От крови и песка

Ника Лейман

От крови и песка

Глоссарий

Урок боевых искусств

Ах, Лерик!

Няня, душ, массаж

Арварис — игра войны

Скромный семейный обед

Азы, ази и азири

Посреди песков

Сердце Пустыни

Жизнь юной особы из правящей семьи мнится сказочной не только простолюдинам, но и многим дворянам. В большинстве государств дело так и обстоит хотя бы отчасти. Но в родной моей Шахрисской империи жизнь княжны императорской крови всегда была далека от блестящей и пустой.

У жителей мягких северных земель государство — отражение своего государя, если он действительно правит. У нас же правитель — истинное дитя своей страны, и, как наша страна наполовину укрыта песками пустыни, так и половина императорской крови — колючий песок. Наш род начал править тысячу лет назад, и все эти годы дети императоров проходят обучение более суровое, чем жизнь крестьянина в Абишедской степи. О, я не раз ночевала в их лачугах и знаю, о чем говорю.

Тысячелетняя традиция рода Фаис обязывает монарха иметь двух сыновей. Старший сын становится наследником, второй сын — великим князем, его главным советником. Все остальные императорские детки, как и великокняжеские, получают титул князей. Хотя в истории страны бывали случаи, когда на сыновей правителю сильно не везло, несмотря на регулярную смену жен, что привело к появлению пятерых императриц и штук пятнадцати великих княгинь. Случай второй Императрицы — Кариссы из рода Фаис, Благословенной дочери песков, и вовсе удивительный, ведь при ней был Великий Князь, а не княгиня. Боги дали ее отцу лишь одного ребенка в законном браке, а вот гарем подарил еще троих детей, получивших титулы князей-бастардов, что положило начало титулованию внебрачных детей императоров. Правда, не всех. Чтобы ребенок получил княжеский титул, наложница-мать или он сам должны изъявить добровольное на это желание, тем самым согласившись на соответствующее обучение. И ведь большинство отказывается.

И еще ни разу не было бездетного императора до тех пор, пока на престол не взошел Хазифа, наш нынешний властитель, нареченный при воцарении Хазифой Азираил Фаис и за десять лет не подаривший стране наследника. За что и прозван в народе Хазифой Проклятым. Правда, так его называют лишь шепотом, в голос говорят как положено: «Азираил» — что переводится как «мудрый» и вполне соответствует действительности. Мой дядя очень мудр. И, как мне кажется порой, очень несчастен.

Я же Арис Фаис, княжна императорской крови, которая прямо сейчас блюет сливками на мраморный пол.

— Ваше высочество, вы не ушибли локоть? — о, не стоит думать, что это проявление заботы; Хираз, только что трижды впечатавший кулак мне в живот и отскочивший при первом звуке надвигающейся рвоты, теперь подошел поближе и без стеснения разглядывает покинувшее желудок содержимое. — Ба! Да это молоко или даже сливки! Ай-яй-яй, ваше высочество, а ведь мы договорились не есть перед утренним боем. А в данном случае все, что не вода, еда.

— Мастер Хираз, моя вина.

Заставит слизывать или не заставит? Княжна, лижущая лужу блевотины, станет темой для сплетен слуг навечно.

— Вставай. И плеть подними. Мы продолжаем, — да не может быть, неужели пронесло и совсем не накажет? — Ваше наказание мы обсудим после урока, — тьфу.

Сегодня третий день, как я приступила к урокам обращения с плетью — нашим фамильным оружием и атрибутом власти нашей семьи. Плеть имеет множество недостатков в бою и уступает почти всем другим боевым инструментам по своим характеристикам, но в руках мастера она способна творить чудеса. Хотя, я думаю, в руках Хираза и тапочек станет грозным оружием.

Как и у других детей, у меня уже много лет была своя плеть, подчеркивающая мою принадлежность к императорскому дому и предназначенная для верховой езды и дополнения нескольких парадных костюмов. Но все мы, зная о том уважении, которым пользуется плётка в семье, едва получили свой первый короткий кнут, поспешили применить его в наших детских потасовках. Среди детей я слыла хорошим плетников, в моих руках оружие почти всегда издавало резкий щелкающий звук, попадало по объекту четко кончиком и даже не било меня саму. Но сейчас я едва не связываю себя длинным кнутом для боя на средней дистанции. О том, чтобы зацепить Хираза, и речи не идет.

— Отвратительно, ваше высочество, — издевается Хираз. От беспрерывного щелканья его плети у меня скоро начнется нервный тик. — От тебя увернется даже голодная рабыня на сносях!

Какие интересные у старика фантазии, зачем мне стегать беременных рабынь. Он точно садист-смертник, я ведь отделаю его когда-нибудь.

Моя задача — кончиком плети обвить его руку, ноги или шею. Но я уже близка к отчаянью, ведь моя лучшая попытка закончилась тем, что мастер кнутом захватил мои запястья в замахе, разоружил и смачно приложился к моему животу своим каменным кулаком. А в первый день занятий я решила, что проблем не будет, наивная. Тогда он четыре часа подкидывал камешки, а я хлестала их плетью в полете и даже удостоилась чего-то близкого к похвале. Хотя потом во время обеда я едва держала столовые приборы, так дрожали руки и сводило запястья. Думаю, сегодня на обед я просто не смогу дойти.

— Давай, княжна Арис, не позорь свое имя. Если за три дня ты по мне не попадешь, то скорее увидишь снег, чем поездку в Сердце Пустыни.

О, это, безусловно, мотивация. Вот только я помню об этом и без напоминаний. Еще три дня мучений, и меня увезут в Сердце Пустыни — таинственное место, крайне значимое для императорского рода, наш величайший секрет. Там я обрету свою судьбу и первую силу, которую буду развивать до наступления зрелости, пока мои способности не раскроют себя в полной мере.

Впервые направление своей жизни я задала в пять лет, когда поняла, что хочу быть похожа на дядю Кисофу, бастарда, серого князя, сильно нелюбимого многими в семье и совершенно очаровавшего меня-малютку. Шпион, убийца, прозванный шахрисской тенью, прекрасный стратег, красавец и мужеложец, он стал тем, на кого боятся смотреть прямо, но еще больше боятся ощутить за спиной. Я ребенком замирала под его холодным взглядом. Возле него даже мороженное становилось невкусным. Но, когда умер мой ручной лисенок Хис и я горько плакала во внутреннем дворе, Кисофа подошел и сел возле меня. Мне было так обидно, что я даже не прекратила рыданий, как, без сомнений, поступила бы в любой другой ситуации. А он неожиданно протянул мне прекрасный чеканный кинжал, красивый настолько, что захотелось его украсть, если бы это не было самоубийством.

— Он уже мертв, зачем кинжал?

— Кочевники верят, что ухо пустынного лиса однажды поможет услышать свою смерть и избежать ее. Маленький лисенок, маленькая княжна. Сечешь?

— Мне отрезать его ухо?

— Если хочешь.

— Не хочу, я хочу чтобы Хис был целым! — взвыла я. И получила фонтан брызг в лицо.

Кисофа закрутил флягу:

— Допустим, ты его не тронешь и похоронишь. Уже через неделю его будут есть черви. Целым он все равно не останется. У мертвого можешь брать то, что тебе нужно.

— Ухо?

— Ухо. А что в нем есть еще?

— Лапы. Глаза. Язык, усы, когти, шкура, хвост.

— Да, я вижу что ты не ослепла, — засмеялся.

— Сердце, у него есть сердце!

— Где?

Я наугад ткнула в ребра.

— Да, рядом. А там, где ты показала, ребра, а за ними легкое. Ты видела легкие?

— Неа.

— Посмотрим?

Выжидательно уставилась, мол, показывай.

— Что смотришь, мелкая. Открывай своего лиса.

Так пятилетняя Арис провела свое первое вскрытие. А дядя Кисофа клал свои большие руки на мои ладошки и помогал давить на нож, чтобы разломать кости. Пустынный лис мало какому путнику покажется другом, потому Кисофа показал мне, что делать, если я повстречаю зверя за пределами дворца. Он приподнимал кинжалом шкуру с лисьей морды, чтобы я запомнила точки, за которые захватывать челюсти, и поняла, почему пальцы должны быть именно там. И даже дал попрактиковаться на собственном прекрасном лице. Не думаю, что мои упражнения оставили на нем хоть один синяк, но подобное вольное обращение совершенно не вязалось с образом пугающей шахрисской Тени, и лишь чрезвычайные обстоятельства эмоционального срыва не дали мне заробеть под взглядом внимательных глаз.

Резкий удар кнута вернул мои мысли к Хиразу, на колене наверняка вспух розовый след. Я со свистом втянула воздух.

— Неплохо, прогресс есть, — я замираю под внимательным взглядом мастера и перевожу дыхание. — Ты ведь не была сосредоточена на бое, Арис?

— Я отвлеклась, мастер Хираз.

— Ты хорошо двигалась, было гораздо меньше ненужного шевеления. Хорошо уклонялась, но не контратаковала. Делаем так: вот здесь, где сейчас моя нога, место, по которому должен попадать каждый твой удар. Не уверена в попадании — не бей. Один промах — один мой удар по тебе. Я же в это время буду хлестать тебя, твоя задача уклониться от всех ударов. Плеть держи все время в движении, я не буду ее выхватывать. Полчаса. Одна остановка на две секунды — один удар по тебе. Все ясно?

— Да, мастер.

— Начали! — свист-щелчок-свист, его кнут не останавливается, он вьется в воздухе, словно живой, я даже чувствую ритм его дыхания.

Да, если распознать ритм, уклонение от ударов плети становится похожим на танец. Через долгих две минуты я могу подпустить плеть на расстояние ладони от лица и уклониться молниеносно за мгновение до щелчка. О, да я чувствую себя звездой коридорных драк! Десяток ударов по полу в нужном месте — ни одного промаха.

— Давай, летай, пушинка! — скрипит Хираз. Его голос похож на старую дверь — Лерик говорит, это потому, что мастера когда-то крепко придушили.

И я летаю. Уклонение, плеть меняет направление и стелется вдоль пола, я вижу и прыгаю, чтобы избежать подсечки. Ремень на конце моего кнута пролетает прямо под его извивающейся плетью, похожей на спятившую змею, подхваченную бурей. Щелчок, снова попала. Успеваю отвесить шутовской поклон. Да, я точно звезда, и сливки не помешали.

Проходит пару минут, задание усложняется:

— Я называю позиции в арварисе и ходы, ты говоришь название хода, — прекрасно, арварис как раз ждет меня после завтрака.

— Песок восемь-восемь, вода семь-восемь, — ох, я потеряла ритм, учитель меня чуть не зацепил.

— Толчок.

— Песок семь-девять, — пока что это легче, чем я ожидала.

— Пощечина.

— Вода восемь-девять.

— Дверь и объятие.

— Песок шесть-восемь.

— Захват.

— Семь-семь, вода, — вода уходит из захвата, я от удара.

— Побег.

— Песок семь-шесть.

— Толчок и стрела.

Мы не останавливаемся ни на секунду, плети свистят, стекает пот, перед глазами противник и карта арвариса. У меня два промаха, два удара долетело. Да, если Хираз захочет ударить меня, мне нечего ему противопоставить, я дерусь на пределе своих сил.

Учитель называет не лучший ход, ведь если сейчас занять гору, песок за два хода поглотит воду. Я спотыкаюсь и получаю удар.

— Ты отвлеклась. Не играть, а называть приемы.

— Позвольте пройти, мне по потолку неудобно. — Лерик подошел абсолютно бесшумно, если даже учитель его не заметил. Я же дышала так громко, что не услышала бы и храмовый гонг.

Мастер чуть повернулся к подошедшему братцу, да, это мой шанс. Плеть со свистом обвивает его руку. Сделала, да-да-да, я это сделала! Когда-нибудь верну Лерику поцелуем. О, за это ощущение победы я отдам ему даже шарик орехового мороженного.

— Ты отвлекся, — возвращаю шпильку. Но Хираз лишь улыбается.

Лерик — мой старший брат, тайный императорский советник (действительно тайный, мне известно это лишь потому, что я порой грею уши в неположенных местах) и Мастер искусств. Именно он сейчас учит меня благородной игре войны, так с шахрисского переводится название арвариса. Его учили играть Император и Великий Князь, и в игре он превзошел Императора. С отцом же, скорее, сравнялся: тот, говорят, в детстве даже спал с игровой доской в обнимку. Я же с отцом играла лишь раз, в три года, когда тот подбирал мне учителя. Самой игры я почти не помню, но до сих пор обидно, ведь будь я гениальна, отец учил бы меня сам, а не назначил мастера Ткофу, которого потом заменил брат. Хотя Лерик прекрасный учитель, я наслаждаюсь нашими играми и его обществом. Невнимательному человеку наш Мастер искусств покажется сонным, и он действительно всегда замедленный из-за смеси, которую он постоянно курит. Но это змея, готовая прыгнуть в любой момент. Брат не тот человек, с которым уютно, но именно тот, с кем мне всегда интересно. Думаю, проводи мы вместе все время, и я бы устала от его тонкой натуры, но такого никогда не будет. А вот половину времени — с удовольствием. Иногда про себя я называю Его Высочество Его коваршейством и твердо верю, что Лерик в курсе всех интриг и течений. Но держу свое мнение при себе, ибо он не тот, с кем стоит ссориться.

— Радостная встреча, ваше высочество!

— Счастливая встреча, Хираз, а вы все мучаете моих драгоценных родственников! — Лерик подмигивает мне, а я в ответ сдуваю со вспотевшего лба прядь волос, показывая, что устала, как ишак у жадного торговца.

— В меру моих стариковских сил. Вы выросли и стали еще сильнее, я же, увы, лишь старею и дряхну.

— Только не говорите, что вам пора на пенсию, мастер, Карифа не выдержит такого удара по нашей казне.

— Я думаю об этом, ваше высочество, но денежных дел мастер может быть спокойна, все же думаю я гораздо медленнее, чем двигаюсь, — смеется Хираз и добавляет: — Пока не вколочу свое мастерство в благородную молодежь, на покой не уйду.

— Бедные дети, — улыбается брат. — И как их успехи?

Я отвожу взгляд. Кажется, сейчас любимый брат станет свидетелем моего позора. Все же выволочку лучше получать без свидетелей. Особенно столь волнующих мое неопытное сердце. К слову, «опытное сердце» — забавное выражение, знаю многих, кому оно подходит, и Лерик в их числе. Но через три дня меня признают взрослой, и, надеюсь, брат поделится со мной своим опытом в сердечных делах.

— Княжна Арис, как всегда, радует своего скромного учителя, — редкое дело, старик похвалил меня в моем присутствии. — А вот юный Шираз получает свои синяки впустую.

Лерик загадочно улыбается мне. Братец, только не вздумай проверять мои успехи лично, я еще не отошла от проверки, устроенной Кисофой. Хотя, Лерик ведь не любит напрягаться, наверняка у него на уме что-то иное. Он не станет ломать нос любимой сестренке и шокировать придворных лекарей.

— Шираз не старается?

— Юный князь старается, но он слишком нежен для столь суровой учебы.

— Князь должен уметь защитить себя и Императора, любой князь, Хираз.

— Я знаю это не хуже вашего высочества, и моих умений хватит, чтобы вбить в него необходимые навыки. Но, хоть Шираз еще мал, уже ясно, что у него другая дорога.

— Учту ваше мнение, мастер, но понадеюсь, что суждение преждевременно. Мальчику не хватает стимула. И он слишком ценит свои успехи в музыке.

— Странно слышать, чтобы мастер искусств не поощрял чьи-то музыкальные успехи, — я тоже решила вступить в разговор.

— Что ты, Арис, прекраснейшая, я весьма поощряю. Но во всем нужна гармония, и в обучении тоже, — когда Лерик произносит свою «гармонию» нараспев, сходство с маньяком Кисофой радует мое сердце.

— Успехи в чем-то одном делают остальное неважным?

— Не совсем. Например, юный князь не может не переживать свою физическую слабость. Но успехи в чем-то одном, когда в другом лишь неудачи, подрывают веру в свои способности, а в случае с музыкой еще и в свою полезность, что не способствует гармоничному обучению. Я буду счастлив, если милый брат подрастет и выберет музыку. Ведь к тому времени он может стать хорош и в других делах и, как воздух питает огонь, он будет питать ими свое творчество. Вдруг он станет прекрасным любовником и разожжет костер искусства прямо на своем сердце.

Хираз выразительно кашляет в мою сторону. Но Лерик холодно смотрит на учителя:

— Княжна совсем скоро станет взрослой. Думаю, она знает, что поддерживает в людях жизнь. Скоро она и сама оценит это.

— Да, брат, скоро стану, — я произношу это почти как обещание.

— С нетерпением жду, — кажется, это ответное обещание. — Все мы ждем.

Старик решил, что мы слишком далеко зашли для утренней беседы. Я с ним даже согласна. Мне будет трудно сосредоточится теперь после этого не вполне невинного флирта.

— А как дела с занкарским посольством? Ведь это вы курируете его пребывание в столице, верно?

— Да, Хираз, я, как вы выразились, курирую этот бедлам. И мне кажется, это посольство было придумано, чтобы свести с ума одного печального шахрисского князя.

— Неужели они такие варвары, как все говорят?

— Что вы, совсем не варвары. Вполне воспитанные люди, конечно, на свой манер. Но я хорошо знаком с их культурой, а они все, очевидно, тщательно готовились к приезду к нам, что делает им честь. Мы не называем их господина посла боровом, они не плюют на ступени нашего Храма даров. Встреча двух культур проходит успешно. Но вот материальный аспект этой встречи не дает мне покоя.

— А господин посол боров?

— Да, малышка, самый настоящий. Даже нос похож на пяточек.

— Неужели ее высочество Карифа на самом деле зажала ковры для украшения особняка? — Хираз явно вспомнил о чем-то веселом, а я не в курсе.

— Вы уже слышали эту историю? Ковры она все-таки дала, но едва их постелили, прямо за два дня до приезда наших гостей, загорелся особняк, для них предназначенный.

— Как загорелся? Такая беда, удивительно, что никто не сказал мне об этом. И многое сгорело?

— Спасибо ночной прохладе и близкому морю, успели вовремя потушить. Но сгорело три ковра и две служанки. Карифа до сих пор ругается. А не слышали, потому что все держали в большом секрете. Пожар случился не просто так, пришлось звать Кисофу, он много ходил вокруг и всех пугал. Вот и молчат теперь, и правильно делают.

— Сам Кисофа приходил! — удивляется Хираз. — Значит, поджигателя нашли?

— Странная история, но нет, не нашли. А ведь у здания весьма хорошая защита. Явно не торговец ишаками решил нам отомстить за повышение налога.

Кажется, Лерика вся эта история весьма забавляет. А она действительно странная. Если Кисофа кем-то интересуется, этот кто-то обычно долго не живет. Тем более, если этот кто-то доставил неприятности Шахрисской империи или семье Фаис.

— И это только одна беда из множества. Каждый день, вот просто беспрерывно что-то случается. Я устал искать вилки и пропавших поваров, заменять случайно разбитые стекла и выяснять, почему крысиная отрава оказалась вместо соли.

Интересно, почему Лерик так разговорчив и так подробен. Он не склонен сплетничать просто так, в перерыве между завтраком и массажем, как дворцовая кумушка. И, хотя оба старательно делают вид, что это заурядная беседа, коснувшаяся столь неприятных тем лишь потому, что погода уже неделю не менялась и обсуждать ее нечего, глаза моих учителей смотрят цепко и выдают аналитическую работу ума. А так как скрыть подобное для этих опытных мужчин легко, они не делают этого намеренно. В моем присутствии. Видимо, они прекрасно понимают истинную суть беседы, и именно мне стоит тщательно обдумать этот разговор и сделать правильные выводы. К тому же некоторые мысли у меня есть. Неприятные мысли.

— Мастер Хираз, скоро ли освободится ваша подопечная? Я хотел бы начать ее урок пораньше.

— Что ж, думаю, тогда на сегодня достаточно. Арис, наказание за недисциплинированность я определил, оно станет также небольшим испытанием ваших навыков в следующую декаду. Думаю, вам понравится. А если завтра и послезавтра вы покажете все, на что способны, я дам вам отдохнуть перед хальхикином.

Мои уши в порядке? За что небеса так добры ко мне сегодня?

— Спасибо, мастер, я вложу всю душу в свои удары.

— Не сомневаюсь. Постарайтесь также вложить в них мастерство. Хорошего дня.

Хираз поклонился нам, мы поклонились ему и остались вдвоем.

Лерик подошел к стрельчатому окну без стекла, одному из пятнадцати, делавших место очень светлым и достаточно прохладным. Я присоединилась и тоже выглянула во внутренний двор. Коридор, в котором проходило мое занятие по боевым искусствам, просторный и почти всегда безлюдный, так как второй этаж этого крыла дворца используется в основном для учебных занятий императорской семьи. Занятия в самом коридоре проходят достаточно редко, в основном те, которые требуют большой подвижности или хорошего освещения. Этим летом почти все уроки с Хиразом прошли здесь, отчасти из-за жаркой погоды, отчасти из-за того, что я была достаточно хороша, чтобы драться без страховки в виде матов и на этом этапе не нуждалась в снарядах для отработки приемов. Иногда, когда никого нет рядом, я в ожидании занятия с ногами залезаю на подоконник и наблюдаю за жизнью внизу. Поэтому сейчас я покосилась на Лерика и села на любимое место, свесив ноги наружу. Брат хмыкнул и повторил мой маневр.

И вот мы сидим и молчим. Я начинаю покачивать правой ногой, он тоже. Раскачиваю и левую, Лерик не отстает. Глупая ситуация. Неожиданно Лерик наклоняется и дует мне в ухо. Я замираю от неожиданности, а он двигается носом к виску и медленно втягивает воздух. Спокойно дышу, прикрыв глаза.

— Ты сама составляла этот запах?

— Да.

— Он гармоничный, но чего-то не хватает. Чего-то твоего. Подобрать тебе?

— Нет, я сама. Думаю, через несколько дней мне нужен будет новый.

— Скорее всего. Боишься?

— Нет, жду.

— Я тоже жду.

— Как ты меня поздравишь?

— Ты уверена, что я буду тебя как-то по-особенному поздравлять?

— Хоть не спрашиваешь, уверена ли я, что будет с чем. Скажем так, мне бы хотелось твоих поздравлений.

— Хорошо, они будут.

— Обнимешь меня?

— Конечно. Моя сестричка официально станет взрослой. Как не обнять.

— Сейчас.

— Не обниму. Скоро наша игра. Я буду убивать тебя. Не могу же я убивать того, кого обнимал час назад.

— Ты? Запросто.

— Точно, забыл.

Лерик кладет руку мне на плечо и притягивает к себе под бок.

— Дать тебе мою новую смесь?

— Какой эффект?

— Ничего необычного. Закрепляет настроение, слегка обезболивает, приятно пахнет. Первую минуту щиплет язык.

— Слишком просто для такого специалиста.

— Там есть еще по мелочи ситуативные эффекты. Снижает потоотделение, особенно для ладоней, немного развязывает язык, сосредотачивает на одной теме.

— Если будешь сейчас курить, давай и мне.

Он достает небольшую сигаретную шкатулку, разделенную перегородками на три отсека, и вытягивает две сигареты из среднего. Я беру одну, и мы одновременно поджигаем их и затягиваемся.

— Ароматная, как всегда.

— Вкусно?

— Пожалуй. Хотя действительно жжет язык, это отвлекает.

— Я не стал убирать такой эффект. Он делает остальные незаметными для курящего. Сначала тебе щиплет язык, а потом ты говоришь.

— И не потеешь, — засмеялась я.

— Ага, и голова не болит, — присоединился братец.

Он редко смеется, обычно лишь улыбка или ухмылка показывают соответствующее настроение. Мне приятно, что он смеется со мной.

— Хочешь, угадаю, о чем ты думаешь?

— А ты уверен, что я так предсказуема?

— Нет, мы ведь одна кровь. Но я хочу угадать.

— О чем я думаю?

— Обо мне.

Лерик смотрит на меня своими темными глазами с густыми ресницами, и мне уже не хочется улыбаться. Я понимаю это и снова улыбаюсь просто из духа противоречия.

— О тебе, Лерик.

Есть в нашем роду запоминающаяся деталь внешности. Большинство в семье Фаис — типичные шахриссы: темноволосые, смуглые, кареглазые. Но от кого-то из предков-иностранцев из поколения в поколение переходят и светло-серые глаза, что странно. Достались они и дяде Хазифе, и мне. Обычно дети смешанных браков похожи на южан больше, чем на светлую родню, а у нас такое устойчивое и яркое сочетание. И слишком редкое в Шихре, что не всегда удобно, ведь мы часто выходим в свою столицу инкогнито. Лерик же больше похож на отца, у обоих глаза густого, почти черного цвета, как кровь земли, которой славится наша страна. Но брата с его утонченной внешностью я считаю улучшенной версией. Сама я не столь интересна, если бы не глаза. А Шираз, наш младший, должен вырасти исключительным красавцем, но я стараюсь не завидовать.

— Даже не буду спрашивать, что именно ты обо мне думаешь.

— Что, совсем не любопытно?

— Какая разница, любопытно ли. Важно лишь, что я не буду спрашивать и не узнаю.

— А если я просто так скажу? Из вредности?

— Не скажешь.

Действительно не скажу. Снова молчим.

— Я знаю один маленький секрет Кисофы. Рассказать?

— Шутишь, что ли. Узнать секрет Кисофы. Рискнуть жизнью просто так. Конечно, рассказывай.

— Секрет этот связан с тобой.

— М-м-м, еще интереснее.

— Наша Тень будет учить тебя обращаться с новым оружием. Но при одном условии.

— Что за условие?

— Узнаешь, если угадаешь, что за оружие. Есть подсказка: одно такое давно на тебе.

Из оружия у меня плеть, но она не новая для меня. Яды в кольце и в серьгах не подходят. Рубашка, шаровары, широкий пояс, обтяжка груди, домашние туфли, заколки, два кинжала на бедрах. Совсем ничего подходящего. Если «оружие» не иносказание, то его на мне нет. Если это была аллегория, то трактовать можно широко, долго гадать буду.

— Не знаю ответа.

— Назови особенность своей прически.

Кажется, я понимаю. После той истории с лисом, Кисофа начал обращать на меня внимание. Наверняка и до этого обращал, он из тех людей, которые знают ценность любой информации, да и не мог он не замечать и не интересоваться членом своей семьи, которой посвящает жизнь. Но он позволил мне увидеть, что обращает на меня внимание. Для меня он тоже стал особенным, хотя детей редко интересуют взрослые. Через полгода был Хиширим — праздник цветения — и он сделал мне подарок. Я не готовила подарка, что поставило меня в неудобное положение. И Кисофа сказал: «Подари мне прядь своих волос». Я уже собралась отрезать, но он добавил: «Оставь ее на голове, мне ни к чему хранить твои волосы. Наоборот, ты не отрежешь ее, пока я не скажу». И заплел мне косичку на затылке. Я потом еще спрашивала, можно ли ее переплетать, на что получила разрешение нового владельца. Теперь волосы его, а забочусь о них я. Эти девять лет меня регулярно стригли, и косичка теперь в два раза длиннее остальной прически. Обычно я использую ее вместо ленты, подвязывая ей хвост или косы. Что ж, особого оружия в длинной и тонкой косичке не спрячешь. Я знаю лишь один вариант.

— Косичка. Удавка.

— Да, малышка, удавка. Сколько лет ты растила свое оружие?

— Девять. Он это что, еще тогда задумал?

— Наверное. Это же Кисофа. Но вообще идея хороша. И всегда можно объяснить какой-нибудь клятвой или обетом. И куда угодно пронести.

— Да, я оценила идею.

— Угадаешь условие обучения или сказать?

— Теперь угадаю, пожалуй. Косичка принадлежит ему. А он — наш убийца. Он может отрезать эту прядь. Или оставить. Если я выберу такой же путь служения Императору, он научит меня работать удавкой, если иной — отрежет потенциальную удавку, оружие убийц. Верно?

— Хорошая девочка, возьми сигаретку. Все верно. Разве что путь служения не обязательно такой же. Зачем нам две Тени. Но как минимум пересекающийся.

Сидим, затягиваемся разнотравным дымом. Я думаю. Лерик молчит. Но недолго:

— Как тебе такой секрет?

— Секретом для меня он оставался бы недолго.

— При соблюдении условия.

— Разумеется. Это то, чего я хочу.

— Уверена, малышка?

— Уверена, братик. Я выбрала этот путь давно.

— Ты не разделяешь всех увлечений этого психа. Почему же ты думаешь, что тебе подходит такая судьба?

— Многие разделяю. Мне тоже нравятся мужчины, например, — подмигиваю. — Лерик, я понимаю, что это будет шакалья жизнь. Но такой человек нужен нашей семье. Я прохожу соответствующую подготовку. Главное, какой будет моя сила. Если она совсем не подойдет, придется думать. Либо если ее не будет вовсе.

— Все-таки боишься.

— Жду.

— Тебе пора идти. Арис ждет арварис. Сколько времени дать?

— Хираз меня здорово помучил. Если можно, я бы добавила к ванной и завтраку короткий массаж.

— Хочешь, чтобы я его сделал?

— Мой порочный брат. Я предпочту оставить твое предложение и однажды им воспользоваться. Но не сегодня.

— Договорились, моя разбалованная сестра. Два часа.

— Нари Фахита, сколько можно повторять, не носи мне молоко!

— Простите, госпожа, я снова забыла.

Нари извинилась с самым независимым видом. Так, чтобы упрямая княжна понимала, что виноватой старая служанка себя не считает. Ведь Нари Фахита ухаживала за Арис едва ли не с пеленок, была к ней искренне привязана и всегда заботилась о ее пользе. А молоко необходимо всем детям, это знает даже приблудная кошка на кухне, не подпускающая к своим котятам никого, кроме кухарки. И ту лишь на минуту, налить такого вкусного молока. Арис же от напитка отказывается с детским упрямством, которое лишь доказывает, что княжна еще почти ребенок, и молоко ей будет очень полезно.

— Забыла, как же. Нари, не люблю я его, пить не буду, и не носи.

— Ариша, кровиночка, так ведь вкусно и польза большая.

— Тебе вкусно, ты и пей.

Служанка намеренно шумно вздохнула. Совсем скоро в семье будет большой праздник, княжна справит свое четырнадцатилетие, что вызывало у Нари Фахиты противоречивые чувства.

По шахрисским законам знатная девушка этого возраста после хальхикина, обряда посвящения, считается достаточно взрослой, чтобы выходить замуж с одобрения родителей или Императора, распоряжаться частью наследства, если она сирота, работать, если она или ее родители изъявляют такое желание, а также появляться на мероприятиях в четвертую стражу после третьего часа. Это радовало Нари.

По традиции на хальхикин или после него рожденник выбирает собственных слуг. На самом деле в большинстве благородных семей этот выбор делает глава семьи, нанимая новую прислугу загодя или переводя горничную помоложе из общего штата в личный штат нового хикина. Но Фаисы, по слухам, положившие начало этому обряду, всегда позволяли своим хикинам самим выбрать приятное окружение и доверенное лицо. Слишком многие из детей Рвущей Крови имели тайны большие, чем первая влюбленность, и дела значительнее похода на рынок. Это печалило Нари.

Она сорок лет служила императорской дому и давно обеспечила себе безбедную старость, своим внукам образование, а детям еще и собственное жилье. Но развитое чувство долга и искренняя привязанность к семье правителей не позволяли ей уйти со службы. Устроиться во дворец для обычной женщины, год как приехавшей из глухой степи в столицу, жившей с сыновьями в лачуге и чистящей рыбу на рынке, было бы невозможным, но, видимо, боги наградили ее за сильный характер и устроили судьбу степнячки самым неожиданным образом. Тридцатилетняя беднячка спасла жизнь самому императору, чем гордится до сих пор. И никто из Фаисов за все эти годы не стал ее огорчать тем, что большой угрозы для Фаркиля, сильного и осторожного воина, имевшего страсть к тайным ночным прогулкам, банда пьяных наемников не представляла. Император оценил смелость и доброту Нари Фахиты и принял в ее жизни участие.

Женщину позвали работать во дворец и, пока новая служанка мыла пол тронного зала и благодарила богов и ночного незнакомца, навели о ней справки. Ни одна проверка не выявила в Нари ничего подозрительного более, чем сам ее переезд в столицу, который оказался легко и печально объясним. После чего новая служанка повторно увидела своего благодетеля, на этот раз на троне. Женщина долго смущалась, плакала и отказывалась, но Фаркиль Фарисаил Фаис взял с нее клятву кровью, своим высочайшим приказом назначил няней императорских детей и поселил в детском крыле. Сыновья няни отправились в лучший интернат Шихра, курируемый правящей семьей, что разлучало их с матерью на восемь дней декады и давало им шанс на достойную работу в будущем. За сорок лет дворцовой службы она выучилась грамоте и основам наук, узнала сказки множества народов, вышла замуж за главного конюха, освоила три сложных техники вышивания, вырастила заморский цветочный куст и почти всех активных сейчас членов правящего дома. И в ближайшие годы покидать свой пост, чтобы в покое вышивать под любимым кустом, не хотела и не собиралась. Что ж, Нари Фахита теперь видная женщина во дворце, и вес ее слова сравним лишь с ее собственным весом.

Молодая княжна всегда была среди тайных любимчиков Нари. Надо заметить, что странным образом любимчики служанки становились и любимчиками императора, как прошлого, так и нынешнего. Их вкусы разошлись лишь раз на Кисофе, который мало у кого вызывал симпатию и остался непонятым собственной няней. Арис же по мнению опытной служанки ждало большое будущее, но это совершенно не значило, что нужно торопиться со взрослыми обязанностями и отказываться от молока. А грядущее назначение новой личной прислуги практически исключало участие Нари в жизни княжны, что вызывало повышенную опеку и суетливость няни.

— Не торопись кушать, Ариша, жуй хорошо. Вода еще горячая. Приказать набрать ванну?

— Нет, пускай несут в душ. И достань ту душистую воду, которую привезли из Нилеи. Она приятно холодит. Помнишь, ты мне рассказывался каридские легенды. Линта — девушка с горы, растоптанная ревнивой богиней, превратившей ее в цветы. Это растение назвали линтой, именно оно дает охлаждающий эффект. Жаль, что у нас совсем не растет. Напомни приказать, чтобы закупили у травников побольше самой линты и линтового масла.

— Я сама распоряжусь.

— Спасибо, Нари, ты меня очень выручишь. Я что-то слишком устаю последнее время, совсем забываю о таких мелочах. Месяц, как заказала наряд, который давно хотела, так мне портной уже три комплекта сшил, а я все не заберу.

— Так что молчала, кровиночка, я все тебе принесу.

— Не годится, там необычный костюм, я сама рисовала эскизы. Хочу всех удивить.

— Эх, мучают тебя без пощады, а ты и рада. Зачем тебе столько обучения. К чему девице вечно ходить в синяках. Столько разных дорог перед тобой стелется, лишь выбирай, а тебе подавай самую трудную.

— А тебе дай волю, так ты меня сразу замуж отдала бы.

— Не отдала бы. Я знаю, у тебя сердце для других дел бьется. Ты еще не скоро успокоишься, чтобы о собственной семье думать.

— Правильно, и без меня хватает невест.

— Но драки — не женское дело. Не хмурься, я понимаю, что княжна должна уметь себя защитить. Но я же вижу, тебя для другого готовят. Ни одну княжну на моей памяти так не мучили. Твоя тетка Алифа, с которой редкий воин совладает, никогда в крови на полу не валялась. И не всякий князь так старался. Ты такая способная девочка, не твоя это дорога.

— Ох, Нари, мы так поссоримся. Я ценю твою заботу, но дорогу выбираю сама.

— Неужто хочешь, как князь Кисофа, руки в крови топить?

— И все-то ты подмечаешь.

— Даже не думай! Женщина жизнь дает, а не отнимает. Одно дело война, и то беда страшная. А политика, государственные тайны, тебе от этого никуда не деться. Еще грязь на сердце множить, это совсем другое. Ничего хорошего от жестокости не приходит ни душе, ни разуму. Кисофе порой в глаза посмотреть страшно, бедному. Или думаешь, ему ничего душу не рвет?

— Ох, Нари, смешная моя. Кто, кроме тебя, его так непосредственно пожалеет. А про дороги, славная, никогда наперед не скажешь, верно? Пока у меня такая дорога, ошибусь с направлением — просто сверну на ближайшем перепутье. Считай, что у твоей маленькой госпожи большая блажь.

— Стала бы ты лучше азири, кровиночка.

— Все, довольно!

Няню беспокоило даже не столько будущее своей подопечной, сколько ее репутация.

Старая служанка не верила, что правитель поставит жизнь способной молодой княжны под большую угрозу. Ее не сделают просто убийцей или шпионкой. Среди императорской крови мало таких, у кого только одно занятие. Даже Кисофа, всегда занятый, незаметный и мало знакомый простым жителям, официально князь-мастер судебных дел, вместе с братьями отвечающий за правосудие на высшем уровне. Почти на всех важнейших дворцовых постах или кровь, или кровь от крови, то есть родственники. Хотя есть и такие, кто ведет светскую жизнь без должностей, но глупо думать, что они заняты только этим. Самые знатные и богатые жители империи, торговля, религия, гильдии, управы столицы и мест, наука — везде нужны свои глаза и уши, подкрепленные силой длинных рук. Как ни многочисленна императорская семья, на все стулья им не сесть. Но сотни талантов, которых она породила и многих из которых сохранила в тайне, позволили прочно удерживать власть уже тысячу лет и превратить нищий пустынный край в богатую страну, во многом превосходящую другие. И пускай равных Фаисам шахриссов нет, недовольные есть везде, как и желающий узнать тайны их силы. Потому Хазифа Азираил не направит племянницу в русло малой пользы. Если княжна захочет работать, занятия ей найдутся. Даже если она будет заниматься неожиданными для знатной девушки вещами.

Но посторонним знать о боевых талантах Арис ни к чему. Стоит просочиться в чуткие уши богатых семей намеку на острые зубы княжны, как жизнь ее сильно усложнится. Богатые девушки, думающие о нарядах и украшениях, привычнее и приятнее глазу. Все же, что простительно Кисофе, князю и мужчине, не подобает княжне, девице и почти ребенку. Даже Лерик держит свои опасные таланты в тайне, хотя среди слухов о нем, ходящих среди знати, есть близкие к правде. Да что говорить, такие слухи есть и о Карифе, сварливой хранительнице казны, и о самой Нари. И все же лучше княжне отказаться от оружия и ядов и сосредоточиться на науке. Наверняка из нее выйдет достойная азири, несмотря на спад силы в последних поколениях семьи.

Девушка тем временем закончила завтракать и, отослав Нари Фахиту, отправилась в душ. Тело ее ныло, но на купание с помощью служанок времени не было. Княжна сняла пропитанные потом одежды и кинула их в корзину. Обычно она сперва мылась и завтракала голой, чтобы тело и волосы обсыхали, и нарушала этот порядок, лишь если была сильно голодна после тренировки и имела достаточно свободного времени, как в этот раз.

Ванная комната княжны не отличалась особой роскошью на фоне ванных комнат других князей. Но любой шахрисс, случись тому в ней оказаться, сразу признал бы во владельце человека знатного и богатого. О богатстве посетителю говорил резной мрамор с растительным орнаментом, золоченые ручки чаш для омовения, обилие стеклянной посуды. Знатность обладателя выдавали такие детали, на которые удачливые купцы редко тратят свое золото: объем ванны, слишком большой для страны с водой дорогой настолько, что ее дарят, современный душ с баком, спрятанным за декоративной панелью, наличие унитаза, а, значит, и канализации. Количество всевозможных настоев, отваров и мазей, а также массажный стол, — все это предполагало прислугу, что тоже не походило на купеческие обычаи.

Прислуга в лице двух девушек приятной внешности уже ждала свою госпожу. Если княжна мылась в душе, то помощь ей требовалась лишь с уходом за длинными волосами, но сегодня она отказалась и от этой малости. Потому работа ждала служанок после омовения княжны. В ожидании этого они стояли молча и неподвижно. Когда княжна отжимала волосы, вытиралась и ложилась на стол, также не проронили и звука. Наверное, это были самые молчаливые служанки во дворце, полном прислуги, и так не слишком склонной к разговорам. У девушек были усечены языки. Столь радикальное решение вопроса болтливости не было обычным для дворцовой безопасности, где секреты охранялись клятвой крови. Увечье сестры получили, когда оскорбили царька соседнего стана, захватившего их родной, убившего отца — тоже царька — и потребовавшего самых красивых девушек в жены. Такое наказание было обычным для жестоких степных нравов. Когда их родные места присоединили к Империи, рабынь не освободили, а увезли на столичный рынок. Им повезло попасть во дворец, где сестры стали женскими массажистками. Мужчины же предпочитали для массажа других слуг: либо девушек, способных к нормальной речи, либо мужчин, способных тщательно продавить уставшие мышцы.

Арис планировала вскоре добавить к услугам этих девушек, хорошо знающих ее косметические потребности, способного массажиста-мужчину, так как даже сильные девичьи руки не были сильны достаточно для тренированного тела княжны. Рабыни об этом знали и не волновались о потере работы, они не были личными служанками, а во дворце достаточно женщин, кроме княжны в синяках, как они прозвали госпожу на своем жестовом языке.

Служанки сбрызнули волосы Арис цветочным отваром и пригладили ореховым маслом. Эта грива часто мешала подвижной девочке, но была главным украшением ее внешности. Длинные волосы в жаркой стране позволяли себе лишь знать, богатые торговцы, азири и незамужние девушки любых сословий, если им хватало средств и времени ухаживать за своей красотой.

Климат столицы, расположенной на морском берегу, до которого пресная вода доходит лишь по длинной трубе, проложенной под песками от ближайшей пустынной реки, был очень влажным, но эта влага лишь делала растительность здесь чуть менее скудной. Канал позволил засадить Шихр неприхотливыми деревьями, разбить у дворца зеленый сад и разместить по городу пару десятков фонтанов в разных районах, чтобы обеспечить населению необходимый минимум бесплатной воды. Этого было недостаточно для крупного города, если б не гильдия азири воды, превращавших морскую воду в пресную. Гильдия ежедневно поставляла и продавала воду, тщательно оберегала свои секреты от населения и преуспевала, не покушаясь на большее под бдительным контролем имперских служб. Часть воды отправлялась в пустыню, воздух которой вне берега был сух, а территория велика. Жители пустыни селились возле оазисов и редких рек, нужды кочевников и гарнизонов обеспечивались колодцами, и опресненную воду туда возили в основном к местам, где колодцы мельчали или были засыпаны после бури. Даже для нескольких пустынных городов услуги ши-азири были слишком дороги, и гораздо выгоднее было устроить своим городским азири роскошную жизнь, чтобы те следили за каналами и трубами от рек, как за собственными детьми. В степной части Империи воды было достаточно и влияние водной гильдии почти не ощущалось.

Подобные трудности вносили особенности в жизнь людей, из-за чего шахриссы казались иностранцам весьма экзотическими. Смуглая кожа, легкие одежды, женщины, ведущие дела, сильные гильдии — по отдельности это встречалось во многих странах, но в совокупности с другой религией и традициями, а также высокой образованностью населения, удивляло гостей Шахрисса и заставляло отказываться от некоторых привычек. Одной из таких особенностей была популярность коротких стрижек у бедных женщин и длинных волос у богатых мужчин. Хотя почти все и всегда заплетали волосы в косы разной сложности и покрывали тканями, что несколько сглаживало разницу в общественных местах, дома при посторонних многие меняли прическу, следуя традиции демонстрации гостям волос, а значит и статуса.

Знатные шахриссы и, в особенности, шахрисски, также любили прическу из собранных в высокий хвост волос, а две противоположности — распущенные или сложно уложенные волосы — оставляли для различных церемоний, особенно вечерних и ночных. Дневная жара нещадно путала волосы и заставляла обливаться потом, что сильно уменьшало привлекательность. И даже умасленный высокий хвост был очень капризным для ветреной погоды.

Арис ждали дела во дворце, мрамор которого давал желанную прохладу. Она могла бы оставить волосы распущенными, но выбрала свой любимый хвост. Он подчеркивал многочисленные сережки в ушах и гордый разворот плеч. А в сочетании с ее обычным простым нарядом — еще и характер княжны. Но для сегодняшней игры и грядущего хальхикина девушка придумала особенный вариант традиционных шаровар и рубашки, и хвост его отлично дополнял.

Арис считала массаж одним из главных удовольствий и знала, что тяжелая работа делает наслаждение лишь более полным. И, желательно, ежедневным. Как можно сопротивляться такому искушению? Поэтому в дни отдыха она могла часами лежать на столе и старалась не думать о том, что у служанок скоро отвалятся руки. Сейчас массажистки разминали девушку тщательно, не пропуская ни одного участка. Если массаж выполнялся одним человеком, княжна всем телом следила за его движением, но когда работа велась в четыре руки, было слишком много ощущений и удерживать на них внимание не хотелось. Зато это было прекрасное время для размышлений.

Сегодня ее голова была занята целым сонмом кружащихся мыслей. День рождения и загадочный ритуал в Сердце Пустыни, неизвестно, где расположенном, там она получит свою силу Фаисов. Что за испытание ей предстоит и насколько велика будет ее сила. Каково ощущать себя одной из сильнейших азири мира. Что скажет Лерик о ее наряде. Что за история с занкарским посольством. Как совладать с непослушной плетью. Одна за другой они укладывались в голове, и княжна успокаивалась. Арварис нельзя держать на втором плане сознания. Как бы удачно не складывалась партия, самонадеянность может погубить игрока. Да и сама Арис восторгалась игрой войны, простой и совершенной, любила напряжение битвы с хорошим противником и не хотела идти на предстоящую партию без должного сосредоточения. Массаж позволил ей очистить разум, чувства теперь были холодны и прозрачны, как алмаз в родниковой воде. С таким настроением стоит отправляться на игру, чтобы на пороге замереть в предвкушении. Арварис — это битва ума и воли.

Не знаю ничего похожего на эти двери. Сотни плашек дерева разных пород набраны в мозаику без сюжета и без орнамента. Среди них нет ни одного равного другому формой или размером, они разного возраста и качества, гладкие и блестящие, треснутые, изрытые червоточинами, чем-то пропитанные, какие-то с резьбой и инкрустацией, а иные с вмятинами. Это двери войны. Дерево, дорогое в пустыне, в них и вовсе бесценно. Но при этом не стоит и шафика. Куски сломанного оружия и щитов, осадных башен, виселиц, катапульт. И досок арвариса. Эти двери — битвы, которые мы выиграли и проиграли.

Лерик делал их сам, тогда он был старше на два года, чем я сейчас. Вскоре после своего хальхикина он начал часто уходить куда-то на час или несколько дней. Никто не сказал мне, куда исчезал мой любимый брат, все решили, что это связано с его новыми обязанностями. После он месяц пропадал в мастерских, весьма всех озадачив, но держал в секрете, зачем он там. А потом в игровом зале появились новые двери. Лерик часами сидел на окне коридора у входа в зал и молча смотрел на каждого, кто подходил к ним. Я тоже приходила сюда. Невозможно было понять, о чем он думал, глядя нам в глаза, в его зрачках не пряталось любопытство, ненависть, презрение, любовь. Так спокойно и отстраненно часто смотрят звери. Под этим взглядом неясно было, как вести себя, как дышать, как прятаться.

Насколько я знаю, никто тогда не попытался разрядить обстановку шуткой. И двери, и князь, который поработал столяром, хотели тишины. Поэтому многие осматривали вход, делали комплимент создателю и быстро уходили. Другие, посмотрев на двери, проходили внутрь играть, и брат шел за ними. Не знаю, как прошли их игры, но понимаю, почему они не говорили об этом. Я тоже не говорила.

Не игра привела меня в зал, а страх. До шести лет заставить меня спрятаться от Лерика могла только необходимость провернуть какую-то детскую шалость. Брат всегда баловал меня, прикрывал и утешал. У этих дверей я поняла, что не знала его. Мой ближайший родственник, мой лучший друг смотрел на меня, как на чужую. Я держала выражение лица спокойным, а когда поняла, что вот-вот заплачу, отвернулась. И открыла дверь. Но незнакомый брат встал и прошел за мной. Он больше не смотрел мне в лицо, а я переводила дыхание и следила за ним, как за хищником. Лерик устроился на полу у доски, мне оставалось лишь сесть напротив. И тогда он снова посмотрел на меня. В его глазах плескалось море чувств, в котором я тонула, не смея отвести взгляда. Это было море в бурю, опасное, черное. С каменным лицом, с блестящими глазами, выпрямив спину и расслабив руки напротив меня сидел враг.

Меня научили игре в три года, потому в шесть я играла не хуже некоторых взрослых. Но обучающие игры мягче настоящих, в них учитель оставляет слабости, которые нужно атаковать, а сам разбивает ненадежные группы, заставляя совершенствовать защиту. В такой игре ты чувствуешь, что противник гораздо сильнее тебя, но горишь желанием победить, выжить, доказать. Я полюбила арварис, почти не сбегала с уроков и играла с удовольствием, гордясь своими успехами. Брат, который рано стал одним из лучших игроков, изредка устраивал партии со мной, в которых был мягок и аккуратен, позволяя мне атаковать, но не выигрывать.

В зале с новыми дверями из старого дерева он раздавил меня, как таракана. Ничтожество, бросившее вызов богу, вот кем я чувствовала себя. Он подавил меня еще до начала игры и на протяжении всей этой унизительной партии возвышался, как скала, с которой катятся камни. Каждый камень сминал мою атаку, разрывал защиту, подавлял влияние и превращал занятую территорию в слабые разрозненные группы. Лерик был ужасен и совершенен, все его движения по карте были бесконечно выше моих и не имели слабостей, каждый ход говорил мне: «Сдайся!» — и я сдалась. Брат вышел из зала молча, оставив меня плакать от бессилия. Когда я уходила, он снова сидел на окне и не взглянул на меня.

Через месяц дядя назначил Лерика дворцовым Мастером игры, а отец позволил мне у него учиться. Обучая меня, брат снова был утонченным, мягким и точным, но я уже знала, что скрывается за его сонным спокойствием, и поставила целью воспитать в себе волю, способную его победить. С тех пор каждая игра — это шаг к цели, ступенька лестницы, ведущей в глубины разума; каждый ход — движение души, которое нужно осознать. И сейчас состоится новая партия с лучшим учителем, любимым братом, доверенным другом и богом, спрятанным внутри него.

Почти все наиболее яркие поступки в повседневной жизни, отступления от явных и неявных общественных стандартов мы совершаем не в простом подчинении эмоциональному порыву, который так удобно становится объяснением для непосвященных, нет. Если речь — язык разума, то поступки — язык нашей души. То, что воспитанные люди зовут «некоторой оригинальностью», это письма, отправленные тому, в ком было услышано душевное созвучие, словами выразимое лишь лучшими из поэтов, на языке словесном переводимое в грубый ряд комплиментов, в недостойную лесть. Бывает восхищение другими такого рода, когда оно протягивает между вами нить понимания, и ты обличаешь его в поступок, как в шифр, который лишь избранные смогут разгадать. Сложность шифра твоего поступка второстепенна, важнейшим является прочтение письма адресатом. «Я здесь, и ты видишь меня. Я делаю странное, но знаю, что ты поймешь мой мотив, увидишь движение души. Потому что тебе знакомо, ты такой же. Ты поймешь, потому что ты можешь понять». Особенно часто мы устанавливаем подобный контакт с людьми малознакомыми, но уже близкими нам в наших мыслях. Не зря ведь говорят: «Влюбленные — уже дураки» — начало их отношений лежит в поступках-письмах. А порой мы шлем эти письма совсем незнакомым нам или даже придуманным близким. Так солдат идет на подвиг думая о великом генерале, так пускает газы во время обеда богатый старик, уставший от смотрящих ему в рот наследников, так отрезает свои косы девушка. И тот, кто получил письмо, прочитал за шифром поступка душевное движение и написал в ответ, занимает место в нашем сердце, повышает свою ценность среди всех прочих людей.

На мне сегодня оригинальный наряд. Придворный портной был явно рад моему приходу, наверное, устал прятать секретный заказ. Наряд этот точно как те, что я ношу ежедневно в последнее время, даже ткань такая же, отличается лишь цветом. Широкие шахрисские шаровары до середины икры и рубашка с круглым вырезом, чуть открывающим ключицы, достаточно свободная, чтоб тело охлаждалось, но не мешающая рукам. Рукава сейчас не собраны, наручи для этого костюма я еще не заказывала. Да и ни к чему сейчас кожаная броня, пусть и минимальная, но изрядно досаждающая в жару. Тонкая ткань, прочная. Это вид шелка, но он не блестит как тот, что предпочитает знать, почти не прозрачен, хорошо впитывает пот и очень крепок. Похож на самый простой и дешевый шелк, из которого некоторые знатные особы шьют лишь постельное белье и домашнюю одежду. Хотя для повседневной он больше популярен, ведь любой шелк дорог. Но в эту ткань добавляют нити из паутины какого-то диковинного северного паука, дорогие безмерно. Специально узнавала. Собственно, рулоны этой материи во дворец поставляются от занкарских торговцев шелком по особому заказу, и вряд ли еще кто в Шихре имеет такую. Все же те, кто могут ее себе позволить, не двигаются столь много, чтобы им понадобилась подобная ткань, а обычные занкарские шелка ненамного уступают своими свойствами. И бывают и блестящими, и прозрачными, наглядно дорогими, что у нас ценится.

В моем костюме ни ткань, ни фасон его удивительную стоимость не выдают. Но она и без того бросается в глаза, потому что мой наряд — пурпурный. В Каридах право носить этот цвет имеют только высшие чиновники. У нас подобный ограничений нет, но все равно его редко увидишь. Краситель добывают из определенного вида моллюсков. Каридская гильдия, которая его производит, рецепт никому, разумеется, не выдает, но охотно продает за границу в основном готовые ткани, а в Занкар и сам краситель. Что логично, ведь чужие ткани занкарам не слишком нужны, и делиться своими шелковыми секретами они тоже не собираются. Потому пурпурный шелк — это вершина роскоши в одежде, все равно что расшить ее золотыми монетами. Густо расшить. А покрасить самый дешевый с виду шелк в пурпур — это как вставить лучший бриллиант в золотой ночной горшок. Алмаз и золото, конечно, классика, но в остальном — весьма экстравагантный поступок. Я же пошла дальше. У меня ведь три почти одинаковых наряда. Один — из самого лучшего, самого блестящего и невесомого шелка. Второй тот, что сейчас на мне. А затевалось все ради третьего. Если в шелковых цвет подчеркивает статус, а фасон можно списать на скромность или то, что воспитанные люди называют — да-да! — некоторой оригинальностью, то третий объясним одной только ей. Он сделан из простого хлопка, который носят даже бедняки. Знать тоже носит иногда, это практично. Но мой-то пурпурный!

Распределила их так: лучший на празднование хальхикина, второй и третий — обычная одежда под случай и настроение. Я хотела, чтобы Лерик первым увидел новый костюм, и собиралась позабавить его сразу хлопковым. Но застеснялась и оделась в шелковый. Посмотрим, по нраву ли ему придется мое душевное послание. Хотя в нем я уверена, а вот отец не одобрит. Он поощряет отсутствие во мне трепета перед нарядами и некоторыми традициями, но любителем той самой оригинальности его никак не назвать.

Я замираю у входа в зал. Это мой личный ритуал настройки на игру. Двери нашей кровавой судьбы, судьбы всех правителей, прямо перед моим лицом, и я не хочу быть к ним равнодушна. Управление страной — это не только почет, личное благополучие и статус, это войны, интриги, убийства. Это благоразумие выбора жестокости, малая жертва сейчас, чтобы избежать большой потом. Убить главу знатного рода и его наследников, чтобы предотвратить восстание. Следить за своими друзьями. Принять клятву, нарушение которой независимо от обстоятельств гарантирует мгновенную смерть поклявшегося. Женщина, раскачивающая виселицу на Позорной площади, чтобы шахрисски не становились шлюхами. Отрубленные пальцы голодного мальчишки, вступившего в гильдию воров и по незнанию срезавшего кошелек священника. Кровь — это клей, который держит Фаисов на троне. Мы все должны быть готовы вовремя ее пролить. Но некоторым из нас такие решения приходится принимать чаще. Император и Кисофа, верный пес у его ног. Для них кровь и слезы — вынужденная приправа к пище, и чувствуя это, стоя у Дверей Войны, я не могу не желать облегчить их ношу, разделить ее с ними. Как бы ни были горячи кровь и слезы, они не смогут разъесть песок. Я — Арис Фаис, сама кровь песков, Рвущая Кровь. Я — Фаис, звук, с которым кровь фонтаном взрывается из рассеченной артерии. Я Фаис, я горжусь этим и готова принять судьбу своей семьи. Я выросла и понимаю, почему мой брат сделал эти двери. Я, Арис Фаис, княжна почти четырнадцати лет, отказываюсь от беззаботной юности и клянусь служить Императору и своей семье. Каждый день я клянусь, что стану сильнее. Потому что только сильный может нести подобный груз с прямой спиной. Я открываю двери.

За дверями — короткий арочный коридор, отделенный шелковой занавесью от игрового зала. Я с улыбкой раздвигаю ее и вхожу. Лерик полулежит на подушках и курит кальян, выдыхая густые клубы дымного пара. Он поднимает на меня взгляд и ухмыляется:

— Отличный наряд, сестричка. Тебе идет этот цвет, — Лерик часто говорит, как поет. Он порой растягивает гласные, порой ставит неожиданные паузы, придавая своей речи неповторимый ритм. При этом он редко говорит в быстром темпе, поэтому собеседник большую часть времени вынужден слушать его весьма внимательно, чтобы не потерять мысль в переливах голоса. А поторопить или перебить князя мало кто решится. Я так говорить не умею, получается не манерно, а пародийно.

— Спасибо, братик. Все для услаждения твоего взора.

— Мое удовольствие не слишком дорого обошлось казне?

— Пока не разорились.

— Что сказал отец?

— Еще не видел. Ты первым имеешь счастье меня лицезреть.

— Воистину счастье, прекраснейшая. Мне нравится идея подобного костюма, жаль, что она пришла не в мою голову. Хотя я бы выбрал другую ткань, еще проще. Может быть хлопок.

— Рада видеть такое понимание. У меня их три, в хлопковый переоденусь после игры. Порадую Великого Князя в его скучной старости.

— Уверен, его сердце забьется чаще при виде столь скромной красоты. Позволишь мне насладиться этим зрелищем?

— Твои слова как мед для моих ушей. Твоя радость — радость моего сердца, драгоценный. Предлагаю тебе сопровождать меня к обеду. На некотором отдалении, разумеется.

— Благодарю, прекраснейшая! Я с удовольствием буду охранять твой покой, оставаясь за ближайшим углом.

Мы смеемся.

— Давненько не случалось совместных проказ.

— Не печалься, Арис. Тебя ждет долгая жизнь, и поверь, я буду поблизости.

— Не надумал жениться, братик?

— Отец пока не высказывал желание с кем-то срочно породниться. Я, несчастнейший, вынужден обходиться без женского тепла.

— И это говорит обладатель удивительно обширного штата служанок и источник беспокойства всех шихрских мужей.

— Драгоценная, не верь этим слухам. Я одинок, как солнце в небе. И, как солнце, не могу увидеть рядом свою луну.

— Слабый свет луны недостоин света твоих глаз.

— Лишь холодное очарование луны делает мое сердце горячим.

— Есть ли кто-то, способный превзойти медоточивость речи прекрасного Мастера искусств?

— И Мастера игры, малышка, не забывай. Потому присаживайся за очередным поражением. А мед моей речи всегда готов заполнить твои ушки.

— Почему сразу поражением? Нет, драгоценный, я буду сражаться за победу.

— Я слышу это уже в тысячный раз.

— Думаешь, мне никогда не победить тебя? — вскидываю я голову.

— Может быть, ты уже победила, — тихо отвечает Лерик.

Предпочитаю промолчать. Чаши с камнями стоят уже раскрытые. Лерик играет прозрачными камнями голубого цвета, я темными, красновато-коричневыми. Вода и песок, как говорят в Шахриссе, или небо и земля, как говорят почти везде. Деревянный столик-доска и стеклянные камни — это набор, которым мы играем. Арварис широко известен, а у нас особенно популярен. Бедные люди играют керамическими камнями на доске из того же материала или из дерева. Но в столице керамические камни встречаются все реже, ведь стекла мы производим очень много, и весь Шихр полон стеклянных изделий. Обожженная глина значительно дешевле, но такие камни часто разбиваются от ударов о доску. А так как игра считается благородной и серьезной, почти каждый дом старается купить дорогие стеклянные камни. Бывают еще деревянные и металлические, но это, скорее, диковинки и играть ими неприятно: первые слишком легкие, вторые тяжелые. А также из разных горных пород — эти хороши и красивы, но больше популярны в других странах. Все же стекло — гордость Шахрисской империи, лучшие стекольщики живут у нас. А самые дорогие камни, использующиеся для игры, драгоценные. Например, императорский набор — доска из редкой породы очень твердого дерева и топазы, желтые и голубые. Настоящее произведение искусства.

Лерик, как учитель, почти всегда играет водой, потому что первый ход делает песок. Я ставлю камень возле горы, показывая, что хочу занять нижний правый угол карты. Он ходит в гору верхнего левого угла. Гора — это претензия на угол и хороший обзор центра, поддержка для камней, которые там появятся. Занимаю гору верхнего правого угла, чтобы получить аналогичное влияние. Лерик прерывается:

— Покуришь?

Я догадываюсь, что за смесь у него в кальяне. Прессованные маслянистые травы, смешанные с углем, позволяют сосредоточиться на стратегии. Как будто меняется ход времени, и ты за минуту просчитываешь десятки вариантов. Бодрящая душица и обладающая множеством полезных свойств звездная крапива, которая растет почти везде, но наша — самая качественная из лекарственных сортов. Это основа большинства курительных смесей Лерика. Да и почти везде это самый популярный вариант. Хотя брат большой экспериментатор в области различных растительных смесей. И ядов. Очень удобное и полезное увлечение.

Беру трубку кальяна, вдыхаю дым:

— Ты добавил линту! Какая прохлада. Никогда не пробовала курить ее.

— Линта — известное лекарство, хотя обычно ее заваривают или добавляют экстракт в масляную лампу. Но ты знаешь, я предпочитаю сигареты и кальяны, чтобы вдыхать напрямую, а не пропитывать запахом все помещение.

— Уверена, что в твоих покоях присутствие такого упрямого курильщика весьма ощутимо. Накрути мне много таких на халькикин, — подмигиваю ему.

— Сделаю и таких, и других, разных. Значит, я подарю своей маленькой сестре курево, прекрасно.

— У-у-у, да ты решил сэкономить.

— Конечно. Это ты пока такая скромная, а скоро начнешь требовать в подарок сундуки с украшениями. Надо сберечь свои деньги заранее.

Я искренне наслаждаюсь этой легкой обстановкой и благодушным настроением. Как будто меня не ждут никакие испытания и жизнь моя будет яснее неба. Но приятная атмосфера не должна влиять на игру, потому возвращаю взгляд на карту. Лерик тоже серьезнеет снова.

Мы делаем стандартный розыгрыш, размечая участки карты для построения там прочных групп. Через несколько ходов я решаю, что хватит наращивать влияние, пора атаковать. Теперь я полностью сосредоточена, время для шуток прошло, начинается битва. Все мое внимание отдано карте, очень многое зависит от первой атаки. Брат тоже подобрался, он сидит и смотрит на доску, рука возле чаши с камнями, а воздух вокруг нас словно становится гуще. Я беру камень и ставлю его под тем, что занял гору в верхнем левом углу. Резкое движение руки рассекает воздух, громкий стук камня словно кругами расходится в тишине. Это толчок и заявка на угол, Лерик обязан либо вступить в бой, либо отрезать мою будущую группу здесь от центра. Он отвечает мне пощечиной, обычным ответом на прямой удар камня. Это значит, что он будет драться за угол. Мы ставим камни один за одним, они распространяются по участку карты, как пролитая вода бежит по неровной земле, оставляя рисунок изогнутых линий. Каждый из нас пока верно предугадывает ответы противника, о чем говорит скорость, с которой камни появляются на доске. Я занимаю угол и часть верхней стороны, что дает мне шансы объединиться с группой, которую я выдвину из правого угла. Он почти везде отгораживает меня от центра, один мой камень захватил в плен, но оставляет несколько уязвимых соединений, чтобы укрепить левую сторону. Ситуация по намеченной территории почти равная, но розыгрыш вышел скорее в мою пользу и позволяет мне играть весьма гибко.

Я молча протягиваю руку, Лерик вкладывает в нее сигарету. Поджигаю кончик стандартным жестом нагревания. Теперь нужно решить, продолжаю ли я атаковать и тем самым навязывать свою игру или защищаю большую территорию вверху и поддерживаю влияние справа. Лерик сыграл мягко и сейчас, когда его позиции вполне надежны, может выбрать неудобную для меня тактику. Например, атаковать мой нижний угол и отнять часть территории вместе с выходом на нижнюю сторону либо отсечь его от правой стороны, где у меня наилучшие шансы закрепиться для выхода в центр. Но если я атакую сейчас его нижний угол и он уступит, я дам ему сильное влияние на центр, значительно превышающее мое. Последующая атака может прижать меня к правой стороне с хорошей защитой, но необходимостью в дальнейшем драться за каждый кусок его укрепленной территории, или оставить мне выходы в центр и при этом сделать мои группы уязвимыми для отрезаний и захватов. Что ж, попробую сохранить инициативу, атакую.

Лерик, как я и предполагала, выбирает занкарскую защиту. Он отдает мне угол, позволяя построить бесконечно живую двойную группу на малой территории, но изолирует ее со всех сторон. Последним ходом вместо укрепления реки, отделяющей мой песчаный остров от большой суши, он идет на ключевой камень правой стороны, потенциально соединяющий мои большие группы для атаки на центр. Перешеек, оставленный внизу для малой угловой группы, почти не дает ей шансов выбраться без мощной поддержки. Скорее всего, сейчас вода обнимет мой правый камень, лишая его прямых соединений. Эта ситуация для меня терпима, и я могу пойти на такую игру, но выбираю другую. Я оставляю толчок камня справа без внимания и сохраняю влияние на течение игры. Поставив камень просто оглушительно, я заявляю большое расширение своей верхней группы. Теперь даже если он построит живую группу справа на моей территории, моя группа в центре станет слишком велика для легкого соединения оазиса с его водой внизу или слева. Если же он ограничит мое развитие в центр, я построю хорошую границу, которая изолирует мою правую сторону от влияния его камней, сохранив преимущество по территории. Дальнейший прорыв через уязвимости в реке вокруг моей первой группы наверху может очень его ослабить. Хосс, да это был гениальный ход!

Брат мгновенно оценил потенциал этого хода и довольно улыбнулся, не поднимая головы. Теперь, когда у меня есть шанс выиграть партию, игра станет жесткой. Тот незнакомый Лерик, испугавший меня в детстве, покажется снова. В последний год я сильно выросла, в том числе в арварисе, и в моменты, подобные этому, когда я заявляю свою силу, он показывает свою. Его воля по-прежнему склоняет к земле, в его глазах бушует буря, а движения теряют обычную плавность. Только голос остается напевным, но эти мягкие переливы, похожие на качающийся танец змеи перед броском, пугают больше рыка. Хорошо, что почти все игры мы проводим молча. Без сомнений, он все еще играет не на пике своих способностей, но показывает, что теперь он серьезен. Значит ли это, что я достойный противник? Никогда не спрашивала, да и не нуждаются такие вещи в словах. Я собираю все, на что способна, и говорю своими ходами.

Мне хочется увидеть себя со стороны. Вряд ли эта девочка пугает так, как ее брат. Есть ли в ее глазах темное пламя гнева, кривится ли рот в жестокой гримасе, напряжены ли челюсти. Как раздувает холодная ненависть ноздри, как ровно и мерно я дышу, сохраняя контроль, управляя своими эмоциями. Как и все в нашей семье, я умею играть лицом и показывать нужные чувства. Подготовка в ази дает хороший контроль над руками, при некотором усердии превращающий их в дополнительный инструмент лжи. Поэтому особое удовольствие доставляет сознательное перенесение своих настоящих чувств на язык тела, еще больше их подпитывающее и проявляющее. Воздух вокруг отзывается на концентрацию всех сил легким ветерком. Я чувствую, как моя кровь густеет от гнева. Говорят, это семейное.

Теперь и я сижу прямо. Свободные пряди волос чуть покачиваются, глаза полуприкрыты, руки на коленях. Хосс, лишь самые сильные эмоции дают ощущение полноты жизни, как же это восхитительно! Именно за возможность так раскрывать себя я люблю арварис. И я смотрю прямо в глаза Лерику, телом и взглядом показываю ему свой восторг и предвкушение, вызов, чувство собственного превосходства, готовность раздавить его без жалости. И то, что за всеми эмоциями я холодна, как лед, и мой разум работает в полную силу.

Мы сидим, зеркально повторяя друг друга, своими позами похожие на две статуи Хаккара Мертворожденного, бога, рожденного и выросшего мертвым, чтобы избежать страданий жизни. Сейчас особенно очевидно, что мы одна кровь. Я и в себе ощущаю присутствие божественного. Это моя лучшая игра, мысли четкие, словно щелчки счетов. Впервые так остро я чувствую близость победы. Я провожу касайскую защиту, обеспечивая жизнь ключевой группе в центре, и перевес моей территории в десять очков становится очевидным. Начинается финальная стадия игры, бой мелких групп, размечающий остатки территории. Допускаю ошибку и теряю три камня. Но мне удается сохранить преимущество и надежно закрыться. Я не вижу для Лерика возможности отыграться. Он пользуется большим дыханием своей основной группы и делает ее двойной. Размечаем границы, игра закончена.

Остался подсчет земель, но я уже вижу, что победила. Неужели. Я впервые победила Лерика. Мне кажется, сейчас небо упадет на землю.

Брат встает, разминая ноги и отпуская напряжение битвы. Я же просто смотрю на доску, запоминая этот рисунок камней, и, кажется, даже не мигая.

— Встань.

Поднимаюсь и становлюсь напротив, между нами лежит лишь коричнево-голубая карта. Внезапно Лерик глубоко кланяется мне. Такой поклон мы отвешиваем лишь Хазифе в знак уважения и подчинения. И иногда отцу, обращаясь к нему как к советнику Императора, Великому Князю. Для меня большая честь принимать подобный жест от равного.

— Ни один Фаис так не кланялся мне.

— Ты заслужила мой поклон. Уверен, однажды и другие будут. Ты — моя гордость и свет моих дней, я счастлив, что учил тебя. Красивая победа. Сегодня ты завершила свое обучение.

— Лерик, но ведь ты по-прежнему лучше меня.

— Я лучше всех. И отныне я буду играть с тобой, как с равной. Просто знай, что тебе есть к чему стремиться.

— Есть за кем, брат. Что ж, знай и ты, что я счастлива была у тебя учиться. В арварисе нет противника опаснее тебя, для меня нет учителя, достойнее тебя, в мире нет брата лучше тебя.

Я склоняюсь в ответом поклоне, не менее глубоком. Перед лицом доска, но она больше не занимает моих мыслей. Меня затапливает чувство любви к Лерику, брату, ближе которого никто не сможет стать. Мне хочется петь, смеяться и плакать. Но мое фальшивое пение слишком ранит уши мастера искусств. Потому я разгибаюсь, обхожу доску и изо всех сил обнимаю его.

— Тише, малышка, не плачь. С программой торжественных ритуалов покончено.

— Разве я плачу? Эй, я никогда не плачу. Подумаешь, впервые за десять лет я выиграла у тебя в арварис. Это такой смех от радости.

Лерик прижимает меня к себе, и я дышу его пряным запахом. Под тонким шелком рубашки горячая кожа, за ней спрятан стук сердца, бьющегося в токе той же крови, что у меня. И не будь он моим братом, я на коленях умоляла бы родителей выдать меня замуж. А так придется искать другой выход для того жара, что он уже два года будит во мне каждый день.

По пути к моим комнатам мы обсудили партию и немного посплетничали. Пока я переодевалась в свой пурпурный хлопок, брат ждал в коридоре.

В оставшиеся два дня до хальхикина мне надо проверить, как идет обустройство новых покоев. Нынешние расположены в учебно-детском крыле, и у них даже нет гостиной. Там же будет отдельная комната для приема посетителей, которыми во дворце являются в основном родственники. И свой кабинет, что особенно чудесно. У меня уже набралась небольшая подборка книг, и собственная библиотека будет только увеличиваться. В кабинет я заказала шкаф для книг и свитков, письменный стол, стол для работы с азами и отдельное кресло для возможного гостя. Пока не известно, чем я буду заниматься, но в любом случае необходимость привести кого-то в личный кабинет возможна. Хотя для занимающих официальные должности, разумеется, предусмотрены отдельные рабочие места в соответствующем крыле дворца или одном из городских административных зданий. Большая часть мебели, соответствующей моим вкусам, в покои уже заказана, остальную я постепенно подберу. В ванной известный мастер закончил мозаику, которой выложены стены и пол. На празднике мне вручат подарки, кто на какие горазд, если что приглянется, отправится сразу в новые комнаты. А потом я подберу картины, статуэтки и другие украшения интерьера, и наконец-то буду жить в месте, где все имеет отпечаток моей личности. Скорее бы. Надо еще стол для арвариса купить.

— Отец на обед обычно приходит к началу, потому мы его наверняка встретим возле столовой. До оружейной идем вместе, а потом будешь держаться позади.

— Согласен.

— Как думаешь, дядя будет?

— Да, он в последнее время всегда присутствует. А Карифа часто задерживается или не появляется вовсе, у них там полным ходом идет обсуждение новых налогов для стекольщиков и кузнецов.

— Я уже декаду не обедала со всеми, наверное, пропустила все новости.

— Новости потому и новости, что все время новые. Вот на новых и наверстаешь.

— Наверное, все разговоры о занкарах, — я закинула крючок для интересной мне темы.

— Да, большей частью. Всегда столько хлопот с посольствами.

— А почему именно тебе их поручили?

— Кому развлекать иноземных гостей, как не мастеру искусств. Все же наши культуры сильно отличаются. Подобрать поваров, разработать с ними меню, подобрать музыкантов, разъяснить им, о чем петь нельзя ни в коем случае, а еще танцовщицы — такая деликатная тема. Вот прислугу, охрану, азири и купцов взял на себя Кисофа, я проводил с ними лишь общие просветительские беседы.

— Чтобы случайно не оскорбили?

— Да, в первую очередь. У занкаров своеобразные представления о задетой гордости.

— И почему же вокруг этого посольства столько происшествий? — решила пойти напрямую.

— Я уже начинаю подозревать в этом волю богов, — усмехнулся Лерик. — Кисофа работает со всеми версиями. И пока получается, что у недовольных укреплением сотрудничества руки коротки дотянуться до послов. Пока те не прибыли, случались мелкие неудачи, сейчас же их безопасность обеспечивается на самом высоком уровне. Можно отследить каждую вилку и луковицу, доставленную в здание. Шанс нагадить себе есть только у самих послов, все же досматривать их нельзя без веских причин. Вот если будет постоянное посольство, тогда охрана ляжет на их занкарские плечи.

— А шпионаж на наши, — улыбнулась я. — Кто в стане недовольных, купцы?

— Да, окаянные. Много волнений у тех, кто возит ткани из Нилейского союза, у ювелиров и азири.

— А травники и торговцы пряностями, наверное, уже в очередь выстроились за налаживанием контактов.

— Вовсю идет осада кабинетов Денежного дома.

— Надо будет посмотреть на веселье. Есть среди послов красавцы, чей взгляд стрелой пронзает трепетное сердце?

Лерик ощупал свою грудь:

— Кажется, нет.

— Девичье сердце, конечно! — я рассмеялась.

— Вчера я точно не видел раненных среди служанок. Хотя всех женщин города, надо признаться, не осматривал.

Пока мы веселились, я знаком показала, что пора разделяться. Лерик подтолкнул меня вперед, а сам задержался у окна, чтобы идти позади. До столовой осталось два коридора с высокой вероятностью встретить Великого Князя. Я не стала прятать улыбку и спокойно шла на обед, не обращая внимания на слуг, бросавших осторожные взгляды на мою одежду.

Я завернула за угол и увидела высокую фигуру в середине прохода, прямо возле поворота к столовой. Волосы черные с сединой, строгое лицо, атласный кафтан с глухим воротом и разрезами, в которых виднелись шаровары. На ногах мягкие туфли, а сами ноги остановились.

— Радостная встреча, отец!

— Счастливая встреча, Арис, — взгляд князя скользит по мне сверху донизу. — У портных закончился шелк? Или твой костюм перепутали с простынею? — он неожиданно ухмыльнулся. — А приходи-ка ты в этом на прием наших дорогих послов!

— Прекрасная идея, приду всенепременно. А шелк весь как раз на мои новые простыни и пустили, едва осталось на платочек.

— Я скажу, чтобы прислали отрезы, выберешь что-нибудь. Ты все больше похожа на девушку, нужна новая одежда.

Вот так, даже не отругал. Из-за угла вышел Лерик, который тоже сообразил, что ничего интересного не будет. Отец кивнул ему, наверное, они уже виделись сегодня.

— Как прошло занятие?

— Арис сегодня закончила обучение игре.

Я улыбнулась, отец взглянул на меня:

— Выиграла? — кивнула. — Что ж, надо и мне с тобой сыграть, — брат императора принюхался и поморщился. — Лерик, зачем даешь сестре курево?

— Только травы, ничего такого.

— Нет ничего хуже глупых привычек, тем более сильно пахнущих. Не надо во всем повторять брата, Арис, — теперь поморщилась я. — Кстати, ты говорил, что придумал что-то новенькое?

— Да, новую смесь. Приятно пахнет, немного снимает боль. Расслабляешься, болтаешь, — мы переглянулись и добавили хором, — и не потеешь!

Отец посмотрел на нас с подозрением. Лерик замялся.

— Попробуешь?

— Да, поделись, оценю после обеда.

Пока брат доставал сигарету, родитель снова внимательно рассматривал меня.

— Знаешь, Арис, мне нравится, в этой одежде что-то есть. Носи.

— Спасибо.

— Так, дети, пойдем-ка на обед, нечего в дверях стоять.

Обед проходил в столовой, официально называвшейся малым обеденным залом. Большой зал использовался для редких торжественных приемов пищи или праздников, на которых соблюдались все положенные ритуалы. Еще была так называемая рабочая столовая, где чаще всего ели чиновники, посещающие дворец по важным делам, и постоянно занятая тетя Карифа. Здесь же этикет минимальный, такие обеды были почти похожи на обычные семейные. Для совместных трапез мы собирались раз в день, и все равно не все успевали. Часто случалось так, что заходя в комнату три раза за полтора часа, ты заставал там три разных компании людей. Но если присутствовал дядя Хазифа, все старались появиться вовремя. Как сегодня.

Войдя и увидев императора за столом, мы синхронно согнулись в поясе и уставились на собственные туфли. Дядя сразу разрешил нам разогнуться:

— Проходите, мы только приступили.

В зале стояло три стола, один общий и два небольших и круглых, для желающих пообщаться о своем и не мешать остальным. Мы поприветствовали семью, прошли к главному столу и заняли места. Кроме дяди Хазифы с первым блюдом уже знакомились его сестры и мои тетки: Карифа, она же денежных дел Мастер, и княжна-бастард Алифа, управляющая дворцом, — и его третья по счету жена Хитийа, а также, что удивительно, Кисофа и дед Харим. Если Кисофа был редким гостем на трапезах из-за работы в городе и специфического характера, то Харим был банально стар и уже пару лет старался не слишком утруждать себя перемещениями, а нас — своей забывчивостью.

— Мы как раз обсуждали предложение Лерика пригласить во дворец занкарский театр. Раз с нами специалист, пускай он расскажет подробнее, — император вежливо присоединил нас к беседе.

— Театр наверняка многих заинтересует, — отозвался брат, жестом показывая слуге прекратить накладывать еду. — Так как у нас лицедеев нет, приезжающие на гастроли неизменно пользуются популярностью, вы знаете. Но театр Странников на тех не похож. Все представление актеры проводят в масках и молчат. А вместо реплик звучат музыкальные инструменты и разные приспособления. Для основных амплуа и ситуаций набор звуков давно сложился, но регулярно случаются какие-то любопытные находки. Все актеры скрывают свои имена, а некоторые и фигуры, и зовутся Странниками, даже если особо не разъезжают. Вот такие загадочные ребята. Но выступления действительно необычайные.

— Как любопытно! — Хитийа очаровательно надула губы. — Я бы хотела посмотреть. А почему они не говорят и прячут лица?

— О, здесь есть несколько версий разной степени романтичности, красавица, — Лерик оживился, а Кисофа хмыкнул. — Думаю, тебе понравится история о девушке из знатного рода, дом которой пал в войне с заклятым врагом и был уничтожен. Она спаслась и спустя несколько лет под видом торговки жемчугом появилась на пороге дворца своего врага, полная желания отомстить. Девушка была красива, как рассвет, и враг, едва увидев ее, купил весь жемчуг и предложил ей место наложницы. Та согласилась кивком, потому что изображала немую, боясь, что голос выдаст ее ненависть к новому хозяину. Она хотела убить его в первую же ночь, но хозяин не появился ни тогда, ни через месяц. Девушка жила в его дворце, носила его шелка и звенела в его серебряный колокольчик, если в чем-то нуждалась. Хозяина своего она видела лишь издалека, когда тот занимался со своими воинами или принимал подданных. И к тому моменту, когда он впервые посетил ее спальню, отважная мстительница с ужасом поняла, что полюбила своего врага. Утром господин ушел из ее спальни живым и счастливым. И еще не раз возвращался в комнату своей прекрасной наложницы. А она каждый день клялась убить его, и каждый день откладывала свой кинжал. И, когда он приходил в ее покои, громко звенела колокольчиком, смеясь над его шутками, и тихо звенела колокольчиком, если хозяин был печален. Через год несчастная поняла, что носит ребенка своего врага и возлюбленного. И в следующее свидание она своим забытым уже голосом спросила любимого, любит ли он ее, и тот, не спрашивая о причинах долгого молчания, ответил, что она давно любима. Тогда девушка сказала ему слова своей любви и вонзила кинжал прямо в сердце. Она покинула дворец ночью, оставив все шелка и драгоценности, что он ей дарил, и унесла с собой лишь его колокольчик и его ребенка. Вскоре в соседней провинции появилась женщина в маске с маленьким сыном на руках, она никогда не говорила и не показывала лица, только звенела колокольчиком, когда ребенок ее плакал. Говорят, эта женщина стала первой актрисой в Занкарской империи, где свободным людям запрещено лицедействовать.

— Красивая история! — Захлопала в ладоши Хитийа.

— А какова настоящая? — покосился на нее отец.

— В том-то и дело, что настоящая неизвестна. Некоторые историки говорят о том, что чуть больше века назад во время очередной междоусобной войны правитель Занкара отдал приказ резать лица сдавшейся в плен знати. Я склоняюсь к тому, что театр основали такие пленники. Это прекрасно объясняет маски и изначально высокий художественный уровень представлений. Молчать они могли или по причине отсутствия языка, который занкары, как известно, отрезают в наказание по разным поводам, или из-за какого-нибудь обета, что у них тоже достаточно популярно. А вот Кисофа, насколько я понял, склоняется к другой версии.

— Расскажешь? — меня тоже заинтересовал этот театр странников, а Кисофа молча улыбался и поглядывал на нас, подперев лицо рукой.

— Да, сладкая, если хочешь, — теперь дядя смотрел только мне в лицо, — есть еще одна история их появления, не такая романтичная, как по нраву нашей бесценной императрице, и не такая исторически обоснованная, как та, что выбрал твой брат, — Кисофа завлекал меня куда-то своим насмешливым голосом. — Поэтому предположим, что это просто очередная занкарская легенда, каких у них много. Во времена междоусобицы, может, той, о которой говорил Лерик, или какой другой, в одной из семей, имевших претендента на трон, был убийца, то ли дядя, то ли брат этого претендента, служивший ему. Легенда ведь, в них всякое бывает. Семья эта за трон боролась, но проиграла. А то ли дядя, то ли брат, назовем его Исо, выжил, но сам не понимал, зачем. Ведь новый император знал его в лицо, охрана присматривала за всем вокруг, а этот узурпатор из дворца не выходил, благоразумно не подставляясь под случайную стрелу. Но свободного времени у Исо теперь было много, и родился в его голове план, на первый взгляд безумный. Как у нас, в Занкаре запрещено лицедейство по причинам тоже религиозным, хоть и другим. А Исо придумал такое искусство, которое остается театром, но лицом ничего не делается. Потому что лица не видно. Он переделал народные маски, нанял несколько музыкантов и танцовщиц и обучил своему искусству. Чтобы никто не узнал его по голосу, все диалоги велись с помощью музыки. А танцовщицы научили остальных актеров красиво двигаться. Они подготовили несколько историй и начали, странствуя, выступать с ними на городских ярмарках, где быстро прославились. Немного монахов возмущалось театром, но они вскоре куда-то исчезли. Артисты несколько лет разъезжали по стране, к ним присоединялись новые маски, люди прозвали их странниками и хорошо запомнили их правила. А, как известно, новейшие и лучшие развлечения попадают во дворцы правителей. Знаменитый театр не стал исключением. Разумеется, охрана дворца осмотрела актеров перед допуском к императору, и даже заглянула под маски. Всех их пропустили к высочайшей публике. А когда актеры вышли из дворца, в стране уже был новый император.

— Исо?

— Легенда умалчивает.

— А как так получилось? А почему их выпустили? — заволновалась потенциальная мать наследника.

Кисофа широко улыбнулся:

— Не знаю ни-че-го.

По-моему, это была одна из самых длинных речей, что он когда-либо произносил. Если уж он имеет подозрения о грязных делах странствующих актеров, их шансы быть приглашенными во дворец усыхают на глазах.

Отец, молчавший до этого, уронил:

— Проверка что-нибудь выявила?

— Занимаюсь, Харифа.

— Если подозреваешь, ищи старательнее.

Улыбка не покидала губ Кисофы. Он вообще самый улыбчивый из Фаисов. Только никто не спешит разделить с ним веселье. Да и среди десятка возможных причин хорошего настроения князя-дознавателя вряд ли найдется хоть одна приятная для его собеседника.

— Арис, твой костюм шили у нас? — император благожелательно улыбнулся.

— Да, дядя.

— Надо и мне заказать, хороший выбор для домашней одежды.

Эй, я не только дома его носить собиралась. Пока что все высказались одобрительно, интересно, войдет ли подобное в моду, если его будет носить правитель. Я надеялась, что нет. Кому охота тягаться с Фаисами. И все же «Арис, законодательница мод», ха.

За разговорами трапеза подходила к концу, и слуга подал гурму — наш национальный напиток. Ароматная гурма так и просила дополнить себя сигаретой, и Лерик справился о позволении отойти к окну. Дядя встал, семья поднялась за ним. Тот направился к Лерику, и логичным образом все оказались за маленьким столиком у окна. Слуга поставил пепельницы на вышитую скатерть. Алифа пальцем подманила его к себе и что-то шепнула.

— Решила немного задержаться и отдохнуть, пусть передаст, чтобы начинали чистить статуи, потом выберу, какие ставить, — пояснила она нам.

— Уже начали готовить зал к приему?

— Да, лучше приступить к этому загодя. Ведь у нас скоро праздник, который требует не меньшей подготовки, — Алифа послала мне ослепительную улыбку. Все же она наиболее приятная женщина во дворце, на мой вкус.

Я улыбнулась в ответ и затянулась сигаретой.

— Как быстро ты выросла, племянница. Еще пару лет назад и подумать нельзя было, что совсем скоро я буду курить с тобой за чашкой гурмы, — хмыкнул Хазифа, смутив меня. Ничего, пускай привыкают к моей компании. Но я все равно немного покраснела под смешки родственников. — Как твои успехи, чувствуешь себя готовой к посвящению?

— Зарабатываю синяки с Хиразом, но выиграла у Лерика.

— Так рано? Я ему до сих пор проигрываю. Скажи-ка, племянничек, ты не слишком поддавался обаянию маленькой княжны? — Карифа шутливо толкнула моего брата плечом. В общем-то, его привязанность ко мне никогда не была секретом, а я и вовсе за ним в детстве бегала хвостиком.

— Что ты, Карифа! Я играл весьма внимательно, — Лерик насмешливо всплеснул руками. — Сестра не любит, когда ее не воспринимают всерьез.

— Иди ко мне в Денежный дом, девочка. А то мне кажется, что вокруг работают одни идиоты. Уж из тебя-то я воспитаю финансиста.

— Спасибо, тетя, я подумаю над твоим предложением. А ты выделишь на мой хальхикин лучший из казенных ковров?

Все засмеялись.

— Вот так, ничего не сохранить в секрете. Всего лишь пожалела драгоценные ковры — и сразу прослыла жадиной. Мы их только купили, месяц везли из пустыни, зачем слать под ноги дикарям, которые даже не подумают переобуться.

— Не скромничай, Карифа, жадиной ты прослыла далеко не сразу! — Алифа все еще смеялась, поворачиваясь ко мне. — А дворцовые ковры на моем попечении, девочка, к тому же они красивее казенных. Да и ты, я смотрю, пощадила нашу казну хотя бы в выборе ткани.

Я потупилась. Пощадила, как же.

— Что ж, раз ты выиграла у мастера арвариса, сыграю и я с тобой. Утром третьего дня тебя позовут. Надеюсь, тебе хватит совести не обыгрывать своего императора?

Я обрадовалась: еще бы, сыграю императорским набором! Да он мне снился после того, как я впервые увидала эту роскошь. И партия будет прямо перед днем рождения и, соответственно, посещением Сердца Пустыни. Видимо, меня ждут инструкции.

— Боюсь, мне не хватит мастерства, дядя, — все же с императором лучше быть скромной. Да и одна победа — еще не повод зазнаваться.

— Вот и проверим. Драгоценные, было приятно разделить с вами обед, но дела ждут.

С пожеланиями хорошего дня родственники начали расходиться. Император вышел первым в сопровождении Хитийы. Отец увел под локти Карифу и Лерика, видимо, чтобы обсудить посольские дела. Алифа, со вздохом погладив мое плечо, ушла. Кисофа, с ногами забравшийся на стул, задумчиво курил вторую. Я взглянула на настенные песочные часы. Время фариха — послеобеденного отдыха. У нас очень многие спят часов шесть ночью и один час днем. Раньше во время ночных вылазок я не раз видела князя-бастарда идущим куда-то в тиши сонных коридоров. Даже не знаю, когда и как он отдыхает.

По широкой дуге под немигающим взглядом Кисофы я двинулась ему за спину. Подойдя, положила руки на плечи, перегнулась, взмахнув хвостом, подмигнула и выпрямилась. Он провел пальцем по тыльной стороне моей ладони.

— Дитя.

Я начала массировать его напряженные плечи. Размяла крупные трапециевидные мышцы, узкие ременные, надавила на основание черепа. Гладящим движением переместилась к ушам и сильно потянула мочки, чуть-чуть повертела сережки. Потом, раздвигая пальцами волосы, заплетенные в косу, скользнула подушечками вдоль черепа, сжала пряди и потянула. Высвободив руки, погладила шершавые щеки на прощание и пошла к двери.

— Позанимайся азами перед поездкой, — сказал Кисофа моей спине.

— Спасибо за совет.

Ветер раздувал гардину. Лиловая вуаль рисовала в воздухе то парус сказочного корабля, то силуэт танцующей на фоне белого мрамора и синего неба жрицы, и больше всего эта игра тонкой ткани в воздухе напоминала мне пламя костра. Огонь прозрачной ткани, в отличие от живого огня, приносил прохладу. Середина жаркого дня в пустой комнате порождала чувство отсутствия времени и жизни, словно весь мир замер, и я смогу, выйдя отсюда, бродить среди людей, как между статуй. И лишь трепещущая занавеска своим движением забирала мое внимание, удерживая на месте. И в сотый раз я думала, как было бы славно, ах, если бы дворец стоял на морском берегу.

Движения гардины отвлекали меня, манили позволить мыслям течь свободно в переливах этого танца. Легкие мысли, закутанные в легкие ткани. Я с усилием отвела взгляд от окна. Кисофа рекомендовал заняться ази, самое время последовать его совету. Освежив лицо холодной водой и насухо вытерев пальцы, я села в кресло и вытянула ноги на пуф.

Указательный и мизинец соприкасаются, безымянный и средний прямые, большой в сторону. Большой накрывает указательный, упираясь во вторую фалангу среднего. Вся ладонь прямая, только средний согнут. Ладонь параллельно полу, предплечье параллельно полу, локоть делает прямой угол. Переворот кисти в потолок. Левая рука вкручивает воображаемую палку в запястье. В конце поворота сжать пальцы в лапу, сложить в щепоть, отделить три по очереди.

Жестовая техника — основной способ работы с азами. Сложилось множество школ, каждая из которых использует собственную систему жестов. Длинные рукава скрывают кисти гильдейских азири во время прилюдной работы. Хотя некоторые жесты известны даже рыночным торговкам, а другие существуют едва ли не как международный язык ази, большинство школ старается сохранить свои техники в тайне.

На самом деле азири может управлять отношениями азов мысленно, никак этого внешне не проявляя. Правда, далеко не каждый. Даже при полной концентрации и напряжении всех сил большинство людей не сможет и воду вскипятить, тем более это относится к сложным манипуляциям. Неизвестно точно, чем определяется способность человека к работе с азами, но ученые склоняются к мысли, что в минимальной степени она присуща всем людям.

Азы — это то, из чего состоит неживая материя. Основы, составляющие песок и камни, металлы, воду, воздух — все вокруг. Они присутствуют также и в живой материи: растениях, животных и людях — но их количество, предположительно, мало настолько, что воздействовать на живое трудно, почти невозможно. Сильные азири способны на простейшие манипуляции, например, разогреть сок растения или поджечь сухие листья, — но основная работа ведется с неживым.

Есть разные трактовки подобного положения вещей, но все они сводятся к одному. Азы, из которых состоит неживая материя, необходимы для жизни. Азы притягиваются друг к другу и вступают в отношения, образуя разные вещества, а также пропитывают живое. Считается, что чем больше азов способен накопить человек, тем сильнее он может воздействовать на вещества. Я склонна верить этой теории, у нее есть подтверждения. Большинство гильдий наносят своим членам татуировки, выполненные тем веществом, с которым надо укрепить связь, и часто это помогает. И, хотя азири способны работать со многими веществами, чувствительность к некоторым из них сильнее и отличается у разных людей.

Род Фаисов в этом плане очень выделяется. Все мы можем работать с кровью земли — нефтью. Она выступает на землю только в Шахриссе, но даже здесь большой редкостью является способность к управлению ей. Все, что могут те, на чью силу она отзывается, это поджечь ее или ускорить перегонку. Нефть в большом количестве содержит азы, способные к горению. Наши ученые считают, что глубоко внутри земля горит и ее пронзают русла нефти, как кровеносная система. Не могу не думать о том, что тогда выход нефти наружу в пустыне можно сравнить с носовым кровотечением. В мире известны горы, где на поверхность извергается раскаленная масса, это также подтверждает внутреннее горение земли. А все горючие вещества имеют сродство с нефтью, и наиболее близким родственником является уголь. Но ни один азири не может поджечь его своей силой, кроме тех, кто способен проделать это и с нефтью. Таким образом, нефть и ее родственники, содержащие кровь земли, — крайне тяжелые в работе азы, сами по себе практически бесполезные для азири. Для всех азири, кроме Фаисов.

Способность моей семьи к управлению нефтью колоссальна. Я не знаю примеров сопоставимого взаимодействия с каким-либо другим азом. И неизвестным мне образом азири нефти получают преимущество в работе с другими веществами. Когда я была маленькой, Лерик пальцем водил по песку, рисуя цветок, и след его движения становился стеклянным. Правда, тот цветок он разбил и попросил держать сделанное в секрете. Я и держу. Но подобная мощь удивительна. Лучший из стекольщиков должен быть полностью сосредоточенным, чтобы превратить горстку песка в стекло без огня и мела. И он с полной уверенностью скажет, что невозможно нарисовать стекло пальцем. Еще и пальцем по лбу постучит. А это не единственный пример чудес от моих родственников. Главное чудо и, наверное, главная тайна нашей семьи — это возможность брать клятву кровью, что есть работа с живой материей, немыслимая в рамках доступных азири манипуляций и известных знаний.

Я старательно разминала пальцы, повторяла все техники и надеялась, что посещение Сердца Пустыни многое мне прояснит. Потому что я, имея большие способности к азам и поджигая керосин едва ли не взглядом, сколько пальцем по земле не водила, не получила ничего.

Голову будто в жерновах прокручивают. Хосс, чем это меня так отделали, неужели снова сотрясение... Хотя ушиба не чувствуется. Веки с усилием отдираются друг от друга и я слепну. Ужасная жара. Жара? Так, к шакалам открытые глаза, беру перерыв на обдумывание.

Все чувства говорят мне, что я в пустыне. Это может значить только одно. Что ж, с днем рождения, Арис Фаис! Не так ты его себе представляла. Видимо, меня чем-то незаметно накачали, спровоцировав долгий и крепкий сон. Как же тошнит, объявляю этот день государственным днем рвотных позывов.

Я с трудом переворачиваюсь, и это не остается незамеченным возмущенным желудком. Хорошо, что он полупустой, нельзя терять ни капли влаги, пока не разберусь, где именно страдает мое тело и как это предотвратить. Все, хватит лежать на песочке побитым песиком, Фаис я или безымянное туловище. Не обращая внимания на заверения собственного тела, что лежащее туловище — это именно то, что необходимо данной точке времени и пространства, и имя туловищу вовсе ни к чему, я поднимаюсь на колени.

Точно, пустыня. До меня доносится недовольное фырканье. О, Ахир! Мой гордый жеребец перебирает песок копытами и всем своим видом выражает недовольство. Как я тебя понимаю, милый! Радует, что нас не оставили в пустыне лишь в одежде да седле. Потому что к седлу что-то приторочено, и наверняка это что-то мне пригодится. Хороший стимул подняться с колен.

Я, шатаясь, иду к коню, попутно себя ощупывая. Следы от веревки, отпечаток рукава на щеке, любимый пояс, один кинжал на бедре. Странно, обычно я ношу парочку, которую очень удобно доставать из ложных карманов в штанах. В любом случае один лучше, чем ничего. Волосы растрепались в меру, видимо, везли аккуратно. Но голова при этом горячая, полчаса на солнышке я точно провалялась. И пот еще есть, значит, не больше полутора-двух часов. С учетом того, что пить и спать одновременно затруднительно, воды в организме не хватает. Хотя жажда вполне терпимая. Как бы то ни было, попить — это первоочередная задача.

Ахир подставляет морду под руку, требует ласки. Он чистокровный шахрисский конь и без воды может продержаться довольно долго, а без еды еще дольше. Но мучить его зря не хочется, буду надеяться, что у нас есть бурдюк с чем-нибудь жидким, без вкуса, без запаха, а если мечты сбываются, то еще и холодным. Нет, кажется, жажда уже дает о себе знать. Бурдюка нет, зато есть внушительная фляга, на литр точно. Два больших платка, два бинта, ни крошки еды — да обо мне позаботились! Есть в пустыне без достаточного количества воды не рекомендуется, даже если хочется. Хотя мне хватило бы силы воли отказаться от пищи, и ее запас не помешал бы. Думаю, цель моя находится не слишком далеко. Либо кто-то очень умный решил, что Арис давно не жевала вершки и корешки.

Под жалобное бурчание внутреннего голоса я кладу на голову один платок и, скатав второй в полоску, фиксирую. Ткань, прилегающую ко лбу, слегка смачиваю водой, это предотвратит излишнее испарение влаги и охладит меня на несколько часов. Учитывая, что солнце еще не в зените, мера не лишняя. Ноги обматываю бинтами и засовываю обратно в туфли. Эх, мне бы сапожки. Рукава натягиваю до пальцев, затягиваю рубашку на шее, вот теперь можно и попить. Делаю пять мелких глотков, немного наливаю в ковшик из ладоней и даю Ахиру. Поить лошадь с рук — та еще задача. Мокрыми руками протираю затылок и веки от пыли. А мне здесь нравится!

В пустыне я не была года два, но необходимые навыки в меня вбили крепко. Потому я сразу оценила роскошь, в которую были завязаны вещи — большой кусок ткани и две палки. Почти готовый тент. Если не достигну места назначения быстро, придется укрыться. А пока что я заматываю в ткань флягу, горячая вода мне ни к чему. Палки придется прицепить к седлу за собой.

Ахиру явно не терпится тронуться с места, но придется немного подождать. Я становлюсь в намек на тень от его высокой головы и закрываю глаза. Надо почувствовать Сердце Пустыни. Я ни разу не была там и даже не знаю, что это. Хотя вчера Хазифа намекнул, что была. Я размышляла на этому тему немало и не вспомнила ни одного подходящего под такое определение места, из тех, что довелось посетить. Поэтому пришла к выводу, что была слишком маленькой, чтобы запомнить. А еще к тому, что там должна быть нефть. Раз уж нефть — это то, что отличает нас от других людей, а Сердце Пустыни — место, где мы проходим какое-то посвящение и получаем еще большую силу, вполне возможно, что свою способность к работе с нефтью я получила не от мамы с папой, а именно там. А сейчас иду за добавкой. Потому все свое существо я настраиваю на восприятие крови земли.

Сперва ничего не получается. Правильно, при этом уровне концентрации я могу лишь почувствовать наличие нефти на обозримой поверхности. Не настолько хорошо обозримой, как пустое море песка с его прозрачным воздухом. Интересно, разумнее подняться на вершину бархана, чтобы видеть больше, или спуститься по склону вниз, чтобы быть ближе к земным недрам? Наверное, десяток метров высоты ничего не решит.

Я концентрируюсь сильнее, полностью отрешаясь от жары, приглушенной жажды, голода, зудящего колена. Нужно почувствовать себя изнутри, а не снаружи. Звон в голове усиливается, попробую сосредоточиться на нем, а потом переключить внимание. Когда начинает казаться, что в мире существует один лишь этот гудящий звук, я резко скручиваю руку жестом настройки.

Вот это засада! Кровь земли есть во всех направлениях. Никогда я не чувствовала ее так далеко. При этом она глухо ощущается внизу, и ни в одну сторону это чувство не обостряется. Просто ощущение самого существования нефти. И совсем ничего особенного, что могло бы претендовать на столь громкое название «Сердце». Плохо, надо попробовать еще раз.

Минут через десять Ахир толкает меня головой в плечо. Все бесполезно, я попробовала максимальное напряжение и расслабление, и даже попыталась ощутить что-то посередине, то есть в нормальном состоянии. Эх, Лерик, где ты со своими курительными смесями. Кстати, наверняка ведь усыпили меня каким-то его изобретением. Он мне еще ответит за весь спектр испытанных ощущений. Наверное, пресловутое похмелье похоже на этот праздник здоровья.

Стоять на месте и дальше не имеет смысла. Я еще раз погладила умного жеребца, осознавшего эту простую истину раньше меня, и запрыгнула в седло. Спокойной рысью мы двинулись туда, где нефть ощущалась более близкой, и я продолжила свой внутренний поиск уже на спине Ахира. Вот что интересно: возле меня не было никаких следов, говорящих о том, как я здесь оказалась. Если бы я упала с неба, это вряд ли прошло безболезненно, значит, меня на песок положили. С коня бы я сама так аккуратно тоже не свалилась, да и следов его копыт не наблюдала. Видимо, следы замели и оставили меня просыпаться. Теперь для меня у слова «оказалась» новое, буквальное понимание.

Проходит час и я приближаюсь к нужному месту. Нефть есть прямо подо мной и слишком глубоко, чтобы до нее докопаться. Сажусь на землю, пытаюсь понять, что особенного в этом месте. По всему выходит, что ничего. Ладно, будем двигаться дальше.

Хватит это терпеть! На такой жаре из меня выходит слишком много воды, даже не считая той, которую пришлось пролить на песочек. Солнце движется по небосклону вниз, надо дождаться хоть какой-то тени. Я направляю Ахира к подветренной стороне ближайшего бархана, где спешиваюсь.

Разматываю драгоценную ткань с не менее драгоценной фляги и приступаю к сооружению навеса. Одну сторону присыпаю песком, к противоположным углам привязываю палки и втыкаю в землю. Радостная встреча, мое убежище на несколько часов!

Три глотка мне, глоток Ахиру, во фляге осталась лишь половина. Если меня не озарит, грядут неприятности. Могли ли бросить Фаисы своего умирать в пустыне от жажды и понимания собственной тупости? По всему выходит, что да. По крайней мере, надеяться на то, что, когда вода закончится и я начну усыхать, приедет отец или брат, и мы весело посмеемся над этим казусом, не стоит. Нелепая мысль о пленении меня неизвестным недоброжелателем даже не посещает тяжелую голову.

Хосс, песок просто обжигающе горяч. А я ведь только начала заползать под навес, и в движении почти не больно. Внимание, блюдо дня! Княжна на гигантской сковороде! Конечно, в тени белой ткани земля начнет остывать, но очень уж медленно. Периодически переворачиваясь, я делаю себя равномерно прожаренной. Лучшее, что со мной сейчас может произойти — это сон. И озарение, конечно, но сон кажется более вероятным. Во сне отступят боль и жажда, и самое жаркое время пролетит незаметнее.

Тук. Тук. Тук. Тяжелый запах, от которого кружится голова. Каменный блок давит мне на спину, в руки, ноги, живот — везде воткнуты крюки, за которые веревки тянут меня вниз. А в горле ползет змея. Она хочет пролезть к своему яйцу, но упирается в ком лавы, и лава выталкивает ее, а я падаю, я хочу быстрее разбиться, на мне камень, и крюки тащат вниз, но я падаю слишком медленно. Я пытаюсь не глотать, а лава давит на кадык, и я все никак не разобьюсь, и терпеть совершенно невозможно. Я сглатываю лаву, и живот взрывается болью, змея в нем извивается и торопится выползти из меня, она стучится о каждый позвонок, она раздувает горло, горячей скользкой головой упирается в зубы, заполняет весь рот. Мне нечем дышать, и я выпускаю ее.

Едкая слизь судорогами выталкивается из меня, забивается в нос. Слезы жгут глаза и катятся по грязному лицу. Я просыпаюсь от собственной рвоты, и чувствую себя так, будто Ахир на мне испробовал все аллюры. Меня буквально вжимает в землю, но никакая плита не давит на меня. Никаких крюков, только понимание, что вены вот-вот прорвут кожу. Мир все еще слепяще-желтый от солнечного света, но этот свет я вижу через темную сетку, и стоит снова закрыть глаза, как он окрашивается в рубиново-алый, будто я тону в вине. Мне кажется, что кровь взбунтовалась против собственного тела и не хочет течь по нему, продирается через сосуды обжигающими сгустками. Мать моя Лисса, мне еще никогда не было так плохо. Теперь я каждым сантиметром тела ощущаю, где находится Сердце Пустыни. И твердо верю, что смерть от обезвоживания менее болезненна.

Дыши, Арис, дыши. Ты же знаешь, как отстраниться от боли, успокойся. Я разгибаю побелевшие от напряжения пальцы и пытаюсь расслабиться. Под ногти забился песок, кислый запах рвоты провоцирует новые спазмы, но мне нельзя терять ни грамма воды, теперь, когда я знаю, куда идти. Я пытаюсь выбраться из своего укрытия, но дурацкий тент натягивается, не позволяя мне распрямиться, и я падаю снова. Хосс, голова едва соображает, что выползти проще, чем выдернуть качественно закрепленный навес. Ладно, ползу. Все свои чувства я пытаюсь сосредоточить на песчинках подо мной: какие они теплые, колючие, как нежно ссаднят кожу.

Оказавшись под открытым небом, я переворачиваюсь на спину и плачу. Ветер ласково шуршит песком, тело то и дело пытается сжаться, но я просто лежу и ощущаю каждую горячую слезинку, стекающую по виску. Не знаю, как долго я отдыхаю, но боль отступает, и счастье переполняет меня, выкашливается лающим смехом. Хорошо, как же мне хорошо!

Самые крупные вены и артерии по-прежнему кажутся натянутыми, как тетива, но это уже почти приятно. Я с улыбкой сажусь и закатываю рукава. Действительно, выступают, как у кузнеца за работой. Красиво. Весь мир красив. Солнце склоняется к горизонту, и я подмигиваю ему. Мне пора за тобой, солнышко, нам по пути.

Видно, не судьба мне сегодня ровно подойти к коню, шатает как после марафона без передышек. Ну, хороший, что за жалобное ржание. Как ты прекрасен, Ахир, в отличие от меня. Я обнимаю длинную шею жеребца и трусь лицом о короткую шерсть. Прости, мой друг, не думай, что ты полотенце, это от большой любви. Надо свернуть навес и ехать.

Уже сидя на коне, я позволяю себе напиться от души. Остатки теплой воды плещутся на дне фляги. Путь мой лежит на запад, поэтому солнце большую часть времени светит в лицо. Я принимаю его горячий свет как ласку, как поцелуи, и мешком покачиваюсь на спине Ахира. Сил на правильную посадку нет совершенно, но будущая боль в спине кажется чем-то незначительным и далеким. Ноющие мышцы, какая глупость.

Испытание, значит. Идиоты. Понимание причин, по которым все это затеяли, совершенно не умаляет моего раздражения. В своих перемещениях по пустыне я отдалилась от места, куда кровь толкает меня. Знала бы, что надо почувствовать, не каталась бы напрасно. Хотя не могу назвать эту поездку совсем неприятной, мне понравилось ездить по пустыне в одиночестве.

Что же находится там, в Сердце Пустыни? Ни один аз не вызывал во мне такого отклика. Похоже на ток крови земли, на напряжение в теле, когда я поддаюсь своему гневу, и на тяжесть, мешающую наслаждаться жизнью во время женских дней. И не похоже одновременно. Но сильное ощущение, шакалы его испытай.

По мере приближения к цели чувство усиливается, словно я сама — пульсирующее сердце, сосуд для гудящей крови. Глаза закрыты, Ахир ровным аллюром везет меня, и каждый наклон вперед приносит облегчение. Обещаю себе как следует покататься с ним, когда вернусь домой. И вообще порадовать его всеми возможными способами, красавец заслужил.

Тяжелый запах из моего сна заставляет меня открыть глаза. Это определенно пахнет кровь земли, но она отличается от того, что я нюхала ранее. Думаю, я почти приехала. Меня отчетливо тянет вперед и немного вбок, но высокий бархан заслоняет обзор. Ахир объезжает песчаную гору.

Ого! Не могу назвать это зрелище лучшим в моей жизни, но оно мне несомненно запомнится. На фоне быстро наступающего заката блестит озеро нефти, наполовину скрытое косой тенью от нагромождения чего-то, контурами похожего на небольшую гору. Да, здешний воздух определенно не слишком полезен. Я подгоняю жеребца вперед, к тропинке, ведущей к подножию темного холма, и не отрываю взгляда от краснеющего солнца. Закат в пустыне — прекрасное зрелище; закат в пустыне, отраженный в озере без намека на растительность рядом — удивительное.

Песчаная тропа заводит меня в тень, и я могу различить, к чему приближаюсь. Впереди зияет пещера, образованная нагромождением известковых камней и столбов. Запах становится одуряющим, и я разворачиваю коня. Я-то перетерплю, а вот Ахиру не стоит ждать меня здесь, пусть побудет за барханом. Все тело гудит протестующе, меня выгибает в седле назад. Хосс, ждали меня весь день, подождете и еще немного!

Идти без коня оказалось неожиданно приятным. Песок проседает под ногами, я сознательно держу спину прямой. Арис войдет сюда с высоко поднятой головой. Похоже, нефть разлилась из пещеры — у самого входа тропинка затоплена. Я перепрыгиваю и оказываюсь в темноте. Воздух пропитан испарениями, даже мысль о факеле, кажется, может поджечь все вокруг. Но я и без света знаю, где можно ступать. Странным образом я чувствую не только наличие этой незнакомой нефти вокруг, но и глубину, а главное, источник разлива. Мой пульс бьется в такт слабой струе, скрытой на дне небольшого пруда впереди. Я разматываю ноги и кладу свернутые бинты в туфли, а туфли локтем прижимаю к себе. Путь до удобной скалы придется проделать по щиколотку в крови земли.

Едва босые ступни погружаются в нефть, я широко распахиваю глаза. Мне показалось, что я загорелась, пламя поднимается по ногам. Но в пещере все так же темно, а боль исчезает внезапно, как появилась. Замерев, я прислушиваюсь к своим ощущениям. Безрезультатно ища Сердце Пустыни, глотая воду из единственной фляги, даже проснувшись от кошмара в собственной блевоте и скрученная болью, я не боялась. Но вот теперь мне стало страшно. Ноги в ритме тока моей крови как губка впитывают кровь земли.

Первым желанием было гадливо подпрыгнуть, выбежать отсюда. Но я усилием воли удержала себя на месте. Боги, вы сошли с ума. Я кожей пью нефть. Подозревать себя в безумии глупо, вряд ли эта неприятная мысль прекратит галлюцинации. Так, подышу немного и приму это как данность. Хотя, насколько я знаю, от испарений нефти возможно искажение восприятие, а не только головная боль. Но я как-то не ожидала подобной реалистичности.

Вслушиваясь в себя, я начинаю наслаждаться происходящим. Кровь земли, всасываясь, уменьшает давление моей крови, которое я испытывала в последние часы. Я прохожу к запримеченной скале, и сажусь на нее, свесив ноги в пруд. Но усталость дает о себе знать, и я решаю попробовать устроиться по-другому. Улегшись на холодный маслянистый камень, я опускаю руку в черную жидкость. Сверху она покрыта тончайшей пленкой, под которой густой и тягучий слой. Медленно двигаясь кистью вглубь жижи, я проникаю в основную массу крови земли, такую же, как та, что пропитала мои ступни. Кажется, именно для этого я здесь. Напитаться нефтью, непохожей на нормальную нефть.

Меня охватывает спокойствие и равнодушие ко всему, кроме себя, своих чувств и потребностей. Сейчас важно лишь то, что я здесь, что гул во мне затих. Пульсация в руке гораздо сильнее, чем ощущалась ногами. Я шевелю пальцами, и чувство всасывания усиливается, принося с собой ласковое тепло. Пальцам гладко и слизко, будто я погружаю руки во внутренности. Это немного противно, но при этом приятно, и я опускаю руку глубже. Чем больше кожи касается крови земли, тем легче забыть, о том, что это жидкость. Ощущения усиливаются, их становится слишком много, и проще отдаться им, чем анализировать. Я трясу головой, чтобы немного прочистить сознание, с чмоканьем выдираю грязную руку и откидываюсь на скалу. Через минуту кожа становится сухой и горячей, тело явно просит еще. Обдумав происходящее, я снимаю с себя одежду и соскальзываю вниз.

Кисофа поплотнее закутался в плащ. Едва солнце скрылось за горизонтом, пустыня начала быстро остывать. Уже через час холод стал ощутим настолько, что сама мысль о костре немного согревала. Но огонь разводить нельзя, очень место неподходящее. Да и есть вероятность того, что Арис скоро выйдет из Сердца. Хотя предложи кто-то смелый бастарду поспорить, он поставил бы все деньги на появление племянницы часа через два, а то и три.

Тело князя сладостно ныло, отзываясь на живую кровь, и его камни согревали грудь жаром. Сконцентрировавшись на этой реакции, Кисофа расслабился. Тепло собственной силы — плохое средство в борьбе с ночным холодом, но плащ был единственным средством сохранить настоящее, а ждать еще долго.

Отправляя девочку сюда, Кисофа был приятно возбужден. Если кто и получит силу, сопоставимую с его, то это Арис. Князь часто скучал, скучал почти всегда, но теперь станет немного интереснее.

Больше восьми лет назад он получил неожиданное удовольствие от общения с малявкой. Ее глаза были так нелепо серьезны, а хрупкие ручки слабы, но она без испуга открыла ему свою душу. Дети воспринимают свои печали вселенским горем и ждут сочувствия от каждого пня, пока не научатся прятать их от жестокого мира. Беспризорная поросль бедных кварталов быстро становится закрытой, как дикое зверье, а остальные продолжают доставать взрослых своими жалобами еще несколько лет. Но его девочка, которая должна была считать весь мир своей игрушкой, иногда оставляющей синяки, но в целом приятной и безотказной, пряталась в ночной тиши и молча глотала слезы. И не придал бы ее тихим слезам значения князь, решивший слегка развлечься по своему обычаю, если бы не неожиданная реакция сопливого ребенка на его жестокую шутку.

Маленькую княжну искренне возмутила мысль отрезать лисье ухо, но не брезгливость и ужас были тому причиной. Нежелание нарушить целостность издохшего питомца, испортить свою собственность — это было так эгоистично и так забавно, что Кисофа решил потратить на племянницу полчаса. Но девочка очаровательно неумело скрывала удовольствие от общения с ним и так усердно сопела, пытаясь продавить ножом грудную клетку бывшего любимца, что князь и сам втянулся в свою странную игру. Той ночью он всюду опоздал и не слишком огорчился, и даже безболезненно прикончил пленника после допроса, и спать шел, насвистывая. Хорошее настроение продержалось несколько дней, по прошествии которых бастард твердо решил принять личное участие в воспитании Арис.

Он быстро понял, что не ошибся в своей протеже. Подопечная князя-дознавателя легко приняла некоторое ужесточение собственного детства и почти не ныла. Слезы обиды на суровых учителей редко какой из них видел больше одного раза, и Кисофа заподозрил в милом ребенке недетское стремление превзойти. В своих ожиданиях князь склонялся к тому, что девочка затаит желание отомстить, и это станет стимулом для усердной учебы. Потому он приготовился списать некоторых наставников в расход лет так через десять, и даже заприметил потенциальную замену талантливым мастерам, но княжна росла удивительно доброй для существа своего статуса и подготовки. Хотя круг ее привязанностей удачным образом вобрал в себя лишь приятных Кисофе людей и даже самого Кисофу, никем не любимого и демонстративно равнодушного к этому факту. Разве что его брат, Великий Князь Харифа, всегда будивший в бастарде глухое раздражение, огорчительным образом приходился девчонке отцом, а значит, был от нее неотделим. Странно, что влияние холодного и занудного братца на Арис минимально. Кисофа никогда не проверял глубину преданности княжны отцу, но подозревал, что скоро придется.

Сейчас Арис однозначно готова к принятию силы. У нее крепкое здоровье, свойственное Фаисам, отличная для ее пола и возраста выдержка, и, что наиболее важно, хорошие способности к ази. Даже если ее камни будут недостаточно мощными, общий уровень будет удовлетворительным, что утешает, но не устраивает Кисофу. Ведь есть все основания рассчитывать на сильную кровь и сильные камни. Несмотря на великокняжеский камень, собственные камни ее отца Харифы слабы. Но Лерик удивил всех неожиданной силой, а Арис больше похожа на собственного брата, чем родителей. И на самого Кисофу, хотя их общий потомок приходился девочке дедом.

Это сходство интригует князя-бастарда, и сегодня его нетерпение особенно сильно. Как даст знать о себе сила, в какой настрой повергнет княжну? Для Кисофы путешествие к Сердцу Пустыни стало унижением, наслаждением и пыткой. К тому времени он уже давал клятву кровью, и тянущая боль в горячих венах каждую секунду напоминала ему о том, что не он хозяин своей жизни. Напитываясь живой нефтью, он сперва получал удовольствие, но приняв достаточно крови земли в свою кровь и придя в себя, вынужден был продолжить впитывать ее, чтобы император получил максимальную силу. И, хотя это устраивало Кисофу, в момент вхождения камней в тело князь изменил мнение. Он проклинал своего царственного брата, и всех их общих предков до последнего колена, затерянного в веках, и всех предков по линии матери, попавшей в императорский гарем, и всех людей вообще, и богов, если они есть и придумали эту муку.

Для Арис, доселе не испытывавшей силу крови, но спокойно отправившейся туда, куда она позвала, принятие свежей крови земли и собственных камней наверняка станет потрясением не меньшим, чем для Лерика. Брата княжны из пещеры тоже встречал Кисофа, правда, в компании Харифы. Забавно вспомнить, как побледнел великий князь, ощутив силу своего сына. Тот лишь ненамного уступал ему, а значит, три личных камня Лерика, активных после получения, едва не пригибали к земле двух сильнейших после Императора членов семьи, и были сопоставимы с четырьмя камнями Харифы, один из которых был наследуемым большим. И он даже не погрузился целиком, то ли упустив возможность стать еще сильнее, то ли просто полностью напитавшись через ноги. Кисофа был готов прирезать племянника, если тот в горячке силы потребует невыполнимой клятвы. Или любой, если сделает это сознательно. Но мальчишке хватило мозгов и шока, чтобы молчать почти все время пути домой.

На вопрос, как он поступит с Арис в аналогичной ситуации, князь-бастард себе не отвечал. Он был человеком, далеким от сентиментальности и идей гуманизма, столь любимых художниками, и свои асоциальные пристрастия выставлял напоказ. Единственное, что имело для него приоритет больший, чем его желания — интересы императора Хазифы и государства. Все остальное он решал сообразно собственным вкусам, оригинальным. Но в случае с Арис наблюдалось согласие личных желаний с пользой для страны, и лишь отвратительная мысль о подчинении племяннице вызывала жестокую улыбку на тонких губах.

Княжна вряд ли будет уступать силой азири Лерику, безусловно талантливому, но не подававшему таких надежд. Кисофа знал о гневливости и необычных вкусах юной родственницы, несмотря на то, что она скрывала их тщательно и умело. Блеск ее глаз после получения удара во время занятий, напряжение висков при виде крови, то, как она смотрит на собственного брата — все это возбуждало князя-бастарда, но он спокойно ждал ее взросления. Женщиной она будет опасным противником. То, что девушка держит себя в руках, лишь на пользу общему делу, но если она сорвется после поездки, нужно будет быстро привести ее в чувство. С новой неконтролируемой силой и ожесточением от испытанной боли изоляция необходима. В нервном срыве Кисофа был почти уверен. Много веков Фаисы проводят посвящение в отроческом возрасте, и эта практика часто приводит к такому результату. Но все же время телесного цветения и душевной незрелости было оптимальным для принятия камней. Попытки провести эту процедуру в детстве или зрелости почти всегда заканчивались смертью члена семьи, исключением были лишь принимаемые во младенчестве большие камни императора и великого князя.

Кисофа раскрутил флягу, глотнул воды сам и смочил губы коней. Не заснула ли там девочка? Если нет, то сколько же нефти влезло в ее мелкое тело! Криков боли еще не слышно. Шел шестой час.

— Как солнце своей энергией дарит жизнь живому, определяя существование растений, а через них — животных и человека, кровь земли определяет взаимодействие мертвой материи и живой. Азы крови земли присутствуют в тысяче отношений. Они есть в камнях и песке, в море и реках, в недрах земли и ее воздухе. Все живое пропитано ими, дышит ими. Мы дышим слабыми парами крови земли, мы едим пищу, в которой есть эти азы, мы сами ими полны. Кровь земли есть в твоих мышцах, костях, в твоей крови.

Император ставит ловушку моей группе.

— Почему тогда вода поддается воздействию азири, камни поддаются, а чистая кровь земли — нет?

— Она — между живым и неживым. И частично поддается, — на губах Хазифы играет улыбка.

Я ставлю ловушку его группе, заставляя выбирать между убийством и спасением.

— Почему, если азы нефти есть во всех, только мы способны к управлению ими?

— Еще узнаешь.

— Что тогда уголь? Я чувствую его почти как нефть.

— Засохшая кровь земли, мертвая.

— О крови. Что такое клятва крови, как ее брать и давать?

Император выбирает спасение своей группы.

— Еще узнаешь.

— Значит, я к этому способна?

— Пробовала? — смеется дядя. — Да, я полагаю, да.

Мои камни по-прежнему в тяжелом положении. Думай, Арис, думай!

— Если мы можем управлять кровью человека, а азы нефти содержатся во всем живом, мы можем управлять растениями и животными.

Пытаюсь соединиться.

— Очень слабо.

— Почему?

В два хода император снимает мои камни.

— Не знаю. Ты проиграла.

Что за жизнь настала такая, просыпаться от боли. Странно, мне дословно приснилась вчерашняя игра и разговор с императором Хазифой. Обычно сны мои не повторяют в точности пережитое.

Голова тяжелее мрамора. То, что я знала раньше как кровь земли — о, это была лишь подделка. Чувство такое, словно могу поджечь саму себя. И многое другое могу. Восхитительное чувство.

Я мысленным усилием, даже не напрягаясь и не складывая жеста, ускоряю воздух на расстоянии вытянутой руки. Ветер приятно обдувает горящее лицо, отталкивая меня к стене. Хотя вокруг ощутимо холодно, мне это не мешает. Азы вокруг меня ощущаются как при полной концентрации на каждом из них. Кровь снова оттягивает вены, но боль совсем легкая, и нет желания плашмя растянуться на земле. Вот выйду из дурацкой пещеры, и сделаю себе огромные крылья из песка. Или даже стекла. Вход пропускает слабое сияние, значит, снаружи ночь. Как красиво будут блестеть мои крылья в лунном свете!

Тело все еще впитывает волшебную жидкость, но совсем слабо. Я хочу быть сильнее, и потому напрягаюсь, стараясь получить больше. Мне становится жарко, все тело горит, твердое, как статуя на солнце. Кажется, что все поры раскрылись, так усиливается приток этой чудесной, родной нефти. Вся нефть, известная мне, была бедной, пустой и остывшей. Просто вытекшая кровь. Эта горяча и насыщенна, она жива и отличается от прежней, как вода из родника от воды, продаваемой ши-азири.

От вливания новой порции крови земли боль усиливается. Ничего, я могу терпеть довольно долго. Что-то я не слышала о регулярных паломничествах Фаисов в Сердце Пустыни, потому буду воспринимать все как единственный шанс. Мне больно и хорошо. Я довольна собой.

Мышцы сжимаются, пытаясь защититься, и, кажется, часть крови выливается из меня. Моей. Голова кружится, я снова прислоняюсь к стене, погружаясь в жидкость до подбородка. Пока получается держать тело расслабленным, буду терпеть. Главное, не потерять сознание от нарастающего давления. Я облизываю губы и ощущаю соленый вкус крови. Странно, видимо, волшебная нефть частично обезболивает меня.

Крик разносится над тихой пустыней. Началось.

Кисофа не знает, как долго кричал он сам, но Лерик надрывался минут десять. Пока не охрип. Не то чтобы князь-дознаватель не привык к крикам, но вопли боли родственников будят в нем ярость. Голос Арис срывается на визг, и Кисофу передергивает. Через минуту племянница затихает. Только бы не умерла. Выждав еще несколько минут, князь подходит к пещере и останавливается у входа. Если девочка жива, трогать ее сейчас нельзя ни в коем случае. Организм испытывает невообразимую нагрузку, и любое влияние извне может просто остановить его работу.

У Кисофы куча срочных дел в столице, проклятые занкары вызывают у него дурные предчувствия. Но сейчас он рад, что сам отправился сюда, что находится здесь, хоть и ничем не может помочь. Ему бы очень не хотелось узнать, что любимая игрушка сломалась, из вторых рук. Вряд ли эти руки остались бы целы.

Из темноты доносится тихий прерывистый скулеж на одной ноте. Все в порядке.

Кисофа отходит к бархану и тревожно ржущим коням.

Боги, пошлите мне обморок. Боги, пошлите мне обморок. Боги, пошлите мне обморок. Боги!

Если разжать веки, глаза непременно выпадут. Пусть лучше вытекают.

Когда острая боль разорвала меня, я едва успела броситься на скалу. И только окровавленные пальцы удерживают меня на ней сейчас. Если это расплата за жадность, я всю жизнь буду нищенкой.

Раскаленное жидкое стекло тянется по венам и, застывая, ломается. Тысячи осколков режут тело, но почему-то не высыпаются. Ненавижу стекло.

Боги, пошлите мне обморок!

Через этот противный высокий звук слышен стук. Спустя время я понимаю, что это мой голос и моя нога стучит по камню.

В меня ввинчивается что-то. Острый кусок скалы буравит лопатку, другой запутался в кишках, третий разрывает аорту, пробираясь под ключицу.

Боги, пошлите мне обморок.

Если есть какое-то наказание человеку за его проступки, за самое мерзкое и ужасающее, что можно совершить, я получаю его прямо сейчас. И, если я переживу это, мне никто не судья.

Боги, пошлите мне обморок, я для вас убью любого.

Если это плата за силу, за честь принадлежать к роду Фаисов, я проклинаю свой род. Я бы никогда не захотела родиться, знай я об этом дне.

Боги, пошлите мне десять секунд покоя, я убью себя.

Камень из лопатки добрался до сердца. Боги, пошлите мне смерть.

Странно, что девочка затихала. И хватает же ей голоса так долго орать сейчас. Бастард выкидывает сигарету и затыкает уши. Еще никто не терял сознание во время принятия камней.Вот после — многие. Но от боли — или умереть, или пройти ее до конца. Каждому своя боль: Алифа получила камни в руку и ноги, Лерик не сказал, но наверняка есть в руке и голове, сам Кисофа получил их в голову, сердце и пах. Если девочке повезло, все камни достались в конечности, а боль слишком сильна, чтобы попытаться их отрезать. Но князь не рассчитывает на везение в пытках. И думает, что сила камней как-то связана с местом их расположения.

Дыхание хрипло вырывается из горла. Последний редко шевелится, устраиваясь возле позвоночника. Ублюдок не мог зайти со спины, не разрывая живот. Когда он затихает, я разжимаю пальцы и падаю в вонючую жидкость, поднимая волну.

Спустя бесконечность я понимаю, что боли нет. Меня трясет, пальцы не разгибаются, рот наполнен кровью. Больше всего на свете я хочу потерять сознание. А еще пить и лежать, заниматься этим целую вечность. Камни, причинившие столько мук, резонируют с кровью, наверное, даже звезды слышат этот гул. В мире есть только камни, я и ненависть.

Я на карачках выползаю из пещеры. Воздух снаружи кажется чистым, им нельзя надышаться. Жар камней не спасает от холода, и я вспоминаю об одежде, оставшейся на скале. Приходится возвращаться и искать наощупь тряпье, частично пропитавшееся нефтью. Нет никакого желания задерживаться здесь, и я голой снова выхожу наружу, чтобы упасть на песок и одеться.

Глубоко дышу и гляжу на свои босые ноги, ступающие по песку. Это невероятно интересное зрелище, оно никогда мне не надоест. Слышно тонкое ржание Ахира. И еще одной лошади. Я вскидываю голову, рука тянется к кинжалу, но потом расслабляется. К чему он мне сейчас. Кровь гудит. Рот кривится в хищной улыбке.

У подножия бархана темнеют фигуры двух коней и человека в плаще. Я распрямляюсь и спокойно шагаю к ним. Небо бледнеет, скоро рассвет, но пока что я не вижу, кто впереди. Человек поднимает голову под свет луны.

— Какая счастливая встреча, дядя!

— Счастливая чрезвычайно! — не менее язвительно отзывается князь.

Я рассматриваю его, напряжение растет. Но Кисофа добавляет:

— Рад видеть тебя живой.

По щекам катятся слезы, которые, казалось, давно закончились. Дядя притягивает меня к груди и выжимает нефть из моих волос. Какие нежности!

— Дай мне воду и отойди, — и, подумав, добавляю, — пожалуйста.

Кисофа выполняет мою просьбу, я сажусь на песок, пью и плачу, не в силах остановиться.

— Какая-то нервная реакция. Как прекратить?

— Пощечина?

— Попробуй.

Не помогло. Почему-то я совершенно цела: ран нет, глаза на месте, даже ногти не содраны. Только жар в груди, вибрация тела и запах нефти, пропитавший меня, говорят о произошедшем. Достаю грязный кинжал и обтираю тканью. Сотрясаемая рыданиями, я спокойно надрезаю ладонь. Через пару минут порез затягивается.

— Так теперь будет всегда?

— Нет. Пока ты не успокоишься, регенерация будет сверхвысокой, в дальнейшем уменьшится до повышенной, но при некотором приложении сил ты сможешь увеличивать ее. Хотя не настолько, как сейчас.

— Я спокойна.

— Я имел в виду твою силу.

— Разве сейчас она беспокойна?

— Да.

— Расскажи.

Князь молчит, и я повторяю:

— Расскажи!

Меня снова охватывает злость, слезы исчезают, вместо них приходит неестественное веселье.

— А давай-ка подеремся, дядя, — я напеваю на известный уличный мотив. Если он мне накостыляет — ничего страшного. Если я ему — это будет изумительно приятно.

Кисофа мрачно смотрит на меня, покачивая кинжалом, который держит за кончик лезвия. Он что, до этого невидимым был, как в сказке? Я не заметила, когда он его достал, хотя держала в поле зрения. Сейчас, не зная, что со мной произошло, я могу поверить в любую небылицу.

Уворачиваюсь от броска. Подкинуть кинжал в руке, а потом метнуть — это, бесспорно, зрелищно, но медлительно. И сгодится как отвлекающий маневр. Потому сама сокращаю дистанцию между нами, на случай, если Кисофа достанет новое оружие. Но не успеваю — два кинжала уже в обманчиво расслабленных руках дяди.

Драться без плана неразумно, всегда в голове лучше держать какой-то прием, который надо провести. Так как я значительно уступаю князю в росте и массе, наиболее эффективные приемы совершать затруднительно. Для меня есть два варианта: либо проводить серию мешающих ударов и завершить ее победным по открывшейся уязвимости, либо использовать ази в бою. Сила только ждет выхода и почти не требует концентрации, но опыт на стороне дяди. А если обратиться только к собственным боевым навыкам, я уступлю Кисофе по всем пунктам. Вот только жестокость, с которой он дерется даже в учебных поединках, меня сейчас не пугает. И есть надежды на временную регенерацию.

До этого я дралась с Кисофой несколько раз. В последний, когда он устроил проверку моих приобретенных с мастером Хиразом навыков, я ушла со сломанным носом. Но ушла сама, да и нос мне вправили. Думаю, у того, что он так хорошо зажил, были причины, скажем так, кровного характера. Удобно. Дядя тогда даже не вспотел. Если сейчас я смогу напрячь его как следует, мне не поздоровится. Испугали шакала дохлой курицей.

Пожалуй, для драки я не в форме сейчас, несмотря на зажившие повреждения. Но очень уж хочется, и настроения разбираться в причинах этого желания нет. Я приседаю, выбрасывая ногу в подсечке, и незаметно набираю песок в кулак. Кисофа легко уходит. Нож, зажатый в правой руке, отвожу назад и, распрямляясь, резко выкидываю вперед и вверх. Я и не ожидала, что он легко достигнет живота, но бастард даже не делает вид, что озабочен его приближением. Прогибается со скучающим лицом, а сталь мелькает в сантиметре от моего глаза. Не уверена, что смогу отрастить новый глаз, потому угроза выводит меня на новый уровень ярости. «Не поддавайся эмоциям в драке. Первая задача княжны — защитить свою жизнь и быстро нейтрализовать врага», как же.

С рычанием я бросаю песок в лицо князя, тот моментально защищается предплечьем и так же быстро опускает руку. Я этого ждала, и рукоятка ножа рассекает надбровную дугу, из которой сразу льется кровь. Отлично, следующий удар надо нанести справа. Дядя использует крайне скупые и результативные движения, и, пользуясь этим, я наношу удар, который требует широкого ответа: выпрямленной ногой бью по подвижным нижним ребрам. Шагом в сторону бастард превращает удар в скользящий и слабый, а сам отвешивает мне затрещину. Я скольжу вперед за ударившей рукой, не давая места для размаха, и держу блок правой рукой с кинжалом наружу. Князь резким поворотом тела делает возвратное движение атакующим и внезапно тянет меня за ухо. Какое унижение!

Кисофа хрипло смеется:

— Чего ты хочешь?

— Убить тебя!

Он отпрыгивает назад и щурится. Кровь из его брови остановилась и уже засыхает коркой. Это его нормальное или усиленное восстановление?

— Какая страсть! А почему ты хочешь меня убить?

Дядя не делает никаких попыток атаковать, и я приостанавливаюсь, впрочем, сохраняя стойку. Давно я не испытывала такого бешенства, и плюну в первого, кто скажет, что у меня нет причин. В груди три горящих угля. Но вряд ли именно Кисофа виноват в произошедшем. А какая разница?

Я снова приближаюсь к нему, на этот раз более осторожно. Скользящими движениями князь повторяет меня, мы медленно делаем круг на песке.

— Хочешь крови?

— Тошнит от одного слова.

Кисофа хмыкает и манит меня пальцем:

— Прервемся на минуту, девочка?

Сперва я смотрю на него настороженно. Потом расслабляю тело и выпрямляюсь.

— Подойди, я не буду тягать тебя за уши.

Я снова напрягаюсь и рычу, но подхожу. Князь-бастард грациозным движением поднимает руку, как крыло. Слежу за этим жестом, но боковым зрением контролирую всю его фигуру. Остановив руку параллельно земле и закатав рукав, он больше ничего не предпринимает.

— Смотри внимательно, Арис.

Смотрю. В правой руке дяди снова появляется кинжал, и тот плавно приближает его к обнаженному запястью. Лезвие вдавливается в кожу, прогибая ее, но кровь не появляется. Гладким длинным движением Кисофа ведет острие ножа по своей руке, и неглубокий надрез медленно раскрывается. Красные капли одновременно набухают по всей длине линии. Я перевожу взгляд на лицо князя:

— И что?

Кисофа смотрит на меня радостно и ухмыляется.

— Ни-че-го.

Он издевается надо мной. Я резко бросаюсь вперед, нацелив левую руку на шею, а кинжал держу на уровне живота. Это было необдуманно. Справа красные капли срываются с кожи. Удар в висок заставляет мир потемнеть и исчезнуть.

Как переплетается прекрасное с обыденным. Взгляд Лерика двигался по кругу, следил за пальцем, скользящим по краю бокала с кислым вином. «Эннуиии» — чисто и прозрачно пело дорогое стекло под его рукой. В этом звуке мастер искусств находил столь необходимый покой. К середине ночи он окончательно устал от собственных мыслей, разомлел от вина и был нехарактерно угрюм. Веселье, льющееся из посетителей ресторана, как вино из кувшинов, лишь делало его более мрачным. И занкары с трещотками и колокольчиками актеров и резкими голосами послов, обыкновенно возбуждавшие его любопытство, сейчас раздражали. Но долг и холеная лень князя не давали ему покинуть шумное место.

Его уставшее высочество ступней в мягкой туфле гладило ножку стула, наматывало косу на запястье, крутило перстни на пальцах. Его высочество скучало, но не той благородной скукой, всегда сопровождавшей его выверенные плавные движения, а скукой вынужденной и нежеланной. Князь мысленно пребывал в другом месте, далеко не столь людном. Но Кисофа, сверкающий улыбкой, как золотой акин, приказал терпеть, присматривать за послами и ждать. Лерик ждал и постепенно пьянел.

Злость и скука не лучшие друзья для творческого человека. И князю, обыкновенно благожелательному, хотелось разбить бокал о стену, а сам ресторан сжечь. В десятый раз печально вздохнув, Лерик пальцем поманил официанта.

— Еще три бокала разных размеров и воду.

— Воду? — удивленно переспросил официант.

— Тебе уши мешают слышать? — хмуро посмотрел на него Лерик.

Служащий с поклонами поспешил за заказом, а князь поморщился от собственной грубости. И, когда официант вернулся, Лерик сопроводил золотую монету на краю стола успокаивающей улыбкой. Мастер искусств в любовных муках может быть трагичен, но не груб.

Неразделенная страсть — именно так звучала официальная причина его пребывания в единственном ресторане Шихра. Заведение это открылось совсем недавно, и недостатка в клиентах не испытывало. Как и нилейские собратья, ресторан принимал публику высокого класса. Большинство горожан по-прежнему заседало дома или посещало трактиры, не имея возможности вкусить изысканную ресторанную кухню, а знать и богатые купцы занимали столы за декаду до посещения. Но князь императорской крови, разумеется, был желанным гостем, которому не докучают очередями. Как и занкары из посольства, ведь хозяин не дурак, принимая их, он надеется на хорошую репутацию среди иностранцев. Лерик, едва оказавшись на пороге, томно попросил уединения и занкарам лишь вежливо кивнул. Те звали его к себе, но князь отказался, а музыкантам заказал грустную любовную песню, чтобы продемонстрировать причину своей печали. Удачно подошедшим для приветствия знакомым он также намекнул на мифический отказ желанной красавицы, после чего, наконец, остался один.

Послы пробовали шахрисские и нилейские блюда, вели пустые разговоры. Странники, сидевшие за соседним столом, звенели, щелкали и стучали в ответ, иногда показывали миниатюры по желанию своих покровителей. Первое время это развлекало Лерика, но интерес быстро угас. Другое занимало мысли.

Его воспоминания о Сердце Пустыни были исключительно неприятными. Ухмылка Кисофы и каменное лицо отца никак не скрасили болезненную процедуру, потому он собирался встречать сестру сам или в компании Харифы. И, если выбор Кисофы, сильного и опытного, вместо великого князя был объясним, то причины самому Лерику находиться здесь, а не возле страдающей Арис, казались ему надуманными. За послами могли присматривать и подчиненные дознавателя, как обычно. Что за повод проводить здесь такую важную ночь. Лерик налил воду в новые бокалы, намочил пальцы и попробовал их звучание. Подобрав уровень жидкости, он начал наигрывать известную уличную песню. Внезапно кто-то поддержал мелодию. Князь поднял голову и увидел Ночь, одного из занкарских актеров, также гладящего стекло. Большинство актеров было в полумасках, открывающих низ лица, что позволило разглядеть улыбку. Лерик улыбнулся в ответ и поправил помощника, видимо, песня была тому незнакома. Когда он закончил, Ночь наиграл другую песню, незнакомую уже мастеру искусств. Князь быстро уловил мотив и закончил вместо актера. Судя по поклону Ночи, он угадал мелодию верно. Некоторое время они продолжали эту игру, а потом Ночь поднялся и подошел к столу Лерика.