Весёлый Роджер (Слр)

Что он скрывает? Она ему не чужая. Нет, только не после того, что случилось накануне, да и в предыдущие вечера. Имеет ли она право знать? Наверное, нет. Но что случится плохого, если узнает? Вряд ли это что-то отвратит ее от него. Тем более, Вик ни о чем не догадается. Она никогда никак не выдаст, что в курсе. У нее, конечно, есть предположения, но хочется их проверить.

Убирает с его груди одеяло, внимательно следя за лицом. Белов спит.

Проходит одна минута, вторая — Вера сверлит взглядом. Что ж, она одним глазком. Всего на одну секунду. Дрожащей рукой берет кончик ткани его длинной синей футболки и тянет вверх и на себя, заглядывая. Резинка трико едва прикрывает бедренные кости, затем начинается кожа. Вера видит всего кусочек, пять на десять сантиметров, дальше оголять не решается, но этого хватает, чтобы замереть и ахнуть: кожа красная, бугристая, местами коричневая, бледно-розовая. Зажившая, но по-прежнему выглядевшая воспаленной, нездоровой, обожженной. Казалось, она пылает, горит — притронься пальцем — будет больно.

— Посмотрела? — его голос заставляет вздрогнуть и отпрянуть. Взгляд метнулся на его лицо — такое же расслабленное, как минуту назад, глаза закрыты, дыхание ровное. Сердце набирает обороты, кровь бросается к лицу, вдруг становится нестерпимо жарко в его холодной квартире. Спокойный ровный голос пробирает до костей, как будто она сделала что-то ужасное, непростительное. Нарушила правило. Первое правило, которое никогда ни при каких обстоятельствах нельзя нарушать. Вера замирает, чувствуя, как сдавило грудь, сбилось дыхание. — Посмотрела? Теперь уходи, — говорит он, поворачивается на бок к ней спиной, натягивает одеяло до шеи и продолжает спать. А она так и сидит рядом еще несколько минут, не способная пошевелиться.

Кажется, минуту назад она все испортила. Своими собственными руками. Страшно не от того, что увидела шрамы. Испугало безразличие в голосе. Он никогда не говорил с ней так, словно она ему неприятна. Как будто бы рядом с ней не Вик, а его сводный брат. Определенно, сейчас он говорит интонациями Артема.

Ее только что попросили уйти. Из его квартиры? Из жизни? Прямо сейчас и навсегда?

Вера тяжело медленно вздыхает. Острая потребность извиниться какое-то время удерживает на месте, но потом девушка смотрит на часы — начало восьмого. Нарушать за утро сразу два правила она не станет.

Вера осторожно слезает с кровати, морщится, когда разгоряченные после сна под одеялом пальцы ног касаются холодного пола, кутается, как и обычно, в плед и на цыпочках добегает до ванны, стараясь как можно сильнее минимизировать контакт с остывшим за ночь ламинатом. Вера знает, что ковры Вик не любит, а тапочки и вовсе ненавидит. Их в его квартире быть не может, это важно.

Под горячим душем она греется, вытирая тихие слезы, не веря, что решилась на этот опасный поступок. Разумеется, не просто так он запрещает себя трогать; она дура, раз решила, что ей можно то, что нельзя другим.

У нее уже есть отработанная до мелочей система пробуждения в его квартире. Вера разогревается в ванной, пока еще может терпеть кипяток, потом вытираться и одеваться не так холодно. Есть время, пока тело остывает до обычной температуры. Потом варит кофе в кофе-машине, занимаясь макияжем. Быстро размешивает в нем сахар — а это единственное, с чем можно пить кофе в доме Белова: плюшки и конфеты он никогда не покупает, — и идет на работу. На этот раз Вера потрудилась собрать все свои вещи, показывая, что его слова поняла хорошо.

Выходит в подъезд, тихо прикрыв за собой дверь, — Вик так и не проснулся.

От его квартиры до "Веранды" две остановки, время еще есть, и она решает прогуляться, проветриться и подумать. По пути старается обходить и перепрыгивать лужи, оставшиеся от ночного ливня, мельком ловит свое размытое отражение в витринах магазинов, вертит в руках взятый на всякий случай зонтик. Телефон молчит, кажется, Вик и не думает возвращать ее, извиняться за грубый тон. С каждой минутой он со своими дурацкими правилами и пиратским флагом становится дальше, а сожаление уступает место обиде.

"Иди ты на хрен, Белов", — думает она, широко и уверенно шагая по брусчатке, подходя к служебному входу известного ресторана, где давно чувствует себя комфортно и на своем месте. Чтобы она еще раз кому-то доверилась?! Сначала один, затем второй вышвырнули ее на улицу, как бесправную дворняжку. Да, она ошиблась, но он мог бы поговорить, устроить скандал, в конце концов! Она бы сама ушла, догадалась бы. Но выгонять... Большой ошибкой было связываться с этой семьей. Жизнь ничему не учит. Артем преподал отличный урок, что ж она ломится к тем же граблям в том же огороде?

Просто слишком сильным оказалось искушение хоть ненадолго поделиться с кем-то бедой, позволить себе не возвращаться к ней каждую минуту, отвлечься. Переложить со своих плеч на чужие, более крепкие, выносливые. Что ж, Вик дал ей почти неделю, чтобы прийти в себя. Сейчас у нее хватит сил одной дождаться понедельника. А потом постараться не сойти с ума.

Ей сказали, что в той клинике, в которую привез Вик, работают хорошие психологи. Кто мог знать, что скопленные деньги пойдут на оплату мозгоправов.

* * *

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 7

Люблю, когда самолет садится над Адлером. Погода радует, море кажется бесконечным, одновременно спокойным и могучим, гостеприимным. Оно манит ложной весенней теплотой, искрится на ярком южном солнце, должно быть, приветливо шумит. "Голливуд, мы никогда не остановимся!" — орет из наушников, и я беззвучно подпеваю отчаянным ребятам в крутейших масках, думая о том, что эти слова, должно быть, писались обо мне. Я не из тех, кто останавливается, хоть и Голливуд в моей жизни, в общем-то, ни при чем. Не опускаю руки и не сдаюсь. Пережить способен многое, разочарование в том числе. И тоску. В конечном итоге останется только недоумение. Моя любимая эмоция, когда она появляется, это значит, что боль осталась в прошлом.

Самолет снижается, отец, должно быть, уже ждет в зале ожидания. Сегодня я проведу вечер с его семьей, а завтра, прямо с утра (брр) на объект. "Трахельки" жаждут, чтобы их строили.

Когда я впервые увидел свои шрамы после снятия бинтов, без шуток, я проблевался. Такая вот реакция на уродство. Хотя, в общем-то, я взрослый мужик, а не ванильная девочка, падающая в обморок при виде раненого котенка. Ну, там есть отчего поехать крыше, поверьте. Лазерная шлифовка, время и тату, где было возможно, слегка исправили ситуацию, но хорошего по-прежнему мало.

У Веры, должно быть, отличный желудок, раз она удержала его содержимое внутри, увидев рубцы. Ладно, не будем о Вере. То, что случилось — вполне предсказуемо. Бабы существа любопытные и упорные, когда-то она все равно узнала бы. Жаль, не дожили до понедельника.

Хей, Голливуд, мы никогда не остановимся!

У меня столько планов на то, как сделать "Трахельки" уютными и популярными, что голова сейчас разорвется. Тем временем самолет приземляется, пора собираться на выход.

С собой у меня только небольшая спортивная сумка одежды и мешок техники: ноут, планшет, фотоаппарат, телефон, зарядные к ним всем. А так же подарки малышам.

Отец всегда делает вид, что рад меня видеть. Мы жмем руки, быстро обнимаемся и идем в сторону его машины. Внешне мы мало похожи, но зато одного роста. Папа у меня потрясающий, он гражданский летчик на пенсии, сейчас занимает какую-то не последнюю должность в аэропорту, работает с бумагами. Десять лет назад он, наконец, смог смириться с тем, что мама полюбила другого, и женился во второй раз на бортпроводнице, которая родила ему двух малышей, которым сейчас восемь и пять лет. Я рад, что у него все наладилось.

Говорим в машине, как и обычно, на ни к чему не обязывающие темы: погода, политика, пробки, моя работа. Я частенько летаю в Сочи, здесь поле непаханое для специалистов моей области, и всегда останавливаюсь у родственников.

Живут они в своем доме на горе с видом на море. Точнее говоря, до моря ехать минут сорок, и это по ночному городу без пробок, но вид все ж, потрясающий.

— Привет, красавчик. Как долетел? — София целует меня в щеку, как только я захожу в их просторный ухоженный дом. — Рада тебя видеть.

— Взаимно. Где дети? Ты, конечно, написала в этот раз мне задачку. Я перерыл пять интернет-магазинов, прежде чем нашел нужную модель "Лего". А забирать пришлось на другом конце Москвы.

— В Сочи их вообще нет, а доставка около месяца. А дети все уши прожужжали. Вся надежда на тебя была. Девочки в художественной школе, сейчас Стас за ними съездит. Ты проходи к столу, ужинать будем.

У отца в доме все кажется родным и знакомым. Овчарка Эни виляет хвостом, рада видеть гостя. Полгода меня не было, не забыла же.

— Сейчас буду чаще прилетать, если все срастется завтра. Проект интересный, надеюсь, мне его в итоге и отдадут. Так что если нужно будет привезти что-то, говори — не стесняйся.

— Хорошо, учту. — София наливает мне кофе, не спрашивая, хочу ли я. Так принято, она знает, что я люблю черный несладкий кофе после полетов на самолете.

— А что с папой? Он не в настроении как будто?

— Не обращай внимания, — махнула рукой, — на работе сокращения. Боится, что и его коснется.

— Да быть не может. С его стажем, регалиями и связями — он будет последним, кого попросят на выход.

— Ну что ты, отца не знаешь? Вечно на нервах, только дай повод к стакану приложиться.

— Пьет?

Она неопределенно кивает и снова махает рукой:

— Не больше, чем обычно. Расскажи, как у тебя дела? Как мама? Что на личном фронте? Какой-нибудь сексапильной модели удалось тебя, наконец, сцапать?

— Засыпала вопросами, — улыбаюсь. — Да нормально все, в режиме. Работаю, вот в аварию недавно попал, но ничего серьезного.

— О Господи! Почему не позвонил?

— Да не стоит внимания. Машину помял только, но страховка покрыла ремонт. Сорвал маме с дядей Колей юбилей, правда.

Что б еще добавить? У Артема ВИЧ, а его невеста живет у меня. Жила. Жила у меня, пока не увидела шрамы и не сбежала.

— Как там Ариша? Артемка? Не женился еще?

Однако ж, как мысли читает. В этот момент сотовый вибрирует, скайп сообщает о новом входящем сообщении. Обычно в скайпе мне пишут только по работе, поэтому тут же читаю: "Привет". Привет оказался от Веры. Неожиданно.

— Все в порядке? — спрашивает София. — Ты изменился в лице.

— Да как сказать... Ладно, неважно. У Ариши все отлично, учится, подрабатывает. Замучила уже с просьбами фотографировать ее подружек, на следующей неделе очередная фотосессия в парке. И ведь не откажешь, прицепится так, что проще согласиться. Артем в порядке, насколько мне известно. Не женился.

"Привет", — отвечаю. А потом тишина.

За столом мы ужинаем всей семьей недолго. Минут через пятнадцать девочки убегают к себе в комнату с новыми игрушками, после чего отец достает из морозильной камеры бутылку водки.

— Мы с Виком будем вино, ему завтра с утра работать, — помогает мне София, я киваю, но папа не слушает. Ставит передо мной стопку, вторую напротив себя. И прежде, чем его жена успевает достать бокалы, произносит:

— Ну, за встречу, сынок! — и опрокидывает ее. Я следую его примеру, ледяной напиток прокатывается по пищеводу и ударяет в голову с непривычки довольно сильно.

— А меня собираются увольнять, представь себе, — за это выпиваем еще по две. Следующие три удается пропустить. Отец быстро входит в кондицию, краснеет, налегает на суп. — Всю молодость убил на эту работу, столько нервов, здоровья потратил. Первую семью потерял! И вот благодарность. Отвратительная у меня профессия. Не ценят летчиков в нашей стране. Вот в Германии...

Примерно на этом моменте София незаметно под предлогом поверить детей утекает из-за стола на второй этаж. Она не обиделась на слова мужа, никогда не обижается. Привыкла.

Нет, серьезно, он хороший мужик и замечательный отец. Несет чушь, только когда выпьет, а делает это не так часто, к счастью. Поэтому я не очень люблю бывать в его доме, мне кажется, когда он смотрит на меня, чувствует угрызения совести. За то, что двадцать три года назад не смог удержать маму, она уехала за дядей Колей в Москву, а я остался без присмотра. Ну не глупость ли? Можно подумать, живи я с ним, миновал бы... то, чего не миновал. Чушь.

Молча, смотрю на него, слушаю. Он прекрасно знает, что я ненавижу, когда он начинает так себя вести. Меня убивает его чувство вины, и мы жевали эту тему сто миллионов раз. И спокойно говорили, и орали друг на друга, однажды он даже плакал.

"Да в порядке я, пап!" — хоть на лбу себе выколи.

— Даже хорошо, что тебя судьба отвела от летного. Нечего там делать, одни стрессы, перегрузки. Организм изнашивается, семью нормальную не завести, не каждая женщина выдержит долгие разлуки. Как там мама, кстати? Хорошо все у нее?

— Да, вроде, неплохо. Собирается в Индию на очередной йога-марафон.

— О как. И не боится однажды привезти оттуда глистов в голове? — пораженно качает головой. — А у тебя-то как? Может, сведешь эти татуировки? Хотя бы с пальцев да шеи. Может, так лучше будет?

— Хватит с меня уже шрамов, пап, — ну вот, подошли к черте. Отец приговорил ноль пять практически в одного и пытается затеять разговор по душам. Последние несколько раз встречи прошли так хорошо! Я даже расслабился, перестал ждать истерик с его стороны. Мы не касались опасных тем, просто хорошо общались, как отец с сыном, и это было замечательно. К чему сейчас опять перетряхивать события почти десятилетней давности?

— Я бы так хотел дожить до времени, когда ты женишься. Нужно думать о будущем, о семье, сынок.

— Мне двадцать шесть только, успею я, пап. Да и тебе рано на тот свет собираться.

— Вот посмотри на меня, что хорошего? Привожу Дашу в садик, а на меня люди косятся, гадая, отец я ей или дедушка? Стыдно в глаза смотреть воспитателям.

— У меня много работы сейчас, не до серьезных отношений. Сначала нужно карьеру построить. Чтобы было, куда привести молодую жену, понимаешь? Пока что в наличии только однушка в ипотеке, да машина в кредите. Не слишком заманчиво, как считаешь?

Он тяжело, сокрушенно вздыхает и тянется за вином Софии. Нужно было снять номер в отеле, мать его. Если бы знал, что опять двадцать пять, в жизни бы не приехал.

Молчу, пожевывая зубочистку. Тошно от его взгляда, интонаций, слов и вздохов, так и тянет удавиться. Лучше бы я сдох тогда, не добежал до озера. Знал бы, какой груз вины свалится на плечи за потраченные родителями нервы, честно слово, умышленно не выжил бы. Ну, вот зачем он это делает раз за разом? И так ведь гадостно, все сам прекрасно понимаю, что не будет ни семьи, ни девушки. И здоровье вещь не бесконечная, многое организм пережил, да и транки и обезболивающие явно печени, почкам на пользу не идут. Но ведь живу я, улыбаюсь, кайф ищу свой личный. Доступный.

А вот так поговорю "по душам", и начинает казаться, что на хрен все это делаю. Зачем барахтаюсь? Не верят в мою успешность родители. В такие моменты и сам сомневаться в ней начинаю.