1. Белый пепел снегов

— Ну, каково вам купаться? — кто-то спросил с бережка.

Обернулись — на сухой земле сидит эриль Харгейд, на коленях держит посох. Около него хорёк с рыжей спинкой морду умывает лапками, поглядывает хитрым глазом. Ян чуть не завыл: ко всем их напастям только эриля не доставало! Решил, что колдун для них измышляет кару, потому как покусились преступить границы запретного леса. Или Згаваха его на них натравила? Или ведуны?..

А эриль сказал:

— Если оклемались, с собой зову.

И, видя, что Яну от его слов делается плохо, добавил:

— Забудь страх, Сокол. Кто бёрквов не испугался, тому Зачарованного леса бояться нечего.

Ян вовремя прикусил язык, ни за что бы не признался, что самого эриля боится больше, чем бёрквов. Глянул на Ингерда, у того глаза горят, словно посулили хорошую драку, Ян только выругался про себя.

Эриль поднялся на ноги и зашагал прямиком в чащу, и чаща будто расступалась перед ним, все буреломы куда-то подевались, и папоротник словно стал пониже, и кусты малины не такие спутанные. Сокол с Волком пошли следом, а попробуй-ка откажись! Солнце поднялось уже высоко, заглянуло через маковки деревьев, в лесу посветлело и словно переменилось что-то. То ли воздух другой, то ли небо другое...

Часто стали встречаться диковинные деревья — старые, седые, никто не мог бы сказать, сколько им лет, как никто не мог бы сказать, сколько лет эрилю Харгейду. Они стояли между своих молодых собратьев, не то спали, не то думу думали, и ветерок, шелестевший в зеленой листве юных берёз, тревожить их не смел. Эриль мимоходом дотрагивался до их сморщенной коры, будто здоровался, кивал им, слово какое-то, лишь им понятное, говорил. А Ян и Ингерд такие деревья обходили стороной, мнилось, что души у этих деревьев человеческие, и будто рассказать что-то хотят.

— Гляжу, вроде бы дуб, — тихо сказал Ян. — А так посмотреть, во-во, глянь!.. Словно живой лик пробивается...

Встречались им пустые заброшенные хижины, похожие на забытые могилы; камни — то огромные, в два Ингерда ростом, а то малые, и все испещрённые непонятными знаками, вырезанными в глухие времена. Звались те камни кайдабами, каменными книгами. Они стояли по одному, а то по нескольку, полукругом или кольцом, такое кольцо звалось ставой. Ян всё это знал от деда, но воочию увидел только теперь.

Чем дальше они шагали вслед за эрилем по Зачарованному лесу, тем сильнее начало одолевать их непонятное беспокойство. Вроде и бояться нечего, лес как лес, но уже успели забыть, что смеялись недавно.

— Заведёт он нас, ох заведёт...

Яну казалось, что, если бы не кармак, волосы на голове бы зашевелились, а Ингерд безрассудно ломился вперёд, словно собственный страх подгонял его плетью. Потихоньку заныла душа, заболела, нечто неведомое принялось стучаться в неё, сильно и больно. Вокруг шепталась листва, словно слышалась чья-то речь, её хотелось понять. Запахи в воздухе витали непривычные, Ингерд готов был поклясться, что распознает солёный ветер далекого моря и терпко пахнет снадобьями, а Яну, похоже, привиделось что-то своё, у него затрепетали ноздри и вспыхнули глаза. Ни одного вечувара не встретилось, зато замечали среди деревьев чьи-то призрачные тени, может, ведуны за ними наблюдали, может, ещё кто.

Солнечные лучи обмётывали рыжие чешуйчатые стволы золотом, и нагретая смола мёдом стекала вниз, к корням, застывала оплывами. И только было Ян подумал, что этот лес не так ужасен, как рассказывают, и заходить сюда по случаю можно, как вдруг его ноги подогнулись, и от ног, всё выше и выше, к самому сердцу холодной змеёй пополз страх, от которого закружилась голова и свело нутро.

Ян ухватился за молодую рябину, чтобы не упасть, но рябина не выдержала, надломилась, и Ян сполз на землю. Мельком увидел Ингерда, который опустился на одно колено и тщился подняться, да только сила, пригнувшая их книзу, больно могучей была. Лес перед глазами закружился, и Сокол увидел много-много ведунов, они стояли, подобные идолам, и смотрели на него, а в волосах, до колен длинных, вспыхивали зелёные огоньки...

— Довольно.

Ян услыхал это слово, оно вспороло застившую глаза багровую темноту, прогнало страх и вернуло к жизни. Сперва Ян не мог понять, кто он есть, а потом вспомнил своё имя. А как своё имя вспомнил, тут же обернулся обратно в человека, а до этого был осиной, даже горький привкус во рту остался. Рядом очнулся Ингерд, поднялся на ноги, и оба уставились на эриля, удивлённые и беспомощные.

— Ты заколдовал нас, — прохрипел Ян, язык почти его не слушался.

Эриль сердито сверкнул на него глазами:

— У тебя кроме колдовства на уме ещё есть что-нибудь, Ян Серебряк?

— Нету, — честно ответил Ян. — Сейчас нету.

Эриль покачал головой.

— Никогда не думал, что в человеке может вместиться столько страха. Это твой собственный страх, аюл! Уж не знаю, что ты себе возомнил, но этот страх едва не убил тебя.

— Так что же, — догадался вдруг Ингерд, — если бы я не боялся, то смог бы по твоему лесу беспрепятственно ходить? И ты не наказал бы меня за это?

Эриль поглядел на него.

— Страж этого леса — внутри каждого, кто сюда входит. И он один решает, впустить тебя или нет. Это древняя защита, и она не причинит вреда больше, чем ты сам себе можешь причинить. Ладно. За мной ступайте.

Ингерд с Яном поплелись за ним, еле переставляя ноги и потихоньку приготавливаясь к худшему.

— Помяни моё слово, не выберемся отсюда, — шепнул Ян. — Вот зачем мы здесь?

До самого вечера они шли, озираясь по сторонам, меж корней и под низкими ветвями начали копиться тени. Эриль Харгейд шагал вперёд широко, белые волосы плескались по спине, заходящее солнце вспыхивало в них искрами.

И вот перед ними выросла скала, вся укрытая калиной и ольшаником, кое-где кривые ели зацепились корнями за камень, так и росли, в тесноте, да не в обиде. Эриль на эту скалу взобрался быстро, а Сокол с Волком отстали и на самый верх заползли едва ли не на четвереньках. И оказалось, что это никакая не скала, а крутая стена, сложенная из огромных глыб, такая высокая, что дух захватывало вниз глядеть, и такая старая, что лес поглотил её давным-давно. Ингерд утёр пот с лица и так на месте и застыл, дальше идти было нельзя, да и некуда.

Они с Яном стояли на краю стены, а стена замыкалась в изломанное кольцо, огромную ставу, а в середине той ставы ни травинки, ни кустика, один песок, на песке нет следов — ни человеческих, ни звериных, ни птичьих, никаких. На том песке исполинами высились девять чёрных камней, каждый как врата в зимнюю безлунную ночь, и каждый был отмечен всесильными рунами. Закатное солнце стекало по ним алыми потоками, у подножия ветер кружил песок и пыль, приносил оттуда могильный холод и болотный запах остановившегося времени.

— Что это? — прошептал Ян.

Он замер на краю обрыва, весь как натянутый лук, и не смел шевельнуться.

— Это сердце Махагавы, сердце нашего мира, — тихо сказал Ингерд. — Никто и никогда не видел его. Зачем же ты показал его нам, колдун?

Эриль ответил:

— Когда-то давным-давно в наших землях обитали одни звери и птицы, они жили много лет, а человека не было вовсе. Потом пришли три брата и пожелали заселить эти земли людьми. Светлоликий и Темноликий сплели из трав прочную сеть и накинули её на леса, луга, озёра и реки. Много живности попало в их сеть, а стали тащить — порвалась сеть, и вся добыча разбежалась. Вся, да не вся: медведь попался, кабан, рыжий лис, ветвисторогий тур, снежный барс, лесная куница и волк с чёрной шкурой; запутались крыльями серебристый сокол и зоркий орёл, а с ними вместе выдра, желтоглазая рысь, росомаха и маленькая испуганная мышь.

Ударили братья по рукам, и обратились звери и птицы в людей, и от них пошли другие люди, они собирались в роды и всегда помнили, кто их предки. Братья научили людей возделывать землю и растить хлеб, ловить рыбу и охотиться. Они научили их строить дома, шить одежду и разводить огонь. Опять ударили братья по рукам, остались довольные своей работой и прилегли под берёзой отдохнуть. Пришёл тут младший, Багряноликий брат, посмотрел на людей и увидел, что умеют они многое, а души их окутаны туманом. И пожелал младший дать им знания.

Собрал он листья с ольхи, рябины, тиса, яблони и падуба, добавил к ним листья с той берёзы, под которой спали его братья, перемешал и бросил по ветру. Ветер закружил листья, они упали на землю и обратились в тех кто ведает — в ведунов. Рассказали ведуны людям про небо, про землю, про море и горы, и лишились люди покоя, захотелось им дознаться до сути. То желание довело их до споров, а споры — до драк, и поднялся шум, проснулись от этого шума старший и средний братья. Увидели они, что творится меж людей, ими созданных, рассердились на младшего брата и в гневе убили его.

Тело разрубили на куски, каждый кусок обратили в камень, поставили камни в круг и произнесли над ними страшное заклятье, что оживить камни может лишь кровь маэра, но такой день станет последним для людей. И разгневанные и обманутые в своих замыслах и Темноликий и Светлоликий братья сделали людям последний дар: научили их изготовлять оружие и воевать. После этого в последний раз взглянули на творение рук своих и ушли — Светлоликий в Тёплое море, Темноликий — в Белое, а люди остались сами по себе.

Так написано рунами в кайдабах — каменных книгах Зачарованного леса.

Эриль Харгейд умолк.

С ужасом Ингерд и Ян глядели на чёрные камни, в один миг перед их взорами ожили дремавшие в памяти видения древних легенд. Отмахивались прежде от этих легенд: что было, то было, давно быльём поросло, — а тут вот оно, дотянись рукой, живое, но мёртвое, мёртвое, но живое... Ян трепыхнулся, словно хотел взлететь и не мог, словно вдруг увидел себя в клетке, птицу вольную, поднебесную! А Ингерд стоял рядом, как вкопанный, и будто бы даже не дышал.

— Я понял, — хрипло произнёс Волк. — Это — кровавое сердце нашей земли, оно изначально братской кровью напоено, и теперь жаждет смертей и убийств, а мы стремимся утолить эту жажду, потому как все мы плоть от плоти этого сердца.

— Поэтому мы столько убиваем? — додумался Ян. — Ведь мы убиваем так же легко, как бросаем в землю зерно. Мы, мужи, отнимаем жизнь столь же беспечно, как даем её. Или на нас проклятье? Или мы не чтим наших пращуров? Или вечувары недовольны жертвами, что им приносятся?.. Всё это, эриль, скажи, — и есть наш общий излом?

— Он и есть, — ответил эриль. — Я поведал вам о трёх братьях, их имена — дух мира, плоть мира и кровь мира. Кровь мира была пролита, с того дня началось время битв, и оно не закончится никогда, потому что кровь мира нельзя остановить. Когда порядок подходит к излому, сражений никому не избежать. В нашей лишь воле выбрать во имя чего.

Ингерд молчал. Ян тоже. Молчал за спиной лес, словно ждал чего-то, словно хотел что-то сказать, но всё же молчал. А тут и хорёк с рыжей спинкой объявился.

— Обдумайте, зачем привёл я сюда вас, а не других. Быть может, когда случиться делать выбор — вспомните мои слова, они помогут вам, — сказал эриль и указал рукой прочь из леса.

Ингерд и Ян повернули обратно по своим следам, за хорьком, оставив за спиной страшное место. В светлом ручье набрали полную флягу воды, чтобы отнести Згавахе. И опять у кромки зелёного леса им встретился один из ведунов, опять пришлось в спешке меняться одеждой, путаясь в рукавах и штанинах.

Занимался рассвет, когда они возвратились к ведьминой избушке, а Згаваха всё так же сидела у окошка и перебирала в лукошке овечью шерсть. Нисколько не продвинулась её работа, и у Яна закралось подозрение: а не сама ли Згаваха, обернувшись хорьком, с ними в Лес ведунов хаживала?

— Исполнили мы твою службу, — сказал Ингерд, ставя на стол флягу с чудесной водой. — Помоги и ты нам.

— Спрашивай, — ответила Згаваха. — Но прежде обдумай: не изменилось ли твоё прошение?

В сумрачной избушке повисла тишина. Ян смотрел, как скрюченные пальцы ловко перебирают шерсть, представил, что так вот перебирает ведьма человеческие судьбы, и содрогнулся.

— Не изменился, — ответил Ингерд.

— Что ж, — фыркнула старуха, не этих слов она ждала, — тогда спрашивай.

И Волк сказал:

— Видишь ли ты мою душу?

Старуха кивнула, ни на миг не прекращая свою работу: хорошую шерсть в платок, что поплоше под ноги.

— Что в ней?

— Ночь там. Темнота.

— Дай имя этой ночи.

Старуха подняла на него незрячие глаза и недобро усмехнулась. Яну подумалось: сейчас какую-нибудь гадость скажет, обидное, но Зга махнула рукой и ответила:

— Надо было идти ко мне за тем, что и без меня знаешь? Рунар Асгамир.

Ничего из того, что предполагал Ян, не случилось. Не рухнул потолок, не вспыхнул под ногами пол. Ингерд не кричал и не ругался, услыхав ненавистное имя, — повернулся и вышел. Ян боком-боком хотел было за ним, но старуха предупредила:

— От него отстань, если жизнь дорога.

И добавила:

— Откажись от него, не то погибнешь вместе с ним. Маэр слабак, не туда свернул.

Но Ян такой расклад принять не мог:

— Как же я его оставлю? Брат он мне, у нас кармак один.

— Аюл! — рассердилась ведьма. — Мне и глаза не нужны, чтобы знать: Соколу и Волку никогда не стать братьями.

Однако Ян упрямо стоял на своём, и старая Зга вдруг засмеялась, зубы сверкнули в полумраке, и Ян поспешил отодвинуться на безопасное расстояние, поближе к двери.

— Знаешь, быстрокрылый, зачем я вас к светлому ручью за водицей послала? — спросила старуха.

Ян осторожно ответил:

— Испытать, поди, хотела?

— Такова плата, быстрокрылый. И чем темнее времена, тем плата выше, а ты сегодня жизнь свою в заклад ставил.

Ян ещё дальше отодвинулся.

— Не бойся, жизнь свою ты отстоял, только думай теперь хорошенько, как ею с умом распорядиться. Знаю, спросить хочешь про племя своё, да боишься, я тебе сама скажу: дальняя дорога ждёт тебя не завтра, не потом, а прямо сейчас: как выйдешь за мой порог, так её и увидишь.

Старуха нагнулась и завязала узлом платок с чистой шерстью.

— Ступай домой, белоголовый, теперь ты — не ты. И когда надо будет отказаться от самого дорогого, не подведи.

Ян, запутавшийся в Згавахиных речах, как в силке, был уже в дверях, когда услыхал:

— Мне ты можешь оставить варенье, что Вяжгир прислал.

Ян торопливо развязал мешок, радуясь, что успел знахарево подношение у Волка забрать, — тот всё равно особо не заботился, донесёт или нет, — ухнул туесок на стол и опрометью кинулся вон из избы. Оставшись одна, старуха вздохнула, отложила работу и на ощупь открыла узорчатую крышку. По убогой избушке разлился запах спелой земляники.

— Тёмные времена, тёмные... И глаза у людей есть, а они ровно слепые, им под нос правду суёшь, а они за кривдой поспешают... Какой нынче прок от маэров кроме вреда?

Старуха ещё раз вдохнула густой земляничный запах. Теперь никто и никогда не принесёт ей подобный дар и никакой другой, людская дорога с этой развилки от её дороги повернула прочь, больше им здесь не пересечься. Уж не по людской воле — точно.