Школа гейш

Тишина. Голоса за тонкой стенкой, хриплое дыхание над ухом, почти обнаженное тело, в которое нужно вжиматься, легкое прикосновение губ к ее шее.

— ..ай, не рассказывайте такие ужасы на ночь глядя! Неужели самханцы совсем потеряли стыд и взялись обкрадывать богов?! О, какое возмутительное коварство!

Она не удержалась и нервно фыркнула. Еле слышный шепот 'Тсс' коснулся уха вместе с опаляющим дыханием. От страха или чего-то иного, чему она сама не решилась бы дать названия, сладко и жутковато ныло внизу живота.

Почему? Почему это так невозможно приятно — стоять с ним в тесном объятии, когда лишь тонкий слой подгнившего дерева и болтовня оборотня защищают их от солдат наместника?!

— Это сушилось во дворе, лейтенант.

— Ай, это просто моя старая одежда. Она нужна вам, господа самураи? Неужели воины сегуна настолько обеднели, что станут отбирать у бедного отшельника его обноски?

Голоса удалялись и приближались. Тануки суетился. Прыгал по храму, возмущался, требовал немедленно найти и арестовать шпиона, а заодно призвать здешних крестьян к порядку, чтобы вспомнили страх и стыд и начали снова баловать горных духов подношениями 'как раньше'.

Он тараторил, балаболил, ныл, жаловался на тяжелый год, бескормицу, неурожай, боли в пояснице, неуважение молодежи, засуху летом и дожди осенью. Он не давал вставить солдатам и слова на каждый простой отрывистый вопрос, разражаясь бесконечным потоком слов, вспоминал, как славно было в 'его время', и клянчил пожертвования.

Не раз наблюдавшая за тем, как ловко оборотень дурит головы поселянам, Мия утыкалась в плечо Джина, сдерживая нервное хихиканье.

Близость теснее объятий любовников. Сильные руки, стискивающие ее тело, гладкая горячая кожа под щекой, жаркий стыд и странная слабость в ногах...

Ей хотелось, чтобы это прекратилось. И чтобы никогда не заканчивалось.

— Я все понял, монах, — судя по голосу, лейтенант был недалек от убийства. — Если вдруг услышишь или увидишь что-то подозрительное, немедленно дай знать нам.

Оборотень не преминул воспользоваться оказией и немедленно пожаловался на подозрительную старуху, живущую в деревне на отшибе. Не иначе как ведьма. Не менее подозрителен в его глазах был деревенский кузнец. Также последние три года ночами высоко в горах что-то подозрительно выло. И особенно подозрительным был новый директор школы гейш — где это видано, чтобы мужчина и самурай заправлял в таком заведении?!

Лейтенант совсем поскучнел, голоса отдалились так, что Мия едва разбирала половину слов. Солдаты покинули храм.

Еще почти десять томительных минут они стояли в объятиях, переводя дух. Ладони Джина осторожно и нежно погладили ее спину. Мия выдохнула и прижалась еще теснее, хотя сейчас в этом не было надобности. Но облегчение от миновавшей опасности словно зажгло в крови опасную эйфорию. Ей хотелось... чего-то странного. Чтобы он был смелее. Чтобы положил ладонь на поясницу или чуть ниже. Чтобы сделал что-то, обозначив свои намерения и желания.

Если они у него были.

Но он молчал. Только тяжелое дыхание над ухом и нежные, ласкающие прикосновения.

— Больно стоять? — спросила она еле слышным шепотом.

И тут же пожалела об этом, потому что его руки замерли.

— Нормально, — хриплый шепот над ухом. — Поставить провинившегося ученика в 'цаплю' было любимым развлечением сэнсэя. Я долго могу простоять на одной ноге.

— А ты...

— Шесть лет в монастыре Шонг Сан. Не скажу, что так уж хорошо познал путь ноги-и-кулака, но кое-что умею.

Мия восхищенно выдохнула. О боевом мастерстве монахов горного монастыря Шонг Сан ходили легенды, в которые почти невозможно было поверить. Говорили, что прошедший послушание в нем мог выйти один против сотни и один против тысячи.

Затрещала, заскрипела и сдвинулась панель. Потянуло свежим воздухом.

— Уфф, ушли наконец, — буркнул тануки. — Вылезайте.

Самханец стиснул Мию на прощание, перед тем как разжать объятия и выбраться из тайника.

Свет от костра ослепил привыкшие к тьме глаза. Моргая и хватаясь за протянутую руку, она выбралась на волю, ощущая какое-то смутное сожаление от того, что все закончилось.

После тесного и затхлого закутка храм казался огромным. И холодным. Мия зябко поежилась.

Оборотень сунул самханцу еще влажную одежду:

— Забирай свои обноски, шпион. Чуть не попались.

— Ага, — Джин неспешно оделся. Казалось, ему вовсе не было дела до ночного промозглого воздуха, задувавшего в щели. Повернулся к Мие, ласково провел рукой по ее волосам.

— Что?

— У тебя паутина.

— А, — она почувствовала, что краснеет под его спокойным теплым взглядом. — Спасибо.

— Тебе спасибо.

— За что?

— За то, что поверила. И не выдала.

Тануки демонстративно откашлялся.

— Да-да! И тебе спасибо, уважаемый Дайхиро. Если бы не твоя хитрость, нам бы не удалось от них так просто отделаться.

Оборотень приосанился.

— Я вот только одного понять не могу, — продолжал самханец. — Ладно дырявая крыша, разбитый алтарь. Но кострище посреди храма! Как его можно было не заметить?

Тануки победно распушил усы:

— Ну, знаешь ли, шпион. Я все-таки екай!

Глава 8. Маленький ханами

Мия еле высидела на занятиях. За эти семь лет заброшенный храм успел стать для нее почти родным домом, но никогда раньше ее не тянуло туда с такой силой. В крови словно вскипали пузырьки, заполненные восторженным ожиданием чего-то хорошего, что вот-вот должно случиться. Она постоянно отвлекалась, за что получила несколько заслуженных замечаний от наставниц, но даже это совершенно не испортило ее замечательного настроения.

Она забежала в домик, только чтобы переодеться. Разулась у входа, как всегда, прошла к своей циновке, на ходу развязывая пояс оби. И, вскрикнув от внезапной боли, запрыгала на одной ноге.

В пятку будто укусил кто.

Мия поджала ногу и выдернула из ступни длинный и тонкий шип. На конце ранки набухла капля крови.

Откуда в доме шипы каламуса?

Она перевела взгляд на свою циновку и вздрогнула. Вся поверхность татами была утыкана такими же шипами. Не меньше двух десятков.

— Кумико, — негромко, но очень решительно начала Мия. — Это нужно прекратить.

Дочь самурая вместе с подружками Ичиго и Оки сейчас сидела в углу за низеньким столиком. Услышав свое имя, она подняла голову, с готовностью отрываясь от упражнений по каллиграфии.

— Что прекратить?

— Это, — Мия кивнула на циновку. — И верни мои кандзаси.

Майко дружно засмеялись.

— Ну, так прекращай. Откуда мне знать, зачем ты утыкала свое татами шипами? Может, спать на них собираешься. И не брала я твои кандзаси. Убирай вещи на место, растеряха.

Это не прекратится само собой. Нужно сделать что-то, чтобы раз и навсегда дать понять дочери самурая — Мия не даст себя в обиду.

Она пересекла домик быстрыми шагами и швырнула вытащенный из ступни шип на стол. Несколько кровавых пятнышек впитались в бумагу темно-красными кляксами.

— Ах ты... — Кумико вскочила.

— Отдай. Мои. Кандзаси, — очень четко повторила Мия.

Она очень давно дралась в последний раз. В детстве. За что и была наказана бамбуковой палкой и долгой нотацией от госпожи Итико на тему, какое поведение пристало, а какое не пристало женщине и гейше.

После Мия никогда больше не пыталась решать конфликт силой. Но сейчас ее трясло от ярости настолько, что она готова была забыть уроки прошлого.

Глаза Кумико гневно сузились.

— Ты забываешься, худородная тварь, — прошипела она. — Напомнить, где твое место?

В прическе майко блеснуло серебро, и Мия даже опешила на мгновение.

Вот так — в наглую? Не просто украсть, но и надеть на себя?! Воткнуть в волосы на виду у всех чужой приз?!

Она протянула руку, чтобы выдернуть шпильку, но пальцы скользнули по серебряному навершию в форме веера, промахнулись и ухватили волосы.

— Ах ты, гадина! — взвизгнула дочь самурая. И тоже вцепилась в волосы Мии.

Драка вышла безобразной, но недолгой. Уже минуту спустя Мия лежала на животе, придавленная чужим весом. Сверху на ней сидели Ичиго и Оки, удерживая руки и не давая подняться. А Кумико, присев рядом на корточках, тянула за волосы вверх.

Она дернула со всей силы, так что у Мии даже слезы выступили, и потребовала:

— Проси прощения.

Мия молчала. С разбитой губы на пол капали красные капли.

— Давай, проси прощения. Ты же первая начала.

Она слизнула кровь и в упор посмотрела на Кумико.

— Ты просто завистливая дура, — громко и очень отчетливо сказала Мия.

Обычно хорошенькое личико майко исказилось, еле заметные ранее багровые пятна проступили отчетливей на фарфоровой коже. Сейчас она была непривлекательна и даже страшна.

— А ты — ведьма, — прошипела Кумико. — Воруешь чужие волосы, да?

В первую минуту Мия не поняла, о чем она. Лишь когда босая ступня надавила ей на пальцы, она осознала, что сжимает в ладони длинные черные пряди. Как и когда она умудрилась выдернуть их у Кумико, вспомнить не получалось.

— Волосы ведьмы растут, когда она ворует чужие. Я слышала, если отрезать их ведьме, ее сила уйдет. Вот и проверим.

С этими словами Кумико взяла ножницы.

Мия смотрела на нее снизу вверх и не верила. Одно дело — мелкие подлянки и гадости. Но если сейчас Кумико отрежет ей волосы, это не удастся скрыть. И молчать о том, кто виноват, Мия не будет.

— Кумико-сэмпай, не надо! — пискнула Ичиго.

Дочь самурая поднесла ножницы к затылку Мии.

— Не надо! — тяжесть, давившая на руки, исчезла — это Оки вскочила с ее спины. Мия завозилась, пытаясь скинуть и Ичиго. Ударилась локтем о ножку столика и зашипела от боли. По спине разлилось что-то теплое.

— Ой, — громко сказала Ичиго. Кумико с ножницами отступила, а Мия поняла, что ее никто больше не удерживает. Она села и почувствовала, как по спине что-то потекло. Протянув руку, пощупала это 'что-то'. Слишком жидкое. Не кровь.

Пальцы были вымазаны в туши. Пустая баночка валялась под столиком — почти все содержимое вылилось Мие за шиворот, когда во время борьбы она задела столик. Тушь медленно стекала по спине, впитывалась в одежду, и Мия с тоской подумала, что вряд ли удастся отстирать нижнюю рубаху. Да и кимоно, скорее всего, испорчено.

— Убирайся, — взвизгнула Кумико. Красные пятна на коже дочери самурая не спешили гаснуть. — Еще раз увижу здесь тебя, ведьма, и можешь распрощаться с волосами.

Мия рада была послушаться.

* * *

Самханец сидел у костра в новом кимоно — не иначе как оборотень выполнил давешнее обещание. Самого Дайхиро нигде не было видно, а перед Джином лежала охапка сушеного тростника. Мелькали сильные пальцы, переплетая волокна.

Мия даже остановилась от удивления. В рассказах самханца не раз между делом проскальзывало, что он родом из знатной семьи, да и колдовские глаза не давали возможности усомниться — маги такой силы рождались только в наиболее древних и родовитых кланах.

И вот: самурай, равный по знатности дайме, плетет циновку, как простой крестьянин? Диво дивное! Расскажешь кому — лгуньей назовут.

Джин доплел ряд до конца и поднял голову, приветствуя ее улыбкой. И нахмурился, стоило ему увидеть лицо Мии.

— Кто тебя ударил? — сквозь зубы спросил самханец.

— Сиди, — попросила Мия. Но он поднялся, опираясь на посох, доковылял до нее, коснулся разбитой губы.

— Кто? — повторил он таким тоном, что Мие стало страшно за Кумико.

Она рассказала, и самханец помрачнел:

— С женщинами не воюю.

— И не надо. — Неужели он и вправду собирался идти и мстить кому-то за разбитую губу Мии? Смешно! Его же везде ищут.

— Могу научить давать сдачи. Но лучшая война — та, которая не началась. Помирись с ней. Вам еще жить рядом.

Мия фыркнула. Помириться с Кумико? Видел бы он ее!

Но спорить не стала. Вместо этого спросила:

— А это долго? Учиться?

— Смотря чему. Чтобы стать из послушника монахом Шонг Сана, нужно десять лет ежедневных тренировок. Но это только начало пути.

Она улыбнулась:

— У нас нет столько времени.

— Жаль, — Джин притворно вздохнул. — Придется обучить тебя нескольким простым приемам. Против воина не поможет, но с девчонками справишься. Думаю, недели хватит.

— Так быстро? — недоверчиво спросила Мия.

— Тут нет ничего сложного. Вот смотри. Например, тебя схватили и зафиксировали руки, — он обнял ее и свел запястья за спиной, заставляя чуть выгнуться ему навстречу. Мия задергалась и поняла, что не в силах избавиться от захвата, хоть самханец и не стискивал пальцев, чтобы не оставить синяков на нежной коже.

Джин улыбнулся, склонился над ее запрокинутым лицом и голосом искусителя предложил:

— Не надо вырываться. Лучше дай мне пинка.

— Не хочу. Ты же упадешь.

Он засмеялся, как будто она сказала что-то очень смешное.

— Хорошо. Тогда откинь голову назад, а потом ударь. Цель в лицо, бей лбом или верхней частью черепа.

Он высвободил одну руку, продолжая удерживать второй рукой тонкие запястья Мии, и нежно провел пальцем, очерчивая ее лоб.

— Но это больно...

— Противнику будет гораздо больнее. Если повезет, сломаешь ему нос.

Мия помотала головой:

— Не надо! Я не хочу делать те... кому-то больно.

— Ну, как хочешь, — он со вздохом выпустил ее.

Она стояла все так же, запрокинув голову, смотрела на него снизу вверх. Джин улыбался — одними глазами. Глаза у него изумрудно-зеленые, и в них пляшут золотые искорки, как солнце в летней листве. От того, как мужчина смотрел на Мию, сердце то замирало, то начинало колотиться с утроенной силой.

Ей вдруг стало стыдно, что она разглядывает его так откровенно. Она отвернулась и попросила:

— Посмотри: я сильно испачкалась?

Пальцы мягко прошлись по коже. Стало щекотно и безумно приятно. Еле ощутимый ветерок погладил шею.

— Так не видно, — хрипло сказал Джин. — Нужно снимать кимоно.

Мия бросила на него испуганный взгляд через плечо. Но самханец не собирался распускать руки. Кажется, он имел в виду ровно то, что сказал.

— Тушь с кожи смывается мылом и горячей водой. Если поскрести, как следует. Отстирать одежду труднее, но можно попробовать. Мыло у меня есть — Дайхиро принес еще вчера. А вот для горячей воды придется собрать побольше дров.

— Не надо.

— Так и будешь ходить с черной спиной?

— Не надо дров. Тут выше в горах есть горячие источники.

Он присвистнул:

— И ты молчала? Пойдем туда сейчас же!

— У тебя же нога сломана.

— Да хоть обе! Ради горячей воды я и не на такой подвиг готов.

Она не собиралась идти на источник с самханцем, но как-то само собой получилось, что они вышли вместе. Джин опирался на самодельный костыль и довольно резво скакал меж камней, еще и умудряясь при этом развлекать ее легкомысленной болтовней. Если бы Мия сама не помогала бинтовать его ногу всего несколько дней назад, она бы заподозрила в нем симулянта.

— Почему ты сам стираешь свою одежду? — задала она, терзавший ее вопрос.

— А что мне — грязным ходить? Что-то не вижу здесь толпы слуг.