — подальше от дома. А то обратно вернется. Собаки, говорят, за месяц до дому добираются, а с его талантами...

— Раньше нас там будет, — закончил Лех.

Володька кинулся в открытое окно руками вперед

— Помогите!! — закричал, высовываясь из окна чуть ли не наполовину.

Майка кинулась его держать, хватая за джинсы, а Лех неожиданно вильнул под проходящий рядом "Камаз".

Напридурковавшись, Володька вернулся сам, отдышался на своем заднем сиденье.

— Безобразие. Приличному бандиту никаких условий для работы. Ваше счастье, что краткосрочное соглашение, а то всех бы заложил... Что? Мы уже должны быть в Секторе Газа! Да вы что, братцы, очумели? Чего меня подставляете, а? За глупого? А я-то расслабился, не слежу. Хорош, с вами поиначе невозможно,— он схватил Майку за плечи и шею, стремительно, как голодный крокодил, потянул к себе...

— А-а! Пусти, дурак!

— Что? Заложники не разговаривают! Эй, водила! Что бы через девять минут уже по святым местам ехали! Или увидите фильм ужасов " Молчание ягнят. Часть 2".

— Хорошо, хорошо, через пять минут будем! Только девчонку отпусти, а то шею ей сломаешь.

— Условия тут я ставлю,— высокомерно заявил Володька.

Условия выдачи устраивали обоих — один поцелуй принцессы.

— А, так вы сговорились, — разочарованно протянул Лешка, деликатно не кося. — Одна шайка.

— Нет, я сначала была против... Меня заставили,— пыталась обелить себя наивная Майка, поправляя волосы. Володька откинулся назад с видом хорошо потрудившегося гангстера, пыхнул воображаемой сигаретой и самодовольно пояснил:

— Хорошо быть террористом. Кто-нибудь да влюбится. Синдром заложника, знаешь, Леха? Потом еще в новостях покажут.

— В новостях показывают обычно изрешеченное тело, Детка.

Володька вел машину минимум как Черный Плащ. Что его так веселило? Он подпрыгивал, раскачивался из стороны в сторону, нес ахинею; довольно потирал руки, исподтишка хихикая. Похоже, он решил проиллюстрировать всю классику Голливуда за один день.

Майка лежала на заднем сиденье, обнимаясь с подушкой... Практически не останавливались весь день, каким то неизвестным образом Володька генерировал столько энергии, что еще и на дурость хватало, и он с шепелявым энтузиазмом присвистывал под радио.

Навстречу неслись смазанные линии огней.

Лешка смотрел в наполовину отведенное окно, вглядывался в черную громаду леса, обступавшего их со всех сторон, ночной свежий ветер поднимал ему волосы; Майка ежилась под пледом.

Грусть в нем непрерывно меняла фигуры своего выражения, пластичная, словно кусок глины на гончарном круге. Весь запас свой он давно скурил и больше уже не хотел; обалдев от количества никотина, так и не лишившего его смутного беспокойства. Только сейчас он начинал думать, зачем же так упорно стремился оторваться от дома, от мучительно и упоительно так и непонятой им Ленки...

Рыдал Меладзе, Майка попросила сделать погромче, Леха слушал, от сентиментальной песни все ощутимее ныло его сердце.

...Юных лет хмельная дева

Помахала мне вослед

От меня к другому улетая...

— Лесные братья на узких дорожках... Где ты, моя робкая жертва? Тело серны у ручья... Пейте, пейте ее кровь, вурдалаки! Я везу вам маленькую глупую нерпочку... У! У нее тонкие слабые ножки и бледная кожа... Она почти безгрешна, пень-людоед, скоро я привяжу ее к твоим корням и оставлю -у— у — темной ночи оставлю я эту девчонку... Выходите же, братья, на дорогу, забирайте нашу Майку, теплую от сна; из моих рук в ваши когтистые, покрытые струпьями лапы...

Володька бормотал негромко, но при желании услышать его легко было можно... Майка устало и нежно улыбалась, слушая его.

— Приди из черной ночи, приди из дикого леса, упырь, и забирай ее с заднего сиденья; посмотри в окошко, разве она не достойна занять место среди твоих пленниц...

Леха поежился. Несмотря на бешеную скорость машины, даже ему стало неуютно на ночной лесной трассе.

— Истории, рассказанные на ночь? И надо тебе ее пугать?

— Это не сказки! — оборотил свое лицо к нему Володька, слишком серьезное, что бы производить серьезное впечатление. — Это жизнь ночных дорог, Леха! Все правда... Мы в Черном-черном лесу! — заухал снова он. — В сердце заколдованного мира! За нами скоро придут, и, Леха, давай отдадим Майку — таков закон! — и снова зараскачивался из стороны в сторону.

Леха посмотрел на спидометр.

— Скинь, дурачок. Ночь ведь...

Майка закрыла глаза. И в ее первый сон стали прокрадываться один за другим легкие тени.

— У-у! Девочка-девочка, пошли поиграем с призраками... На большом-большом кладбище, среди открытых могил... Белый танец, кого выберешь ты?

— Володька, перестань, — захныкала Майка. — Я спать хочу! Хватит!

— Надо было раньше палатку ставить, пока светло было, — сказал Лешка. — Сейчас только ехать.

— Я до утра смогу, — признал Володька. — Меня прет.

— Десять минут третьего, — посмотрел на часы Леха.

И скоро, то ли дала знать себя усталость, то ли вечная зависимость человеческая от ночного отдыха; но Володька обнаружил себя съехавшим с трассы на какое-то ответвление, причем, как долго по нему уже двигались, было непонятно.

Володька обругал сам себя. Заехал с дороги в траву прилеска.

Вышли подышать воздухом, оглядеться, отлучиться на пару минут в сторону с долгого пути.

— Страшно, Леха?

Ночной лес дышал жутью. Он жил, жил своей обособленной жизнью, дышал, скрипел, перестукивался, вскрикивал ночными птицами.

Вылезла из машины, сразу застучав зубами, Майка.

— Ой, мама, — сказала она. — Холодно как... И темно, — подошла обняться к Володьке, он взял ее одной рукой за шею и интимно спросил:

— Ну что, пойдем к вурдалакам?

— Володька, кончай, не смешно, — нахмурился Леха.

— Пойдем со мной, — шепотом попросила она. — Я одна боюсь...

Роса уже выпала. Леха залез в машину, включил свет; сразу стало уютно по-домашнему. Открутил сиденья, бросил между ними скрученную палатку, готовя ложе для троих, тесновато, конечно, но ничего, такой ночью и то — комфорт, под утро станет вовсе холодно.

Он расшнуровал кроссовки.

Дверца открылась, на пресловутую кровать забрались Вовка с Майкой, хохмочки.

Майка покачалась на пружинах, развеселилась.

— Ого, как мне повезло, сразу двое! Чувствую себя принцессой...

— Ложитесь, принцесса, — проворчал Лешка. — Буду вас укрывать. Да посередине, Майка. Не буду же я утром о Володьку греться.

Но Володька поступил как человечище — отдал ей место на сиденье, на палатке спать — удовольствие еще то. Устроились, Леха поднял руку выключать свет.

— Ну что, уснули?

— А поцелуй на ночь? — закапризничал Володька.

Похоже, он его получил.

— А мне? — за кучу возмутился Лешка.

— Я тебя поцелую, — сурово ответил Володька. — Потом. Если захочешь.

— Нет-нет, не обращай на меня внимания. Я уже сплю.

Лешка проснулся первым, рано, от холода. Пару минут полежал, подумал, что делать дальше. Дать им выспаться? Прогуляться, поискать воду, умыться.

Нашарил спортивную куртку от костюма, осторожно открыл, стараясь не брякнуть, дверцу, выбрался из машины. Однако Майка все равно зашевелилась — сон у нее был чуток. Ладненько.

Ноги сразу намокли — спортивные штаны до колена и кроссовки — до основания шнурков. Поблуждав по утреннему, уже далеко не страшному, а спокойному, светлому, молчаливому лесу, он вышел на тропу, ведущую, как принято, к жилью. Больше жизни хотелось покурить, а сигареты, конечно же, в лесу не произрастали. За деревьями посветлело, и он вышел к речке-запруде. Огибая ее, к крышам вдалеке уходила щебневая дорога. Пыль над ней еще не поднялась.

Был тот восхитительный утренний час конца августа, свежий, влажный, еще ползла под ногами дымка утреннего тумана, просыпались, отогревались кузнечики...

Вода блестела темным глубоким зеркалом, и ни о чем больше не думая, Лешка поскидал одежду и погрузился в холодную, пахнущую землей и сеном ледяную воду, тихо скользя в ней, словно рыба...

После этого на берегу оказалось еще холоднее, обсыхая и подавляя дрожь, достал из куртки зубную щетку... Собой он остался доволен: сходил на разведку, жилье нашел, а там и свежий хлеб и сигареты. Вода рядом — сгонять на машине — вопрос двух минут. А дальше — долгожданный теплый дым поступит ему в легкие, прогонит кровь по жилам, и он окончательно, бесповоротно проснется.

В столицу въехали под утро. Долго блудили по дорогам в пригороде, переночевали в Химках, на заброшенном пляже.

Вообще-то, что они поссорятся, ожидать следовало. Володька цеплял ее не на шутку, Майка психовала; а Леха не вмешивался, а только тихо удивлялся очевидной дурости обоих.

В восемь утра Москва уже гомонила. Толпы приезжих вливались на ее улицы со всех девяти вокзалов. Было прохладно, Майка куталась в Лешкину спортивную куртку, отмалчивалась, а Детка продолжал распахивать ситуацию, со злой отсутствующей миной на лице не расставаясь.

Поехали на заправку, до которой Володька выспрашивал дорогу на перекрестках с красным светом у водителей праворуких японок. Это его развлекало, хотя бы, и заряды из салона постепенно исчезали.

— Есть хочу, — закинула пробный камень Майка.

— Ешь.

Майка снова притихла в углу на заднем сиденье.

— Сестренка, сейчас, коня покормим, а потом тебя, — ободрил ее Лешка.

— Так уж заодно, наверно, — хмыкнул спиной Володька. — Самых нетерпеливых.

Лешка уже не захотел сносить, попросил остановиться.

— Куплю человеку пирожок, — сказал он Володьке.— Файн секонд.

— Давай-давай, — скептически оценил этот жест тот.

Это был крошечный стихийный рынок, торговые ряды с усатыми белозубыми кавказцами, в спортивных костюмах — за горами лощеных фруктов.

Над рынком завесой стояла неистребимая "Ля-Ля-Фа".

Утреннее солнышко сидело на боках только что разложенных яблок, груш, мандаринов. Толкался вокруг нехитрый народец: полубомжового вида пацанята-грузчики, русские девчонки — продавцы пыхали сигаретами, балагуря с хозяевами; бабушки со связками зелени устраивались на железных столешницах — словно и не покидали Тагил.

Возвращаться в машину Лехе не хотелось, и он, порассуждав, решил дать Володьке время образумиться, поэтому и блуждал сейчас от лотка к лотку, бездумно набирая виноград, груши, яблоки.

Цветы утром даже в ведрах выглядели так свежо, так радостно, еще не просохли от холодного душа: псевдоросы — искусственной зарядки на целый торговый день. Рассеянный взгляд его не укрылся от молоденькой азербайджанки, она сверкнула глазами и зубами, что-то произнесла, а он не понял, но жесты были куда красноречивее слов, и, кивнув, Леха вытащил из ведра белую хризантему с самой большой и лохматой шапкой.

Машина была пуста, даже не закрыта. Помирились, удовлетворенно подумал он. Два дня бок о бок — в тесной неудобной машине, ангела из терпения выведет, не то, что Володьку. Хорошо, что Ленка не поехала, вдруг пришло к нему. Это вам не покладистая Майка, влюбленная в Детку, как кролик в удава. Ленка точно бы выкинула какой-нибудь финт.

Он в первый раз подумал о ней спокойно, словно, оторвавшись на сотни километров, освободился и от ее мучительного влияния.

Для конца августа поднимался чудеснейший денек; железо нагревалось; закуривая желанную сигарету, вдруг увидел Володьку.

Тот шел один, с бутылкой минералки, в одной черной своей безрукавой майке; и вид имел достаточно независимый.

— А где Майка? — не понял Лех.

Володька странно улыбнулся, толи жалобно, толи нахально.

— Не знаю, — ответил он.— Хлопнула дверью и пошла, куда — мне не сказала. Ну, может, у нее дела какие...

И он заносчиво посмотрел на Лешку. А Леха решил — не усугублять.

— Ты хоть видел, в какую сторону?