Петля Мобиуса

Что тут скажешь? Видя ее задор, понимая, что ее фантазии на тему поездки приняли как раз ту форму, когда уже трудно различить, где заканчиваются фантазии и начинается реальность, я понимал, что ответить "нет" — практически, преступление. К тому же, я попытался вспомнить, когда в последний раз мне приходилось так вот уехать куда-нибудь, и ни о чем при этом не переживать, и мне это не удалось.

— Едем, — сказал я решительно и для подтверждения своих слов даже встал с места, как будто время не терпит, и нужно уже сейчас собирать сумки.

Глава 12

Я люблю водить машину. Есть в этом простом действии что-то такое, что успокаивает меня и позволяет мыслям течь ровным полноводным потоком, не находящим преград на своем пути. У каждого человека должна быть подобная отдушина. Кто-то рыбачит, кто-то занимается экибаной — сути это не меняет. А суть заключается в том, что занимаясь каким-либо делом, заставляющим твои мысли течь ровным полноводным потоком, не находящим преград, ты на это время становишься частью окружающего мира. Как бы растворяешься в нем. Кто из нас не испытывал этого чувства, когда руки заняты делом, которое им понятно, а сознание бродит по закоулкам бесконечных вопросов и ответов? А после, когда приходишь в себя, с удивлением отмечаешь, что прошло больше времени, чем ты думал.

Когда я веду машину, со мной подобное происходит практически всегда. Как будто есть два человека: один сосредоточен, внимателен, анализирует ситуацию на дороге, принимает решения из области "включить ли пониженную передачу?", другой же витает в облаках. Зачастую, подъезжая после работы к дому в моей "прошлой" жизни, я не мог вспомнить все подробности дороги, и на вопрос жены о том, как я добрался, отвечал "хорошо", а про себя задавал себе вопрос: "И как же я в действительности добрался? Вроде — живой. Значит, добрался хорошо!"

Вечер наступил практически сразу после обеда. И хотя выезжали мы еще засветло, но не успели проехать и пятидесяти километров, как темнота навалилась на нас, и скрыла под своим покровом окружающий ландшафт. Я сидел за рулем взятой на прокат Skoda и следил за тем, как то и дело загораются стоп-сигналы едущих впереди машин. Движение было плотное, погода отвратная — в лобовое стекло летела изморозозь и грязная жижа из-под колес других машин. Но внутри салона все было как раз наоборот — тепло и уютно. На заднем сиденье спал Дима, рядом со мной сидела Поля, которая тоже спала. Я то и дело поглядывал на нее и улыбался. Мне было как никогда хорошо вместе с ними в простом салоне этой маленькой машины. Никогда не знаешь, из-за какого угла на тебя подобно неуклюжему прохожему налетит счастье.

Димка заснул первым. Поля накрыла его пледом, и он уже давно видел десятые сны. Мы с Полей сначала разговаривали, в основном, о том, чем будем заниматься в пункте назначения, но потом темнота за стеклом и теплый воздух от печки сморил ее, и она заснула.

Мы ехали в сторону Владимира. На улице мел снег. При той скорости, с которой мы двигались, снежинки были похожи на мотыльков, пытающихся увернуться от столкновения с лобовым стеклом. Подчиняясь аэродинамическому потоку, они огибали корпус машины. Им на смену уже летели другие, и мне казалось, что на самом деле я мчусь сквозь космическое пространство с невообразимой скоростью и миллиарды звезд превратились в один бесконечный светящийся туннель. Краешком сознания я понимал, что этот туннель — производное от света фар, но основная часть меня была там, где я в одиночку прокладывал свой путь. Куда? Я в который раз посмотрел на Полю, она все также спала. "Нет, на этот раз не один" — подумал я. Эта мысль помогла мне вернуться в реальность. Я посмотрел на циферблат встроенных в панель машины часов, прошло уже больше двух часов, как мы были в пути. Я огляделся вокруг. За окном проплывали огни города. Окружная дорога Владимира встречала нас еще большей метелью, длинными и крутыми спусками и такими же крутыми подъемами, на которые с трудом забирались большегрузные фуры.

Пока мое тело занималось управлением машиной, я раздумывал над тем, что более реально — мой путь среди звезд, или эта поездка сквозь бесконечный туннель из снежных мотыльков? В конце концов, вопрос сводится лишь к тому, как тебя приучили воспринимать мир. Ведь не факт, что навязанный извне спопоб восприятия является исчерпывающим? Может быть, в моей голове где-то запрятан небольшой переключатель вроде тех автоматов, что используются в электрических сетях? И если нажать на рычажок, то уже этот снег, этот руль и педали, и весь мир, проплывающий за окном, покажутся всего лишь галлюцинацией? Хотя, если подумать, то и здесь, и по ту сторону реальности — одно и то же. Так что, какая разница, вообще, если все равно непонятно: для чего живешь и куда идешь?

Со мной иногда бывает так, что я ощущаю, как нахожусь на самой грани, вступив за которую, я получу ответы на все вопросы, что так мучают меня. Кажется, что вот-вот, еще чуть-чуть, я ухвачу за хвост истину, и она уже не сможет вырваться из моих цепких рук. Но всегда в тот самый момент, когда я, вытянувшись в струнку, прыгаю, что есть силы, мои руки хватают лишь воздух. Хвост, вот он — перед самыми глазами, но поймать его не получается.

Практически всегда это происходит со мной ночью, когда я маюсь и не могу заснуть. Либо уже почти заснул, но вдруг вздрогнул, открыл глаза, и сон как ветром сдуло. Тогда я лежу и думаю обо всем подряд — а что еще остается делать? Иногда я встаю с постели, подхожу к окну, и, прижавшись лбом к холодной глади стекла, разглядываю круглые бока луны. Так я стою довольно долго. За окном притихший город только и ждет утра, чтобы заново вовлечь миллионы людей в свою засасывающую круговерть, а мне кажется, что я один стою на холме, и передо мной все та же серебристая луна с круглыми боками. Мое голое тело обдувает прохладный ветерок, и я спрашиваю луну: "Зачем ты крутишься вокруг Земли?" А она отвечает: "Так должно быть. Я кружусь, и Земля не может без меня, а я не могу без нее. Я могу стать свободной и лететь одна, куда захочу, но тогда не будет никакого смысла". "А в чем смысл?", — продолжаю допытываться я. "Это ты должен сам понять". Именно в такие моменты, когда я разговариваю с луной, мне кажется, что я совсем близко — надо только руку протянуть.

Слева вдалеке виднелись огни Суздаля с ее бесконечными церквями и храмами. Снег закончился, и видимость улучшилась. Через какое-то время мы въехали в Ивановскую область. С обеих сторон дороги простирались леса. На хвойных лапах огромными комами скопился сверкающий девственной белизной пушистый снег. Дороги я не знал, Поля сказала, засыпая, чтобы я будил ее, как проедем Суздаль — она будет штурманом, но мне не хотелось этого делать. Дорога была без поворотов и развилок, можно было не бояться, что заблудишься, к тому же я знал, что мы должны проехать через Лежнево (небольшой городок на пути из Москвы в Иваново) и уже только там повернуть. Поэтому я разбудил Полю толко лишь тогда, когда увидел указатель: "Лежнево". На повороте было сразу две заправки. И я решил наполнить баки бензином. Пока я расплачивался у окошечка, Поля вышла из машины, и, стоя у колонки, потягивала затекшие ноги.

— Надо же, как быстро время прошло. Уже почти приехали, — улыбнулась она.

Оставшуюся часть пути мы ехали вдвоем. Димка все также безмятежно спал на заднем сиденье. Чем дальше, тем хуже была дорога. Под конец она превратилась в глубокую борозду, проложенную гусеничным трактором в лесу. Иногда ветви деревьев буквально скребли по крыше. Я думал лишь о том, как бы не попасть в занос, тогда выбраться будет очень трудно, а добираться до жилья, по словам Поли, еще километров пять. Пешком, холодной ночью, в лесу, с маленьким заспанным ребенком такая перспектива не вызывала энтузиазма. Наконец, после изнурительного слалома между толстыми стволами деревьев с прилипшими к их основанию заснеженными муравейниками, дорога вывела нас к небольшой деревушке. Вся она состояла из одного ряда домов, который поднимался на вершину холма, на котором и заканчивался. Вокруг — лишь лес, да облачное небо над головой.

— Вот, приехали, — зевнула Поля и показала на небольшой бревенчатый домик с тремя фасадными окнами, украшенными резными наличниками. Дом был покрашен зеленой краской, которая порядком облезла. Крыша была коричневая, крытая листами оцинковки. Рядом с коньком торчала одна-единственная печная труба. Подъехать к самому дому не удалось, и я оставил машину на дороге.

— Пойдем, — сказала Поля. Я взял спящего Димку на руки — он даже не шелохнулся — и, вступая вслед Поле, стал пробираться за ней. Однако, я увидел, что она направилась к соседнему дому, который выглядел так же как наш, только лишь с другими наличниками. Из-за занавесок едва-едва пробивался тусклый свет. Я оглянулся и удостоверился, что во всей деревне больше не было ни одного огонька. "Ну и глушь", — подумал я.

Мы долго стучали в дверь, пока, наконец, не услышали скрип половиц и глухой кашель с той стороны. Дверь открылась. В свете лампочки накаливания, на секунду ослепившей меня, я увидел силуэт мужчины. Это был тот самый Никита Кузьмич. Ему было лет семьдесят, но если бы я увидел его со спины, стоящим в толпе, то решил, что передо мной мужчина гораздо более молодой. Единственным во внешности, что выдавало возраст, было лицо, сплошь в бороздах морщин, да седые волосы. Cразу же, как я увидел это лицо, меня поразили глаза: очень быстрые и, как бы сказать, цепкие что ли. Он был одет в старые, но чистые ватники, такую же ватную курточку и валенки.

— А-а, Поленька, вот не ожидал, проходите, — уступая дорогу, сказал старик, как только оценил ситуацию.

— Никита Кузьмич, ничего, что мы так поздно, да еще без приглашения? — извиняясь, улыбнулась Поля.

— Проходите, я же сказал, что на улице стоять — вон, погода какая!

Мы прошли через темные сени. После улицы, где из-за белого снега даже ночью видимость была достаточной, чтобы ориентироваться, в доме глаза не видели абсолютно ничего. И я стукнулся головой обо что-то деревянное. В единственной комнате дома была натоплена печка, на столе стояла керосиновая лампа, от которой по комнате распространялся желтый и чуть дрожащий свет. Комната была большой, между печкой и окном стояла кровать с железными спинками. Вся противоположная стена была занята полками с книгами, которые захватили все пространство от пола до самого потолка. По центру — стол, на котором также возвышалась гора книг и стояла та самая лампа. Пол из толстых широких досок, покрашенных коричневой краской, поверх которых были настелены половицы. Димку я положил на диван, а сам пристроился на стуле и стал оглядываться по сторонам. Я редко бывал в деревенских домах. Так уж получилось: родился в городе, вырос в городе, лето проводил в пионерских лагерях. Бабушки с дедушкой в деревне, как у многих, у меня не было. Поэтому мои представления о быте ограничивались бетонными коробками городских квартир. В этом же доме стены были из целых бревен, посеревших от времени. Меж бревен торчали пучки высохшего моха, который использовался как уплотнитель. В комнате стоял запах дерева и еще чего-то такого, что я не мог определить. Также пахло золой из печки и сгоревшим керосином. Я вдруг понял, что уют — это то, чего я на самом деле никогда еще не ощущал. Уют и тепло дома, который ты построил сам.

Никита Кузьмич принес откуда-то старый тулуп, пахнущий овечьей шерстью и совсем чуть-чуть нафталином. Им мы накрыли Димку, которого так и оставили спать на диване. Мы не решились брать его в холодный дом, топившийся лишь позавчера. Сами же взяли такую же керосиновую лампу, которая нашлась у старика (как я стал про себя называть Никиту Кузьмича), и пошли в соседний дом.

На двери висел громоздкий амбарный замок, который Поля открыла таким же большим ключом. Дверь тихо скрипнула и впустила нас в сухой, но холодный мрак прихожей. Поля несла в руке лампу, и я видел только лишь ее силуэт. Скрипнула еще одна дверь, и Поля завернула в единственную комнату дома. Я нес в руках железный ковш на длинной ручке, в котором поблескивала, испуская искры, кучка желтых углей, которые старик дал нам для растопки. На полу у печки был нашит лист железа, необходимый для того, чтобы вылетающие из печки искры и угли не привели к пожару. На нем лежала охапка березовых дров. Я оторвал от одного из поленьев пару лоскутов бересты, высыпал угли, сверху расположил бересту и еще выше навалил дров. Открыв заслонку, принялся, что есть сил дуть на угли. Довольно быстро береста занялась веселым пламенем, и вслед за ней загорелись и дрова. Поля сидела на такой же, что и у Никиты кровати и наблюдала за моими действиями. Я подошел к ней и сел рядом.

— Потуши лампу, — попросила она.

Я встал с кровати и задул огонек в лампе, как она просила. Потом вернулся назад к кровати. Я вдруг подумал о том, что это в первый раз, когда мы оказались с ней наедине. Из круглых отверстий в железной дверке печи пробивались яркие лучики. Кроме этих непостоянных всполохов, других источников света не было. Я вновь сел рядом и вдруг почувствовал, что Поля плачет. Я обнял ее за плечо:

— Что с тобой?

Она сделала успокаивающий жест рукой и улыбнулась:

— Я всегда плачу, когда приезжаю сюда. Не могу удержаться. У меня было счастливое детство, понимаешь! Мои бабушка и дедушка были, как это объяснить... особенные, что ли! Я как будто все время куплась в океане любви и мудрости, так бы я сказала! А плачу оттого, что этого не вернуть. Сейчас мне даже кажется, что тогда я выбрала отпущенный мне на всю жизнь лимит счастья. Как ты думаешь, может быть такое?

— Я думаю, что может. Хотя часто получается так, что о том, что был счастлив, понимашеь лишь спустя время. Я вот сам помню разве что два момента, когда в режиме реального времени чувствовал себя счастливым человеком.

— Наверняка это связано с любовью? — спросила Поля.

Я задумался, пытаясь вспомнить, как было на самом деле. Она ждала, когда я отвечу. Да, в основном припоминались именно такие истории, где были женщины, счастье неизведанных чувств, но не только это. Помнил я, как бывало ранней весной, шел по улице и, улыбаясь, не мог остановиться. Весна, солнце и вот вам — результат: я иду по улице, ощущая себя абсолютно счастливым.

— Не только. Но я понимаю твои чувства. Иногда так случается, что слезы наворачиваются на глаза, когда вдруг увидишь какую-ту вещь, которая напомнит о чем-то далеком. Но нужно верить, что впереди еще много хорошего, иначе слишком беспросветным представляется будущее, и жить тогда совсем не хочется.

Сказав это, я посмотрел на Полю, она смотрела на меня. Глаза уже привыкли к темноте. И тут я сделал то, что уже давно нужно было сделать. Я поцеловал ее. Сначала поцелуй был спокойным, но постепенно страсть разжигалась в нас. Я обнимал ее, а руки мои уже снимали одежду с нее и с меня. Она помогала мне. Я взял в ладонь ее правую грудь и почувствовал, как та набухает в моей руке. Губами же нашел другую грудь и стал облизывать сосок. Соски у нее были большие и розовые, а сама грудь — небольшая, но очень красивая. Совсем незаметно мы оказались без одежды. Печка еще не успела нагреть комнату, оттого волоски на моей коже стояли дыбом, а ее бедра покрылись мурашками. Но нам было уже плевать на холод. Будь вокруг хоть снега Антрактиды — мы бы вряд ли заметили их. Я вошел в нее. С каждым толчком я видел, как все сильнее и глубже она отдается мне. Чувствовал, как все требовательнее она двигается навстречу. Потом наступил момент, за гранью которого я уже перестал отличать реальность от вымысла. Я как будто потерял самого себя, потом стал ею, а она — мной. Потом — не было ни меня, ни ее. Все переплелось. Потом, тот клубок, в который мы превратились, взорвался, и лишь спустя какое-то время я осознал, что я — это действительно снова я.