Амти устроилась на неудобном кресле с максимальным комфортом и стала ждать. Она думала, каким же будет этот Инкарни, и когда лакей прошел на сцену, встал прямо под бельмом погасшего навсегда экрана, где раньше транслировались фильмы, Амти подумала, что сейчас объявят того страшного человека.

Но лакей просто скинул ливрею, отбросил ее, оставшись в белой рубашке. Он снял смешные очки, положил их в карман, и лицо его приобрело ясное, пленительное выражение. Вид его сразу поменялся, будто перед Амти был сейчас другой человек. Он сказал:

— Итак, дамы и господа, братья и сестры! Наконец, все мы можем посмотреть друг на друга и с облегчением сказать: этот человек понимает меня, этот человек меня не обидит. Разве это не здорово? Меня зовут Наар, для тех кто меня не помнит, и я здесь для того чтобы показать вам, что значит не бояться.

Голос его изменился до неузнаваемости. Только теперь он будто бы зазвучал по-настоящему, в нем появились сила и страсть, давшие почти магическую притягательность речи Наара. Глаза его сияли, блестели нездешним, темным чувством, а оттого казались красивее, чем были на самом деле.

Амти запустила руку в сумку, чтобы достать карандаш и блокнот. Случайно она коснулась приклада пистолета, выданного ей Мескете, и едва не отдернула руку в страхе, ей казалось, что пистолет слишком легко ложится в ладонь и слишком велико искушение начать стрелять просто так, в кого попало.

Амти вытащила блокнот и карандаш, и пока Наар говорил, она рисовала его, а рядом, по памяти, воспроизводила его же, только десять минут назад, у входа в зал.

— Люди, — говорил Наар, и от голоса его у Амти шли мурашки по спине. — Разве не это слово есть главное во всяком обществе? Разве не от нас, от людей, загорается искра любой цивилизации? В своем тщеславии те, кто обладают магией забывают о нас, они будто исключают нас из своего, полноценного, мира. Мы строим жизнь вместе с ними, но никто не считается с нашими усилиями! Мы отдаем столько же, но что мы получаем? Сколько раз вы слышали от своих родителей: если не получишь магию, то будешь всю жизнь маяться по временным работам! А потом вы не получили магию! Вместо того, чтобы помочь таким как вы, ваши родители поддерживали систему, которая губит и заставляет страдать людей во всем подобных вам. Это правильно? Разве так и должно быть?

И зал проревел:

— Нет! — и Амти показалось, что какой-то сильный, молодой зверь заявляет свои права на свою добычу.

Амти линию за линией выводила Наара, который говорил такие сильные, справедливые, правильные вещи. Вверх по позвоночному столбу Амти текли мурашки, и она даже разозлилась, сильно и зверино, на своих собственных друзей просто за то, что у них есть магия, и они уже не помнят и не понимают, как это — быть хуже других.

А ведь Амти, как и многие в этом зале, просто была совсем юной, и магия ее скорее всего пробудилась бы в будущем. Но злость не утихала от этого осознания, она была совершенно настоящей.

Наар засмеялся, и смех сделал его лицо почти непередаваемо красивым.

— Кто мы такие? — выкрикнул Наар. — Чего заслуживают те, кто нас презирают? У вас на самом деле есть ответ на этот вопрос! Но вы боитесь его произнести!

И Амти посмотрела в свой блокнот с набросками, и увидела, что там были нарисованы два разных человека. А на самом деле один. Зажатый служка в начищенной форме и смешных очках, за которыми почти слезятся маленькие глазки. Похожий на садового кротика, не нужный никому и не замечаемый никем. И человек, кричащий о свободе, повелительный, сильный, красивый. Черты лица его будто прояснились, взгляд был острым. Он двигался по сцене с грацией молодого зверя, голодного хищника. И тогда Амти подумала, ведь это и вправду один человек, надо же. И до того, как стать Инкарни, Наар, наверняка, был жалкой прислугой, привыкшей ненавидеть и презирать себя чуть больше, чем его ненавидят и презирают остальные.

Он жил незаметной никому жизнью до тех пор, пока не стал тем, кто говорил сейчас с залом, кому зал так неподвижно внимал. Зло, подумала Амти, не может быть уродливо. Оно вынужденно быть красивым, вынуждено быть красивее и притягательнее добра, иначе оно не имеет смысла, иначе никто и никогда его не предпочтет.

Наар продолжал:

— Вы прекрасно знаете, чего заслуживаете вы сами! Ответ также лежит на поверхности, и вам немного нужно для того, чтобы его увидеть.

Амти отвлеклась от рисования, теперь она смотрела только на Наара. О, если бы ее спросили сейчас, как должен выглядеть царь, она указала бы на него. Он стоял прямо, будто обозревал свои владения, на губах у него играла легкая улыбка, казалось, делавшая само его лицо похожим на рисунок, где каждая линия продумана идеально.

Амти смотрела на него и чувствовала, как тепло становится у нее в кончиках пальцев, и как это тепло течет дальше, вверх. Обессиливающее, опьяняющее тепло. Амти вдруг почувствовала себя очень пьяной, она засмеялась, вспомнив слова девчонки с лимонной челкой, но звука не вышло. Амти была будто во сне, а может быть так ощущается клиническая смерть. Она не чувствовала свое тело, ей казалось, еще немного, и она увидит его со стороны.

Наар сел на край сцены, и Амти увидела его цветастые, смешные носки. Он достал сигареты и закурил, чуть откинулся назад.

— Вы знаете ответ, — повторил он негромко и спокойно. — Смерти. Вы заслуживаете смерти. Жуть какая, правда?

Он тихонько засмеялся, как человек, которого в хорошем настроении смешит все, что угодно.

— Итак, осталось немного, в следующий раз мы с вами закончим все это.

Амти как загипнотизированная смотрела на Наара. Ей казалось, будто он мог говорить что угодно, она не отвела бы взгляда. Еще ей казалось, будто остальные не слышат его голоса, только чувствуют. А она — слышала, может потому что Амти была Инкарни.

Наар говорил, и Амти казалось, будто какие-то смутные волны проникают внутрь, ходят под ее кожей, растворяются в ее крови. Она слышала:

— Ваша жизнь бессмысленна, она не может измениться и не изменится. Вы ущербны в этом мире, в любом из миров. Это в вас недостает чего-то, а не в тех, кто презирает вас. Это вы недостаточны и лучше вам никогда не стать. Единственное, что вы вообще можете изменить, это собственное существование. Бессмысленно пытаться менять этот мир. Бессмысленно пытаться существовать в нем. Намного лучше — уйти, но уйти не просто так, а забрав с собой как можно больше этих тщеславных ублюдков. Подумайте, как бы вы хотели это сделать? Может быть, бомба? Как насчет расстрела в школе? Может быть стоит подмешать яд в кофе коллегам на работе? У вас ведь есть фантазия, в конце концов, это все что у вас есть! Подумайте, растите этот план, пусть он зреет внутри вас, расцветает, как цветок. Нужно уйти, собрав овации, ведь это единственное признание, которое для вас возможно! Вы ведь не Инкарни, никто не ждет этого от вас, никто не найдет в вас тьмы, никто не охотится за вами. Почему бы не ударить их оттуда, откуда они не ожидают? Вы ненавидите людей так же, как и мы! Покажите им войну!

Наар говорил негромко, ему больше не нужно было кричать, чтобы проникнуть в мысли всех и каждого.

Интересно, подумала Амти, ее мысли текли как сироп, после пятого раза, все они пойдут собирать бомбы и доставать оружие или хотя бы схватятся за нож? А как они себе это объяснят? А что если в Амти теперь заложена бомба замедленного действия, которая наложившись на ее собственные желания заставит ее сделать что-нибудь плохое ее друзьям и близким?

Но паника не пришла, все было будто охвачено липким туманом. Амти чувствовала, что вообще не должна была слышать слова Наара, только ощущать, как что-то зреет в ней, чтобы потом раскрыться, как цветок, о котором он говорил.

Наар хлопнул в ладоши, и оцепенение спало с Амти, она крепче вцепилась в блокнот, будто это могло позволить ее сознанию не уплывать. Амти пришла в себя чуть раньше остальных. Она посмотрела на девчонку с лимонной челкой впереди. Ее голова была безвольно откинута назад, а ее подруга почти спозла с кресла. Люди будто спали, а сейчас медленно начинали приходить в себя.

— Круто, да? — пробормотала девочка с лимонной челкой.

— Ага, — ответила ее подруга. Глаза у нее были тусклые и бессмысленные.

А потом Наар снова хлопнул в ладоши, и люди окончательно пришли в себя, выпрямились.

— Мы должны, — серьезно сказал Наар, голос его снова приобрел торжественную громкость. — Изменить устоявшийся порядок вещей. Я не говорю о революции, упаси Боже. Мы видели много крови, и крови больше не нужно. Мы не будем уподобляться им и причинять боль таким же существам, как мы сами! Мы призываем к миру! Покажите им мир! Покажите, что мы способны бороться словом. Докажите, что мы ничем не отличаемся от них и заслуживаем тех же самых прав. И берегите себя, ведь мы боремся, чтобы мир стал лучше, и эта борьба нужна для того, чтобы лучше жил каждый из нас.

Его голос ударился о стены, отозвался внутри Амти, и Наар замолчал. Какая лицемерная тварь, подумала Амти, но все зааплодировали, и она тоже.

Наар поклонился с веселым изяществом, подхватил карнавальную ливреею. Кто-то из взрослых пожимал ему руки, девочки-подростки визжали. А Амти на обратной стороне рисунка чертила план помещения, все двери, которые было видно, все, что было в холле.

Когда все начали расходиться, Амти запихнула блокнот в сумку, снова нащупав пистолет и вспомнив о словах Наара. Она вышла, стараясь слиться с толпой. Она сделала все, о чем просили ее Мескете и Адрамаут. Пора было двигаться к месту встречи. Глаз под рубашкой двинулся, видимо, согласный с ней.

Амти уже вышла на улицу, ее пальцы были холодны от страха, а ладони мокры от волнения. Но она справилась, и даже справилась хорошо. Она узнала о целях Наара, о том, что именно он делает и о том, что осталось немного времени. Амти уже увидела склонившиеся к витрине рулоны обоев, которые теперь могли бы ей гордиться, когда внутри что-то кольнуло.

А потом Амти вспомнила, что должна была остаться после собрания и осмотреть здание. Выругавшись, Амти развернулась назад. Если повезет, она еще успеет проскользнуть назад, пока Наар говорит с кем-нибудь из зрителей.

Однако, когда Амти подошла к зданию кинотеатра, Наар уже закрывал дверь. Ливрею он, судя по всему, взял где-то в кинотеатре и оставил там же. На нем было растегнутое черное пальто, простое и чистое. Очки снова поблескивали на его носу, придавая ему все тот же лакейский вид.

Амти развернулась было, смирившись с тем, что задание выполнено не полностью, но Наар окликнул ее.

— Госпожа!

Амти замерла, немного погодя развернулась и поправила очки.

— Спасибо вам за выступление, — вежливо сказала она. — Вы очень верно все говорили.

Особенно про смерть и убийства.

Наар продолжал смотреть на нее сквозь толстые линзы своих нелепых очков, а потом его губы скривились в тонкой, противной улыбочке. Он сказал:

— Вы ведь не просто девушка, лишенная магии.

— В смысле? — спросила Амти. — Ну, я рисую немного еще. И учусь хорошо.

Наар засмеялся, и смех его ничуть не напомнил Амти того прекрасного, пылкого проповедника, которым Наар был пятнадцать минут назад. Наар снял очки, улыбка его изменилась, став жутковато-звериной.

— Ты — Инкарни, — сказал Наар. И в этот момент Амти поняла, что все Инкарни так или иначе чувствуют друг друга. Что не знай Амти ничего о Нааре, она поняла бы, что он есть, потому что тьма наложила свою печать на него, как и на нее. Два разных человека, вспомнила Амти, а на самом деле один.

— Только не говорите никому, — запищала Амти, делая вид, что не понимает, почему он считает, что она Инкарни. — Пожалуйста, я вас умоляю. Я ничего плохого не сделала! И не сделаю!

— Все так говорят!

— Но я правда не плохая! Я клянусь вам!

Наар перехватил ее за руку, хватка у него оказалась крепкая и болезненная.

— Пойдем со мной, я покажу тебе кое-что. Считай, что я зову тебя в гости.

— Я несовершеннолетняя!

Наар засмеялся снова, на этот раз совсем по-другому — весело и непринужденно.

— Совсем не то покажу, о чем ты подумала. Впрочем, если ты со мной не пойдешь, мне придется позвонить Псам Мира, и тогда...

В голове у Амти с воем, как машины с отказавшими тормозами, неслись мысли. Если она пойдет с ним, куда он приведет ее? Он собирается убить ее? Но зачем? Может, он хочет поговорить с ней как Инкарни с Инкарни? Может, хочет, чтобы она помогла ему в его жутких замыслах? Собирается пригласить ее во Двор? Но у нее же нет магии, она бесполезна. Может, просто хочет секса? Но это же Амти, никто не хочет с ней секса! Но если он приведет ее к себе домой, Адрамаут и Мескете будут рады даже больше, чем если бы Амти просто облазила кинотеатр.

Убить его дома, значит избежать лишних глаз и лишних жертв.

Амти сказала:

— Только отпустите меня, я сама пойду. Это подозрительно, что вы меня куда-то тащите.

— Поверь мне, если будет надо, я сумею тебя удержать.

Амти выдернула руку, но Наар и не держал ее слишком крепко, по крайней мере сейчас.

— Меня будут искать, — сказала она слабо.

— Конечно, будут. Особенно родители. Будущее принадлежит позжеродившимся, как говорят.

Амти посмотрела на его лицо, она никак не могла определить, красавец он или крыса все-таки. Будто на самом деле у него было два обличия. Некоторое время они шли молча, и Амти подумала, что, может быть, Мескете и Адрамаут на это и рассчитывали. Думали, что он узнает в ней Инкарни и доверит ей больше.

Наконец, Наар прервал тишину, неловко кашлянув.

— Я был таким же как ты. Давно.

Лицо Наара осветил холодный свет луны, в этот момент он показался Амти мертвым. Да, да, точно, именно так должны были выглядеть мертвецы из сказок, когда они вставали из-под земли.

— Каким? — спросила Амти, чтобы заставить его сказать еще что-то, чтобы иллюзия его мертвенности развеялась.

— Слабым, — ответил он. — У меня долгое время не было магии. Я работал прислугой в домах богатых и уважаемых господ, и очень хотел повелевать.

— Но у вас ведь и сейчас нет силы, — сказала Амти, продолжая делать вид, что не понимает, о чем Наар говорит. Он принялся насвистывать известную песенку, слова которой "солги мне, чтобы узнать лгу ли я", так легко ложились Амти на язык, что ей захотелось подпеть. Некоторое время они шли молча. Наар жил в одной из старых, довоенных, пятиэтажек, чудом уцелевших и еще большим чудом стоящих сейчас. Он галантно пропустил ее в подъезд.

— Ты не пытаешься сбежать, — заметил он.

— А куда мне бежать? — спросила Амти.

Наар жил в бедной квартире, обстановка в которой больше напоминала о номере в гостинице, нежели о чьем-то доме. Вещей здесь было мало, зато прямо в коридоре стояла сумка. Это было место, из которого в любой момент готовы были сбежать. Ничего по нему нельзя было сказать о его хозяине. Может быть, кроме одного: он или тщеславен или безумен. Единственной отличительной чертой было обилие в квартире зеркал. В каждой комнате по одному большому зеркалу, обязательно в человеческий рост. Зеркало в гостиной занимало почти половину стены, как будто было установлено вместо телевизора, напротив него даже стоял диван.