Водопад

Вот о чем и я!

'Мобплан был дан складу в 1935 году, а к его действительной проработке Фостий приступил в июле-августе 1937 года. Т.е. в течении двух лет отдел не имел разработки.'

Оп-па! Интендант 3 ранга Фостий таким образом решает, заниматься возможной мобилизацией или нет. Это явная узурпация им функций Совнаркома, Генштаба и подобных организаций.

'Вопросами учета Фостий не занимался, лично имущество не проверял, передоверив зав. хранилищами. Приемка имущества затягивалась, были случаи утери важных документов. Все это вело к тому, что имущество приходовалось и списывалось при отсутствии подлинных документов без всяких законных оснований.

Акт ?ОП/31012 от 15.01.1938 года— списываются в расход по карточке ?309 детонаторы тетриловые для снарядов 4968шт.

Этим же актом списывается в расход имущество по карточкам ?303,304,309,305.306,307,308,889,1760,1761, 524,1439,433, 454,960.

Актом ?ОП/31012 от 17.1.1938 списывается в расход карточка ?2323 76мм патроны шрапнельные с клеймами 4/1нм/30 Р 31-3-22 238 штук.

По этому акту списывается в расход имущество по карточкам ?? 2324, 2301,2310,213,2314,1340,1937,2305,748,554, 549 и др.'

Черная дыра, а не артсклад, куда все валится и валится! И исчезает в темноте дыры! 200 тысяч самых ходовых снарядов, пять тысяч детонаторов, еще тысячи чего-то там....

И списанные хрен знает почему по карточке 238 штук снарядов — это 12 тысяч убытка.

'...К гаубице 10/30 года заряды ?0 были скомплектованы без дополнительного пучка и красного довеска. 2180 зажигательных снарядов скомплектованы без заряда.'

Как устроен зажигательный снаряд того времени? Наподобие шрапнели. Только вместо 260 шрапнелин, кажется, девять зажигательных элементов, которые воспламеняются при срабатывании вышибного заряда. Когда дистанционная трубка воспламенит вышибной заряд, он выбрасывает элементы вперед, и они летят и втыкаются в крышу. А дальше термит в них поджигает кровельный материал. Если в снаряд не вложен заряд, то поджигать он ничего не будет. Единственный вред врагу от него будет, если стакан корпуса случайно попадет в какого-то польского солдата и его пришибет. Но хоть для своих вреда, возможно, и не будет. Поскольку управляющий огнем держит в голове, где находятся свои войска, и время срабатывания трубки определяет с учетом этого.

А вот со зарядом к гаубице все не так просто. Если в гильзу не всунут пучок, то траектория снаряда будет не такой. И пролетит он на 1200 метров меньше, если я правильно прикинул. И куда снаряд тогда ляжет? Может, и по своим. И управляющий огнем на такое свинство не рассчитывает, и пехота спокойно своими делами занимается, не рассчитывая на подарок от своих артиллеристов.

И никто не догадается, на гильзе обозначение-то штатное, но не соответствует тому, что внутри. И в спешке не разглядят, что пучков меньше, при смене заряда уберут пучки и не обратят внимания, что пучков не столько, как нужно. Френдли файр, матерь его так. Офицеров-артиллеристов дрючат, чтобы они правильно рассчитывали установки для стрельбы, расчеты тоже дрючат, чтобы все установки, что с НП переданы, выполняли быстро и без ошибок. А черта с два, дрючили, дрючили, а толку нет-засада подкралась с тыла. Еще бы можно было понять скученное хранение с нарушением норм высоты штабеля, потому как площадь хранилища мала, а ящиков много, но вот тут это то, чего прощать нельзя. Артиллерия не предназначена для истребления собственной пехоты, у нее чуть другие задачи.

Что-то устал я от этого склада, уже нет сил читать, что противопожарная безопасность не на высоте, траву вовремя не скашивают (о, это мне знакомо, и сам не раз косу в руках держал, и курсантом, и лейтенантом...), и порох свалили возле железнодорожной линии, там, где до пороха могут долететь искры из трубы маневрового паровоза...Да, а я уже про это забыл, и какие искры летят. И как мама с папой мне говорили, что несгоревший уголек часто в глаза попадал, особенно, когда в окно поезда выглядываешь. Я пугался и отодвигался дальше от поездного окна, хотя поезд наш тащил электровоз или тепловоз. Но кто бы мне это тогда сказал из домашних педагогов.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Предчувствие гражданской войны.

Как я уже говорил, мне в Углегорске жилось не так чтобы и очень плохо. Конечно, можно было бы и лучше, но если бы не зверинец на ночных улицах и волны безнадеги с севера, то жить было бы еще можно.

Да, я уже был не совсем похож на молоденького лейтенанта, много лет назад закончившего училище и мечтающего о приключениях и подвигах. С тех пор во мне сильно прибавилось пессимизма и лени, но я еще был готов пытаться свернуть горы. В 1984 я был готов свернуть. Вот такая разница между мною в разные исторические промежутки. И еще один момент: после училища я был готов заниматься многим и просто так, от избытка энергии. После пятого корпуса и котика-проводника героизм проявлять мне хотелось только по тому направлению, которое было мне дорого, а не просто так. Наверное, это были первые признаки старости. Может быть.

А бытовые незадачи меня не сильно пугали. Да, хотелось бы и книжек поинтереснее, и фильмов побольше, да и от телика бы не отказался, хотя в Самаре обычно смотрел его нетрезвым, а трезвым не смотрел, отчего не всегда мог вспомнить, что видел по нему вчера.

Да и жизнь моя военная ко многому приучила, в том числе и к тому, что если вокруг тебя то, что кратко может называться задницей, а еще короче-вообще нецензурно, то через минуту или день ты можешь ощутить, что недавно бывшая задница еще более— менее ничего, по сравнению с тем, что уже наступило взамен.

Если вокруг нету дам, я могу это описать еще короче, но куда экспрессивней.

Вот, помнится, в Северо — Кавказском округе, где я служил ...э, нет, про это рассказывать не надо, и про приключения и условия там тоже.

Лучше я расскажу про совсем несекретное, про свою родственницу тетю Милу, жену военного. В 1950 м году она после университета жила на Дальнем Востоке и там вышла замуж за старшего лейтенанта — артиллериста. Они отгуляли свадьбу, три дня пожили семейной жизнью в станционном поселке, где она учительствовала. А дальше старший лейтенант, которого она звала Коленькой, отбыл к месту службы, а она должна была рассчитаться и приехать к нему в часть. Его артполк располагался возле

станции Фанзовка (или как-то наподобие), поселок Третья Речка. Да, отгуляли свадьбу-это не так как нынче. Все было гораздо скромнее, и присутствовали сами новобрачные, трое подруг невесты — школьные учительницы и квартирная хозяйка. Выпито общими силами полбутылки вина.

Через какое-то время Людмила Владимировна сошла с рабочего поезда на этой станции с двумя чемоданами, где содержались практически все ее вещи.

Станция, конечно, доброго слова не заслуживала, как и имени 'станции'. Людочка чуть приуныла, потому как она родилась в городе Ростове-на— Дону, и даже место распределения ее ощущала, как дыру. А Фанзовка... Вообще тогда девушки такие слова, что описывали эту станцию во всей красе, вслух не говорили. При девушках обычно тоже. Разве что раненые и травмированные, когда у них под 'крикаином' что-то из раны вытаскивали. И то потом извинялись, что не смогли сдержаться. Людочка ждала всего полчаса, когда на станцию подъехал на ЗиСе ее ненаглядный муж, быстренько поцеловал и еще быстрее засунул ее с чемоданами в кузов. Пока они тряслись по проселку, пояснил, что полк уходит на учения, поэтому он ее быстро пристроит на жительство, а сам еще более быстренько отбудет на полигон, дня, наверное, на три.

Молодая жена потряслась-посидела рядом с мужем минут десять, пока он не подвез ее к полуразваленному бараку, сгрузил ее и вещи, поцеловал и отбыл.

Людочка пошла осматривать доставшиеся ей хоромы.

В общем, из людей она была там пока одна, в завалинке с запада жили змеи, и она не знала, они ядовитые или нет. Еще из соседей присутствовали мыши. Хоромы строили еще до войны для лесорубов, потом они стояли заброшенными, затем снова заселились, затем пустовали и так было последние года три перед ее приездом. Печки развалены, окна выбиты, двери нараспашку, внутри мерзость запустения плюс змеи и мыши. Людочка вздохнула, обошла барак, наметила фронт работ. Чуть в стороне был аналогичный, только больше разваленный, и зоркий глаз ее узрел, что кое-что там не сломано, в отличие от предложенного ей дворца.

Она пошла по дороге, дошла до расположения части, где служил ее муж, пояснила дежурному, кто она такая, и попросила в аренду какой-нибудь инструмент, чтобы

слегка привести все в порядок, а также немного табаку. С нею поделились, чем могли, хотя инструментов особенно много не было: малая лопатка, молоток и коса.

Людочкин муж успел передать жене противогазную сумку с консервами и хлебом, потому она начинала трудовой день не голодной. Поев, она приступила к витью семейного гнезда. Выдернула несколько не совсем проржавевших гвоздей и распрямила их. Оторвала в другом бараке массивный кованый дверной крючок и пристроила его на дверь в облюбованный ею угол барака. Засыпала завалинку, где жили змеи, табаком, и моршанская махорка обратила гадов в позорное бегство.

Отодрала несколько фанерок и забила ими выбитое окно. Стало не очень светло, но меньше дуло. Пошел дождь, и оттого ремонт печки был перенесен на позднейший срок. На другой день она починила печку, поставив на место кирпичи и замазав щели глиной, привела в божеский вид нары и теперь могла высыпаться после тяжких трудов. Первая ночь получилась скомканной, потому как, неудачно повернувшись, чуть не свалилась вместе с нарами на пол. Дальше ее ждал подвиг в борьбе с мышами: она заметила одичавшую кошку, приманила, поймала и приучила к новому дому. Поэтому стало кому заняться грызунами-соседями.

В итоге, когда муж прибыл с учений (естественно, не через три дня, а дней через десять), то семейное гнездо уже было на зависть всяким там неженатым лейтенантам. Есть где и поспать, и погреться и прочее. Слышал я и ее рассказ, как она жила в еще более разваленной будке обходчика, пока строилась казарма дивизиона, где потом им выделили уголок....

А жена командира дивизиона ей рассказывала ужасы про блюхеровские времена, когда она была еще школьницей, и ее отец строил береговые батареи на острове Русском.

Кто виноват был в этих страстях— не знаю, но винила она именно будущего маршала, не стесняясь в выражениях. Самую мощную батарею на весь Дальний Восток строят, а жрать рабочим нечего! То, что вечные проблемы с проектом, чертежами и сроками-это понятно, но, когда жрать совсем нечего — как же работать? И так рабочему давали 800 грамм хлеба на тяжелой физической работе, а на семью-ничего. Поэтому он отрывал от себя, что мог. Оттого частенько шатался. Случалось, и это не выдавали два дня подряд.

В суп и второе шло три ложки крупы. Рыба — когда бывала, когда нет. Случалась и цинга, а люди так ослабли, что когда им стали делать прививки от тифа, то ослабшие рабочие в лежку лежали по два дня.

Однажды для питания рабочих привезли какую-то испортившуюся рыбу, от которой экипаж 'Потемкина' разорвал бы офицеров голыми руками. Будущую еду увидели, ужаснулись, продукт комиссия признала негодным и списала, после чего рыб выкинули на помойку, предварительно залив какой-то гадостью из нефтепродуктов, чтобы никто ее не ел. Комиссия рабочих недооценила, а они рыбу с помойки собрали, отмыли и съели. Желудки переварили и рыбу, и эту отработку.

Но дело не улучшалось, и народ стал отказываться от работы и даже бежать. А это уже серьезно, ибо никто за срыв стройки по голове не погладит. Потому стали думать, как изыскать резервы. Резервов не было, поэтому вырвали недостающее у природы. Организовали рыболовную артель, которая ловила навагу и накормила рабочих и их семьи. Когда кушать есть чего, можно и вручную

потаскать огромные броневые детали башен по льду залива, потому как стоит лед и ледоколов не хватает, чтобы провести сквозь него судно с деталями башен.

Так что если кто будет во Владивостоке, то поглядите на Ворошиловскую батарею и узнайте, как ее строили. Еще она рассказывала, что по дороге какие-то другие военные сняли с поезда броневые двери башен и хотели использовать для своих целей, пока не вмешалась ГПУ и не навела шороху. А все товарищ Блюхер. Дал своим распоряжением преимущественное право некоторым стройкам снимать с других поездов необходимое для строительства. Потому они и химичили, снимая все, что глаза радует. Хотели многотонные двери, очевидно, поставить на сортир при штабе, а из следующих к морю подводных лодок тоже что-то повыламывали, да так, что хоть выкидывай эти лодки на слом. По крайней мере, именно такой слух ходил.

Так что мне как-то неудобно было ныть, помня Людочку на станции Фанзовка, одну в лесу со змеями и мышами.

Хотя я понимаю, что не все такую жизнь даже представить смогут, иначе как в американском кино про жертв кораблекрушения. Полтора — два часа просмотра, и можно вернуться к привычному комфорту. А если фильм меньше захватил, так и про комфорт не успеешь забыть.

Так что я готов был и к чуток похуже условиям, нежели были, но вот к участию в гражданской войне-совершенно нет и не хотел ее. Особенно в Углегорске, который и так висел на волоске. А она случилась. Заступил я в дежурство, а вернулся в слегка другой город Углегорск. Снег и лед с тварями так и остались, а вот начальство в городе сильно поменялось. Одну 'спецслужбу' в городе разогнали, кое-кто из нее и не пережил переворот. Впрочем, стрельбы было относительно мало, так что мы даже на складе не поняли, что не по теням тьмы стреляют, а по своим врагам.