Время выбора

Когда Малуша и Владимир со свитой уже покинули торжище, Добрыня повернул коня, и обратился к молчаливой толпе,

— Люд киевский, все вы видели, как радостно ушла к Богам жертва князя Владимира. И сразу Боги дали еще одно знамение, встречу разлученных сына и матери. Тако возрадовались Боги приходу нового князя в Киев. И как соединились мать и сын, соединяться все люди русские на матери Руси нашей! Днесь князь будет со своей матерью. Потом в дела будет княжеские входить. Еще почести павшему брату посмертные воздавать будет на его пути в Светлый Ирий. И боярами и воям павшим тож. А через седьмицу будет в Киеве праздник великий.

Добрыня взгорячил коня, поднял его на дыбы, и, развернувшись, наметом устремился вдогон Владимиру.

На Горе, в отличие от Подола, царили безлюдье и тишина. Терема бояр и воевод стояли с запертыми воротами. На требище Перуна в конце Горы не пылал огонь, но от него к князю шел Зорец, верховный волхв Киева. Приблизившись, он поклонился.

— Челом тебе княже! Ждем тебя.

— И я желаю тебе здравия. А зашто не горит Божий огонь?

— Твоей воли ждем, княже. Ярополк не благоволил к жертвенному огню. Византийские священники считают это языческим варварством, и княгиня Юлия не дозволяла возжигать его на Горе.

Князь и волхв подошли к, возведенному на капище шалашу костра. Зорец достал из торбы горный хрусталь, отшлифованный в форме чечевичного боба, присел, поймал чечевицей солнечный луч, и направил небесный огонь на уложенную в основании костра бересту. Сперва появился дымок, а затем вспыхнули язычки огня, и побежали снизу вверх. И вот на требище, перед ликом Перуна запылал священный огонь. Владимир возложил на него свою жертву, и обратился к Божеству.

— Днесь я возлагал жертву Велесу, теперь же и ты прими от меня святыню Руссов. Этот хлеб попечением Рожаницы взращен человеческими руками. Полит он потом пахарей и кровью воинов, их защищающих, и он есть основа жизни земли Русской.

Так же как ранее на Подоле, в небеса устремился светлый язык пламени. Жрец посмотрел на Малушу, стоящую рядом с устремленными на сына сияющими глазами, и обернулся к Владимиру.

— Не впустую говорил мне Елец, что избран ты Богами, княже. Жертвы твои, принесенные не по покону, принимаются ими с явственными знамениями. Знать следует ждать, что придет от тебя добро на землю Русскую. О том мы еще много говорить будем. А сейчас мыслю я, что тебе не до разговора со стариком. Есть у тебя более спешные дела. Иди и исполняй их под покровительством Светлых Богов.

— Благодарствую тебя на добром слове, волхв. Говорить нам и впрямь надобно о многом, и дел вместе делать придется много. Но ты прав, сейчас ждут меня дела неотложные.

Владимир и Малуша пошли в сторону княжеского терема, о чем-то тихо разговаривая. Добрыня и дружинники отстали на десяток шагов, стараясь им не мешать. Терем стоял притихший, но когда Князь вошел в открытые двери, поднялись шум и суета. Вместе с матерью верным дядькой он поднялся наверх, в Золотую палату, где стал теперь полноправным хозяином. Доспехи киевских князей, при свете яркого солнечного дня, глядели на него холодным металлом броней, и тусклым золотом мечей и шлемов. Отдельно висели меч и щит князя Святослава. Владимир подошел к ним, погладил рукоятку меча, не скрывая слез, обернулся к матери и пошел к выходу.

* * *

*

В малой княжеской палате князь созвал на совет Добрыню, волхва Зореца, новгородских старост Стояна и Карислава, ярла Оттара, и нескольких киевских бояр, за которых еще в Новгороде поручился Елец. Привели киевского дружинного воеводу, Гюряту и печенежского князька, Ирынея. Пред входом в палату им вернули оружие, но рядом с каждым оставались по двое новгородских дружинников. Малуша сидела рядом с сыном. Он все время после встречи на Подоле не отпускал ее от себя дальше, чем на шаг, будто опасаясь вновь потерять. Не тратя времени на пространные речи, Владимир приступил к делу.

-Забот у нас, бояре, ноне не уменьшилось, а как бы даже и прибавилось, и заботиться ими нам надо прямо сейчас. Первая забота это ты Ирыней и твои люди. Служили вы князю киевскому, поэтому спроса с вас нет. Но уговор о вашей службе был у кагана Илдея с князем Яропоком. Ныне в Киеве княжу я, и какая с вас требовалась служба по этому уговору мне неведомо. Посему быть вам здесь далее не следует, так что готовьтесь к походу обратно в свои земли. Выходить будете через седьмицу, коней возьмете своих. Плату получите уговоренную вплоть до последнего дня. Припасы дадим вам на три седьмицы пути. С вами пойдет мое посольство к кагану, его будут сопровождать мои дружинники. Обоз с припасами вам приготовит боярин Изъяслав. — Князь вопросительно поглядел на боярина. Тот молча кивнул в ответ.

— Тебе понятно, Ирыней?

— Все мне понятно, каган. Не доверяешь, значит мне и моим людям. А как же Гюрята? Он и его дружина, как и мы Ярополку служили.

— Служили, да не как вы. Они — киевская дружина, и служили в первую голову городу, потом уж князю Ярополку, для вас же главнее всего слово вашего кагана, а что он завтра скажет, то для меня тайна. Так что, обид не держи, но сделаешь, как я сказал. Иди к своим людям, и готовьтесь в дорогу. Прощай.

— Ну что же, прощай каган, может когда еще и свидимся.

Печенег поклонился Владимиру, и сопровождаемый дружинниками вышел из палаты. Владимир встал из за стола, и подошел к воеводе.

— С тобой, Гюрята, буду говорить по-другому. Зла за то, что вы служили моему брату, на вас не держу. Киевская дружина служит князю Киевскому, покуда он жив. Теперь Киевский князь, я. Будет ли служить мне дружина, или уйдет искать доли в чужих землях? Я вас не гоню, но и оставить в Киеве, иначе как моими дружинниками сам понимаешь, не могу. Время на разговоры такие промеж себя у вас было, и что ты ответишь сейчас, для меня важно.

— Разные были разговоры. Вестимо, изгоями никому быть не хочется, но сомневаются в тебе многие. В Киев ты вошел, подкупив хирдманов. Обманом да хитростью, а не воинской доблестью. И гибель Ярополка очень уж кстати для тебя случилась.

— Обманом да хитростью, значит говорят! А о том, что многие, кто так говорит, сейчас бы мертвыми лежали, кабы не мои обман да хитрость, они меж собой не говорят? О том, что они мое войско заметили, когда оно чуть ли не у ворот стояло, они меж собой не говорят? За это с тебя особый спрос, Гюрята. На стенах и воротах твои дружинники что делали? Ворон ловили, или службу несли? Мыслимое ли дело, четырехтысячное войско в двадцати поприщах от города лагерем стоит, а у вас об этом никто ни сном, ни духом! А будь это свеоны, или франки? Что бы сейчас с Киевом было из за вашего ротозейства? Молчишь, а еще про воинскую доблесть вспомнил. Мои вои за шесть седьмиц зимой от Новгорода до Киева дошли, а твои доблестные воины смогли бы так? Все об этом. — Князь вернулся к своему месту, но садиться не стал.

— Ты еще про смерть брата моего говорил, так это наша следующая забота. Сейчас сюда приведут убийц князя. Когда мне ярл Оттар об убийстве поведал, просил я Стояна и Карислава, пойти и все у них выспросить. Ярл и старосты новгородские вам обо всем расскажут. И сами сможете убийц поспрашать. А мы с Добрыней покуда пойдем, навестим княгиню Юлию. Что бы, не стесненно могли вы всю правду у них выпытать. А мне слушать про то, как моего брата предавали не по сердцу. Владимир повернулся к Малуше.

— Идем с нами, мама, ты верно устала. Сейчас пройдем в твои покои, туда же тебе и поснедать принесут.

Выйдя из палаты. Владимир отыскал взглядом стоящую неподалеку ключницу. — Готовы ли покои для моей матушки?

Та поклонилась в пояс, и заверила его, что все сделано. Убедившись, что Малуша устроена, как подобает матери князя, Владимир велел принести взвару и сладких заедок, и отправить помощницу предупредить княгиню Юлию, что он скоро будет в ее покоях. Оставив мать отдыхать, князь отправился к невестке. Когда они вышли от Малуши, Добрыня удивленно спросил Владимира.

— А мне то, зачем с тобой идти к Юлии? Ваше это родственное дело, и чужому в него соваться не подобает.

— Ну, какой же ты чужой? Самый свой, дальше некуда. Чай с детства мне вместо отца, вот и сейчас также будешь.

— Ты что же, боишься ее?

— Не ее, себя боюсь, один раз уже не сдержался. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. И сейчас, даром что все про нее знаю, а за себя ручаться опасаюсь. Так уж лучше побудь рядом, что бы я глупостей не наделал. Ее же специально в Константинополе учили мужей обольщать, а там такие умелицы есть, что и не захочешь, а поддашься. Ты думаешь, почему Ярополк у нее по веревочке ходил? То-то и оно, ночная кукушка всегда дневную перекукует.

Коротко кивнув, стоящим у дверей дружинникам, Владимир вошел в покои княгини. За ним вошел и Добрыня.

Юлия встретила молодого князя во всем блеске зрелой женской красоты. Обратив на Владимира призывный взгляд, она опустила глаза и медленно склонилась в поклоне, но даже в этом ее движении таилась томная грация египетской кошки. Отвесив молчаливый ответный поклон, и не дожидаясь слов княгини, он хмуро поглядел на нее и сказал.

— Оставь свои женские уловки, Юлия, я не для того здесь. С сего дня я княжу в Киеве, и в этом тереме теперь нет места иной женщине, кроме моей жены. Не пытайся мне перечить, и готовься в течении седьмицы переселиться на другое подворье. У тебя будет терем, серебро, прислуга, охрана, и все иное необходимое, достойное княгини. В действиях своих ты будешь свободна, но против меня не злоумышляй, и к чужим прельстительным речам не прислушивайся. Того я терпеть не буду. По весне, коли будет у тебя такая охота, можешь вернуться в Константинополь. Там тебе из княжеской казны будет даваться достаточно, что бы честь вдовы князя Киевского не несла ни малейшего урона.

— А если не захочу?

— Твоя воля жить в Киеве, или каком еще городе, княжеское достоинство твое соблюдаться будет везде. Но я уже сказал, не пытайся против меня злоумышлять. Коли о таком проведаю, княжество твое защитой для тебя не будет. А сейчас, прости, недосуг мне.

Владимир коротко поклонился и вышел вон. По дороге в княжескую палату Добрыня озабоченно спросил.

— Думаешь, Владимир, внемлет она твоему предупрежденью?

— И думать нечего, знаю, что во что-нибудь ввяжется. Женщина она умная, но властолюбивая, клир весь христианский на Горе за нее стеной, бояре многие тоже. В серебре у нее недостатка не будет. Потому и отсылаю печенегов, что может она их соблазнить. А то бы оставил. Ирыней вроде как муж прямой, всяко не хуже ярлов. Я бы и за дружину киевскую опасался, но Елец заверил меня, что Юлию дружинники не поддержат. Так что глаз да глаз за ней нужен, ну это забота волхвов, не твоя. Людей к ней в терем вместе подберите, надежных. Хотя, все одно кого-то, да совратит.

— Да уж, это точно. Тут в пору самому задуматься, как бы, не совратиться.

— А я тебе что говорил? Кошка и змея в едином естестве. Ну, вот и пришли, что-то там без нас надумали?

Когда Владимир вошел в палату, бояре и воевода встали и поклонились ему в пояс.

— Челом бьем, княже, — обратился к нему Гюрята, — винимся перед тобой. Облыжно судили мы о недостойном твоем умысле. Не изволь гневаться.

— Гневаться не буду, но искупления вины от вас потребую. Буде, кто еще такое говорить должны вы той лже отповедь давать. И так, что бы никто и в мыслях не держал, что князь Владимир за свою власть может подлость учинить. И все об этом. А сейчас следует нам забыть на время о заботах, и пройти в трапезную, ибо чреву иногда угождать все же следует. Добрыня, не в службу, а в дружбу, вели послать кого-то, что бы матушку в трапезную проводили.

Глава 8

В Золотой палате собралась те, кого Владимир про себя называл княжеской Думой. С первых дней своего княжения в Киеве он подбирал среди киевских бояр людей, искренне болеющих за судьбу города, с каждым разом поручая им все более важные дела. Заботами волхвов знал он о них много, и каждому доставалось делать знаемое ими, так что сбоев пока не было. Что было особенно важно, среди бояр, рекомендованных Зорецем, было несколько христиан. Гора настороженно смотрела за первыми шагами нового князя, и это факт пропустить не могла. Слова Владимира о том, что для него важно кто и как служит Киеву и Руси, а не кто, какому Богу молится, сказанные в первые дни княжения, не должны были быть пустым звуком. Видимо волхвы это понимали, а может быть, и сами считали так же.

Сегодня утром волхвы пришли к князю с сообщением из Польши. Князь Мешко закончил приготовления к походу на Русь. Выходить собираются в конце травеня. Сообщение было ожидаемым, по планам Мешко это должно было произойти месяцем раньше, но никем не предполагаемый захват Киева новгородцами заставил его эти планы изменить. Войско польского князя за этот месяц рассчитывали усилить еще несколькими десятками рыцарских копий, учитывая, что за исключением печенегов, киевские и новгородские войска в обороне будут теперь стоять вместе. Привыкший к тому, что военные операции планируются в большом секрете, Владимир был удивлен беспечностью польского князя. Детали набега неоднократно обсуждались во время застолий, в присутствии большого количества слуг, среди которых нашлись и информаторы волхвов. Давняя беседа князя с Елецем не прошла бесследно. Жрецы оценили предложенный им системный подход к сбору информации, и теперь могли похвастаться первыми результатами нового метода. Что не могло не радовать.

Вторая новость, которую принесли Зорец и Елец, по мнению князя, была еще более важной. За зиму волхвы отобрали двести пятьдесят отроков, уже несколько лет бывших учениками волхвов. Отбирали самых талантливых, которые к этому времени освоили многое в искусстве волхования. Правда волхвы жаловались, что ободрали все русские княжества как липку, и новых учеников, сравнимых с этими, нужно будет готовить теперь несколько лет. Но дело того стоило. Эти мальчишки должны будут стать одним из краеугольных камней в фундаменте будущей Руси. И начинать готовится к этому, им предстояло в ближайшем будущем. Сейчас же первейшей заботой был Полоцк.

Когда Владимир вошел в палату, бояре встретили его поклоном. Князь, со словами: "Здравы будьте, бояре" поклонился в ответ и прошел на свое место. На таких советах, он стремился терять как можно меньше времени на славословия, и постепенно приучал к этому своих ближников. Привычные ритуалы княжеского выхода оставлены были для парадных приемов. Там они соблюдались со всем тщанием.

По знаку князя, Зорец поведал всем о польских новостях, после чего Владимир обратился к боярам.

— Недобрые вести пришли из Полоцка и Польши. Собрал я вас, что бы совет держать, как нам далее поступать. Всем вам ведомо, что посольство мое ушло к Регвольду сватать дочь его Рогнеду. Оно же ему поведало о планах польского князя. Три дня назад почтовый голубь принес известие, что в гордыне своей, полоцкий князь отверг мое сватовство, объявив, что не выдаст дочь за сына рабыни. Для меня не зазорно, что матушка моя была ключницей у князя Святослава, моего отца. Но сейчас, она мать князя киевского, новгородского и древлянского, и называть ее рабыней, не позволено никому, даже и князю. То, что не захотел он видеть меня своим зятем, его отцовское дело, и здесь ему никто не указ, но оскорбительные эти слова не оставляют нам надежды видеть в нем если не родственника то хотя бы друга. Не внял Регвольд и моему предупреждению о предстоящем набеге польского князя Мешко, уповая на свои доверительные отношения с императором Оттоном. Помня о том, как с позором изгнали из Киева самозваного епископа Адальберта, император решил руками поляков посчитаться за это. Всю зиму они набирали в войско кого только возможно рассчитывая, этим летом, когда мы сцепимся с Ярополком беспрепятственно разграбить Полоцк и Новгород. А затем ударить по ослабленному победителю и захватить беззащитный Киев. Наш зимний поход их планы расстроили, и пришлось им повременить, накапливая дополнительные силы. Об этих планах говорили послы Регвольду, но он и слушать не стал. Послов моих изгнал с позором, унизив тем достоинство трех русских княжеств. Сегодня стало ведомо, что поляки выступают в конце травеня, и начнут с земель Рогвольда. Мешко для набега собрал всех стервятников , каких только смог. Мелких баронов, рыцарей, менестериалов, просто наемников, и даже несколько крупных разбойничьих шаек, которым за участие в набеге обещано полное отпущение прежних грехов. Конницы у него около полутора тысяч и пешцов свыше четырех тысяч. Ну и, конечно, обоз. Всего до восьми тысяч наберется. Добрыня, что у нас?