Вот тут и нам пришлось туго, да. Двадцать семь пятнадцатидюймовых стволов нас исколачивали, но британская броня держалась, а мы ведь сначала не могли отвечать, занятые отбиванием левофланговых! А когда мы развернули орудия на линкоры, снаряд ударил нам под первую башню, в барбет, слава богу, броня выдержала, но башня не могла больше наводиться, ее нельзя было повернуть! Затем мы получили еще два тяжелых попадания, в нос и в носовой шестидюймовый каземат правого борта — но и сами стреляли в ответ, и попадали, черт возьми!

Молодой человек, вы знаете, как это, просто находиться на боевом корабле, во время сражения? Никакое кино не передаст, как это — когда залп бьет по ушам так, что уже через минуту ты глохнешь и объясняешься исключительно криком или жестами. Как в орудийной башне или каземате температура уже через несколько залпов становится тропической, даже в северных широтах зимой, ну а вблизи экватора, да кочегарка угольного парохода после покажется прохладным местом! Как весь корабль накрывает вонь и дым от сгоревшего пороха — кто сказал, что он бездымный, да вы взгляните на фото стреляющих линкоров! — и все наверху, на открытых боевых постах, становятся похожими на негров. А самое главное, в тебя стреляют, и укрыться негде, если ты не за броней глубоко в недрах корабля — если враг не промажет, взрывная волна и осколки сокрушат сталь переборок как бумагу, и бесполезно ложиться или нагибаться, надо просто делать свое дело, не думая ни о чем. И тем, кто в низах, я бы тоже не завидовал, потому что если корабль погибает, из нижней вахты не спасается почти никто, ведь им не только дольше выбираться наверх, но и нельзя бежать, они должны обеспечивать работу машин, это не только ход, но и борьба с водой и пожарами — пока нет приказа, никто не имеет права оставить свой пост, а гибель корабля при взрыве погреба или потере остойчивости происходит за секунды. И не будет даже могил.

Страшно? Хе-хе, молодой человек... страх — это такое дело... Он охватывает человека разом, до паралича, до ступора, когда ты не можешь пошевелиться, не можешь думать... вообще ничего не можешь. И я такое испытал, конечно, все-таки это был мой первый бой. Когда? В самом начале, когда итальянцы попали нам в каземат среднего калибра и я был послан коммодором туда — уточнить состояние дел и доложить, вот там мне стало страшно и Красавчик Чарли, лейтенант Тиндалл, артиллерист, приводил меня в чувство, оплеухами, хе-хе... А потом я уже не боялся, да. Когда тащил в лазарет Уинтропа, еще не зная, что все уже зря, что он уже умер. Когда лез на переднюю мачту, вместе с двумя парнями из дивизиона радистов — нам надо было найти и устранить обрыв цепи, у нас, после попадания итальянского снаряда, не работал КДП — я уже не боялся. И даже когда спрашивал у коммодора разрешения пойти в третью башню ГК, вместо убитого Ройла — я ведь тоже артиллерист — не боялся. Когда видишь, как перед тобой, в сотне шагов, крупнокалиберный снаряд вскрывает надстройку и оттуда вырывается пятидесятифутовый язык пламени, слизывая все на своем пути — ты потом уже ничего не боишься. Когда в ста ярдах от твоего борта встает, кормой в небо, транспорт, и в воду сыплются люди с его палубы, а потом, через мгновение, на них рушится танк, оборвавший крепления — тоже ничего уже потом не боишься. Просто идешь и делаешь свое дело. Наводишь пушку, прокладываешь курс, тушишь пожар... а страха больше нет, он сам испугался и забился куда-то далеко-далеко. Вот такими мы тогда были, молодой человек, да. Империя могла нами гордиться, мы не отступили, даже когда положение наше стало совсем безнадежным.

Нет, ни о чем таком мы не думали. Ясно уже было, что никого мы не спасем, господи, семнадцать тысяч британских парней, которых мы взялись доставить до порта назначения, неужели их будут расстреливать в воде — итальянцы не немцы, но тоже ведь Еврорейх? Недавно в Атлантике вот так же погибли тридцать тысяч американцев. Что стало с человечеством, с идеями гуманизма, с правилами войны — если теперь норма, стрелять в спасающихся и беззащитных? Нам оставалось только заставить макаронников заплатить настоящую цену за все. И мы брали с них эту цену. Такой меткой стрельбой мог бы гордиться любой корабль Ройял Нэви, коммодор хорошо учил нас и мы показали, насколько мы хорошие ученики. Мы ведь почти потопили "Рому", когда у нас закончились снаряды, итальянец даже и не стрелял уже, мы выбили ему все башни главного калибра, издырявили нос так, что он шел, черпая воду тоннами. Мы разнесли в хлам новейший линкор, нам чуть-чуть не хватило в том бою, еще чуть-чуть — и мы сравняли бы счет. Много позже мы узнали, что добились прямого попадания в зарядный погреб первой башни "Ромы", и макаронник не взорвался лишь потому, что погреб уже был затоплен, так они сели носом от наших угощений! И едва ли не последним залпом мы попали в боевую рубку "Ромы" — уже в Джибути я узнал, что мы убили самого адмирала Бергамини, и король Италии объявил трехдневный траур, по поводу гибели величайшего итальянского флотоводца. Хе-хе... величайший, да... Мы кровью умыли его эскадру, навсегда отучили итальянцев разевать пасть на британские конвои, а он — величайший... Хе-хе...

Как я уцелел... Команды покинуть корабль так и не было. Когда старина "Рам" устал, наконец, бороться и пошел вниз, каземат среднего калибра, который по левому борту, еще вовсю бил по итальянским эсминцам, прорвавшимся к конвою. Последние залпы — они пришлись уже в воду, да. Мы оставили свою башню чуть раньше, когда крен на левый борт уже не позволял нам навести стволы на врага, да и снаряды у нас, к тому времени, вышли все. Я пытался пробраться к рубке, найти коммодора... Надстройки уже все были покорежены взрывами, трапы сорваны, когда я, наконец, дошел — в рубке уже никого не было, только Карпентер, младший штурман, но он уже не дышал, я проверил. Коммодора тоже не было, я искал его повсюду, но нигде не нашел, тогда я вспомнил про мостик. И уже там, с мостика, я увидел нашего командира, он зашел в рубку и закрыл дверь за собой. Не знаю, наверное, коммодор Долфин хотел умереть вместе со своим кораблем, он ведь был настоящим капитаном Ройял Нэви. И я решил, что мое место, место офицера флота, там, рядом с ним. Но я уже не успел, линкор лег на левый борт и стал оседать в воду, стремительно, так что я уже через полминуты был в воде... Ухватился за первый попавшийся обломок и греб, подальше от корабля — я помнил, что когда большой корабль тонет, на поверхности появится воронка, которая засосет все, что окажется рядом. Я греб, греб, греб — и выплыл, да.

А на левом фланге еще стреляли! Мне рассказали, что "Фламинго" еще держался, как такое было возможно, не знаю, правда, мы выбили там у макаронников все три крейсера, но ведь и эсминцы шесть штук, должны были просто порвать его, как терьер крысу! Но итальяшки никак не могли выйти к транспортам на дистанцию торпедного залпа, и тогда у них лопнуло терпение, и они выпустили в него торпеды, целым дивизионом. И считается (записано во всех официальных рапортах) что на цели (а после, в том месте, где от нее что-то оставалось) насчитали девять водяных столбов от попавших торпед! От "Фламинго" не осталось на поверхности ничего, как и от ста восьмидесяти человек его экипажа.

Нас не хватило совсем немного. Будь у макаронников один, даже два линкора — или все три, но с одним дивизионом эсминцев — мы бы справились. Но три новейших корабля и четыре полных дивизиона с крейсерами во главе, это было слишком много даже для нас. Однако какой же урок мы дали итальянцам, что даже на такого старика как "Рамиллис" им нужен весь их флот, чтобы одолеть? И то все было на грани победы — вот уверен, что один лаки-шот в любого из "Ром" в первой половине боя, а шансы у нас были, и макаронники поспешно бы бежали! И мы бы прошли в Джибути... и история пошла бы по-другому. Может быть и поныне британские граждане могли бы ездить в отпуск в Кению, охотиться на слонов... но история не знает слова "если бы".

Однако я никогда не забуду слова коммодора Макфлая. Что когда виден шанс изменить историю, нельзя упускать его, как бы он ни был мал. Поверни мы тогда в Могадишо или Момбасу, все было бы иначе для нас, но не для Империи, мы бы остались живы, но Джибути пал, может быть, неделей позже, и наступление Еврорейха все равно захлестнула бы Африку, вовлекая черное население сначала в войну, а затем в хаос бунтов и смут. Мы же попытались все удержать, да, у нас не вышло, но мы попытались, и сделали все, что могли. Потому, наша совесть, и тех кто выжил, и тех кто погиб, чиста перед Богом и Империей!

Макфлай погиб на "Джиме Бэнксе". Отказавшись спустить флаг, он приказал стрелять из закрепленных на палубе армейских пушек, пока хватит снарядов. Его примеру последовали на "Серебряном береге", "Красотке Белфаста", "Рэттлере". Всех их, так и не смогли заставить сдаться, и потопили торпедами. И старого коммодора не было среди спасенных — что ж, наверное он мечтал умереть вот так, как подобает офицеру Королевского Флота, на палубе в бою, а не в постели?

Ну а мне повезло. Выжили семь с половиной тысяч, это из числа всех бывших на кораблях, и солдат, и моряков. А больше четырнадцати тысяч, выходит, навеки упокоились в морской пучине у острова Сокотра. С нами хорошо обращались, все же итальянцы не немцы, у них даже была угроза за попытку побега, или иные враждебные действия, выдать нас в Рейх, это даже у них считалось чем-то страшным. Нас содержали вместе с теми, кто сдался в Джибути, условия, повторяю, были очень мягкими, нас даже отпускали охотиться и ловить рыбу в окрестностях — нет, бежать, будучи в здравом уме, не пытался никто! Поначалу сама мысль бежать, в пустыню или джунгли, где европейцу не выжить, даже не возникала. Ну а после по всей Африке началось это...

Молодой человек, надеюсь, вы не верите словам, что "африканские народы восстали против фашистского порабощения"? Даже сами русские, запустившие эту идею, подхваченную кое-кем и у нас, не воспринимают ее всерьез. Я был свидетелем, как все начиналось — да, поначалу "туземные" войска, что у нас, что у итальянцев, подчинялись приказам, но очень быстро они вышли из повиновения и начали свою войну, и с друг другом, и против всех белых. Откуда-то возникла идея "негритюда" — подозреваю, что эти черномазые подражали Адольфу, ведь какую-то пропаганду среди них Еврорейх пытался вести? Ну а теория превосходства черной расы над всеми прочими, тут просто очевидно, откуда корни растут! А вместо арийско-скандинавской веры — всякие темные культы, вроде Вуду. Слава богу, что у негров так и не нашлось одного Вождя, который сумел бы их всех сплотить, ну а мелкие царьки тотчас начали грызться между собой — но в ненависти к белым все были едины, и даже больше, у их вождей была мода на белых рабов, это не вымысел газетчиков, я видел таких, освобожденных нами из ужасов черного плена, своими глазами! И этим несчастным еще чертовски везло — если немецкие фашисты строили заводы по производству мыла и кожи из людей, то черные фашисты своих пленников съедали, искренне веря, что так к ним перейдут все их достоинства и умения. Уже с весны сорок четвертого в Африке не было противостояния, Еврорейх — Империя, по крайней мере у экватора и дальше на юг. Знаете, как это страшно, когда у пулеметов плавятся стволы, а эти черные набегают и набегают толпой, обкурившись до беспамятства какой-то дрянью, или веря своим колдунам, сказавшим что пули будут их облетать? А когда они добегут, и захлестнут наши окопы живой волной, то сожрут всех, и англичан, и итальянцев!

Да, таков был наш путь домой, через ад африканской войны, не затихшей там и поныне. Войны, в которой сами африканцы истребляли друг друга и оказавшихся там европейцев с такой яростью, словно в них вселился бес. Когда в Европе все уже завершилось.

Но это будет уже совсем другая история.

Джим Бейкер, капрал саперной роты 2-го Уэссекского полка. Запись из папки контр-адмирала Додсона.

Скажите нам что нужно сделать — мы сделаем это!

Мы верили, что так и будет. Ведь плывем воевать не с джерри, это действительно враг опасный, а всего лишь с итальяшками? И сражаться будем там, где наши прадеды орды диких негров под руку британской короны приводили — а итальяшки от этих самых эфиопов в то же время получили по зубам. И в сорок первом в Ливии мы их били, да и в прошлом году, "Лис" был нам страшен, а итальяшки при нем не больше чем массовка! Так что, справимся!

Надо войну эту скорее кончать, все в том были уже согласны. Три года как идет, и мира не видно. Хотя бомбы на английские города теперь падают редко, веселого мало, в казарме особой разницы нет, тот же паек, а каково гражданским? Но раз Европа для нас пока недоступна, начнем показательную порку плохого парня Адольфа с далекого уголка Африки — Джибути, это где? Сержант Уоткинс из первого взвода, циник и язва, мрачно шутит, что лучше бы "плохой парень" Гитлер подольше бы не заметил, как мы стараемся цапнуть его за зад — а то не дай бог, обернется и врежет, и полетим, как полгода назад, от Туниса до Каира и дальше до Ефрата!

Тяготы в дороге? Ну представьте себе две-три сотни мужчин, засунутых даже на месяц в твиндек большого грузового парохода. Это верхний этаж над собственно трюмом, по периметру в галереях нары вплотную и в три яруса, посреди зашитый досками люк в трюм. Лето, тропики у экватора, адская жара, и практическое отсутствие вентиляции — при том, что ни помыться, ни постираться нельзя, поскольку не хватает воды, так что амбре стоит... И морская болезнь у половины личного состава, поскольку бывают и волнение, и качка. И абсолютно нечего делать, кроме как валяться на нарах и пытаться заснуть, слоняться по палубе всем уже надоело, да и трудно там развернуться из-за принайтовленных ящиков — кто там говорит о "красоте моря", плюньте тому в глаза! Офицерам легче, они в каютах, и у них есть какие-то развлечения, вроде бриджа с покером и умных бесед. А здесь начинаешь просто ненавидеть, решительно все!

Что было в тот день? Вообще-то уже за сутки-двое до того что-то такое ощущалось, и господа офицеры беспричинно болтались по палубе, вглядывались в море. Но мы предпочитали не заморачиваться лишними вопросами, осложняющими жизнь. Нас никто ни о чем не предупредил, и когда утром мы услышали канонаду, то все полезли на палубу, посмотреть что происходит. Увиденное не впечатляло — может быть во времена Нельсона, фильм смотрел про леди Гамильтон, корабли эффектно сходились борт о борт, а сейчас что-то мелькало на горизонте в нескольких милях, и нельзя было разобрать кто и в кого стреляет. Тем более что мы шли внутри строя, во второй слева колонне, третьим с головы — и соседние пароходы мешали смотреть.

Так продолжалось дольше чем до полудня, пожалуй даже, до обеда. И уже начало надоедать — после обычной по расписанию раздачи пищи, некоторые из нас стали спускаться в трюм, ворча, разбудите нас, если произойдет что-то интересное. Прошло еще с четверть часа, и вдруг стрельба резко усилилась, пушки гремели где-то совсем близко, и вдруг в воде ярдах в ста от нашего борта встал высокий водяной столб. И на соседних судах, особенно тех, что шли слева, началась какая-то возня... да они пушки на палубу вытаскивают и пытаются закрепить! А на "Серебряном береге" лихорадочно разламывают ящики с танками, и "шерманы" крутят башни, разворачивая куда-то на противоположный борт. Что происходит, черт побери?