Изабелла

Я присела на краешек постели и обхватила его запястье, чтобы послушать биение сердца. С каждым отсчитываемым ударом я вглядывалась в него все пристальнее, отчаявшись понять, кого же он мне напоминает, пока он неожиданно не открыл глаза — зеленые с расплавленным золотом, точь-точь такие же были у Ирвина, когда мы прощались. Столько лет прошло, я ничего о нем не знаю, но эта золотая зелень все еще снится мне ночами.

Один его взгляд помог мне решиться. Глупо, знаю, и этот неизвестный мальчик точно не Ирвин, но пусть хоть так я попробую отдать свой долг тому, кто не дал мне раствориться в ночи.

— Откройте окно и выйдите, — глухо приказала я, раскрывая свой саквояж.

— Что, простите? — переспросил стоящий над душой господин.

— Вы что, глухой? — не выдержала я и, пока он не начал возмущаться, отчеканила. — Вы и так украли у меня много драгоценных минут, так что хватит пререкаться. Откройте окно и закройте за собой дверь с обратной стороны.

Он фыркнул, но исполнил все в точности. Когда его шаги стихли, я заперла дверь на ключ изнутри. Аккуратно и не торопясь, я зашила его рану. Никто не должен заподозрить что-то неладное — мне ни к чему обвинения в ведьмовстве, ведущие на костер. Закатав рукав синего форменного платья, я сделала маленький надрез. На белой полоске коже медленно проступала алая кровь. Приподняв голову лежащего передо мной мальчика, я приказала, используя силу инициированной ведьмы:

— Пей!

Он открыл глаза, подчиняясь моему бархатистому голосу с легкой хрипотцой, и сделал глоток.

— Слушай меня, слушай мой голос, смотри в мои глаза, — продолжала я отдавать приказы. Мелкий проказливый дождь за окном резко упал на землю стеной ледяной воды. Глубоко вздохнув, я начала свою песню.

"Грань тонка", — грянул гром.

"Дорога нелегка", — вспышки молнии озарили комнату и жадно ловящего каждое мое слово мальчика.

"Но пока ты со мной — ты живой!" — поднялся ветер, врываясь в комнату и задувая все свечи, но мне не нужен был свет. Я сама была светом, самой жизнью, самой смертью. Когда я пела свое заклинание Ирвину, мне едва хватило сил выкарабкаться самой, но сейчас природа помогает мне, подпитывая мой дар. В этом единстве и кроется моя сила, мой ведьминский дар.

Через пять минут все было кончено. Гроза прекратилась также внезапно, как и началась. Зажегся потухший было свет. Мальчик смотрел на меня во все глаза, силясь что-либо понять. Я мягко приказала ему:

— Ты ничего не помнишь. Спи.

Он послушно закрыл глаза: невозможно противиться теперь моему приказу. Рана на моей руке затянулась сама, и я опустила рукав, скрывая тонкую полоску — единственное свидетельство моего колдовства. Почему я не спасла таким образом других? Потому что рядом все время были люди, потому что за все надо платить. Отдавать свою свободу или свою жизнь мне не хотелось, так что этому мальчику сегодня просто повезло.

Я аккуратно сложила свои инструменты в саквояж и вышла из комнаты. За дверью были все те же.

— Ну что? — нетерпеливо подошел ко мне хамоватый брюнет.

— Все в порядке. Рану я промыла и зашила, самое страшное уже позади. Я останусь с ним до утра, если не будет более важных пациентов, так что распорядитесь приготовить мне кресло.

Женщина снова заплакала — наверное, от облегчения.

— Что значит — если не будет более важных пациентов? — вскинулся брюнет.

Моя злость достигла апогея. Никто и никогда не выводил меня из себя за столь короткий срок.

— Это значит, что если в госпиталь во время моего дежурства поступят больные по моей специальности, то за мной немедленно пришлют карету и я уеду. Надеюсь, я понятно объясняю?

— Прекрати, Эдвин, — властно прервал наш спор седой господин. — Уведи лучше мать к себе.

Эдвин смерил меня еще одним злым взглядом, на который я ответила пренебрежительной усмешкой, и подчинился. Когда он ушел, мужчина вежливо спросил:

— Вам что-нибудь понадобится?

— Да. Я хотела бы, чтобы вы передали мою записку в госпиталь. Там должны знать, где в случае необходимости меня искать.

— Пишите, я отправлю слугу.

— Благодарю.

Я уже повернулась, чтобы вернуться в комнату и чиркнуть коротенькую записку, как в спину мне прилетел вопрос, заставивший поежиться:

— Как вам это удалось? Я многое повидал в жизни. После такого редко выживают.

— Вашему мальчику просто повезло, — ответила я чистую правду.

Остаток дежурства прошел спокойно. Из госпиталя меня не беспокоили, а мальчик спал. Я до рассвета просидела около него в глубоком кресле. Смотрела и видела другого человека. Как он там? Все ли с ним хорошо? Может, он уже женат и воспитывает дочку? Мне все время казалось, что из него выйдет хороший отец.

Столько раз писала я ему письмо и не находила в себе сил отправить. Если спустя годы он не нашел меня, значит, так нужно.

"Так нужно, так правильно", — твердила я себе раз за разом и сжигала письма.

Забрезжил рассвет. Я прихватила саквояж и тихонько вышла из комнаты. Около двери меня поджидал лакей.

— Отведите меня к кому-либо из хозяев, — коротко попросила я.

Вчерашний хамоватый брюнет спал на кожаном диване в шикарном кабинете. Мне не было его жаль ни капли, поэтому я разбудила его, потрепав за плечо. Он открыл глаза и некоторое время смотрел на меня без капли понимания. Наконец, узнавание пришло, и он хриплым ото сна голосом спросил:

— Что вам надо?

— Я ухожу. К вам будут приходить на перевязки. Станет хуже — привозите вашего мальчика в госпиталь.

— Хорошо, — кивнул он, принимая к сведению. — Постойте.

Я с любопытством наблюдала, как он, морщась, встает с дивана, подходит к секретеру, достает оттуда тугой кошелек и протягивает мне.

— Что это?

— Не делайте вид, что не понимаете. Это деньги. Берите — вы заслужили.

— Благодарю, но жалование мне платит госпиталь, — холодно ответила я и вышла, оставив его с протянутой рукой.

Вернувшись в госпиталь, я сдала дежурство, заполнила все необходимые отчеты и пошла домой отсыпаться. Мальчика я отдала одному из своих коллег: делать ему перевязки и снимать швы было выше моих сил. Он слишком напоминал Ирвина, а видеть его брата мне не хотелось ни капли.

На следующий день мне в кабинет принесли большой букет алых роз с короткой запиской: "Простите меня, я самый настоящий дурак. Позвольте загладить вину? С искренней признательностью, Эдвин Эшвуд". Записка отправилась в мусорную корзину, цветы я поставила на окно.

Каждый день приходили все новые букеты с записками, но и с ними я поступала аналогично. Через одиннадцать букетов, когда я вела прием, ко мне пришел сам Эдвин Эшвуд с завернутой в платок рукой, которую он бережно нес перед собой.

— Теперь вы просто обязаны со мной поговорить! — воскликнул он, разматывая платок.

— Вы что же, сами себя порезали, чтобы только сюда прийти? — удивилась я, рассматривая неглубокий порез на его левой ладони. — Какое ребячество!

— А что поделать, если вы не ответили ни на одну из моих записок? — обвиняющим тоном сказал он, пока я обрабатывала его пустяковую царапину.

— Может, потому что я не хотела отвечать? — холодно произнесла я, садясь обратно в свое кресло. — Идите и не задерживайте прием. Ваша выходка отнимает у меня время.

— Простите меня, Изабелла, я вел себя, как последняя скотина. Вы спасли моего брата, а я оскорбил вас.

— Ваши извинения приняты, но права называть себя по имени я вам не давала. Что-то еще?

Эдвин Эшвуд, видимо, не привык к такому тону, потому что на мгновение он опешил, а потом снова ринулся в атаку:

— Да, давайте поужинаем сегодня?

— Нет, спасибо, — подчеркнуто холодно отказалась я и демонстративно уткнулась в заполнение его истории болезни. Из-за его царапины столько бумажек писать, только работы придал.

Сам виновник моей бумажной волокиты немного постоял над душой и, видя, что на него никто не обращает внимания, наконец-то ушел. Я даже вздохнула свободнее.

* * *

Оказалось, что я слишком рано списала со счетов господина Эшвуда. На следующий день после разговора в моем кабинете он ждал меня около госпиталя. Без Алана все валилось из рук: его заместитель был до крайности бестолков и не мог организовать работу отделения как надо. Вечная беготня и непонятная суета меня раздражали. Не прошло и месяца, а Алан был жизненно мне необходим, чтобы наладить привычный порядок вещей на работе, иначе можно было сойти с ума.

Надо ли говорить, что в таком дурном настроении я вовсе не была расположена на вежливые расшаркивания с приставучим и не в меру наглым господином Эшвудом?

— Госпожа Нортен, а я как раз вас жду, — весело поприветствовал он меня.

— А я вас как раз не жду, — язвительно бросила я, не останавливаясь. Слава всем богам: дожди прошли, и колено меня не подводило.

— Зря вы так. Я к вам со всей душой, а вы...— он грустно вздохнул, изобразив на лице страдания из-за моей бессердечности. Этот цирк мне надоел окончательно.

— Послушайте, — резко развернулась я к нему. — Услышьте меня наконец: мне не нужно от вас ничего. Прекратите меня преследовать, оставьте меня в покое.

— Умоляю вас — один ужин. Всего лишь один ужин, и вы меня больше никогда не увидите.

— Никак не могу понять, вам нравится так унижаться?

— Я хочу поужинать с красивой женщиной. Где здесь унижение?

— Неужели ужин — единственный способ от вас отделаться?

— Боюсь, что так, — притворно грустно вздохнул он.

— Хорошо, ведите меня ужинать, — согласилась я.

— А вы разве не пойдете переодеваться? — удивился он.

— Не хотите ужинать с женщиной в форме лекаря?

— Мне просто казалось, что вам самой не захочется.

— Послушайте, господин Эшвуд, я на ногах с семи утра. Сейчас — почти восемь. Мне хочется поесть и лечь спать, понимаете?

— Я все понял, идемте, — он подставил свой локоть, на который мне пришлось опереться, и мы отправились в самый шикарный ресторан Кинстона, "Гранд Роял".

Если он надеялся смутить меня блеском и богатством, то не вышло, увы. Мое рабочее платье, не уместное среди нарядных туалетов и драгоценностей, служило мне постоянным напоминанием о том, кто я есть.

Не дождавшись от меня ни смущения, ни трепета, Эдвин на мгновение скривился, а потом принялся развлекать меня разговорами, ожидая заказанного ужина. Его истории были хороши и смешны, но в глазах не было ни капли искренности. Я внимательно слушала и все пыталась понять — зачем ему все это?

Принесли десерт. Устав гадать, я спросила прямо:

— Что вам от меня нужно, господин Эшвуд?

Он начал снова что-то говорить про мою неземную красоту и доброе сердце, но я слишком устала, чтобы выслушивать этот бред, и не слишком глупа, чтобы в него верить. Насмешливо взглянув на него, я попросила не тратить зря время и силы, и просто сказать правду.

— Ах, правду? — зло прищурился он, разом скинув всю эту дурашливость, которая совершенно не вязалась с его обликом. — Вот вам правда, госпожа Нортен: я вас хочу.

— Видимо, в ваших мечтах после этих слов я падаю к вам в объятья со сладострастным стоном? — едко заметила я.

С господином Эшвудом все было не чисто с самого начала, с самой первой встречи. Все его букеты, записки, этот ужин, — все было каким-то фальшивым и неестественным. И вот теперь, когда правда выплыла наружу, все встало на свои места.

— Вы сами хотели откровенного разговора. Такой, как вы, у меня никогда еще не было. Вы мне понравились, и я вас хочу, — упрямо повторил он, как будто просил продавца завернуть понравившуюся ему вещь в магазине после покупки.

— Я не желала вызвать ваш интерес ни малейшим образом, господин Эшвуд, и ответить вам могу только отказом.

— Не стоит так торопиться, дорогая, — со странной улыбкой на губах произнес он. — Что вы хотите в обмен на, скажем, месяц наших отношений?

— Я не продаюсь, — зло процедила я и поднялась, чтобы уйти.

— Куда же вы собрались? Номерок от гардероба у меня, а я еще не закончил с десертом. Сядьте. — Я вынуждена была подчиниться. Он продолжил свой отвратительный монолог. — У всех есть своя цена. Какова ваша, Белла? Сколько вы стоите? Я могу купить вам дом — маленький, но ваш, безо всяких квартирных хозяек. Хотите, вас назначат заведующей этим вашим военным отделением? Хотите, я просто дам вам денег? Ну?

— Вам проще купить женщину, чем заслужить ее благосклонность, Эдвин? Я не продаюсь. Заканчивайте с десертом или отдайте мне номерок.

— Бросьте, Белла, — он перегнулся через весь стол и доверительно сказал: — Все женщины по природе продажны, так уж устроен мир. Зачем вы лжете? Или все дело в том, что я мало вам предложил?

— Вы просто самоуверенный ублюдок. Не смейте ко мне приближаться, — зло ответила я и ушла.

Плевать на плащ — он все равно старый. На улице тепло, дойду и так. Настроение было безнадежно испорчено, и винить в этом следовало только меня саму. Ведь чувствовала же, что он с гнильцой, что привык ко вседозволенности, но все равно согласилась на этот треклятый ужин.

Прохладный воздух вечернего Кинстона остудил оголенные нервы, и я поняла, что отчаянно скучаю по Алану — не по его умелому руководству военным отделением, а по своему мужчине. Если бы он был рядом, никакой Эдвин Эшвуд не приблизился бы ко мне со своими гнусностями. Несмотря на веселый и легкий нрав, Алан был ужасно ревнив, и, как ни странно, его ревность меня совсем не пугала. Он не изводил меня глупыми подозрениями, предпочитая все держать в себе. Ему вообще не нравилось это его состояние, и он уж точно не хотел, чтобы я об этом знала. Если бы не одна нелепая случайность, я бы ни за что не догадалась, насколько сильно он меня ревнует.

Оставшись у него как-то на ночь, по утру я не обнаружила его рядом. Такого на моей памяти не случалось никогда. Алан любил смотреть, как я просыпаюсь, и желать мне доброго утра. Накинув легкий пеньюар, который давно прочно осел в его шкафу, я спустилась вниз. Он сидел в гостиной за накрытым столом и был угрюм как никогда. Сухо кивнув на мое приветствие, он неожиданно спросил:

— Кто такой Ирвин?

— Откуда ты знаешь это имя? — опешила я, падая на стул.

— Ночью тебе что-то снилось. Ты металась по постели, плакала и звала Ирвина. Я хотел тебя разбудить, но ты быстро успокоилась сама. Кто такой этот Ирвин, которого ты звала? Это твой муж?

Он говорил негромко, избегая моего взгляда, но я видела, что он зол и растерян. Даже боюсь представить, что он успел себе навыдумывать, пока ожидал моего пробуждения.

— Ирвин — это мой друг, — осторожно подбирая слова, начала я. — Он мне очень помог, когда я особенно в этом нуждалась. Я болела, и он стал кем-то вроде моей сиделки. Наверное, поэтому я звала его.

— Ты его любила?

Любила ли я Ирвина? Не знаю. Одно мне известно точно: если бы не он, я бы вряд ли смогла вырваться из золотой клетки, в которую угодила добровольно. Но не могу же я объяснить все это сжимающему кулаки Алану, которого впервые вижу таким, поэтому мой ответ прост:

— Нет, не любила.

— А мужа?

— Нет, — я встала, чтобы уйти. Разговор был неприятным, и мне не хотелось больше продолжать его.