— Превосходно, сэр Френсис! Ваша классификация пока что очень удачна, — сказал Генрих. — Переходите к следующим разрядам.
— Вы слишком добры ко мне, ваше величество, — поклонился сэр Френсис. — Продолжаю. Третий род живописи посвящен Венере и Амуру. На полотнах живописи этого рода изображены соблазнительные женские тела и пикантные ситуации, волнующие плоть, горячащие кровь, призывающие к любовным подвигам. Как жаль, что во времена моей молодости к нам едва начали проникать такие картины! Уверен, что если бы прогресс не запоздал придти в наше королевство, у меня сейчас было бы вдвое больше приятных воспоминаний... Живопись четвертого рода связана с марсовыми забавами. Стремление подраться, напасть, убить, — такое же естественное чувство у людей, как желание покушать или поспать. Но суровый Марс, легко распоряжаясь тысячами жизней, сам робеет перед Венерой, — и как часто она руководит им! Настоящая война, — это всегда страсть; не бывает войны без любви, ибо война ведется из-за любви: из-за любви к власти, к деньгам, к славе, к риску, к жестокости, к крови, к женщине. Военная живопись показывает нам отображения этих видов любви: покорные народы, трепещущие перед победителями; разграбленные города, лишившиеся несметных богатств. Военная живопись показывает и прославленных полководцев, под копытами коней которых корчатся раздавленные враги; поля битв, усыпанные изуродованными трупами; и конечно, златокудрых богинь, возлагающих венки на головы героев. Разве это не прекрасно, ваше величество? Дай бог, чтобы войны не прекращались на свете; без них человечество сойдет с ума... Пятый род — религиозная живопись. Без нее нельзя: если не напоминать постоянно о Боге, то о нем, пожалуй, совсем забудут в наш век сомнений и безверия. Помимо того, сколько чувств, таящихся в глубинах души, показано в пятом роде живописи: страх, наш вечный спутник в жизни, воплощен в жутких картинах дьявольских видений и потусторонних сил; страдание, наполняющее наше существование высшим смыслом, и уж точно болью, — зримо предстает перед нами в муках Господа и святых угодников. Ну, а можем ли мы жить без поклонения и подчинения, — не они ли дают нам уверенность в завтрашнем дне? Мы ищем раболепия, и его также находим в религиозной живописи.
— Браво, сэр Френсис! — захлопал Генрих. — Вы еще раз доказали, что вы тонкий эстет и глубокий знаток искусства. Не правда ли, джентльмены?.. Однако помогите мне разрешить одну проблему, милорд.
— Я весь во внимании, ваше величество.
— Проблема вот в чем. Как я уже сказал, недавно к нам приехал известный художник, который хочет написать мой портрет. Сей живописец сделал несколько эскизов, которые меня весьма удивили. Представьте себе, джентльмены, этот художник изобразил меня таким, каков я есть, со всеми недостатками моей фигуры. Я у него выгляжу дородным грузным мужчиной с большим животом. К чему нам этот реализм? Я был уверен, что живопись должна облагораживать внешность человека, а тут что получается? Может быть, этот художник имеет саркастический склад ума, может быть, он хочет выставить меня на всеобщее посмешище? Но кто дал ему право насмехаться над королем? Если тебе предоставлена великая честь рисовать портрет государя, то рисуй его серьезно, отбрось вольные мысли, — так я считаю. Король всегда красив, строен и высок, — будь любезен изобразить его именно таким, сохранив при этом, однако, черты схожести... Но я хотел бы, все же, услышать ваше мнение, сэр Френсис. А кстати, к какому разряду вы относите портретную живопись? Вы не упомянули о ней в вашей классификации.
— Гм, портретная живопись, ваше величество? — сэр Френсис тонко улыбнулся. — Я о ней не забыл; просто не стал говорить о ней, поскольку она не относится к какому-то самостоятельному роду. Все зависит от того, кто изображен на портрете. Если, к примеру, ваш добрый собутыльник, то это — живопись для поднятия аппетита; если ваша любовница, то это — любовная живопись, ну и так далее.
— К какому же роду относится мой портрет?— рассмеялся Генрих.
— К пятому роду, ваше величество, к пятому! — уверенно произнес сэр Френсис. — Власть короля — власть Божья; король есть особа священная, должная вызывать уважение и страх. Религиозные чувства, испытываемые нами к Богу, мы испытываем и к королю.
— Славно сказано, сэр Френсис, — растроганно проговорил Генрих. — Вы добрый подданный, вы верный подданный!.. Стало быть, художник должен изображать меня так, как изображают Господа, не имеющего, как известно, недостатков?
— О, нет, ваше величество! Извините великодушно мою неслыханную дерзость, но я с вами не соглашусь! — воскликнул запальчиво сэр Френсис.
— Не согласитесь? Отчего?
— От того, что Господа никто из нас не видел, ваше величество, но нам дано великое счастье видеть вас, государь. Несходство вашего портрета с оригиналом может вызвать нежелательные толки; а то еще, чего доброго, найдутся злопыхатели, которые скажут, что живописное изображение совершеннее реального короля, — спаси нас, боже, от сих крамольников! Разочарование подрывает авторитет, ваше величество. Зачем же давать повод гнусной породе недоброжелателей источать ядовитый смрад иронии? Нет, пусть тот, кто увидит ваш портрет, с гордостью скажет: "Да, это наш государь! Таким мы его знаем, таким мы его любим!" — тут сэр Френсис внезапно заплакал. — "Король наш велик, мудр, милосерден", — продолжал он сквозь слезы. — "Он отважен и добр! И какое нам дело до его толстоты, и до его живота? Мы любим нашего государя таким, каков он есть; мы любим его толстоту и его живот!"
От таких слов Генрих разволновался. Сдавленным голосом он просипел:
— Значит, вы полагаете, гм-гм, что художнику следует продолжать работу, гм, в реалистическом стиле?
— Да, ваше величество, — справившись с собой, ответил сэр Френсис. — Полагаю также, что с вашего портрета надо будет сделать как можно больше копий и распространить их по всем государственным учреждениям. Пусть в каждой казенной палате присутствует ваше изображение; пусть каждый чиновник помнит, кто его благодетель и повелитель.
— Хорошая мысль, сэр Френсис. Мы подумаем об этом, — сказал Генрих. — Спасибо вам всем за компанию, джентльмены, — прибавил король, обращаясь к своим сотрапезникам. — Надеюсь еще не раз увидеть вас за своим скромным завтраком.
* * *
Закончив утреннюю трапезу, король отправился в гости к леди Энни. Он решил поехать к ней домой, пренебрегая существующими нормами этикета. Королевский кортеж, сильно уменьшенный по случаю этого необычного частного визита, пробился через сутолоку центральных улиц Лондона в тихий район, в котором доживали свой век ушедшие со службы джентльмены. Дом отца леди Энни выделялся из общего ряда других таких же небольших домов свежевыкрашенным фасадом и расчищенной, посыпанной битым кирпичом площадкой перед крыльцом.
Пока посланцы короля сообщали хозяину радостную весть о прибытии его величества, к дому собрались любопытные, каким-то образом узнавшие, кто именно приехал с визитом к леди Энни. Разглядев в окне кареты королевский профиль, они стали усиленно кланяться и повторять одно и то же:
— Государь! Ваше величество! Государь! Ваше величество! — причем, чем больше они это повторяли, тем больше рос их восторг. Если бы конные гвардейцы короля не сдерживали этих людей, то его карету, наверное, перевернули бы, и он мог бы пострадать от столь бурного проявления верноподданнических чувств. К счастью, его посланцы вернулись очень скоро и под ликующие крики толпы отвели Генрих в дом. При этом, как король не торопился на свидание с Энни, но должен был остановиться на крыльце и поприветствовать своих добрых поданных, — отчего они с таким яростным воодушевлением полезли вперед, что не обошлось без раздавленных.
Отмахнувшись от встречающих его родителей леди Энни, король вбежал в гостиную, через открытую дверь который он увидел свою возлюбленную. Родители переглянулись, не зная, последовать ли им за его величеством или оставить влюбленных наедине.
— Свидание без нашего присутствия — это будет неприлично, — прошептал отец. Он дал знак жене идти в гостиную и сам пошел следом, кланяясь и улыбаясь с такой почтительностью, как будто находился не в собственном доме, а на приеме в королевском дворце.
Леди Энни присела в поклоне перед королем, но он поспешно ее поднял со словами:
— Оставьте, прошу вас, оставьте эти церемонии! Для вас я не король, а просто ваш Генрих, пришедший выразить вам свое восхищение, свою преданность, свою любовь!
— Ваше величество! Позвольте мне... Позвольте нам с женой... — отец леди Энни хотел произнести заготовленное приветствие, но король не слушал его. Взяв за руку леди Энни, он сказал:
— Если бы вы знали, как я скучал по вас, милая Энни! Сколько времени прошло с нашей последней встречи: неделя, месяц, год, десять лет? Мне кажется, я не видел вас целую вечность. А вы, — вы не соскучились по своему Генриху? Как бы я хотел, чтобы вы чувствовали ко мне хотя бы малую долю того, что я чувствую к вам!
— Ваше величество, позвольте узнать, как ваше... — пытался спросить отец Энни, но король встал к нему спиной и взял леди Энни уже за обе руки:
— Отчего вы молчите, любовь моя? Вы не рады меня видеть?
— Больно, ваше величество! Вы больно сжали мне руки, — сморщилась она.
— Ах, извините! У вас такие хрупкие тонкие, изящные ручки, их так и хочется целовать, — и Генрих стал покрывать ее руки поцелуями, а потом попытался обнять юную леди.
— Ваше величество! Государь! Умоляю вас! Опомнитесь, Генрих! — отчаянно воскликнула она, вырываясь из крепких объятий короля.
— Моя жена, ваше величество, тоже очень счастлива лицезреть вас в нашем доме, — блаженно улыбаясь, сказал отец Энни. — Вы не смотрите, что она молчалива; просто она такая редкая женщина, — мало говорит. Правда, жена? Вот, кивает, — значит, счастлива!..
— Вы меня совсем не любите, — обиженно произнес Генрих, выпуская леди Энни из своих объятий. — Ни одного поцелуя, ни одной ласки я еще не получил от вас.
— Я согласилась выйти за вас замуж, — ответила она, покраснев. — Но мы пока не муж и жена.
— Но мы будем мужем и женой! — вскричал король. — На следующей неделе я стану главой нашей церкви, и первое, что я тогда сделаю, — разведусь с Екатериной. Наша с вами свадьба — это лишь вопрос времени.
— Ваше величество! Боже мой, кто бы мог подумать, что я выдам дочь замуж за короля! — всхлипнул отец Энни. — Жена, ты могла подумать, что мы выдадим дочь за его величество? А?.. Молчит, дура!.. Не обращайте на нее внимания, ваше величество, она с детства молчалива, — такая редкая женщина...
— А что будет с королевой после развода? — спросила леди Энни.
— Она покинет страну, а дочь останется со мной, — вам же известно решение парламента? До рождения у меня наследника принцесса Мария имеет все права на престол. Я люблю свою дочь, но надеюсь, что мы с вами поработаем над тем, чтобы лишить ее короны? — Генрих обнял Энни за талию.
— Ваше величество! Генрих! Дождемся свадьбы, — Энни решительно отстранилась от него. — Вы нетерпеливы, как юноша.
— Я и есть юноша, потому что мое сердце наполнено чистым молодым чувством. По моим ощущениям мне сейчас не больше двадцати, но, в отличие от любви незрелого юнца, моя любовь крепка, как гранит. Каким бесцельным и тоскливым было мое существование до встречи с вами! Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу. О, моя милая леди, видели бы вы, какие чудища терзали мою душу! Церковь учит нас, что душа бессмертна, но моя душа почти умерла, во всяком случае, — для добрых побуждений. Вы, любимая моя Энни, спасли меня; увидел вас и кажется, что это чудесный сон, небесная мечта. Вы мне исторгли душу, очистили ее и в плоть опять вернули.
— А вы хорошо знаете итальянскую поэзию, ваше величество, — заметила леди Энни с легкой усмешкой.
— Она созвучна нежной любовной песне, звучащей в моем сердце, — не растерялся Генрих. — Милая Энни, разделите мою любовь, ответьте на нее, и мы будем самой счастливой супружеской парой на земле, клянусь вам!
Энни вздохнула:
— Я согласилась выйти за вас замуж.
— Это и много, и ничего, — Генрих тоже вздохнул и оглянулся на будущего тестя. — Сэр, как полагается жениху, я привез подарки невесте и ее родителям. Вам их доставят через несколько минут.
— Ваше величество, Господи помилуй, мог ли я ожидать?.. Благодарю вас, о, благодарю вас, ваше величество! Ваша щедрость и ваша доброта безграничны, — отец Энни поклонился так низко, что коснулся пола длинными прядями своих жидких волос.
— Пустое. А у вас уютно... А это ваша жена, моя будущая теща? Почему она все время молчит?
— Да она, ваше величество...
— Очень хорошо, очень хорошо! — перебил его король. — После того как я разведусь с Екатериной, вы, сэр, получите субсидию. Вам нужно будет купить новый дом: королевский тесть должен жить соответственно.
— Ваше величество, ваше величество... Ох, простите, сердце закололо! — отец леди Энни схватился за грудь.
— Очень хорошо, очень хорошо! — рассеянно пробормотал Генрих, отвернулся от него и снова взял за руку Энни.
— Ваше величество, если вы еще чем-нибудь сегодня обрадуете моего отца, он умрет, — сказала она, встревожено глядя на своего батюшку.
— Очень хорошо, очень хорошо, — машинально повторил Генрих. — Но не будем об этом. Так могу ли я надеяться на то, что ваше чувство ко мне когда-нибудь будет столь же сильным, как и мое к вам?
— Надеяться можно всегда, — неопределенно сказала леди Энни.
— Спасибо и на этом. Напоследок всего один поцелуй в вашу румяную круглую, свежую щечку... Благодарю вас, мой ангел! Прощайте, любимая моя, и готовьтесь к свадьбе! Прощайте, мой дорогой тесть, прощайте, моя дорогая теща.
— Ваше величество, разрешите проводить вас до кареты, — засуетился отец Энни.
— Пустое, пустое! Возьмите подарки, вот их принесли. Еще раз прощайте, сердце мое, — обратился он к леди Энни. — Не дождусь дня, когда мы с вами встанем перед алтарем.
— Прощайте, Генрих, — ответила она, и король засмеялся от радости, услышав, как Энни снова назвала его по имени.
* * *
Мастер Хэнкс шел по городу, вглядываясь в повседневную жизнь его обитателей и вслушиваясь в их разговоры. Хэнксу докладывали, что в столице все спокойно, но он желал сам удостовериться в этом. Действительно, все было спокойно: никаких тревожных признаков, решительно ничего подозрительного Хэнкс не обнаружил. Не довольствуясь одними наблюдениями, он вступал в беседы с горожанами. Его наружность вызывала доверие — одежда старомодная, добротная, неброская, поношенная, но опрятная; лицо широкое, открытое, несколько глуповатое; речь основательная, немного корявая — идеальный тип провинциала со средним достатком. Он заходил в лавки, тщательно перебирал товар, покупая какую-нибудь мелочь; дотошно расспрашивал людей на улицах, как ему пройти на рыночную площадь, и в самом деле шел на рынок и обходил его длинные ряды, — таким образом, за день мастер Хэнкс переговорил с несколькими десятками человек и понял, что завтра не будет абсолютно никаких волнений, связанных с церемонией провозглашения короля главой церкви. Не будет волнений и в будущем при разводе королевской четы.
