Бронебойщик

В Курске на вокзале нас встретил капитан, один из тех, кого комдив ещё у Святошинских озёр обозвал 'пуазо'.

— Дошли значит. Комдив мне всю плешь проел, всё интересуется вами. А ты старшина? Настрелял еще самолётов? С ехидцей спросил офицер.

— Так точно, товарищ капитан, ещё пять штук штурмовиков Ю-87 и немцев штук двадцать. На все самолёты, и немцев есть справка подписанная комбатом, а как же, мы Кожемяки, словами на ветер не бросаемся, сказал сто танков убью, значит так тому и быть. Я самолёт за танк считаю, как по-вашему, товарищ капитан это справедливо?

— Более чем, старшина, можешь безбоязненно и за три танка считать, и продолжил, уже обращаясь к комбату, — капитан, ведите батальон по этому адресу, там вас пополнят людьми, и направят на оборону города.

В городе катастрофически не хватало войск, призвали рабочих, создали ополчение, кое-как вооружили, но немцы надавили, оборона опять посыпалась и через три дня упорных боёв Курск оставили. С танками батальону столкнуться не пришлось, Курск всё же немаленький город, зато я резко увеличил счет по пехоте врага. Восемь офицеров, штук десять унтеров, и десятка три солдат упокоились в Курской земле с моей помощью. А что? Они хотели жизненного пространства? Так под землёй его немеряно. Даа, с танками в Курске у меня не получилось встретится, но как говорится на безбабье и рукой доволен. Пару раз мы становились в оборону, но немцы находили слабые места, где войск вообще не было, и обходили наши заслоны, приходилось спешно сниматься уходить под угрозой окружения. То в одном, то в другом бою мы теряли людей. От батальона вообще остались рожки да ножки, поредел и мой взвод, мы потеряли трёх бронебойщиков, пулемётчиков, погиб под бомбёжкой мой обоз, От взвода в строю остались я, Вольцов, Яков Гомельский, его подносчик снарядов, да Максименко. Кстати, Гомельский научился виртуозно стрелять из миномёта, мин у него осталось последняя коробка, и он тратил их по одной . Обычно он стрелял, уничтожая пулемётчиков. Одна мина один пулемётный расчёт.

— Ничего Яша, успокаивал я его, мы возродим взвод, и я тебе обещаю, будут у тебя мины. Вроде у наших тоже есть мины такого калибра. Яша ходил с чемоданом-миномётом как молодой бухгалтер с портфелем, постоянно, что-то считал, записывал решения в ученическую тетрадку. В одном из боёв под Вязьмой, взрывом миномётной мины меня нашпиговало в спину осколками по самое немогу. Как меня вытащили, как несли до медсанбата, как вынимали осколки, и как дальше отправили в госпиталь сначала в Горький, а потом в Ташкент я не помню, около семи месяцев я лежал не разговаривая. Кроме десятка серьёзных ран я получил ещё одну контузию, частичную потерю слуха, стал заикаться, катастрофически потерял в весе. Стоял вопрос о инвалидности.

Вы можете представить себе меня инвалидом, заикой, и доходягой? Меня, с тремя орденами на груди и горевшими злобой глазами. Все документы мои сохранились, мне выплатили премии за подбитые танки и самолёты. Чистыми деньгами на руки, я получил около тридцати тысяч рублей Плюс пенсия около 400 рублей плюс доплата за ордена. У меня долг длинной до Берлина из немцев и их танков, а я заикаюсь! Я горел такой злобой, что вокруг меня казалось, плавился воздух. Деньги я положил на сберкнижку, а на вполне приличную пенсию стал отъедаться, заниматься силовыми упражнениями. В доме, в котором я снял маленькую комнатку выписавшись из госпиталя, жил местный лекарь, то ли шаман толи бабай какой-то. Он довольно долго наблюдал, как я жрал, и тягал чугунную пудовую гирю, потом подошел и тихо сказал,

— Ты много кушаешь Алексей, но ты и много злишься, зло съедает тебя изнутри и отбирает силы. Успокойся, успеешь ты отдать свой долг павшим братьям. Научись слушать своё сердце. Я вылечу тебе уши, а остальное ты сам себе вылечишь. У тебя очень сильный дух, если бы ты сильно захотел, эта гиря летала бы около тебя сама. Вот пей на ночь этот чай, утром пей этот, в обед этот, он сунул мне в руки три кулька травы, только пей без сахара и через три месяца ты будешь здоров. На ночь Исмаил-баба, вставлял мне в уши самокрутки из трав, поджигал и напевая какую-то мантру ходил вокруг меня и обмахивал дымящимся веником из этих же трав. Через полгода я гнул подковы, поднимал раз сто гирю, бегал как лось, и слышал как тигр. На толкучке прикупил обмундирование, знаки различия, нашивки за ранения, и так понравившиеся мне, хромовые офицерские сапоги. Прикрепил на новую гимнастёрку свои ордена, нашивки за ранения и отправился в военкомат.

— Здравия желаю товарищ майор. Старшина Кожемяка, ранее комиссован по ранению, вылечил себя сам, хочу добровольцем на фронт.

Одноногий майор выпучив глаза от удивления, читал выписку из истории болезни данную мне в госпитале, недоверчиво смотрел то в выписку, то на меня.

— Что и слух вылечил, прошептал он.

— Так точно, но слух мне лечил местный знахарь. На всякий случай я прихватил подкову, у него на глазах свернул её как бинт и положил на стол перед ним.

— Делааа. Протянул он. Знаешь, такого лихого старшину, я мог бы и без комиссии записать в списки, но, закон есть закон. Вон там дверь, за ней медкомиссия, пройдёшь, пожму тебе руку и извинюсь. Давай старшина.

— Когда я зашёл в кабинет, там оказалось три врача и пара новобранцев.

— Раздевайтесь, не глядя на меня сказала старушка в очках белом халате и белой шапочке. На что жалуетесь?

— На немцев товарищ военврач, я стоял передней, в чём мать родила.

— Так ранение в спину, повернитесь старшина, бооже ты мой,— ахнула военврач увидев мои шрамы,— раны не беспокоят, незамеченные осколки не выходят?

— Не беспокоят и не выходят.

— Проверим слух, отойдите в угол и отвернитесь, повторите то, что я скажу,— Осенняя пора очей очарованье...,— произнесла тихо она.

— В багрец и золото, одетые леса,— продолжил я поворачиваясь.

-Так и запишем, слух восстановлен. Наум Семёнович проверьте у старшины артериальное давление и ритмы сердца.

— В норме? Сердце? В норме. Старшина вы признаётесь годным без ограничений и призываетесь в армию. Пройдите к военкому. Я прошёл обратно в кабинет военкома, там кроме него сидел невысокий усталый майор с двумя шпалами в петлице и мятой гимнастёрки, он как раз раскуривал трубку, был тем занят и не глядел на меня. Первым заговорил военком.

— Что годен?

— Без ограничений товарищ майор!

— На какой фронт желаешь, тебе как орденоносцу даю право выбора.

— Мне товарищ майор на тот фронт, где танков у немцев побольше, долг у них передо мной в танках, восемьдесят штук.

— Сколько?

— Восемьдесят штук, твердо повторил я, было сто, но тринадцать танков и восемь самолётов я уже сжёг. И вот еще что. У меня есть деньги премии за подбитые танки и самолёты, я хочу купить бронебойное ружьё и снайперскую винтовку обе системы Симонова. Где это можно сделать?

— А вот мы попросим корреспондента майора Симонова, он напишет о тебе в газете 'Красная Звезда', так тебе ружья с завода нарочными привезут, именные. Напишешь Костя? Ты посмотри Константин, человеку дали инвалидность не по ошибке, не было шансов у него на нормальную жизнь, ну может один из ста. И вот он этот шанс, посмотри, как он подкову у меня на глазах завернул!

Корреспондент повернулся ко мне, оглядел, и сказал устало, — а расскажи мне старшина Кожемяка, за что ты ордена получил. И я рассказал, попросил только не называть деревню, дабы не подвести Пелагею Гергиевну и Ивана Дмитриевича. Рассказал, как сбивал самолёты, как оставил немцам надпись на обожжённом борту транспортёра, про свою добрую охоту. И просил передать немецким танкистам и лётчикам, пламенный привет и слова,

— Я вернулся бандерлоги! К.А.А.!

Статья в газете вышла через три дня. Ещё через три дня пришла телеграмма, меня пригласили в Саратов, на завод где изготавливали ПТРС. Военком выписал мне литер и я, собрав нехитрый скарб в потрёпанный сидор, залез в старенькую щелястую, продуваемую всеми ветрами теплушку, и выехал в Саратов на завод изготовитель противотанковых ружей. Десять дней мы ехали по среднеазиатским пустыням и степям, я выспался кажется на всю оставшуюся жизнь. Наш эшелон останавливали на полустанках, и мы пропускали встречные эшелоны с раненными, идущие в сторону Ташкента. Коротко говоря уже приехав в Саратов и идя по твёрдой земле, меня мотало по дороге, а голове всё ещё звучал перестук колёс, та дам, та дам. Заводчане, увидев бравого орденоносного старшину, тут же собрали короткий митинг, и в торжественной обстановке попытались вручить мне своё изделие. Фотограф местной многотиражки готов был сделать фото 'Героя с веслом' и тут я им обломал весь кайф.

— Товарищи инженеры и рабочие обратился я к ним, — Всё хорошо в вашем слонобое, но лягается он падло, как хороший жеребец. После трёх-пяти выстрелов плечо болит так, что начинаешь больше думать о плече, чем о танках противника. Что, нельзя ничего с этим поделать? Не верю! Поставьте, какой ни будь амортизатор в приклад, переделайте дульный тормоз. Что это за дульный тормоз, который перекрывает обзор стрелку. Хорошо я, посмотрите на меня, метр девяносто рост и метр в плечах, но масса стрелков в армии послабее меня натурой, представьте себе, как им достаётся. Давайте думать вместе. Я вам расскажу практику применения, а вы смешаете её с теорией выстрела, глядишь, чего-то получится. Есть же у вас образцы зарубежной техники, в крайнем случае, фотографии, что неужели там ничего нет полезного? Мне вручили всё-таки ружьё, но обещали его доработать по моим требованиям. На заводе я задержался ещё дней на десять, но в итоге я получил то, что хотел. Ружьё во первых, разбиралось на четыре части. Ствол, затворная коробка, трубчатый приклад с амортизатором и пружиной внутри, и совершенно новой конструкции дульный тормоз, плоский, и трёхкамерный. Собиралось ружьё за минуту. Чтобы нести его, не нужен был второй номер. Разобранные части ружья лежали в удобной разгрузке, а ствол, укороченный до восьмисот миллиметров, свободно висел на плече. Кроме того я попросил и мне сделали обоймы на шесть патронов, и крепления для снайперского прицела. Когда всё собрали в кучу и отстреляли на полигоне, заводчане ахнули. Ружьё получилось легче, весило около 15 килограммов, во вторых с оптическим прицелом я уверенно поражал ростовые цели на дальности в 1200-1600 метров, в третьих, отдача чуть-чуть превышала отдачу Мосинки. Там же на заводе я предложил изготовить по своим чертежам глушитель для самозарядного карабина Симонова. Слегка покочевряжившись, исполнили и этот заказ, правда сильно удивившись конструкцией и степенью звукопоглощения. На приклад с аморизацией и глушитель оформили мне авторство изобретения, на остальные новшества, оформили соавторство. Ну и на том спасибо. Наконец честно заплатив в кассу завода, стоимость ружья, запасного ствола и глушителя, я отнёс остальные деньги в ближайший детский дом. Всё, пора мне на заработки.

Батальон, в который я попал, собрали из выздоровевших раненых, и прошедших сквозь сито НКВД вышедших из окружений бойцов и командиров, а также призвавшихся и слегка обученных призывников.

-Не самый худший вариант, подумал я,— всё же большая часть обстреляна, опытна и зла, остальные подтянутся. Ночью переправились через Волгу и к обеду уже были в окопах под хутором Перепольным в сорока верстах от Сталинграда. Всегда вспоминаю Галыгина с его точными определениями суки. Вот я и говорю Сталинградская степь, это сука! Солнце палящее, грунт состоявший наполовину из известняка и наполовину из глины и сука полное отсутствие воды! И немцы, ну как же без гансов вон они в пятистах метрах выглядывают из окопов. Щаз я вас научу, что подглядывать нехорошо. Мне всё же дали второго номера, щуплого пацана, едва окончившего десятилетку и рванувшего добровольцем на фронт.

— Стёпа! Представился он глядя на мою орденоносную грудь.

— Стёпа, готовься закапываться в землю, мне эта глубина окопа не нравится. Запомни, чем глубже окоп, тем длиннее жизнь. Вот отсюда и до обеда и на такую глубину показал ему фронт работы. А сам, прихватив его карабин, пошел в сторону командира взвода испросить разрешение на охоту.

— Снайпер говоришь? Ну, завалишь пару немцев, они обозлятся и закидают нас минами. Оно мне надо? Вот пойдут в атаку, так ради бога развлекайся. А пока нишкни!

— Ну и что ответить на эту окопную мудрость? А ничего, вот с этим приказом я и вернулся к себе на позицию. Стёпа копал в правильном направлении и глубине, и я решился не мешать ему совершать трудовой подвиг.— Скушно мать его ети. От нечего делать собрал ПТР, накрутил прицел, обмотал ружьё специально окрашенной полоской ткани, присел в окопе, прислушиваясь к окружающему меня пространству. И вот оно, счастье! Где-то на краю общего шума, порывов ветра, скребков лопаты о грунт, разговоров в окопе едва слышно прозвучал стрекот мотора. Машина? Мотоцикл? Самолёт? Я слегка напрягся, звук шёл с неба! Практически над немецкими позициями на высоте метров трёхсот летел какой-то уродливый самолёт. Наш разведчик? Немцы не стреляют. Значит немец, КАА проснулся во мне, заворочался и открыв пасть зашипел,— Баандееерлооох.

Я схватил свою прелесть, вставил обойму, бросил на бруствер плащ-палатку, полуприсел опять пришло слияние я и ружьё, взял упреждение,— и сделал всего три выстрела. Самолёт как будто споткнулся, накренился на левое крыло и, снижаясь, полетел с нашу сторону, перелетел линию фронта и упал метрах в двухстах за нашими окопами. Урааа! Прокатилось над нашими окопами, немцы же засуетились дали несколько очередей из пулемётов я, кстати профессионально засёк их позиции и собирался уже слегка уменьшить поголовье умельцев умеющих стрелять из них. Добровольцы сбегали к самолёту поковырялись в обломках и извлекли тело, какого то немецкого генерала, его адъютанта и пилота, а также пухлый портфель с документами. Меня вызвали на КП батальона, комбат долго тряс мне руку, и всё приговаривая,

— Ты ведь генерала завалил старшина, эсесовца, тебе Героя дадут Кожемяка не меньше. Документы и генерала с сопроводительной запиской, я уже отправил в штаб полка.

Как оказалось позже, я завалил не совсем генерала, но тоже важную птицу, бригаде фюрера СС фон барона.

— Блядь почти Фюрер,— сокрушался я,— ну чего бы ему самому не лететь в этом самолёте, глядишь и война бы закончилась. Но всё равно приятно, опять же орден обещали, и как говорится,— С почином! Через пару часов немцы, видимо получив втык, попробовали отбить место падения самолёта, но обломились о свежий батальон, потеряв кучу народу, откатились на исходные. Я же поменяв ПТР на карабин занялся отстрелом особо наглых. За хабаром не полез, чуйка говорила мне 'НЕ ЛЕЗЬ'. Я и ближайшим соседям сказал, не лезьте, чую засаду, но нашлась бедовая головушка, поползла и сгинула в буераках, а назавтра из немецких окопов прозвучал голос, усиленный радио рупором.

— Фельдфебель Кожемяка, германским военно-полевым трибуналом вы заочно приговариваетесь к расстрелу, за ваши действия повлёкшие гибель германского генерала. При вашем попадании в плен, приговор будет немедленно исполнен. Радиотрансляция продолжалась до обеда, а я, разобрав слонобой и уложив его в разгрузку, уполз в тыл своих окопов. Приглядел я небольшой курганчик, дальнобойность ружья позволяла мне простреливать тыл немцев метров на пятьсот, вот и решил заткнуть ди-джея. Заполз на горушку, Стёпа тут же раскатал плащ накидку под обрезом ствола ПТР и ещё одну накидку натянули над нами. Прибрали камушки под собой залегли. Я повёл стволом слева направо и что вы думаете? В трёхстах метрах за немецкими окопами в их тылу, стоит шикарный автомобиль рядом группа офицеров, все смотрят в сторону наших позиций, видимо обсуждают гибель своего коллеги.