От крови и песка

Пожалуй, для драки я не в форме сейчас, несмотря на зажившие повреждения. Но очень уж хочется, и настроения разбираться в причинах этого желания нет. Я приседаю, выбрасывая ногу в подсечке, и незаметно набираю песок в кулак. Кисофа легко уходит. Нож, зажатый в правой руке, отвожу назад и, распрямляясь, резко выкидываю вперед и вверх. Я и не ожидала, что он легко достигнет живота, но бастард даже не делает вид, что озабочен его приближением. Прогибается со скучающим лицом, а сталь мелькает в сантиметре от моего глаза. Не уверена, что смогу отрастить новый глаз, потому угроза выводит меня на новый уровень ярости. «Не поддавайся эмоциям в драке. Первая задача княжны — защитить свою жизнь и быстро нейтрализовать врага», как же.

С рычанием я бросаю песок в лицо князя, тот моментально защищается предплечьем и так же быстро опускает руку. Я этого ждала, и рукоятка ножа рассекает надбровную дугу, из которой сразу льется кровь. Отлично, следующий удар надо нанести справа. Дядя использует крайне скупые и результативные движения, и, пользуясь этим, я наношу удар, который требует широкого ответа: выпрямленной ногой бью по подвижным нижним ребрам. Шагом в сторону бастард превращает удар в скользящий и слабый, а сам отвешивает мне затрещину. Я скольжу вперед за ударившей рукой, не давая места для размаха, и держу блок правой рукой с кинжалом наружу. Князь резким поворотом тела делает возвратное движение атакующим и внезапно тянет меня за ухо. Какое унижение!

Кисофа хрипло смеется:

— Чего ты хочешь?

— Убить тебя!

Он отпрыгивает назад и щурится. Кровь из его брови остановилась и уже засыхает коркой. Это его нормальное или усиленное восстановление?

— Какая страсть! А почему ты хочешь меня убить?

Дядя не делает никаких попыток атаковать, и я приостанавливаюсь, впрочем, сохраняя стойку. Давно я не испытывала такого бешенства, и плюну в первого, кто скажет, что у меня нет причин. В груди три горящих угля. Но вряд ли именно Кисофа виноват в произошедшем. А какая разница?

Я снова приближаюсь к нему, на этот раз более осторожно. Скользящими движениями князь повторяет меня, мы медленно делаем круг на песке.

— Хочешь крови?

— Тошнит от одного слова.

Кисофа хмыкает и манит меня пальцем:

— Прервемся на минуту, девочка?

Сперва я смотрю на него настороженно. Потом расслабляю тело и выпрямляюсь.

— Подойди, я не буду тягать тебя за уши.

Я снова напрягаюсь и рычу, но подхожу. Князь-бастард грациозным движением поднимает руку, как крыло. Слежу за этим жестом, но боковым зрением контролирую всю его фигуру. Остановив руку параллельно земле и закатав рукав, он больше ничего не предпринимает.

— Смотри внимательно, Арис.

Смотрю. В правой руке дяди снова появляется кинжал, и тот плавно приближает его к обнаженному запястью. Лезвие вдавливается в кожу, прогибая ее, но кровь не появляется. Гладким длинным движением Кисофа ведет острие ножа по своей руке, и неглубокий надрез медленно раскрывается. Красные капли одновременно набухают по всей длине линии. Я перевожу взгляд на лицо князя:

— И что?

Кисофа смотрит на меня радостно и ухмыляется.

— Ни-че-го.

Он издевается надо мной. Я резко бросаюсь вперед, нацелив левую руку на шею, а кинжал держу на уровне живота. Это было необдуманно. Справа красные капли срываются с кожи. Удар в висок заставляет мир потемнеть и исчезнуть.

Как переплетается прекрасное с обыденным. Взгляд Лерика двигался по кругу, следил за пальцем, скользящим по краю бокала с кислым вином. «Эннуиии» — чисто и прозрачно пело дорогое стекло под его рукой. В этом звуке мастер искусств находил столь необходимый покой. К середине ночи он окончательно устал от собственных мыслей, разомлел от вина и был нехарактерно угрюм. Веселье, льющееся из посетителей ресторана, как вино из кувшинов, лишь делало его более мрачным. И занкары с трещотками и колокольчиками актеров и резкими голосами послов, обыкновенно возбуждавшие его любопытство, сейчас раздражали. Но долг и холеная лень князя не давали ему покинуть шумное место.

Его уставшее высочество ступней в мягкой туфле гладило ножку стула, наматывало косу на запястье, крутило перстни на пальцах. Его высочество скучало, но не той благородной скукой, всегда сопровождавшей его выверенные плавные движения, а скукой вынужденной и нежеланной. Князь мысленно пребывал в другом месте, далеко не столь людном. Но Кисофа, сверкающий улыбкой, как золотой акин, приказал терпеть, присматривать за послами и ждать. Лерик ждал и постепенно пьянел.

Злость и скука не лучшие друзья для творческого человека. И князю, обыкновенно благожелательному, хотелось разбить бокал о стену, а сам ресторан сжечь. В десятый раз печально вздохнув, Лерик пальцем поманил официанта.

— Еще три бокала разных размеров и воду.

— Воду? — удивленно переспросил официант.

— Тебе уши мешают слышать? — хмуро посмотрел на него Лерик.

Служащий с поклонами поспешил за заказом, а князь поморщился от собственной грубости. И, когда официант вернулся, Лерик сопроводил золотую монету на краю стола успокаивающей улыбкой. Мастер искусств в любовных муках может быть трагичен, но не груб.

Неразделенная страсть — именно так звучала официальная причина его пребывания в единственном ресторане Шихра. Заведение это открылось совсем недавно, и недостатка в клиентах не испытывало. Как и нилейские собратья, ресторан принимал публику высокого класса. Большинство горожан по-прежнему заседало дома или посещало трактиры, не имея возможности вкусить изысканную ресторанную кухню, а знать и богатые купцы занимали столы за декаду до посещения. Но князь императорской крови, разумеется, был желанным гостем, которому не докучают очередями. Как и занкары из посольства, ведь хозяин не дурак, принимая их, он надеется на хорошую репутацию среди иностранцев. Лерик, едва оказавшись на пороге, томно попросил уединения и занкарам лишь вежливо кивнул. Те звали его к себе, но князь отказался, а музыкантам заказал грустную любовную песню, чтобы продемонстрировать причину своей печали. Удачно подошедшим для приветствия знакомым он также намекнул на мифический отказ желанной красавицы, после чего, наконец, остался один.

Послы пробовали шахрисские и нилейские блюда, вели пустые разговоры. Странники, сидевшие за соседним столом, звенели, щелкали и стучали в ответ, иногда показывали миниатюры по желанию своих покровителей. Первое время это развлекало Лерика, но интерес быстро угас. Другое занимало мысли.

Его воспоминания о Сердце Пустыни были исключительно неприятными. Ухмылка Кисофы и каменное лицо отца никак не скрасили болезненную процедуру, потому он собирался встречать сестру сам или в компании Харифы. И, если выбор Кисофы, сильного и опытного, вместо великого князя был объясним, то причины самому Лерику находиться здесь, а не возле страдающей Арис, казались ему надуманными. За послами могли присматривать и подчиненные дознавателя, как обычно. Что за повод проводить здесь такую важную ночь. Лерик налил воду в новые бокалы, намочил пальцы и попробовал их звучание. Подобрав уровень жидкости, он начал наигрывать известную уличную песню. Внезапно кто-то поддержал мелодию. Князь поднял голову и увидел Ночь, одного из занкарских актеров, также гладящего стекло. Большинство актеров было в полумасках, открывающих низ лица, что позволило разглядеть улыбку. Лерик улыбнулся в ответ и поправил помощника, видимо, песня была тому незнакома. Когда он закончил, Ночь наиграл другую песню, незнакомую уже мастеру искусств. Князь быстро уловил мотив и закончил вместо актера. Судя по поклону Ночи, он угадал мелодию верно. Некоторое время они продолжали эту игру, а потом Ночь поднялся и подошел к столу Лерика.