Последнее Лето

— Да, ... — я не знал отчества Виолы, так что замялся. — Крайне. Всегда увлекался медициной.

Женщина прищурилась, и я внезапно почувствовал себя разложенным на операционном столе. Разобраным на части, но до безобразия плохо анестезированным.

— И поэтому так пялился на мой ларингоскоп? — женщина усмехнулась.

— Угу. — я вздохнул, но все-таки спросил. — А остальной набор?

Да хоть бы и трубка, не говоря о большем. Виола усмехнулась, и покачала головой.

— Там, где надо. — женщина снова улыбнулась. — Так зачем пришел, пионер? Со здоровьем проблемы, или так, меня навестить?

Я выдохнул. Находясь рядом с ней было сложно думать и не краснеть — слишком многозначный взгляд, слишком открытое декольте. Гормоны берут свое, так или иначе.

— Нет. — я все так же смотрел ей четко в глаза. — На прошлых танцах сломались гирлянды, нужна марганцовка и зеленка, чтобы покрасить лампочки.

Розоватый и зеленый... Господи, подобное решение, все-таки, слишком сердитое. Даже для лагерного подобия дискотеки.

— И чем ты докажешь, что марганцовка тебе нужна не для... Шалостей? — я поперхнулся. Последнее слово звучало так, словно я у нее просил клофелин. Причем уже нанесенный на тряпку.

— Я... — а никак. Только если выдергивать Ольгу, и доставать через нее, но это время и куча ненужных телодвижений. Да и вряд ли она так уж сильно верит, что я буду использовать марганцовку для такой придури — возраст не тот, однако. Значит... — Доказать не могу, но могу отработать.

Виола усмехнулась и потянулась, теперь уж совсем откровенно. Дьявол, я краснею — и это настолько естественный процесс, что не получается даже взять себя в руки. Биохимия, гребаная биохимия.

— Хорошо. — женщина усмехнулась, и одним резким движением достала из ящичка два пузырька. — Отработаешь... Завтра, сразу после завтрака будешь тут. Посмотрим, чем ты там интересуешься. Свободен.

Голос женщины резко потерял игривые нотки, и я смог толком прийти в себя и, кивнув, вышел из кабинета. Дьявол... Это было слишком. С трудом представляю себе, что именно ей от меня понадобится, скорее всего проверит, могу ли я в простейшие перевязки, и посадит на проходной — благо, опыт уже был. Но черт побери...

Ладно. Сейчас главное — подготовиться уже к этим долбаным танцам. Интересно, Славя уже закончила, или у нее, как обычно бывает в таких ситуациях, форс мажор? Будет очень весело, если на складе лампочек не окажется.

* * *

— Значит, ты из Норильска? — я отчаянно напряг знания по географии великой и неделимой. Получалось что-то за краем света, в северном ледовитом океане и как-то связанное с Чернобылем. Где средний срок жизни — лет тридцать, промышленными отходами загажено все, что не взорвано, а остатки местной фауны, еще способные дышать остатками воздуха, жрут тех, кто рискнул выйти из города без автомата.

Мда. Мне действительно стоило меньше читать лурк.

— Ты ведь не знаешь где это, правда? — Славя тяжело вздохнула. Похоже, постоянно обьяснять одно и то же ей уже надоело.

Я смущенно покачал головой.

— Где-то очень, очень на севере. — интересно, там есть белые медведи? — Там еще добывают никель, да?

Про никель я точно помнил — как-то запомнилось, похоже, чисто на ассоциации. Славя, вздохнув, махнула рукой.

— Да. — похоже, ей очень хотелось сьязвить, но она сдержалась. Все-таки стереотипы такие стереотипы. — Там.

— И ты там постоянно живешь? — кажется, я начинаю понимать, почему ей так нравится лагерь, и откуда такая радость при виде нормального, не замерзающего озера.

Самый северный город — это там, где вечная мерзлота, снег, морозы, полярная ночь, длящаяся месяцами, и промышленные отходы, которые по чистой случайности не радиоактивные. Наверное, ад у скандинавов выглядит как-то так.

— Да. — девушка улыбнулась. — Точнее, большую часть года — летом уезжаю в лагерь.

Да, совершенно искренняя радость Слави и любовь к даже самым простым вещам становилась куда понятнее. После ночи длинной в пару месяцев кто угодно будет рад солнцу... Даже если после этого солнце не садится все те же несколько месяцев. Северная девочка, что тут сказать. Да и загорела она явно не просто так — скорее всего первую пару недель с солнца не вылезала, и кожа просто устала сгорать, начав, наконец, загорать.

Хм. Да и любовь к природе... После того техногенного апокалипсиса, что устраивают тяжелые производства, любой проникнется любовью к природе и нормальным, не мутировавшим зверушкам.

— Понятно. — я кивнул. — И как там жить?

Славя задумалась и замялась. Похоже, ее разрывало между местячковой гордостью и матом. Как сказал один умный человек — 'мечта каждого норильчанина — свалить из города куда подальше '. И я ее прекрасно понимаю — самому довелось в свое время пожить месяцок в Пекине, а ведь там проблема была только в смоге и безумном количестве людей.

— Холодно. — девушка обезаруживающе улыбнулась. — Зима очень долгая, к тому же производства довольно грязные, но зато мы делаем важное дело для страны.

Я улыбнулся. Чего-то такого он нее и стоило ожидать. Конечно, можно поддразнить, спросив, не против ли она оттуда уехать навсегда, но я этого делать не буду. В конце концов, каждый имеет право на гордость.

— Ты говорила, что у тебя есть младшие братья? — мне и правда было интересно. Славя, со всей своей ответственностью и любовью к детям, смотрела на них как-то... Привычно, что ли. Будто следить за ними в лагере — рутина.

— Да. — девушка улыбнулась. — У меня три младших брата и сестренка — только в школу пошли.

А родители, значит, инженер и школьная учительница. И пять детей, из которых старшей — семнадцать лет. Значит, через четыре года ей будет двадцать один год — совсем уже взрослая, четвертый курс университета. Жаль только, что университета не будет — потому что он закроется от безденежья. А если не закроется, то времени посещать его у нее не будет — как-никак в семье четверо детей, которых нужно чем-то кормить и во что-то одевать. И отрезать бы хвост, как попавшая в капкан ящерица, сбежать, хоть куда-то, оставив родителей наедине с их проблемами — но ты ведь этого не сделаешь, солнышко. А значит новое время ударит по тебе сильнее всего. По тебе, и таким как ты. Слишком хорошим, слишком добрым, и при этом слишком, непозволительно беззащитным.

Я ведь вспомнил, с чем именно у меня ассоциировался норильский никель. А точнее — Норникель. А еще точнее — старые добрые залогово-кредитные аукционы. Прохоров и Потанин. Такие хорошо знакомые, почти родные фамилии. Вот мы и встретились, Владимир Олегович. Снова.

Если напрячься, я даже вспомню его лицо — как-никак, видел его, хоть и издали. Мужчина средних лет, с четкими залысинами и небольшим пучком волос ближе ко лбу. Серые, почти голубые глаза, жесткий, но уже не острый взгляд. Кажется, он тогда был зампредом правительства РФ, хотя зачем ему сдался этот пост, я не слишком понимал. Похоже, просто из сентиментальности и ностальгии по старым временам — в конце-концов, надзаконный статус он получил и так.

— Понятно. — я улыбнулся. — А твой отец там работает постоянно, или сменами?

Может у вас и не все потеряно. Норникль ведь — это такое кладбище. Симпатичное, северное, даже украшеное — но кладбище. С годовыми задолжностями по зарплате, почти сдохшими поставками, летящей к дьяволу инфроструктурой, почти полным отсутствием обортных средств и целенаправленно загоняемым в гроб градообразующим предприятием — ведь для выставления на торги он хотя бы номинально должен стоить минимум, желательно набрав долгов на две собственных стоимости. А потом с баланса можно и нужно скинуть чуть больше, чем всю городскую инфраструктуру, и получить резкий рост доходов — и политический капитал. Красивая, даже немного изящная схема.

Жаль только, что абстрактные циферки в бумагах о невыплатах зарплат сейчас смотрят на меня до одури красивыми и веселыми синими глазами.

— Постоянно. — девушка улыбнулась. — В следующем году должны дать новую квартиру.

Я вздохнул. Что же тебе сказать, солнышко? Что вы получите вашу квартиру, что твой отец еще долго будет работать и получать свою честную, сравнительно высокую зарплату, за свой труд и испорченное здоровье?

Или все-таки правду? Что завод скоро, через каких-то пять лет, пойдет по пизде, что работа резко кончится вместе с зарплатами, а 'инженер' резко станет синонимом нищеброда? Что четверо детей из счастья и части семьи станут балластом и гирей, тянущей на дно? Что тебе еще повезло — немного, самую малось повезло, что ты успеешь повзрослеть и созреть до той минуты, когда тебе придется выйти на панель, чтобы накормить младших, и ты не испытаешь того, через что пройдут двенадцатилетние проститутки со всего союза и, возможно, даже твоя младшая сестра?

— Сереж? — Славя внимательно, непонимающе посмотрела на меня. — Что-то случилось?

Я покачал головой, и постарался улыбнуться. Получилось плохо — не в последнюю очередь потому, что мои побелевшие от напряжения пальцы сдавили лампочку настолько сильно, что она с грустным позвякиванием вылетела из железного крепления.

— Все хорошо, Славь. — я вздохнул. — Все просто отлично.

И пусть для тебя все так и остается. Солнечная девочка из солнечного времени, сохранившая теплое сияние даже в снегах крайнего севера. Жаль только, что-то, что не смог погасить север, погасят люди. Но пока — все хорошо.

А как сделать так, чтобы это хорошо таки и не прекратилось для хотя бы одной солнечной девочки я еще подумаю. Хорошенько так подумаю. В конце-концов, в буре, в которой рушатся империи, всегда есть место для одного маленького домика, который она не затронет. А кому его хозяину пришлось заложить душу, чтобы так и оставалось — кто его знает. Найду кому.

— Пошли отнесем лампочки Шурику. — я улыбнулся девушке. — Кажется, они уже высохли.

Вдоль парковой скамейки стоял целый ряд выкрашенных в розовый и зеленый лампочек — на вид больше сотни. Шурику точно хватит. А если нет — покрашу еще, благо это можно было бы сделать и просто обмакнув все сразу, но Славя настояла на тащтельности и одиночном подходе к каждой.

— Хорошо. — девушка кивнула, и мы, собрав уже высохшие образцы в коробку, пошли к клубу радиотехники.

Впереди обед и танцы. А потом — четыре года на раздумья. Четыре мирных, хороших года. В которые я что-нибудь придумаю. Для начала — как отогнать призрак Сонечки Мармеладовой. Затем — как сделать то же самое для кого-то, кроме самой Слави. А дальше... А что дальше — я еще спланирую.

Легко это — планировать. Особенно, если знать всех действующих лиц. Жаль только, что от перестановки слагаемых сумма не меняется.

И итог — тоже, сука, не меняется.

* * *

Так как у меня выдалось свободное время, я решил зайти в библиотеку. Конечно, вряд ли в лагерной будет что-то особенное или хотя бы интересное, но как минимум учебник по марксизму, или как там местная идеология называется, заваляться должен. Вообще, я ожидал, что в лагере будет какой-нибудь политрук, но, похоже, что тут этим не грузили. Даже немного жаль — все равно через четыре года эта система рухнет, погребая под собой все живое, а так получилось бы почувствовать местный колорит в безопасных дозах.

Сама библиотека оказалась, уже привычно, маленьким одноэтажным зданием с пристройкой-складом. Окна заклеены изнутри картоном, а само здание почти тонет в зелени. Чертовски мирное и спокойное местечко. Внутри же... Было тихо и пахло пылью напопопам с не высохшим клеем. В глазах тут же заболело от количества красного — советская символика свисала флагами со шкафов, висела плакатами на стенах, сверкала в свете ламп красным корешком Большой Советской Экнциклопедии в нескольких даже не томах, а полках, находящихся на самом видном месте — верхней части центрального шкафа. А так все было вполне обычно — несколько столов и стульев для желающих почитать прямо тут, и огромный шкаф с карточками. Я то думал эта система давно уже ушла... Ах да. Точно. Это же и есть прошлое.

На центральном столе, со стоящей на нем картонкой с надписью 'Старшая по библиотеке' и заваленном книгами до совершенно неприличного состояния спала девушка. Черные волосы средней длины, одна прядь волос выбивается вверх. На глазах очки, причем, похоже, она принципиально не снимает их даже перед сном. Могу понять — сам был таким же.

Мне от нее, по большому счету, ничего не было нужно, так что я тихи обошел девушку, подойдя к книжному шкафу. Такс, целых десять томов. Будем надеяться, что тут будет то, что мне интересно. На первый взгляд энциклопедия радовала хорошим, толковым, хотя и тяжеловесным языком и перегруженностью. Ну, для начала, классика — капитализм.

Основное противоречие капитализма между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения его результатов порождает анархию производства, безработицу, экономические кризисы, непримиримую борьбу между основными классами капиталистического общества — пролетариатом и буржуазией — и обусловливает историческую обречённость капиталистического строя.

Я фыркнул, и зажал себе рот, чтобы не заржать совсем уж откровенно. Нет, то, что капитализм обречен, это верно — так же, как было обречено натуральное хозяйство. И когда-нибудь он, безусловно, отомрет — лет так через тысячу точно. Но вот с непримеримой борьбой составитель ошибся — викторианская эпоха благополучно прошла, большое, человеческое спасибо всевозможным социал-домократам и техническому прогрессу в частности. Работник всегда предпочитает повышение зарплаты бунту, выходной — стачке, а соц. пакет — забастовке.

Не там, совсем не там Маркс искал классовых врагов. Найти, и уж тем более обьявить вражду между мозгом и легкими одного организма извечной и неискоренимой, это постараться надо. Хотя... Из девятнадцатого века это действительно было совершенно не очевидно.

Такс, что там дальше? А ведь неплохо. Узковато, но для энциклопедии история возникновения капитализма показана довольно-таки полно. Я даже удивлен, думал знаменательным овцам, съевшим людей, будет уделено на порядок больше внимания. Хотя отсюда, как ни крути, уже очень близко к луддитам.

Читать, в общем и целом, было интересно. Огромное количество моментов были спорными, многие вызывали смех, но если выбросить всю идеологическую мишуру и попытки авторов предсказать будущее, результат получался вполне себе неплохим. Хорошая, тщательно написаная энциклопедия. Переписать бы в чисто научном стиле — и цены ей не будет.

На самом деле читать было даже больше, чем забавно. Там, где авторы и составители видели проблему, я помнил найденное современниками решение — все-таки разница в тридцать лет в современном обществе очень значительна. Болезненная фиксациях на средствах производства, которые при нормальной кредитной системе может выкупить любой профессионал, не говоря уже о венчурных инвестициях и прочих гаражных бизнесах. Тотальное отрицание частной инициативы и всех форм предпринимательской деятельности, вводящее меня в ступор, какой-то фееричный бред с планированием народного хозяйства, мутный настолько, что понимая каждое отдельное слово я совершенно не приближался к пониманию всей фразы... Сжав ноющие виски, застонал. Я в общих чертах понимаю, как экономика будет работать через десять лет. Я понимаю, как она работала сто лет назад. Но что за систему построили тут — я не понимаю.