Проклятые

— Ну почему?!— не удержалась Инга.— Ведь всё было так хорошо! Что тебя не устраивает? Это всё твоя Наташа, да? Ты возвращаешься к ней?

— Нет. Я просто ухожу. Ты меня всё равно не поймешь, давай прекратим бесполезный разговор.

— Да ты-то сам себя понимаешь?!

— Ещё не до конца, — подумал Дмитрий.— Прощай, Игна.

* * *

Дима снял для себя однокомнатную квартиру в десяти минутах ходьбы от офиса фирмы, в которой работал. Нанял в домработницы пожилую соседку. Она же ему и готовила. Против его опасений, довольно вкусно, с душой и фантазией.

Домработницу звали Клавдия Ивановна, или тетя Клава, как теперь он её называл. Одинокая женщина, чей единственный сын жил в другом городе и навещал мать раз в два-три года, незаметно для себя привязалась к Диме. Она ухаживала за ним, когда он болел, выговаривала за еду всухомятку и сигарету, выкуренную натощак. Дима только улыбался. Странно, но он, определённо, испытывал благодарность за заботу о себе, хотя раньше принимал её как нечто само собой разумеющееся. В нем происходили перемены мало им осознаваемые, но от этого не менее значительные. С некоторых пор ему стала знакома тоска, избавиться от которой Дима не мог, да и не хотел. Его тоску звали Лика, не забытое им, ранящее сердце имя!

Однажды вечером Диме позвонил друг Колька, о котором он не вспоминал с того тягостного вечера, когда завалился к нему, стремясь утопить в водке своё невозможное, неприемлемое для него чувство к Анжелике.

— Привет,— Дима слегка удивился звонку,— что-то случилось?

— Можно и так сказать. У меня маленький праздник. Закончил книгу. Ну, ту самую. Помнишь, о которой я тебе рассказывал?

Дима помнил. Хотя после тех их возлияний, можно было и себя забыть.

— Написал, значит? Слушай, а ты долгонько с ней провозился. Или так всегда и бывает?

— Не всегда. Весьма занятная с ней вышла история. Приезжай. Выпьем чуток и я расскажу. Поделиться охота, а ты один из немногих, кому я о ней рассказывал.

— Не вопрос. Буду через часок. Выпивка за мной. И даже закуску прихвачу. У меня тут пирог с грибами имеется.

— Не, за выпивкой не заезжай. В холодильнике остывает. А пирог тащи. Жду.

Тишка облаял Диму для порядка, обнюхал и только после этого позволил пройти.

-Серьёзный у тебя страж!

— А то! Правильно, Тишка. Знай наших!

— Псина, у меня пропуск имеется, — Дима сунул щенку под нос вкусно пахнущий свёрток.

Тишка облизнулся.

— Гляди, соблазнился. Любишь поесть?— Дима положил пирог на стол и присел рядом с Тишкой.— Погладить-то тебя можно?

— Ты вот, семьёй обзавёлся, — Тишка усиленно завилял хвостом, подтверждая, что они с Колькой, конечно же, семья, — а я теперь человек одинокий и абсолютно свободный.

— Ну, абсолютная свобода понятие иллюзорное. Хочешь сказать, что и от Инги тоже ушёл?

— Как колобок: " я от дедушки ушел, и от бабушки ушел..."

— Этот известный господин плохо кончил.

-Ты на что это намекаешь? -Дмитрий выпрямился, поискал глазами куда бы присесть. Сказал, опускаясь на табурет возле открытого окна: "Не, брат, мне очень даже хорошо. ... Пока".

— Димка, а ты не зря это самое "пока" добавил. Такие, как ты — объект усиленного интереса со стороны противоположного пола. Я тебя одиноким бобылём никак не представляю.

— После изрядной дозы противоядия, проглоченной мною, я излечился от способности увлекаться и на женские прелести смотрю с чисто прагматичным скоротечным интересом.

— Это как? Заинтригован.

Николай достал из холодильника две банки пива, протянул одну другу. Дима с удовольствием сделал несколько больших глотков.

— Если серьёзно, то на постоянные отношения, во имя жизненных удобств и секса, я больше не согласен.

— Так чего же ты хочешь?

— А чтоб сердце вздрогнуло! Только со мной такого ещё не случалось.

— Разве? Помниться в прошлый раз...

— Слишком уж у тебя память хорошая.

— А ты, выходит, забыл?

— Черт с тобой, не забыл! Она мне снится. Где-то там, у самого горизонта, стоит: едва различимая, недоступная, желанная. Я ведь искал её. На всё плюнул, на любые отношения с ней готов был. А она исчезла. Только, вот, иногда снится. Я потом весь день хожу сам не свой. Прав ты был, любовь проклинать нельзя.

Николай с интересом взглянул на друга. Дима сильно переменился, если так заговорил. Желание именно ему рассказать о странных событиях, сопровождавших написание только что законченной книги, показалось Николаю правильным. Теперь он не сомневался в Диме и готов был на предельную откровенность. Тем более, что Дима сам вспомнил о дописанной повести:

-Скажи, Николка, чем закончилась твоя история о проклятой любви?

— Надеждой. Всё в мире живёт надеждой. Без неё никак нельзя. Вот и ты надеешься на встречу. Разве нет?

— Наверное, да. Но не очень-то в это верю. Я ведь сам от неё отказался. А стихи твои, выходит, не врали. Вещими оказались.

— Так я тебе сейчас повеселей будущее напророчу.

Николай задумался ненадолго, а потом тихо заговорил, глядя перед собой:

Свет свечи отражался в бокале,

Как луна на холодной воде.

Мы друг друга с тобой потеряли,

Мы -нигде, мы — нигде, мы -нигде!

А за окном швыряет хлопья снега

С небес на землю равнодушная зима.

Вдруг стало былью, горьким смехом,

Что я один, и ты одна.

Мы Вселенные,

Две разные Вселенные.

Там где ты дожди идут осенние,

Там где я бушует злая вьюга.

И никак нам не согреть друг друга.

Гордость с горечью породнились,

И слова любви заблудились.

Припорошенные звёздной пылью,

Станут ли мечты мои былью?

Из моей тянусь к твоей Вселенной.

В стоне вьюг и шёпоте осеннем

Мы блуждаем, слов любви не слыша,

Я тебя во снах теперь лишь вижу!

Да Вселенные мы, разные Вселенные,

Но шагая по ступенькам лет,

Я приду к тебе порой весеннею.

Ничего любви сильнее нет.

Сам себе удивляясь, Дмитрий, замерев, вслушивался в роняемые Николаем слова. Может и впрямь поверил, что друг напророчит ему будущее?

— Если что не так, извини, — Николай чуть растерялся, глядя на своего притихшего слушателя,— слова приходят сами. Я, конечно, мог бы добавить сиропа, но от себя. А так, что вышло, то вышло. Не хочешь — не верь. Какая из меня Кассандра? Пить будем?

— Будем. Но умеренней, чем в прошлый раз.

Дима поднялся, направляясь в ванную:

— Сейчас помою руки и помогу накрыть на стол.

— Что так? — усмехнулся, доставая продукты из холодильника Колька.— Опасаешься похмелья?

— Нет, — Дима принялся нарезать тонкими ломтиками колбасу, — хочу услышать, наконец, о том, ради чего был позван.

— Ладно. Расскажу. Но вначале, для лучшего восприятия, всё же выпьем. История отдает мистикой. Как бы странно это не звучало, но мне пришлось соприкоснуться с непонятным, даже сверхъестественным.

— Правда, что ли?

— Сам рассудишь.

Коля поставил на стол тарелки, положил рядом с ними вилки, достал рюмки и стаканы. Он сервировал стол быстро и ловко, думая при этом, как бы получше, подостоверней преподнести другу свою невероятную историю. Он хотел, чтобы Дима в неё поверил, тогда и ему самому было бы легче в неё поверить.

Только после второй рюмки Николай решился поделиться с другом своими переживаниями.

— Ты помнишь, с чего у меня всё началось? С чего вдруг мне книжку писать вздумалось?

— Сон? Прошлый раз ты что-то говорил о сне.

— О сне наяву. Меня словно выдернуло из этой реальности и забросило в далёкое прошлое. И дало увидеть миг, когда была проклята любовь. Мне, понимаешь, мне, человеку страстями необремененному.

Проснувшись, я записал увиденное.

— Ты мне читал.

— Хочешь сказать, что запомнил?

— Удивительно, но факт. Запомнил. Чем-то зацепило, наверное. Я ведь и сам в ту пору был до одури влюбчив.

Николай кивнул, потянулся к бутылке, вопросительно взглянув на друга. Но Дмитрий пить отказался. Тогда он выпил сам, не закусывая, и продолжил :

— Потом отпуск. Поездка в Вену. Я имел возможность побродить по стране, меня влекли к себе старинные замки. Я искал тот, где могло бы произойти увиденное мною. Искал типаж, впитывал в себя местный колорит, собирал старинные легенды и преданья. И вот однажды, перед самым отъездом, случайно попал в одно древнее место. Там не бродили туристы, но меня встретил человек, назвавшийся смотрителем Рубинового замка. Так он назвал полуразрушенное поместье, в котором я, по воле судьбы, оказался.

— Почему "по воле судьбы"?

— А Рубиновый замок, между прочим, ни на одной карте не обозначен. И сколько я потом не спрашивал, никто о нём ничего не знал.

— Короче, вторично ты туда не попал.

— Точно! Хотя приложил к тому ни мало усилий.

— Чем же этот замок так тебя заинтересовал?

— Его смотритель поведал мне начало удивительной истории, перекликающейся с тем самым сном.

— Вот это да! И что же дальше?

— Дальше? Я записал услышанное. Но сам придумать конец не мог. Так и лежала в столе неоконченная рукопись. До тех пор, пока я случайно не вспомнил о маленьком камешке, единственном материальном свидетельстве моего посещения никому не известного замка.

— Покажешь?

— Да.

Николай выбрался из-за стола, пошел в комнату. Дима ждал его с нарастающим волнением, объяснить которое никак не мог. Колька вернулся, положил ему на ладонь маленький шершавый камешек, а потом, вдруг, выключил свет.

— Ты чего? — не понял Дима.

— Посмотри теперь на него. Видишь?

— Он мерцает?

Николай потянулся к выключателю. В комнате снова стало светло.

— Мерцает. И не только. Он ещё и навевает сны. Я как достал его из кармана ветровки, в котором он благополучно провалялся года два, и положил на свой письменный стол, так и пригрезилось мне продолжение той самой истории. Не веришь?

— Какая разница? Книгу-то ты дописал.

— Дописал.

— Дашь прочитать?

— Конечно. Только доведу до ума. Вычитаю. Всё, как следует, оформлю.

— Отнесёшь в издательство?

— Не знаю. Может и отнесу. Как по мне, так очень даже занятная вещь получилась.

— Не забудь — я твой первый читатель.

— Не, не первый.

— И кто же у тебя, кроме Тишки, ещё завёлся? Начинаешь меня интриговать.

— Напрасно скалишься. Неожиданных поворотов в моей жизни пока не произошло. А Венька— он друг. Сперва Тишкин, конечно, но и мой тоже. Занятный пацанёнок. Любознательный. Рассуждает на разные темы, не по-детски так. Но школу терпеть не может. Мы, вроде, в своё время, нормально воспринимали школьные будни. А он! Сколько отвращения в его глазах, обращённых на учебник математики. С литературой дела обстоят не лучше.

— Погоди, ты что— опекаешь двоечника?!

— Потише,— Колька, усмехнувшись, поднял палец,— Вениамин не двоечник! И это он опекает Тишку в моё отсутствие, а я, всего лишь, помогаю ему писать "дебильные" сочинения и решать "дурацкие" задачи.

— Ну, друг, ты даёшь! Не напрягает? — отсмеявшись, поинтересовался Дима.

Николай посмотрел на приятеля очень серьезно и сказал, прислушиваясь к своим ощущениям:

— Нет. Я очень к нему привязался. Хорошо, наверное, иметь сына? Как думаешь?

Димину весёлость словно мокрой зловонной тряпкой стёрли с лица.

— А я об этом не думаю!— резче, чем ему бы хотелось, сказал сгоряча.— Прости, Коль, но ты умеешь нажать на болевую точку.

— Расскажешь?

— Куда я денусь? С тобой легко говорить. Только, плесни-ка сперва беленькой.

И Дмитрий рассказал другу о своём сыне, от которого отказался, ещё до его рождения.

— Понимаешь, бежать от Инги — однозначно правильное решение. Она, как клещ, впилась в меня и незаметно высасывала душу. Даже местами приятно было. Я ведь не сразу и понял, что со мной происходит. Натка меня встряхнула. Влепила пощёчину.

— Наташа?!

— Что, не допускаешь подобного? Да ладно, плохо ты её знаешь. Я, как оказалось, тоже плохо знал. Сильно так припечатала, хотя, ты прав, не в прямом смысле по роже дала. По самолюбию моему она потопталась! Я, сперва, разозлился на неё. А теперь даже благодарен. После того по-другому начал на жизнь смотреть.

Нет, от Инги я не зря ушёл. Но дети! У меня теперь их вроде, как двое, а и нет вообще! Ты, понимаешь, я ведь скучаю по дочке. И Ингиного малыша не видел нарочно. Чтоб легче было. Эти бабы начнут рвать меня на части, манипулировать мною попытаются, торговаться начнут, прикрываясь детьми.

— Ты и, правда, так о Наташе думаешь?

Дима с удивлением уставился на друга. Колька краснея, опустил глаза.

— Да нет, Коль, так о Нате я уже не думаю. Ты знаешь, она ведь меня больше не любит.

— С чего ты взял?

— Сама сказала.

— Сказать-то можно...

— Нет. Не врала. Это меня больше всего и заело. И отрезвило. Я понял, что отчаянно нуждаюсь в том, что бы меня любили. И Наташа права, что отказалась от меня. Я ведь не в ней нуждался, а в её любви, бескорыстной, щедрой. А сам я ей ничего предложить не мог. Не моя она женщина.... От своей я, как последний трус, сбежал. Отказался!

По последней рюмке друзья выпили молча, каждый думал о своём.

Уже у порога Николай сказал, провожая друга:

— Танюшка, наверняка, по тебе тоже скучает. Поговори с Наташей. Она поймёт.

— И ты — поговори. Да, не прячь глаза! От любви убегать нельзя. Разве ты этого ещё не понял?

* * *

То, что Колька в тайне столько лет вздыхает по Натке, оказалось для Димы полнейшей неожиданностью. Их с Натальей школьный друг чувства свои скрывал умело.

Не хотел навязываться или не умел бороться? А может, понимал, что для влюблённой Наташи никого, кроме Димы не существует?

Дима подумал, что напрасно тогда встал между ними. Хотя не факт, что угловатый Колька заинтересовал бы его бывшую жену. На неё тогда многие заглядывались. Надо признать — Натка довольно красивая, даже по Диминым меркам. Но главное, жаль понял это с запозданием, без гнильцы. Зря он её так обидел. А вот о разрыве их отношений он не сожалеет. Что же касается Таточки, возможно и стоит поговорить с Наташей. Дима чувствовал, что не согласен с перспективой окончательно потерять свою дочь, это раньше он считал, что поступает абсолютно правильно, раз и навсегда отсекая от себя прошлую свою жизнь.

Дмитрий позвонил Наташе и напросился на встречу. Она решилась не сразу. Но потом сама назначила день и место. Дима улыбнулся, отметив Натину самостоятельность, для него странную.

Нельзя сказать, что Наталья не была удивлена неожиданной для неё просьбой бывшего мужа. Их более ничего не связывало. Что же ещё ему от неё может быть нужно? О том, что блудный отец вспомнил, наконец, о дочери, Ната и предположить не могла. Поэтому выслушав Диму, который, обращаясь к ней, старательно отводил глаза в сторону и неосознанно мял пальцами не раскуренную сигарету, хотела было ответить резкостью, вылить на него всю ту горечь, что всё это время жгла её изнутри. Но тут он, наконец, взглянул ей в глаза. И столько в его взгляде было беспомощной растерянности, он осознавал свою вину перед ребёнком.