Петрович

Так я думал с полчаса, потом ещё с час планы мести обдумывал. А потом вдруг вспомнил, какими фотками я тут разжился, вот вернусь, выложу 'в контакте' и в инстаграме, и все ахнут. Одно фото ковчега завета чего стоит! Там классно видно, что жуткая темная пещера, еврейский символ светится, и ковчег золотом тускло отсвечивает. Да и фото карьера впечатляет, и дед на фоне степи эпично смотрится, и церквушка та, как из фильма ужасов. Вот ещё разживусь чем-нибудь ценным, и ваще будет в масть! А что? Если действительно умыкнуть неваляшку? На счет бабок поднять это идея. Не так конечно, как говорил... Нарвешься на крутого и морду набьют, и артефакт отберут. А вот если пихнуть её за бугор, вот это тема...

И так меня увлекли радужные мысли, что не заметил, как день подошел к концу.

* * *

Хорошо ночью в пустоши. Иной раз, лежу вот так на спине, как сегодня и рассматриваю звездное небо. И ни одной знакомой звезды. А может и есть знакомые, просто вижу я их не с того ракурса. Может быть — вон те две ярких звезды с одной маленькой посередине и есть пояс Ориона, а вон тот квадрат на самом деле не квадрат, а известный всем ковшик, обозванный Большой медведицей. Жаль, что в школе особо не увлекался астрономией, а всё больше по окнам соседнего дома в телескоп пялились, вдруг там девчонка полураздетая по квартире ходит? Да и на что было смотреть? Ведь уроки астрономии днем были, а надо бы ночью. Чтобы действительно что-то показать школьникам.

А ночью в пустоши благодать. Оживленно стрекочут сверчки, нет-нет проскользнет черной тенью по небу летучая мышь, а мотылек , прилетевший на свет костра кажется инопланетным особым и таинственным существом. А ты лежишь, смотришь на черное покрывало ночи усеянное мириадами серебряных звезд и думаешь, о том, сколько ещё может быть таких вот планет и существ, в бесконечной дали мироздания. Но я, пожалуй, все их променял бы на одну свою родную планету, на свой дом. Чтобы ходить утром на работу, а вечером приходить домой и на кухне пахло ароматным борщом, и были пельмени, а на новый год обязательно оливье. И в теплом уютном доме меня ждала любимая жена, дети, и озорные карапузы носились бы по квартире и называли тебя дедом. А ты разомлевший от домашнего уюта и тепла сидел бы счастливый на кресле и разрешал этим сорванцам дергать тебя за усы и кататься на твоей шее. Но чем сладостней мечтания, тем горше сознавать реальность. Что у меня ничего и никого нет, и ждет меня смерть не на старой кровати, а все под тем же звездным и равнодушным небом. Может стоило бы смирится и принять реальность как есть. Не знаю.... Не зря ли я это все затеял. Я не мальчик и смогу ли найти себе сейчас работу, жильё, да и просто свое место в том мире, какой сейчас на моей родине. Ведь чем больше я его узнаю со слов студента, тем больше он мне не нравится. Больше того, я боюсь признаться самому себе, но я заранее ненавижу тот мир. Мир, в котором нет справедливости, мир хапуг, жуликов и воров. Мир, где обман — доблесть, а подлость в порядке вещей. Где закон открыто продают и покупают, где упавшему не подают руки а снимают на видеокамеру, чтобы показать всему миру по интернету. Такие вот тяжкие мысли одолели меня. Но я сам себе приказал : Спать! И через минуту уже уснул.

* * *

Как я и думал, у Бориса народа было не густо. Пяток штукарей, но галдеж стоял, словно полный кабак народа. По лицам видно, народ удачные находки обмывает. Встретили они меня громкими возгласами:

— О! Петрович!

— Нашего полку прибыло!

— Завтра с нами пойдешь!

— И то верно, нам легче будет.

— А это кто с тобой?

— Студент, новенький.

— И его возьмем.

— Сергей меня зовут.

— Понятно, тезка значит.

— А меня Григорий.

— Маузер.

— Толик.

— Олег.

— Да, какой он Олег? Врет он, Лысый его погоняло, — пояснил Толик, студенту.

— Помолчи Колобок! — возмутился Олег.

— Куда собрались, бродяги? — спросил я.

— Да, Серый табличку нашел, а нести её сам понимаешь, — пояснил Гриша, демонстрируя перебинтованные ладони с проступившими на них черными пятнами засохшей крови.

— Далеко бросили?

— День пути, — кивнул Серый, пожимая мою руку.

— Так вы находку обмываете? Борис в долг кормит?

— Зачем в долг? Сдали кое-что по мелочи, — отозвался Маузер. Как его настоящая фамилия уже никто и не помнил, но знали, что немецкая какая-то.

— А табличка — ВЕЩЬ! Сезон дождей полностью оплатит. Так, что? Идешь завтра с нами?

— Посмотрим... Посмотрим какие из вас завтра будут работяги. Накидались уже...

— Да мы только по стопочке приняли. Присаживайся с нами! Борис, плесни там братьям!

— Да, подождите вы! Сейчас подойду, — отмахнулся я от предложения, направляясь в сторону хозяина лавки.

— А Петрович вижу, целый мешок добра нарыл.

— Есть немного, — смущенно отозвался я, увлекая за собой студента с мешком на плече.

— Привет, Борис!

— Привет.

— Принимай товар под опись.

— Пошли.

И мы прошествовали на склад, где в выделенный мне дощатый ящик стали выкладывать по одному предмету, а Борис делал пометки в своей книге. Студент со скучающим видом покрутил головой по сторонам.

— Петрович, чего мне тут? Может, пойду с народом пообщаюсь?

— Иди, — кивнул я, думая о том, что в предстоящем разговоре с Борисом мне свидетель как раз не нужен.

* * *

Мировые мужики оказались эти штукари! Не то, что мой дед. Приняли, налили, накормили, как старого друга. А какие забавные анекдоты рассказывали, особенно балагур Гриша. И ведь возрастом они примерно как сам Петрович, может лет на пять моложе от силы. Но, что не спрашивал — на все отвечали охотно. Табличка оказывается стеклянная плита два на полтора метра, а по весу, как описал её Толик по кличке 'Колобок': 'Етить колотить! Как свинцовая, пля! Кило на триста — пятьсот'. Нести не сподручно, руки реже, веревкой не обмотаешь — веревку режет, тряпкой за край держишь, и тряпки быстро в негодность приходят. А табличка она потому, что если смотреть на стекло под определенным углом, то на нем становятся видны всякие геометрические фигуры и рисунки. Потом про Петровича рассказали кое-что. Он, оказывается, когда появился тут в первый день, то на вопрос как его звать и кто такой, назвался по имени отчеству, чем присутствующих рассмешил. Молодой больно был для отчества. Когда-то кто-то из старожилов хотел ему по носу дать, он его как кинул через себя, тот долго очухивался. Борцом Петрович оказался, то ли самбистом, то ли дзюдоистом каким. Но чисто по отчеству его и стали звать, сначала понятно в насмешку, а потом заслуженно. ' — От прежних штукарей почитай нынче никого не осталось кроме Петровича, — пояснил Маузер,— он можно сказать патриарх. Из нас многие ему обязаны, кого-то учил, натаскивал, а кого и из беды выручал'. А потом разговор перешел на меня. И меня штукари слушали с удовольствием. Я когда им про нынешнюю жизнь стал рассказывать, так ваще почувствовал себя как президент на трибуне. Все слушают и никто не перебивает. А затем и вопросами засыпали со всех сторон, что да как. А я, чтобы не быть голословным засветил свой смартфон, и хоть он был постоянно отключен ради экономии батареи, и включал его только когда фоткал, но для мировых мужиков сделал исключение. Показал им функции, возможности, небольшие отрывки видео, да и ваще....

Надо признаться меня быстро развезло, устал, да и пить на жаре, сами понимаете, но даже в таком состоянии я заметил, как атмосфера за столом изменилась. Прежняя веселость пропала, да и смотреть на меня стали как-то иначе. Видимо впечатлил я их своей техникой, и рассказами про будущее. Я же для них из будущего получается. Они все в прошлом веке сюда попали и примерно в одно время. Что странно.... А что было потом я плохо помню, а если честно, не помню вообще.

* * *

Разговор с Борисом затянулся, и всё ещё находясь под впечатлением сказанного, и пытаясь его переварить, вернулся в зал. В зале было не хорошо. Маузер сидел нахохлившись. Серый нервно стучал костяшками пальцев по столу. Лысый с Колобком как всегда слегка грызлись, отпуская друг другу колкости, а Гриша задумчиво рассматривал донышко пустого стакана. Мой студент спал, уткнувшись лицом в стол. Быстро он отключился, однако, подумал я.

— Ну, что ребята приуныли? Сейчас Борис нам сообразит ещё перекусить, и продолжим разговор.

— Да, ты прав Петрович, утром за табличкой идти, хватит нам на сегодня, — нехотя протянул Серый, пряча глаза, — отдыхать пора.

— Эт, точно, — поддакнул Маузер.

И оба медленно поднялись из-за стола.

— Пойдем отдыхать.

— Так ты с нами завтра?

— Само собой, — кивнул я.

Проводив их взглядом, я сел на освободившееся место Маузера, и пристально посмотрел на Гришу.

— Рассказывай.

— Да, чо рассказывать? Хреново всё.

— Ты про что?

— Да про нашу страну сейчас. Всё горбатый пидор. Он как пришёл, так всё в магазинах по пропадало. Так и думал, что страну угробит. И потом...., — замялся Григорий, словно подбирая слова, и размышляя говорить, или лучше не надо, но после пару секунд паузы все же сказал, — — Петрович, не в обиду сказано, ты бы поучил студента своего за языком следить.

— И что он тут наболтал? — с замиранием сердца, спросил я.

-Да всякое, — уклончиво отозвался Гриша, — Только вот рассказывать всем подряд про ковчег завета не стоит. Ладно, мы тут все свои пацаны, но мало ли кому ляпнет....Сам понимаешь.

— Ага, — подхватил Толик Колобок, окуная кусок лепешки в подлив, — не надежный новичок. Понятно, что молодой и глупый, но ещё кажись с гнильцой.

— Да, ни чо... И не из такого говна человека делали. Обстругает его наш папа Карло, нормальный штукарь получится! — оптимистично высказался Олег, поднимая ко рту стакан.

— Лысый, ты не понял... Петрович его стругать не намерен, проводником водит, место ищет, — отозвался Гриша, — так ведь Петрович?

— Да.

— Ну, вот... Капитан ушел пять лет назад, Кореец в прошлом году нас покинул, а теперь и ты Петрович хочешь уйти, — с горечью сказал Толик.

— Домой хочу ребята, — потрепал я Толика по плечу, — Дома и вода мокрее, и стены теплее.

— А кто не хочет? — поднял брови Гриша, — Все хотят. Проводники редкость.

— Ничего, — отозвался Олег, — я вот тоже на 'слезы Ильи' накоплю, да пророчество узнаю, где и когда проводника ждать. Всё просто.

— А я вот не хочу, — признался Гриша, — Нечего мне там делать. Ни дома, ни работы, ни специальности никакой. Что мне там делать? Если только дворником кто возьмет. Лучше тут останусь. А будет удача, все будет хорошо.

— Конечно. Всё у всех будет хорошо, — заставил выдавить я из себя слова вместе с улыбкой. В свете последних слов Бориса всё было совсем не просто и совсем не хорошо.

* * *

Звезда перевалила на вторую половину, когда мы потея и тужась, наконец, увидели на горизонте черную точку лавки. Шестеро штукарей несли стеклянную плиту, толщиной добрых шесть сантиметров. Распределились по три с каждой стороны.

— Петрович, расскажи что-нибудь. Сил уже никаких нет! — попросил Толик, идущий посередине между Гришей и Олегом, с противоположенной от меня стороны. Он пытался поправить постоянно сбивающуюся под рукой кровавую тряпку, но тряпка при ходьбе все равно сползала, и тогда угол стекла резал ладонь.

— О чем? — спросил я, морщась. Моя правая рука, тоже была порезана, и попавший в ранку соленый пот, радости не приносил.

— Где был, что видел?

— Ну, мужики...все вы там были и видели, не первый год же в пустоши.

— Да, нет, — сказал Олег, — Где был в прошлой жизни. На Камчатке, может, был, или там в Москве?

— Никогда я не был на Босфоре, ты меня не спрашивай о нём, — отозвался я стихом, покачав головой — Я в твоих глазах увидел море, голубым колышется огнем. Не ходил в Багдад я с караваном, не возил туда я шёлк и хну. Наклонись ко мне своим красивым станом. Дай мне на коленях отдохнуть...

— Ну, Петрович, был бы я бабой, точно бы растаял, — оскалился Маузер, держащий плиту позади меня. — Умеешь ты уговаривать!

— Эх! Немчура! Нет в тебе романтизма, — сказал Серый, держащийся за Маузером.

— С чего ты так решил?

— По всему видно... Петрович, ты рассказывай, рассказывай.. Ты когда говоришь, я прям настоящую персиянку перед собой представляю.

— Ага, — поддакнул Олег. — С тонким станом и все такое прочее... Продолжай пожалуйста.

И я хотел было продолжить , но тут неожиданно заговорил Маузер глухим, надтреснутым голосом:

— Эх, вы....стихотворные онанисты, послушайте лучше настоящие стихи, — и, не ожидая ни чьего ответа, он стал читать.

— Дай бог слепцам глаза вернуть и спины выпрямить горбатым.

Дай бог быть богом хоть чуть-чуть, но быть нельзя чуть-чуть распятым.

Дай бог не вляпаться во власть и не геройствовать подложно,

и быть богатым — но не красть, конечно, если так возможно.

Дай бог быть тертым калачом, не сожранным ничьею шайкой,

ни жертвой быть, ни палачом, ни барином, ни попрошайкой.

Дай бог поменьше рваных ран, когда идет большая драка.

Дай бог побольше разных стран, не потеряв своей, однако.

Дай бог, чтобы твоя страна тебя не пнула сапожищем.

Дай бог, чтобы твоя жена тебя любила даже нищим.

Дай бог, лжецам замкнуть уста, глас божий слыша в детском крике.

Дай бог, живым узреть Христа, пусть не в мужском, так в женском лике.

Не крест — бескрестье мы несем, а как сгибаемся убого.

Чтоб не извериться во всем, Дай бог ну хоть немного Бога!

Дай бог всего, всего, всего и сразу всем — чтоб не обидно...

Дай бог всего, но лишь того, за что потом не станет стыдно....

Вот он дочитал стихотворение, произнес последнее слово, и наступила глубокая тишина. Все молчали, переваривая услышанное. Только камешки скрипели под нашими ногами. А на миг показалось, что даже птицы перестали щебетать, и притихли кузнечики.

— Сильно, — признался я, — кто это?

— Евтушенко написал, как раз перед моим отбытием..., — ответил Маузер, закашлявшись.

Маузер, если мне не изменяла память, прибыл одним из последних, в году эдак 1990.

— Артур, прости, был не прав, — произнес Серый, — есть в тебе романтизм.

— Да, нет Сергей, это ты прав. Не люблю я всякую поэзию и лирику, сопли эти, а в этом стихе, просто соль жизни.

— Мужики? Может, привал устроим? — просительно произнес Толик.

— Давайте, — согласился Серый.

Мы остановились.

— Ноги берегите...

— И-и-и-и...раз, — скомандовал Серый.

Дружно отпущенная стеклянная плита, тяжело ухнула, глубоко впечатавшись в землю.

* * *

— Борис!

— Борька! Мать твою! Дверь открой!

— Боря, двери распахни, да придержи!

— Борька, да где ты?

— Уснул что ли? — предположил Колобок, переминаясь с ноги на ногу.

Мы стояли у дверей харчевни, держа плиту из последних сил. Но двери никто не открывал.

— Студент!

— Петрович, где твой студент? Дрыхнет ещё что ли? Может хоть он двери откроет?

— Студент! — крикнул я, чувствуя всем нутром, что лавка вопреки здравому смыслу пустая. Нет там никого. Хотя эти двое, никуда не могли уйти. Некуда им уходить и незачем.