Чистильщик

Господи, если бы я знал, чем это все закончится! И сейчас смешно — вот же у меня судьба! И откуда, для чего я такой уродился? Зачем вообще на свете живу?

В общем — прямиком с пляжа, да к нам домой. Загорелые, в песке, волосы в стороны — как пакля. В глазах солнечные зайчики, пойманные от зеркальной поверхности воды, а жрать хочется — аж в животе бурчит!

Я брал с собой денег, но мы все уже проели — мороженое, пирожки, газировка. Вот и договорились, что забежим, чаю попьем — с мамой познакомлю! А потом и поедем к Машке домой. Родаки ее на дачу свалили — как она нам радостно сообщила — так что дома кроме кота и попугайчика никого нет. Устроим свальный грех, посмотрим чушь по папкиному видику, а потом...снова устроим свальный грех! Замечательная программа, о которой может мечтать любой половозрелый гражданин СССР — так заявила Машка, отличавшаяся прекрасным литературным произношением и любившая ввернуть в разговор что-нибудь эдакое, заумное.

Она вообще была полной противоположностью Таньке, девчонке разбитной и довольно-таки хабалистой. Что их так сдружило, почему они друг за друга готовы были весь мир разорвать — совершенно непонятно. Вернее — я не понимал. Вначале.

Даже семьи у них из разных социальных слоев — у Машки отец ведущий инженер крупного оборонного завода, а у Таньки автослесарь — правда тоже не бедствующий. И у той, и у другой родители махнули рукой на дочь — учится, не пьянствует, двойки домой не приносит, в милицию не забирают — и слава богу! Других проблем хватает. Семейных. (И у той, и у другой отцы погуливали, то сходились с матерью, то расходились, и этот вечный скандал, вечная борьба за мужика не способствовала контролю за дочерью. К ее, дочери, вящему удовлетворению. Во всех смыслах этого слова!)

Помню, как мама вытаращила глаза, увидев нашу честнУю компанию. Я, в выцветших джинсах, и закапанной соком из беляша безрукавке, и девчонки — русоволосые, коротко постриженные, сероглазые, в коротюсеньких платьях, едва прикрывающих тугие попки, натянутых спереди тугими, совсем уже не девчачьими грудями!

— Привет. Мам, это Таня. А это Маша. Мы вместе в кружке занимаемся! Можно, мы у нас чаю попьем?

После слов "в кружке занимаемся", мама чуть дернула бровями, и я понял, что она точно, мгновенно поняла, в каком мы кружке и чем занимаемся. Тут еще сами девчонки выдали — смотрели на меня так, будто я мороженое, и прямо сейчас хотят меня полизать! Хоть бы вид сделали, чертовы куклы!

Но все прошло очень хорошо, даже лучше, чем хорошо. Конечно, мама не преминула надо мной подшутить — она тут же загнала девок в ванную — вымывать из волос песок, приводить себя в порядок, а когда мы оказались на кухне вдвоем, ехидно улыбаясь, сказала:

— Черт подери, а почему не трое? Или четверо? А чего — гарем, так уж гарем!

А когда я начал, конфузясь, отрицать очевидное, махнула рукой и сказала:

— Заткнись. Не ври матери. Что есть, то есть. Одно скажу — хорошо, что ты от Юльки отделался. Я знаю, кто она такая. Там темная история была — с ее папашей, с матерью Юльки, с самой Юлькой. Ты знал, что она забеременела в седьмом классе, от учителя? То-то же! Учителя закрыли, ей аборт сделали. История была громкая — не для всех громкая, конечно. Но я узнала. Она сказала, что учитель ее изнасиловал. Парня и закрыли, надолго закрыли. Только слухи такие, что она сама его и соблазнила. Понял теперь?

— Мам! — я был ошеломлен, и не находил, что сказать — Ты почему мне сразу-то не сказала?! Про Юльку? Чего молчала-то?! Ни фига себе!

— Почему молчала? — мама пожевала губами, посмотрела в окно — А ты бы как воспринял тогда? Что мама хочет очернить твою девушку, лишь бы от тебя отбить?

— Мам! — я был неприятно удивлен, обижен — Неужели ты могла подумать, что я решу, будто ты мне врешь? Что ты нарочно льешь грязь на мою девушку? Что я не поверю тебе?! Ну как ты могла так подумать?!

Мама вдруг как-то обмякла, без сил опустилась на кухонный табурет. Ее лицо посерело, глаза закрылись, и я бросился к ней в испуге:

— Мам, что с тобой?! Мам!

Она вдруг схватила меня за руку, неожиданно сильно притянула к себе, прижалась лбом к предплечью. Посидела секунды три, потом отодвинулась, глядя вдруг заблестевшими глазами, сказала:

— Прости. Больше никогда так не буду. Буду всегда тебе доверять. Господи, как мне повезло с тобой, а? Как повезло! Взрослый совсем стал...мужчина!

Она вдруг хитро улыбнулась, погрозила мне пальцем:

— А предохраняться не забывай, мужчина! Надо тебя к врачу сводить, проверить...а то ты что-то разбушевался! Я вот слышала на днях, звонила подруге — одна девушка заразила весь пионерский лагерь! Представляешь?

— Маам! — я фыркнул, и захохотал, на мой хохот из дверей ванны выглянули "сестренки", а потом появились и целиком, босоногие, с влажными волосами, молодые, красивые, пышущие здоровьем.

— Давайте за стол! — мама тяжело поднялась, но "сестренки" кинулись к ней, защебетали, усаживая ее на место, и через минуту уже хлопотали по кухне, гоняя меня то за сахаром, то за чашками, то достать чаю. А потом, мы все отдуваясь пили чай с лимоном — я всегда любил и люблю чай с лимоном. И лучше — зеленый чай.

Болтали обо всем, и ни о чем — девчонки хохотали, мама шутила, но я видел, как ее внимательные глаза вроде как невзначай обшаривали наших гостий. Что она скажет после, когда будем наедине? Во что выльется это самое посещение?

Через пару дней, когда мы с ней вдвоем сидели на кухне, и я вяло ковырял вилкой творожник, "очень полезный для костей растущего организма", мама вдруг усмехнулась и выдала мне такое, от чего я закашлялся так, что из носа у меня ползли белесые кусочки творога, пополам со сметаной, чаем и соплями.

— Ты знаешь, я тут подумала — а что, в гареме есть своя прелесть! (Кхе-кхе...уыы...) Одна готовит, другая стирает! Опять же — есть о чем поговорить, мужа обсудить! Кстати, девчонки мне понравились. Шустрые такие, как я в юности! Хорошо, что ты с ними, а не с Юлей... Ладно, ладно! Не хмурься! И чего глаза таращишь? Живи, пока живется, пока молодой! Потом некогда будет. Я вот тоже, всю жизнь свою спустила в унитаз — одна только радость мне — это ты! И за что на старости лет мне такое счастье привалило?! Может все-таки заслужила, а? Да ладно, не улыбайся...правда — счастье. Я тобой горжусь. Сильный, красивый, добрый, и...девушки тебя любят! А значит, без внуков меня не оставишь! Хочу понянчить, прежде чем умру.

— Маам! Хватит эту фигню, а?! Ты до ста лет проживешь, точно! Опять затянула свое! Умру, умру...ты еще не старая совсем!

— Зато больная! — мама глянула на меня ясными, зелеными глазами и твердо сказала — Я знаю, что долго не проживу. Но прежде — тебя на ноги поставлю, женю, и внуков посмотрю! Так что Харон подождет! А ты...знаешь что, небось вы с девчонками по каким-нибудь сараям скитаетесь, да попами муравейники трамбуете (я захохотал!), ты приводи их лучше сюда. Комната твоя большая, места много, а слышу я уже плохо — глуховата стала, так что вы мне не помешаете. И мне веселее. Девчонки, если что, на кухне помогут, да и просто — поболтать! Ну чего ты лыбишьтся-то, засранец?! Что, мол, решила — не женить, так чтоб как-нибудь внука заиметь? Хоть так? Да у тебя все на твоей "аленделоновской" морде все написано! Бесстыдник!

Мы начали хохотать — я давно так не смеялся, аж слезы потекли! Ну и мама, ну и хитрованка! А что, вон как хитро все расписала! Медовая ловушка, да и только! Расскажи кому-нибудь, ведь не поверят! Мама предложила приводить девушек домой, да не одну, а сразу двух! Чтоб уж наверняка! Залетит — вот тебе и внук! А потом еще и женятся! Несовершеннолетние? Ну и что, мало ли по залету женятся! Хлопотно, скандально, зато результат! А то эдак от сына до самой своей смерти внука не дождешься!

* * *

Это лето было вероятно самым лучшим в моей жизни. Даже моя тяга к охоте на Тварей ослабла, и хотя я дважды этим летом выходил на поиски Бесов, но как-то вяло, без огонька. Избил еще одну шайку — парни были постарше, чем в первой — погасил двух Тварей. Одного, как ни странно — вроде совсем. Как определил? Это не передать. Просто стоишь над бесчувственным телом, и знаешь — все, я выпил его до дна!

Одного погасил на пляже — докопался до Машки, и на радость девчонкам я вырубил негодяя, как на ринге. Выпить не смог — он был очень ярким, почти светился. Таких только убивать. И парень был крепкий — крепче того десантника, что взялся за нож.

Этот был очень крепок, и очнулся спустя секунд десять после того, как я послал его в нокаут — пришлось добавлять. А потом, само собой, побыстрее валить от реки — этот Тварь был с компанией, и там могли найтись парни еще крепче. Я-то убегу, отобьюсь, но ставить под удар девчонок не хотел. Так что мы оттуда ушли.

Осенью театральный кружок закрылся. Наш руководитель за лето окончательно "ушел в пике", и его отвезли в психушку с белой горячкой. Коллектив расползся кто куда. Впрочем, особой нужды мне в театральном кружке теперь и не было. Я ведь зачем в него пошел? Чтобы научиться профессионально изображать кого-либо. Научился? Научился. Ну и все...хватит. Времени на это нет. Жалко только, что не смогу доставить радость детдомовцам...жаль их. Жаль — меня в них.

С "сестрами" продолжал встречаться, и самое смешное — нередко обнаруживал девчонок у нас дома, приходя с тренировки. Вместе с мамой они пекли какие-то плюшки, хохотали, и на душе у меня теплело — все-таки, большая семья это хорошо. Когда-нибудь я тоже заведу большую семью. Детей — трех, не меньше! Но не сейчас. Не сейчас! Когда-нибудь...

Зима наступила. Новый год я встречал дома, с мамой, хотя девчонки звали в гости. Впрочем — первого января они притащились прямо с утра (непонятно, как добрались, когда даже такси не вышли на линию — отсыпались после ночи!). Мы устроили пир, хохотали, потом сидели у меня в комнате...и не только сидели.

Эту зиму тоже могу назвать самой лучшей зимой в моей жизни. Может, и будут другие зимы — получше, но эта была хороша. Хотя и было кое-что, что едва не закончилось совсем плохо.

В общем, я едва не погиб. И после этого случая в дальнейшем все пошло кувырком. Совсем все.

Зимой я проводил Чистку каждые две недели. Делать это было конечно сложнее, чем летом — мороз, ветер, зато и начать можно пораньше, в пять часов вечера темно, как летом в двенадцать. Не нужно ходить ночами, после тренировки — и сразу на "охоту".

Сложностью, кроме холода, было еще то обстоятельство, что по зимнему времени негодяи одевались соответственно — теплые куртки, дубленки, тулупы. Попробуй-ка, пробей "двоечку" через такой слой "брони"! Тут только в челюсть, да и то проблематично — воротник поднят, скользнет кулак — и пиши пропало! Летом гораздо легче — бей по корпусу, бей, куда попадешь, куда удобней Зимой так нельзя. Не попал сразу — вцепится, повалит, а с ним подручные — убьют к чертовой матери, и не поможет мое боевое умение, не поможет моя недюжинная сила. Просто тупо зарежут.

Пока я на ногах, пока маневрирую — меня им не взять. Если только сетью, как гладиатора, или большой толпой, вооруженной мечами. Я как раз начитался "Спартака", и не раз представлял себе, как бился бы там, на арене. Смог бы я победить, выжить? После обучения — смог бы. Уверен. Все-таки бокс — это бокс! Не балет какой-то!

Чушь, конечно, эти мои рассуждения — оружие, есть оружие, и с голой рукой на вооруженного противника — это просто беда, но тогда я был уверен, что смогу победить кого угодно.

Я увидел его в парке, когда сосредоточенно тащился по расчищенной дорожке, заметаемой одной из последних поземок этой зимы. Обычный мужчина — лет сорока, не высокий, не низкий, ничем не примечательный. Ничем, кроме одного — он светился. И светился так, что если бы этот свет был виден глазами, он бы слепил, как прожектор противовоздушной обороны времен войны.

Тогда был первый раз, когда я увидел зрелого "Альфу". Это я так его назвал — "Альфа", как Альфа-самец. Готовый к размножению Бес. И он не просто шел — он искал.

Тут вопрос довольно-таки сложный — почему Альфы в один "прекрасный" момент вдруг устремляются на поиск носителя? Почему в голову Бесу стукает мысль: "А не пойти ли мне погулять?"

Я пытался узнать у Бесов — как у них возникает эта мысль — пойти, и нарваться на неприятности? И после того, как нарвались — что они чувствуют? Зачем им это надо? Но до конца, само собой, так выяснить и не смог. Чтобы понять, нужно стать Бесом, а это, по понятной причине, не мой путь. Нет, не мой!

Но я все-таки выстроил некую схему. Итак, есть некий носитель сущности, питающейся энергией людских эмоций. Сущность в человеке растет, матереет, и в определенный момент, она, как какой-нибудь слизняк, или амеба — решает, что настала пора делиться. Настала пора оставить потомство, заразить нового носителя.

Легче всего это сделать, если с новым носителем ты в близких отношениях — муж-жена, любовник-любовница. А то и еще хуже — мать-дитя. Дитя, которое еще под сердцем матери. Оно в пятидесяти процентов случаев рождается сразу с частичкой заразы. Но только в пятидесяти, потому что мать-носитель может еще не достичь возраста размножения. (Все это мои домыслы, но на основании информации, полученной из "первых рук")

Итак, у нас есть Альфа, который по каким-то причинам не может отпочковать Беса, пересадив его в нового носителя прямо "на дому". Или не хочет. Что ему делать? А делать вот что — он идет в какое-то тихое место, в котором его ждут неприятности, и дожидается этих самых неприятностей. Или провоцирует их. Когда на него нападут, он сделает все, чтобы Бес занял максимально большое количество тел, разделившись на столько частей, на сколько сможет. А могут они разделяться от двух частей, до...не знаю сколько точно, но на десяток — запросто!

Кстати сказать, я давно подозревал, что все войны раздуваются Тварями, Бесами, желающими размножаться. Где же не жить, не размножаться Бесам, как не на войне? Кровь, страдания битвы, для Беса — все равно как крысе залезть в говяжью тушу, жрать ее, выгрызать изнутри и родить выводок крысят, которые тоже станут жирными, сытыми крысами и тоже отложат по выводку мерзких, прожорливых грызунов!

На поле боя, питаясь страданием носителей, Бесы быстро достигают состояния половой зрелости и распространяются по носителям со скоростью эпидемии. И остановить их размножение можно только одним путем — уничтожить носителя вместе с Бесом, и... остановить войну.

Носители, в большинстве случаев, а скорее даже всегда — и не подозревают, что одержимы. Ими "рулит" Бес, который овладел мозгом, сознанием носителя, и все мысли, все желания Беса — это мысли и желания носителя.

Если Бес не дорожит захваченным телом, если им владеет тяга к самоубийству, или же он желает сменить носителя, по каким-то критериям ему не подходящим (есть люди, которые будучи заражены бесовщиной, все-таки находят силы сопротивляться Тварям) — он может отправить его на самоубийственную авантюру. Заставить сделать что-то такое, что обязательно приведет носителя к гибели, и притом при всем — рядом будет новый носитель, в которого эта Тварь в конце концов и вселится.