Сфинкс на скале

Кости гулко грянулись об дубовую столешницу... Гай не мог на них смотреть — и не смотрел. Смотрел, вытянувшись, как стебель тростника, прямо перед собою. Ни дать ни взять, новобранец в карауле, показывающий центуриону, сколь ревностно службу несет.

Кто-то из маловажных морячков не выдержал:

— Ловкач-то! Одиннадцать!...

Вожака могла спасти только "венера" — двенадцать, и он это знал. Но не смутился. Приказал одному из своих:

— Собери, подай...

Он вообще, казалось, не держал мешочек в руке — сразу и метнул, Гай не успел даже попросить Венеру, чтоб ему не помогала.

— Ах, ёб твою, четыре...

— Сотня есть, — отметил Красс.

— Да ясно... Теперь я первый. Ставка поменялась. Теперь я сотню, а вот попка будет твоя, синеглазка... На, перемешай-ка.

Теперь Гай нашел в себе силы смотреть, что происходит на поле битвы — и обратил внимание, что моряк будто бы поглядывает на руки Красса. А на что было глядеть — тот и не гремел этими костями до полуночи, как многие делают, пару раз встряхнул мешочек да и подал сопернику.

В этот раз моряк не торопился метнуть — несколько мгновений помедлил... не иначе, богов призывал?.. Что Красс не призывал никого, Гай уверен был точно. Красс опер голову на локоть и ждал.

Грохот.

Гай услышал довольное рычание парней.

— Десять! Ты, собери, подай синеглазке...

Теперь было опасно. Марка — и его задницу, но Гай действительно сомневался, что лишь его — могли выручить первоначальные одиннадцать или "венера". В этот раз Марк бросил быстрей, чем все ждали... Гай прикрыл глаза... и открыл, когда услышал удивленно-оскорбленный вой моряков.

Одиннадцать!!!

— Что ж, — а вожак нисколько не волновался — ну конечно, не ему в прогаре жопу подставлять... — Вторая сотня ваша, любит вас Фортуна...

Ах подлец, в бессильной злобе подумал Гай, хотя и дурак. Не верю, что так — впрямую назвав божество — можно сглазить чужую удачу... Свою — да. Легко.

— Послушай, — снова сказал Марк тихо, любезно, — А третья-то ставка?.. Про задницы наши забудь — видишь, что получается.

— Да забыл уже, — сказал моряк. Судя по лицу его, судя по улыбке без оскала, ему самому было до жути любопытно, что ж за дела тут такие, — Вот что, малыш. Третья ставка будет такая... третьей сотни мне не надо, не нужна она мне нахуй, я на нее местным крысам сыра куплю, не жаль... Ты согласен сыграть на чью-то из вас жизнь (сами там выберете между собою) — а с моей стороны — на любую услугу, любому из вас, до достижения вами совершеннолетия или после... Но — только одну?

Жизнь?.. Гай словно не понял этого слова сразу. И не осознал предложенного выбора...

Красс же...

— Согласен.

Теперь тишина тут была как при самом священном таинстве, когда знаменья все ждут...

Моряк нарушил ее, самолично собрав со стола кости и сложив в мешочек...

Гай стрельнул глазами туда-сюда, ища возможности для убийства, бегства... Ага, дохлый пес скорей убежит, чем они.

— Бросай, — моряк подал Марку мешочек. В этот раз не упомянув про синие глаза.

Марк не бросил, а будто б просто высыпал костяные кубики из мешка, как крестьянка навозные лепехи из корзины.

Гай чуть не оглох от воя — словно Юпитер их всех — кроме одного — молнией в жопу поразил, подумал он.

"Венера".

Марк смотрел на моряка. И даже стал собирать кости со стола, складывать...

— Будешь бросать? — спросил он.

— Нет, — сказал моряк. — Понял уже... Кому из вас я должен теперь?...

— Ему, — бросил Красс, — мне ни к чему.

— И впрямь, — сказал моряк, — похоже, что тебе, парень, когда-нибудь будет должен весь народ римский...

— Это было очень весело, — вдруг сказал Красс, — только я уж домой пойду, мне завтра в школу рано вставать... Всем вам доброго здоровья...

— И тебе, парень, — серьезно сказал вожак, но, когда Гай собрался было за Крассом, успел подняться и взять его за плечо:

— А ты погоди... Сядь, поговорим, выпьем опять же...

Марк — это Гай заметил — на него не оглянулся. "Как и ты никогда на него не оглядывался", — дух положительно успел оправиться от пинков.

...Через некоторое время Гай шел по Городу пьяненький и довольный новым и весьма ценным знакомством. Более того — в кои-то веки его душу переполняли весьма поэтические виденья. Так уж здорово, так захватывающе рассказывал ему молодой моряк (теперь он представился — звали его Гераклеоном) про зелень Сицилии и критские скалы, про свой корабль с пурпурными парусами...

— Может, махнешь с нами, барашек?.. У нас веселее... У нас ты стоишь только того, чего стоишь... и если ты не трусишка и не дурачок, ты будешь богат. Да и любая девка на берегу будет твоя.

— Вы пираты, я понял, — тихо сказал Гай в ответ на это. — А как же Рим? Рано или поздно вас перестанут терпеть...

— Мы не боимся Рима... Я родился на корабле. Что сделает мне на море какой-нибудь ваш неповоротливый консул, которого шатает на палубе?.. — пьяно хохотал Гераклеон. — Чтобы ты знал, нам уже случалось ловить ваших гордых магистратов — чтоб их семьи выкупили их. Перед возможностью прогуляться в царство Нептуна прямо с борта они дрожали... и никакие легионы не пришли по воде, чтобы выручить этих трясущихся толстяков...

Гай не был уверен, что он врет.

— Но я-то римлянин, — сказал он, — стоит ли мне становиться пиратом?

Гераклеон хлопнул его по плечу так, что едва не сшиб со стула.

— Какой ты римлянин! Или я ничего не понимаю в людях, или ты ничем не лучше меня! Как тебя звать-то, римлянин?..

— Гай Веррес, всадник.

— Ооо, далеко ж ты пойдешь с таким именем... Консул Боров.. И потом, римлянин приходил с тобою и поспешил готовить уроки, он-то хочет чем-то тут стать. А ты шляешься по кабакам и дуешься в кости...

Гай потемнел лицом. И подумал, что Гераклеон, кажется, во многом прав...

Закат дрожал над Городом, как пурпурные пиратские паруса, а Гай шел и думал: а славно было бы действительно бросить все да и податься на вольный, веселый, беззаконный корабль... и жить опасной разбойничьей свободой. Это бы ему и впрямь подошло...

Если б не то, что держало его в Городе крепче соленого каната, что держит корабль на якоре.

Квинт...

В марте 655 года, в праздник Либералий, Веррес-старший надел на сына мужскую тогу. Причем сделал это с безмерно усталым видом. Честно говоря, он и не помнил, пора ли это сделать — но Гай утверждал, что ему уже 17. Крассу надели тогу в этот же раз, Рыжик уже носил ее.

Гай приврал насчет возраста. Они с Квинтом Гортензием родились в одном и том же году, только Гай поздней весною, а Квинт летом, и Гаю было пока только 16. Но ему очень хотелось быть хоть на чуть-чуть старше Квинта — чтоб чувствовать себя более уверенно рядом с этим болтушкой, который стал умным уже до полного неприличия.

Вдвоем — если не считать рабов — отправились они на виллу Верресов под Тибуром. Семья Квинта только обрадовалась — а то ведь совсем зарылся парень в свитки, пусть прогуляется, покатается верхом, подышит не римским смрадом, а чистым воздухом. Даже матрона Семпрония уже вполне доверяла Гаю Верресу — в гражданской тоге тот смотрелся вполне солидно, когда заявил, что отец отправляет его на виллу, "чтоб поглядел, как там и что". А Валерию Гай и без того нравился больше пасынка.

И первые три дня на вилле парни провели просто чудесно — носились верхом, даже поохотились (с двумя колченогими от старости псами и безуспешно), купались в пруду и вино пили когда хочется, а не когда положено. Вечерами снова вскакивали в седла и неслись — прямиком через чужие поля — в Тибур, где за два вечера обошли три наличных кабака, в одном задолжали (спасибо Гаю), во втором ввязались в драку (опять же благодарность Верресу, мужу взрослому, солидному), в третьем же насвинячились так, что потом им казалось, что не они ехали домой верхом, а кони ехали на них. До полудня потом провалялись, охая и требуя от Левкиппа и Ифигении вина, вина и еще вина, а там и сподобились на посещение соседней виллы — сосед, только узнав, что на Вересову виллу явился хозяин, пусть и молодой, тут же прислал с рабом приглашение на обед.

— В клиенты набивается, — небрежно сказал Гай, и Квинт с удивлением глянул на него. Никогда не замечал за ним ничего похожего... Да и зачем всадник к всаднику в клиенты-то пойдет?.. Ладно б Веррес-отец был значительно богаче Веттия и имел серьезный голос в сенате... так ничего подобного. Педарий, нищеброд и эта вилла-развалюха... Скорее, это приглашение было просто добрососедским, ну, может, с некоторой надеждою, что Веррес когда-нибудь что-нибудь сможет сделать для Веттия в Городе, не больше...

— У этого Веттия, — сказал Гай, пихнув Квинта локтем, — дочка — что надо. Но мне в прошлое лето не дала, поганка. Убежала к себе на двор, да еще и язык показала...

— Сколько ж ей лет?

— А Приап ее знает. Лет двенадцать ей тогда было...

А обед получился тот еще. Узнав имя юнца, которого молодой Веррес привел с собою, Веттий — по нему видно было — чуть к богам не воззвал. Вроде бы юный гость — нобиль из достойнейшего рода, с другой стороны — мальчишка, не носящий тоги. Квинт даже понял, в чем его затруднение — о боги, что за деревенщина! В Городе никто не затруднился бы таким вопросом. Квинт повел себя так, как обычно вел в компании взрослых людей — безукоризненно-вежливо, нисколько не подобострастно, со спокойным достоинством — ему, в отличие от Веттиев (и Верресов, к слову) было вполне уместно держать на высоте честь своего рода.

Квинт вскоре перестал смотреть на лица других гостей — разве что вскользь. Ничего в этих физиономиях не было, что б могло задержать его взгляд. Он слушал. Но и слушать вскоре наскучило. О местных успехах на почве пахоты и свиноводства он слышать не хотел, а голоса у них были... в общем, на такие темы только такими голосами и рассуждать.

Весь следующий день Квинт упорно валялся на ложе и читал — или просил Левка читать ему — привезенные с собою книги. Лишь к вечеру Гай растормошил его поехать покататься.

Они были уже довольно далеко от виллы, когда внезапно — отец-Юпитер рассердился на Минерву за то, что не так посмотрела — собралась гроза. Гай вовремя вспомнил, что недалеко есть сарайчик, сооруженный пастухами.

Сарайчик был как всегда по весне — там охапками лежало старое прелое сено, но от ливня он укрывал неплохо. Парни легли на это сено, подстелив свои плащи... и, может, сказалась усталость от непривычных ежедневных гулянок, но Квинт тут же задремал под хлещущие снаружи звуки ливня. Гая, лишь он взглянул на посапывающего Квинта, тут же тоже сморило.

Гаю снилась Веттия, как никогда, сговорчивая и покладистая, и он вовсю лапал ее тугую попку и целовал ее ладную грудку, а девчонка, против обыкновения, не отбрыкивалась и не пыталась вернуть на место задранный подол. Неприятности начались, когда Гай завалил ее на стог сена, улегшись поверх разгоряченного девичьего тела. Сухая трава категорически отказывалась поддерживать переплетенную в объятиях парочку, к тому же без конца вертящуюся с боку на бок, и с каждым движением они проваливались все глубже и глубже, а сверху их все плотнее и плотнее засыпало сеном. Гаю это было все равно — он почти добрался до самого сладкого, бедра Веттии крепко охватили его талию, девчонка хныкала от нетерпения, выгибаясь и по — кошачьи жмурясь, но едва он пристроился поудобнее, как она окончательно утонула в клеверной бездне, оставив парня наедине с неутоленным желанием. Гай выругался, застонал и проснулся — хотелось до боли.

Первое, что он увидел — это лицо Квинта, близко, на расстоянии поцелуя. Потом Гай обнаружил, что тот лежит под ним с раскинутыми коленками — точь — в точь, Веттия! — и вид у него такой, будто Квинт сейчас разревется.

-Ну у тебя и шутки, Гай! — Гортензий торопливо высвободился, откатился, вскочил на ноги, сплевывая и попеременно вытирая рот то одной, то другой ладонью.

-Я не шутил, — пробормотал тот. — Мне просто хорошее снилось. Про девчонку, — пояснил Веррес, окончательно просыпаясь и смачно потягиваясь.

Квинт скорчил гримаску и сделал небрежный жест, так хорошо известный Гаю, будто отметая его нелепую болтовню:

-У тебя только одно на уме.

-Что же делать — в салочки мне уже давно не интересно, — Веррес вытянул из волос свисающую на лоб травинку, зажал ее в уголке рта и раскинулся на сене, закинув руки за голову и лениво жмурясь. Квинт всегда отличался большой деликатностью в подобных вопросах, и не жаловал, когда Гай обстоятельно рассказывал дружкам, что, где, как и с кем он в очередной раз проделал. Из — за этой сдержанности можно было думать, что Гортензий и вовсе девственник, хотя Гай был уверен — по меньшей мере, с белобрысым Левкиппом у него что — то было в любом случае. Он усмехнулся, припомнив, как Квинт отфыркивался, и пожалел, что не был в ясном уме, когда свершалось столь знаменательное событие, как поцелуй с Квинтом, а теперь вот не мог восстановить в памяти всех подробностей. Проще всего было бы сгрести Квинта в охапку, опрокинуть в сено и повторить, неторопливо, со вкусом.... Воображая себе эту картинку, Гай даже задышал чаще, и Квинт вскинул на него недоуменный взгляд. Веррес успокаивающе улыбнулся — мол, я все еще о девчонке.

-Прекрати на меня так смотреть, — строго сказал Квинт.

-А как я смотрю? — заинтересовался Веррес.

-Как будто хочешь завалить.

Эта идея с каждым мгновением нравилась Гаю все больше и больше, оставалось удивляться только, как она не пришла ему в голову раньше. Однако подойти к ее осуществлению следовало со всем тщанием и осторожностью. Ну, допустим, он и впрямь воспользуется своим преимуществом в силе и тем, что Квинт от неожиданности не сразу начнет сопротивляться. Пусть даже удастся заставить его подчиниться, уговаривая или запугивая — ведь если Квинт вздумает нажаловаться, не поздоровится обоим. А что потом? Ведь после такого он больше не подпустит к себе Гая, да что там, небось, и смотреть в его сторону не захочет. Верресу же заранее казалось, что одного раза будет недостаточно, что он снова захочет быть с Квинтом, а значит, нужно сделать так, чтобы дружок не просто перетерпел, зажмурившись, пока он станет над ним пыхтеть.

Квинт, между тем, перебрался поближе к выходу, выставил наружу ладонь, ловя в пригоршню дождевые капли, мазнул по лицу, смывая остатки дремы — и у него все это получалось так изящно, словно он нарочно красовался перед Гаем. Но нет, с ним не пройдут все эти грубые шуточки и прозрачные намеки, как с уличными мальчишками, которые перестают ломаться после первой затрещины или оброненной в ладонь монеты. Гай вздохнул — негромко, но тяжело — Квинт вопросительно оглянулся через плечо, и у Верреса аж в животе свело от желания немедленно его облапить.

-Надо же, оказывается, есть девица, по которой вздыхает Гай Веррес, — с улыбкой прокомментировал Квинт его сопение.

-Есть одна, — осторожно отозвался тот, понимая, что получил возможность завязать разговор на волнующую его тему, а там, боги дадут, и перейти от слов к делу.

-Наверное, и впрямь что — то особенное, — Квинт сел рядом, обхватив руками колени. Смотреть ему в лицо снизу вверх почему — то оказалось очень приятно, но Гаю этого было уже мало. Он ухватил дружка за плечо и потянул обратно на сено, укладывая рядом с собой, спокойно и властно, будто имел на это право. Квинт, не усмотрев в этом жесте ничего для себя опасного, снова раскинулся рядом, мимолетно улыбнувшись Верресу, сосредоточенному, как понтифик на жертвоприношении.