Весёлый Роджер (Слр)

Ольга Вечная — Весёлый Роджер

Все события, герои, названия вымышлены. Любое совпадение с реальностью случайно.

"Что я знаю о боли?

Серьезно? Ты хочешь услышать именно это сейчас?

Хорошо, я отвечу максимально честно. По крайней мере, попытаюсь.

Я точно знаю, что у нее помимо прочих есть два подвида: Фоновая и Прорывная.

Первая постепенно уходит в хронику, с ней живут годами, а вот между второй и острой существует лишь одна разница: острая боль всегда неожиданная. Тогда как Прорывную ты очень быстро учишься распознавать по характерным признакам. Знакомишься с ней. Затем отношения переходят на новый уровень, становятся прочными, верными, постоянными.

Забудь про сердечную боль, Алиса. Забудь так, словно ее не существует. Как будто ты горела вместе со мной по-настоящему и точно знаешь, что такое му́ка. ...И тебя уже не удивить ничем. Представь, что огонь открыл тебя заново, превратил в золу добрый клубок нервов, он доходчиво объяснил, как это. Когда по-настоящему больно".

Я шепчу ей все это на ухо заплетающимся языком, тяжело соображая от безмерного количества выпитого. Она так пьяна, что едва улавливает треть сказанного. Шепчет в ответ, что тоже пылает. Она не поняла ни слова из моего монолога. А завтра и вовсе не вспомнит, о чем шла речь. Идеальная собеседница для того, кто хочет излить душу, не так ли?

"Забудь, малышка, про него. Будто и не было никогда. Через год, поверь, ты действительно задумаешься: а было ли? Побереги нервы, Алиса".

I часть

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 1

Выходить из машины не хочется, потому что красное пальто снова ждет у подъезда. Не одно пальто, разумеется. Само по себе несчастное проблем доставить не может. А вот его обладательница — вполне. Стройная блондинка кутается в белый вязаный шарфик, мерит шагами дорожку перед десятиэтажным домом, с надеждой озирается по сторонам. Ждёт. Угадайте кого.

Интересно, какой предлог она придумает сегодня.

Хорошенькая, что ни говори, девица. Теперь понятно, почему она одиноко грустила в том самом баре "Бегемоты и павлины". Странное название, безумный вечер, много пряного виски, как результат — податливая любовница. Которую следующим утром едва удалось выпихнуть из квартиры. Вот же неугомонная! Ее бывший сказал при расставании, что задыхается рядом с ней. Что ж, неглупый мужик оказался, точно подобрал выражение.

Сидения в "Кашкае" удобные. Сползти бы вниз, спрятаться за рулем. Когда-нибудь же она должна уйти. Как бы поступил в этой ситуации обычный среднестатистический мужчина? Сбежал на неделю к матери или другу? Ха. Пираты так не поступают. Но и пленных не берут. А обладательница красного пальто размахивает белым шарфом у подъезда третий вечер подряд, мечтая сдаться по собственной воле. Что же с ней делать?

Проблема в том, что девка в общем-то неплохая. Смазливая, добрая, в сексе чувственная и раскованная. Но удели ей больше времени, и невинное создание наверняка решит, что впереди свадьба и, прости Господи, сменит пальто на белое платье. Красный цвет хотя бы издалека заметен. Ладно, делать нечего. В прошлый раз она забыла в квартире сережку. Становится даже интересно, как выкрутится на этот.

Черные ботинки коснулись асфальта, пальцы метнулись к воротнику и приподняли его, закрывая шею. Как же холодно! Порывистый ледяной ветер успел скользнуть за шиворот и пробежаться по позвоночнику. Бррр. С каждым шагом яркое пальто становится всё ближе. Девица стоит, ждет преданно, в глаза смотрит. Где ж ее родители? Сдать бы с рук на руки, была бы помладше.

— Вик, привет! — Смущается. Ага, дескать, случайно поблизости проходила. Тридцать пять раз в час мимо подъезда.

— Привет. А что ты здесь делаешь?

— Если бы у меня был твой номер, не пришлось бы каждый раз приезжать. А так — не накатаешься. Далеко мы живем друг от друга.

Первая хорошая новость за день.

— Что случилось-то, Алиса?

— Стыдно признаться, но... Я нигде не могу найти свои трусики. Как считаешь, могла забыть их у тебя? Они очень дорогие и любимые.

— Ты уходила от меня без трусов?

— Не помню. Мы так быстро собирались в тот раз.

— Я поищу. Давай свой номер. Если найду — перезвоню.

Она быстро диктует номер.

— Сделаешь дозвон?

— Позже. Ты извини, что не приглашаю на чай, у меня много работы.

Почему-то язык не поворачивается обидеть ее. Пара грубых фраз, и девчонка бы убежала, рыдая. Но я так не поступлю с ней. О нет, опять этот наивный коровий взгляд из-под опущенных век. Что ж делать?

— Да, я понимаю. Вот, возьми, — протягивает сверток.

— Что это?

— Там лифчик из набора. Ну, чтобы убедиться, что это именно то белье.

— Хитро придумала. Ну что ж, пока.

— Позвони, хорошо? Вик, у меня такого никогда не было, слышишь? Я бы хотела повторить.

— Возьми такси, Алиса, уже темнеет, а до метро идти далековато, — приходится сунуть несколько купюр в красный карман красного пальто. Шеки в момент вспыхнули румянцем. У нее, разумеется. Предупреждающего цвета сейчас на девушке слишком много.

— Не стоило. Но спасибо за заботу.

— Удачи, малышка.

Не слишком вежливо оставлять ее вот так у подъезда. С другой стороны, переживать по этому поводу точно не стоит, потому что девице двадцать четыре года. Пришлось заглянуть в паспорт, уж больно молодо она выглядит. Не такая уж в общем-то и малышка. Сама разберется. Тем более что дела есть и поважнее.

В квартире чувствуется привычный дубачок. Отопление я не люблю и серьезно считаю, что прохладный влажный воздух — основа уюта. С этим заключением редко кто соглашается, поэтому для друзей приходится включать радиатор. Любовницы же потерпят. Ближе прижмутся.

Кеды остались у порога, куртка — в шкафу. Скорее в душ, смыть с себя крики Марата Эльдаровича, запахи стройки и избавиться от цемента из волос. Сложно вести себя вежливо с клиентом, если искренне считаешь его оленем. Он хочет получить прибыльный отель — он получит свой гребаный прибыльный отель, пусть даже придется переругаться в пух и прах. Для его же блага. Аминь.

Тепло одевшись после душа, я некоторое время отдыхаю в кресле, читаю почту, обдумываю планы на завтра. Затем сажусь за компьютер, открываю "3DСофт" и погружаюсь в очередной проект. Работа кипит, время пролетает незаметно. Из колонок звучит "Hollywood undead". Идеально для творчества. Сотовый вдруг запищал, отвлекая. Тянусь к карману, но там непривычно пусто. Ага, вот же он, в прихожей на комоде остался. Взгляд тут же цепляется за белый пакет, брошенный рядом. Чужой. Откуда взялся? Ах да.

— Алле?

Верчу в руках розовый премилый кружевной лифчик. Зачем Алиса его притащила? Что я с ним должен сделать по ее мнению? Фетишистка недоделанная.

— Что будешь родителям дарить на годовщину? Привет.

— Привет, Тем. Пока в планах красиво подписанный конверт.

— Не хочешь поучаствовать в покупке нового телека? Арина в доле.

— Хочу. Давай закину деньги на карту, вы с Верой только сами выберете. Мне некогда.

— Уже выбрали, но тебе придется заехать купить. От тебя в соседнем доме "Электромаркет" с нужной моделью.

— Ладно, тогда жду деньги и название.

Внезапно посещает дикая, безумная идея устроить музей интимных вещей подруг. Это ж надо, насколько сильно, оказывается, съехала крыша. Johnny 3 Tears громко поет о том, что мы молоды, сильны, и созданы не для этого мира. Как символично.

А надушила-то! Несколько секунд рассматриваю лифчик, поворачивая голову то влево, то вправо. Белье приличного размера — у Алисы хорошая тройка. Воображаю себе потайной шкаф, где за стеклом разложены трофеи под номерками. Фу, нет, противоестественно и отвратительно, безумные фантазии! Лиф выскальзывает из рук, падает на пол. Пусть полежит тут. Пока что.

Перешагнув через неожиданный подарок, я отправляюсь на кухню. Достаю из шкафа любимые транки, нарезаю хлеб, сыр, щедро поливаю рукколу лимонным соком. Отличный бутерброд получается. Пожалуй, стоит сделать еще один, но уже без малых транквилизаторов, разумеется. С такими девицами, как Алиса, следует быть осторожнее. Одна неудачная ночь — и я снова на таблетках. Или удачная? Стоила ли она того?

Ответа на этот вопрос не существует.

Зато теперь у меня есть трофей. Выбросить или сохранить на память? Вернуть хозяйке? Вдруг вспоминаю: тогда в баре Алиса позволила снять с себя трусики прямо за столиком. Куда мы их дели? Запихали ей в сумочку. Точно. Это без вариантов. Вот хитрая какая. Теперь еще и за лифчиком припрется. Сам дал повод — нечего жаловаться.

.

* * *

Студия встречает толпой незнакомых людей. В действительности у камер суетятся около десяти человек, половина из которых здешние работники, но общаются они настолько шумно, что кажется — не менее полусотни.

— А вот и он! Знакомьтесь, Виктор Белов, владелец студии "ФотоПираты", — представляет меня Тома, наш администратор.

— Очень приятно, Вик! Мы столько о вас слышали!

Как и обычно после этой фразы неприятный холодок пробегает по спине. Короткие крепкие объятия и легкие поцелуи в щеки поднимают настроение. Девочки улыбчивы, раскованы, ветрены. И восхитительно молоды. Гормоны кипят, глаза блестят от предвкушения удовольствий, которые поджидают впереди. А они поджидают, еще как. В восемнадцать лет о политике и экономике думается плохо. А вот о любви легко в любое время, в любом месте. О чем же красоткам еще думать? Тела только-только сформировались, не терпится их сравнить с идеалом, похвастаться. Для этого они все и пришли сегодня ко мне.

— Привет, рад всех видеть. Как настроение?

— Отличное! Боевое!

— Супер. Думаю, через полчаса можно начинать. Тома, сваришь мне кофе? Здесь слишком жарко. Может, выключим радиатор?

— Виктор Станиславович, так девочки же обнаженными будут фотографироваться, — Тома пораженно смотрит, поправляет квадратные стильные очки в красной оправе, моргает. — Замерзнут.

Тома всегда печется о моделях так, словно все они ее близкие родственницы. Смешная и добрая тетка. Если вам понадобится идеальный честный управляющий, — смотрите и завидуйте. Не отдам ни за какие деньги. Сам буду работать только на нее, но не пущу!

— Меньше льда уйдет, — усмехаюсь, но больше не настаиваю. Между тем вешаю куртку на крючок, остаюсь в свободных джинсах и светлой рубашке с закатанными рукавами, спереди застегнутой на все пуговицы. Достаю из чехла любимый "Canon", настраиваю объектив. Площадку с направленным освещением постепенно заполняют тощие смущенные девицы в количестве пяти человек. Их совершенные не знающие фитнеса, но упругие и гибкие тела украшены потрясающими замысловатыми рисунками. Бедняги, всем им, включая художника, пришлось встать около шести, чтобы успеть подготовиться. На часах — начало одиннадцатого.

Марина суетится вокруг моделей, поправляет волосы. Девочки балуются, пританцовывают под "Город-призрак" Адама Ламберта. Хороший ди-джей, приятная атмосфера, мои поощряющие улыбки — обычно этого хватает, чтобы окончательно раскрепоститься.

— Работаем, — говорю, подходя ближе с камерой. Командую девчонками, иногда подхожу, сам поставить позы. — Смотрим на Тому. Тома, покажи им язык... Да, да, улыбайтесь. Тома, покажи еще что-нибудь.

Тома многозначительно оттопыривает щеку языком, и модели прыскают, откидывают волосы, скользят ладонями по телам друг друга.

Я говорил, что обожаю свою работу? Уже полчаса, как я на коленях, перемещаюсь по площадке с тяжелым фотоаппаратом в руках, не ощущая его веса и нытья этих самых коленей.

— Аленка, повтори то, что только что сделала. Нет, это уже порно. Эротика девочки, никакой пошлятины. Не переигрываем. Вы ж не в баре снимаете мальчиков, а делаете моду. Марина, займись сосками девчонок. Хей, где Марина? Ладно, сделаю сам. Не двигайтесь. Замрите вот так, да!

В помещении слишком тепло, чтобы модели долго выглядели хорошо. А так как наш стилист куда-то слиняла, приходится лично помогать... поддерживать форму. Беру лед из вазочки, обворачиваю салфеткой, провожу круговыми движениями по груди Милы. Работу и личные отношения не смешивать просто во всех случаях кроме тех, когда ты лично натираешь соски льдом сексапильной обнаженной девице.

— Ш-ш, — шипит она, смотрит в упор, кусает губы, отчего те краснеют, сияют. Крайне соблазнительно делает это. Глаза на мгновение встречаются, через секунду зрительный контакт прерывается, оставляя после себя сотни мыслей.

Работа продолжается.

— А когда будут фотографии? — Мила топчется рядом, не отходит. Остальные девочки умываются, одеваются. Она лишь накинула халатик.

— Как только обработаю. — Вот незадача, три часа пролетели незаметно, а впереди еще магазин и вечеринка родителей. Нужно поспешить.

— А сколько на это уходит времени обычно? — Она настойчива. Будь постарше, опытнее, уже поняла бы, что заинтересовала. Но в силу юности, или слишком сильного желания понравиться, продолжает подавать сигналы. Один за другим. Еще немного, и радар начнет плавиться.

— Тебе, должно быть, холодно, — говорю, улыбаясь.

— Совсем немного. Не терпится первой увидеть, что получилось. Хотя бы одним глазком.

Почему бы и нет.

Показываю несколько фотографий на экране фотоаппарата, приближая на каждом кадре лицо Милы.

— Неплохо получилось, кажется.

— Виктор Станиславович, что насчет фотосессии в следующую пятницу? — отвлекает меня Тома.

— А что будет в пятницу?

— Артем бронировал для своих.

— Хорошо, а причем тут я?

— Ну, он в долг. Так и не оплатил.

— В долг пусть фотографирует в собственной квартире, — говорю резко, быстро, громко. Народ вздрагивает, испуганно смотрит на меня. Тома довольно кивает:

— Какое замечательное решение. Наконец-то. Как же не терпится ему его озвучить. Пусть только позвонит, — потирает руки, не скрывая восторга.

Перед тем, как отправиться на праздник, следует переодеться, сменить удобную одежду на парадную. Сегодня это белая рубашка навыпуск, черные брюки, синий длинный галстук.

Что ж, первая, приятная половина дня позади. Если успеть быстро разочаровать родственников, подтвердив, что жениться я по-прежнему не собираюсь, то можно управиться к восьми. Тогда останется время доделать проект сегодня, и получится выспаться завтра. Недурной план.

Быстрым шагом пробираюсь к выходу, в котором замерла Мила. Девушка почти покинула студию, но вдруг обернулась, забыла что-то? Стоит прямо посреди дверного проема. Приходится протискиваться мимо. Вот незадача, какой же узкий проход. Наши тела соприкасаются, как и взгляды. Рука невольно тянется к ее руке. Чуть сжимаю ее пальцы, Мила делает так же с моими. Смотрит серьезно. Мгновение, и я в коридоре, нехотя отпускаю холодную ладошку.

— Замерзла все-таки, — вдруг говорю. Мила несколько раз кивает. Она так и не смыла яркий вызывающий макияж, волосы раскрашены специальной пастелью в половину цветов радуги. Русалка, не иначе.

— Ундина, — шепчу ей напоследок.

На самом деле, я никогда не связываюсь с женщинами, которых фотографирую. На мой взгляд это нечестно. Об этом знают многие. И, кажется, со временем появилось что-то вроде соревнований: кто сможет соблазнить "Пирата-Вика" после фотосессии. Никогда не пойму, что они во мне находят. Личность, скажу прямо, не таясь, престранная и не перспективная. Жилистый не слишком высокий мужик, покрытый с головы до ног жуткими татуировками, по карманам которого распиханы кучи комплексов и проблем. А так же пилочка для ногтей. Я еще не представился? Виктор Белов — размалеванный хренов аккуратист с идеальным маникюром. Очень приятно.

— Буду ждать фотографий, — говорит она вслед. Может, к черту сон? Что я, не спал никогда что ли?

Любопытство разбирает по пути к ресторану "Русалка и дельфин", в котором назначено празднование. В одной руке сжимаю все ту же пилку, на светофорах продолжая совершенствовать края ногтей. Вы когда-нибудь видели, как в салоне красоты куча женщин делают маникюр, и среди них затесался один подозрительный тип? Так вот, этот тип нередко я. Впрочем, мы уже успели познакомиться.

Впереди сложный регулируемый перекресток. Светофор уверенно горит зеленым, снижать скорость необходимости нет, успеваю проскочить. Сотовый трезвонит, должно быть, Тема хочет узнать, почему опаздываю. Педантичная скотина, ни разу в жизни не опоздал, и бесится, если другие пытаются жить иначе. Умом-то понимает, что родственничка, то есть меня, не изменить, но каждый раз звонит и злится. Ничего, подождешь. Тем более что опаздываю я всего минут на двадцать.

Жму на газ, но вдруг замираю. Мать вашу! Нога резко переключается на соседнюю педаль, руки крепче сжимают руль. Женщина вылетела на середину дороги и замерла, таращится на летящий автомобиль. Оцепенела. Справа никого, руль резко в эту сторону. Шины с визгом тормозят по асфальту, судя по звуку, оставляя часть себя черным следом. Людей и машин справа действительно нет, зато есть фонарный столб, который мужественно принимает удар на себя. Ремни безопасности врезаются в кожу, мягкая подушка неслабо бьет по лицу, затылок ударяется о подголовник. Резкая головная боль пронзает, головокружение подключается как по команде. Тошнит. Кое-как нащупав нужную кнопку и убирая ремень, я не без труда открываю дверь и вываливаюсь на улицу. Ноги предательски подкашиваются, падаю на колени. Резкое падение только усиливает весь спектр пойманных ощущений.

— Твою мать, — вырывается стон. Вытираю тыльной стороной ладони кровь с губы. Откуда она взялась? Язык онемел и не шевелится. Я что, откусил кусочек? От этого понимания тошнит, и завтрак мгновенно оказывается за пределами желудка.

— Вам плохо? — взволнованный женский голос рядом и сверху.

Чувствую, как меня начинают оттаскивать в сторону. Хочется крикнуть, чтобы не трогали. Нужно дождаться скорой. Вдруг сломаны ребра? После аварии двигаться нельзя. Тем более, в открытой машине осталась сумка с кредитками и документами. Но язык по-прежнему не слушается, а темнота не позволяет не позволяет вырываться. Она сгущается перед глазами, откуда-то появляются яркие вспышки. Рядом словно врубили двигатели самолета. Как же громко. Кто-нибудь, уведите меня с взлетной полосы! Хорошо, что я не пошел в летчики. Хотя мысли были. Да что там мысли, вступительные даже сдавал.

* * *

"Русалка и дельфин" находится в неудачном месте. Вера долго смотрит в одну точку, молча слушая проклятия, которыми сыплет Артем, проезжая квартал за кварталом в поисках парковки. Глупо открывать ресторан, не продумав стоянку для машин. Люди, ездящие на метро, не ходят по таким заведениям. Или они рассчитывали, что гости прибудут исключительно на такси? Стоило предупредить заранее.

— Милый, не ругайся. — Вера терпелива, как никогда раньше. За прошлую неделю они поссорились восемь раз. Многовато для семи дней, не так ли? Она дала себе слово, что спасет сегодняшний день. Поэтому упорно молчит и кивает, поджимая губы.

Артем и раньше не особенно подбирал выражения, когда вел машину. Разумеется, он один лишь в мире знает, как крутить баранку, остальные водители права купили, насосали, получили в подарок. Но раньше он при ней сдерживался.

А теперь, наоборот, старается изо всех сил. Расходится в потоке матерных ругательств, как подвыпивший баянист на празднике. И уже неважно, слушает ли его кто-нибудь, наяривает так, что уши вянут. Вера мнет клатч, терпит. Если сегодняшний семейный праздник не получится пережить вместе, то настанет время главных решений.

Артемка интересный, симпатичный, умный мужчина. Он всегда ей нравился, с первого курса. Темные густые волосы оттеняют идеальную кожу, длинные ресницы очерчивают голубые глаза, придавая выразительности. Его полные губы кривятся в гримасе ярости. Господи, пожалуйста, пусть в следующем дворе найдется местечко. Вера — атеистка, но сейчас почему-то смотрит в небо. Оно серое, затянутое мрачными тучами. Если есть хоть маленькая надежда сохранить их с Артемом союз, пусть отыщется это чертово место.

— Неужели, мать вашу! — рычит Артем, заруливая за очередной дом. — Нашлось, родимое! За сто километров от ресторана. Может к черту этот праздник, поедем домой?

— Твои родители нас ждут. — Вера кладет ладонь на его руку. Он дергается, отстраняется. Она его раздражает, не иначе. Чем только заслужила такое отношение? Утро началось неплохо: она сварила кофе, пожарила сырники. Новое платье очень идет Вере, девушка ухожена от кончиков пальцев на ногах, до кончиков прекрасно уложенных темно-русых волос. Она очень старалась соответствовать своему безупречному жениху. Соберутся его родственники, друзья семьи. Артему будет приятно смотреть на нее весь вечер. Возможно, ей удастся его соблазнить, как придут домой. Хочется верить.

— Да знаю я! Все, идем. Уже опаздываем! Ненавижу опаздывать.

Он снова звонит брату.

— Ну, получит он у меня. Телек-то в его тачке. Как мы зайдем без подарка? Белов может появиться и через час, и через два. Зачем опять с ним связались? Почему ты не переубедила меня?

— Уверена, Вик появится вовремя.

За последние два года, что Вера встречается с Артемом и бывает на семейных праздниках, Вик еще ни разу не появился вовремя. Весьма разболтанный парень. Творческий человек, что с него взять.

— Это ты виновата.

— Как и обычно.

— Что?

— Поспешим, Артем. Хоть кто-то должен явиться к назначенному времени.

— Значит, ты допускаешь, что он опять задержится? Черт, возьми же ты трубку!

Артем без устали набирает его номер, пока звонок не сбрасывают. Далее телефон Вика недоступен.

Вера решает поспешить, пока он еще к чему-нибудь не придрался. Выходит из машины, оглядывается.

— Вот куда ты, а? Мы разговариваем, она вышла из машины и пошла в сторону. Стой!

— Может, Вик уже внутри? Нам идти не меньше пятнадцати минут.

— А кто в этом виноват? Ты видела, что по пути ни одного свободного места? По-твоему, я спецом припарковался так далеко? Мне в кайф шлепать по грязи полчаса?

— Я ничего такого не думаю, — Вера сжимает кулаки. Артем ростом метр девяносто, она — метр шестьдесят пять в кепке. Еще и на каблуках, в узком платье. Он делает шаг — она за это время вынуждена выдать пять. Попросить сбавить темп?

Бросает быстрый взгляд на недовольное, некогда такое любимое лицо, и решает промолчать. Туфли поджимают. Они прекрасно идут к этому темно-синему вечернему платью, но созданы скорее для того, чтобы красиво стоять или сидеть. Ну, недолго танцевать. Но никак не бежать кросс на всех парах. С досадой она отмечает, что дезодорант не справляется. Только не это. Запах пота и мокрые подмышки — что может быть ужаснее? А ведь вечер еще даже не начался.

Она сбавляет шаг, но Артем делает вид, что не замечает этого. Тянет за руку.

— Милый, чуть медленнее, хорошо? Я не поспеваю за тобой.

— Мать твою, Вера! Мы опаздываем, если ты не заметила своей тупой головой!

— Что ты сказал? — она замирает, вырывая ладонь. Это слишком. Никто никогда не имеет права в таком тоне и такими словами с ней разговаривать. Глаза мгновенно влажнеют. Нет, не от обиды. От досады и разочарования. Она так старалась сегодня. Хотела спасти этот вечер, их отношения, которыми по-прежнему сильно дорожила, помня первый счастливый год.

— Какого черта ты опять в этих туфлях? Что за мода покупать обувь, в которой невозможно ходить? Когда я выбираю туфли, в первую очередь обращаю внимание на удобство. Бабье! К сумочке они тебе подходят, да? — бесцеремонно пихает ее клатч. — Еще и дорогие, наверное? Только баба может потратить столько денег на тапки, в которых невозможно ходить!

Она честно пыталась сдержаться. Она видела цель, ради которой стоит бороться. Помнила их общие вечера под одеялом, душевные разговоры за бокалом вина, шутки и смех до боли в животе. Он любил ее смешить, раньше. И фотографировать. С тех пор прошло мало времени, но оно принесло с собой фатальные изменения. Его слова становятся последней каплей. Да, у нее здесь никого нет из родных, мало друзей, но если он считает, что она без него не справится — пусть подавится своим самомнением.

— А пошел ты знаешь куда, Артем?! Я терпела всю дорогу твое поведение ради твоей мамы, но теперь...

Его сотовый звонит.

— Да? — отвечает он на звонок, словно не замечая, что она на грани. Как будто не понимая, что еще мгновение, и она его бросит. Навсегда. — Что? Как такое возможно? Ты уверена? Господи, мама, я еду! — голос в мгновение меняется, становится испуганным.

— Что случилось?

Его взгляд другой, мечется в панике. Ей кажется или его руки дрожат?

— Артем, да что произошло? Не молчи! — голос срывается.

— Вик в больнице. Попал в аварию.

— О нет.

— Вера, мама сказала, что он без сознания.

— Какой ужас. Поехали в больницу скорее!

Он нуждается в поддержке. Смотрит так, что она закрывает рот, вновь затыкая в себе слова, которые рвутся наружу. Обиды подождут. У них еще будет время разобраться в отношениях. Вера больше не жалуется, бежит с удвоенной скоростью, превозмогая боль от мозолей. Не до этого сейчас. Она гладит его по плечу, пока он за рулем, и Артем благодарно кивает. Смотрит так, как раньше.

— Даже не вздумай думать о плохом. Не смей! Слышишь?

По дороге они подбирают Арину, сестру Артема и Вика.

— Есть новости? — спрашивает Артем.

— Известно только, что он в реанимации. Вот идиот! Как только поправится, шею сверну. Вечно вляпывается в передряги. Что с ним делать-то а?

Артем пожимает плечами и благоразумно молчит. Со сводным братом он общается исключительно по делу. Образ жизни Вика его злит, но Тёма предпочитает попридержать язык, хотя никаких сомнений, добавить к словам сестры может много чего. Все знают, что с Ариной разговор о брате лучше не заводить. Они вечно ругаются, подкалывают друг друга, редко видятся. Но, если кто-то о Белове при ней выскажется грубо или насмешливо, — лучше ему бежать вприпрыжку. За брата Арина горой. Они привыкли любить друг друга на расстоянии. А теперь одному из них угрожает опасность.

У больницы, к счастью, обширная парковка. Вера с Артемом и Ариной приезжают раньше всех, затем подтягиваются родители и некоторые близкие родственники. Врачи и другие пациенты косо поглядывают на их вечернюю, праздничную одежду.

Полина Сергеевна обнимает по очереди детей, затем Веру, утыкается в ее плечо. Если бы не эта добрая женщина, бросить Артема было бы намного легче. В любом случае, сегодняшний день слишком неудачный для подобных решений. Скорее бы вышел врач и сказал что-нибудь.

Вера переживает за Вика, но не более чем можно переживать за чужого человека. Она искренне хочет, чтобы все обошлось, но сердце не щемит, не рвется на части. Мыслями она по-прежнему с Артемом на той злополучной улице, в душе кипит обида. А мозг хаотично подбирает новые и новые слова, чтобы высказать ему все, что накипело, обоснованно послать куда подальше.

Приходится одернуть себя и ободряюще улыбнуться Тёме, когда к ним направляется врач. Артем сжимает ее ладонь, шепчет "спасибо" на ухо.

— Все будет хорошо, — говорит Вера.

— Ты так уверена в этом?! — опять дергается. И она снова спускает это на тормозах, убеждая себя, что не время и не место.

— Вы родственники Виктора Белова? Он в сознании, можете пройти в палату, поговорить. У мужчины несильное сотрясение и два сломанных ребра. Можно с кем-то переговорить подробнее насчет старых шрамов?

— Конечно, — вперед выходит Полина Сергеевна. — Сразу после того, как повидаю сына.

— Неприятно, но не смертельно, так? — вставляет слово Арина. Врач оценивает ее взглядом, затем кивает. В черном длинном платье и с высокой прической Арина выглядит безупречно и представительно.

— Не смертельно, — соглашается врач. — Остальные анализы в норме. Мы понаблюдаем за ним до завтра, если состояние не ухудшится, отпустим домой под расписку. Палаты сейчас переполнены.

— Слава Богу! — выдыхает одна из незнакомых Вере родственниц Артема. — Я думала, не доживу до этого известия.

— А вы вообще кто? — спрашивает Арина, поставив Веру в тупик. Арина точно обязана знать всех пригашенных на юбилей гостей. Между тем Полина Сергеевна тоже заинтересовалась девушкой, Артем выглядит не менее удивленным.

— Добрый день, — сориентировалась та. На вид ей можно дать чуть за двадцать. Довольно высокая, милая, светловолосая. Очень симпатичная. Подробнее рассмотреть пока не получается, не до этого. — Меня зовут Алиса. Я была свидетельницей ДТП и вызвала скорую.

— Что ж вы сразу не сказали! — всплеснула руками Полина Сергеевна. — Расскажите, как это случилось?

Алиса замялась, скомкано поведала о том, что "Кашкай" Вика на перекрестке вдруг резко двинул в сторону и на полном ходу влетел в столб.

— Он был один?

— Да.

— Что же его отвлекло? По телефону разговаривал что ли?

— Да какая теперь разница, — смущается Артем. — Доктор сказал, что можно увидеть его.

* * *

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 2

Снова тот же матрас. Я ощущаю его жесткость лопатками, позвоночником, поясницей, провожу пальцами по простыне — не ошибся. Простынь всегда одинаковая: грубая, выбеленная, однотипная. Даже открывать глаза не нужно, чтобы догадаться, куда попал. В больницу. А запах? Смесь лекарств и хлорки... Раз я его чувствую, значит, недавно здесь, не успел привыкнуть. То есть, все интересное впереди. Вот бы поспать подольше. Врачи слишком редко используют искусственную кому, пора бы предоставить пациентам право выбирать. Это всё, разумеется, шутки.

А если серьезно: вам интересно, куда уходят ваши налоги? На таких больницезависимых людей, как я. Полис мой затаскан до дыр и походит на промокашку. Куда бы ни шел, ни ехал, в итоге оказываюсь в одном из подобных бюджетных заведений. Но, да ладно, это я тоже шучу.

Я попал в аварию, судя по последним ощущениям — не слишком опасную. Главное, что кроме меня больше никто не пострадал. Легко отделался, можно сказать. Впрочем, врача еще не видел, так что придется ждать вердикта. Врачи... сколько же раз они спасали мою задницу? Когда уже я достану их так сильно, что дадут спокойно отмучаться?

* * *

Увидев лицо матери, вдруг понимаю, что доктор меня обманул, и на самом деле в ближайшее время все же придется отчаливать на тот свет. Я что, действительно умираю? Добрая улыбчивая медсестра не пожалела обезболивающих не пожалел обезболивающих, и до этого момента казалось, что авария — это лучшее, что могло случиться в жизни. Но сейчас впервые стало по-настоящему страшно.

— Как ты, сынок? — мать берет меня за руку, смотрит в глаза. Она неприлично обильно нарумянена для посещения больницы, но я подозреваю, что под слоем макияжа бледная, как ватман. Как же хорошо, что она тут. Не подумайте, что я из тех самых, которые до старости держатся за материнский подол. С двадцати лет живу отдельно, между прочим. И о моей личной жизни мама знает, как и положено мамам взрослых мужиков, скудно и урывками. Но сейчас, лежа на больничной койке, думается лишь о том, какое же облегчение, что она приехала. Затем просыпается совесть.

— Все в порядке. Честно. Вы зачем все тут? Праздник же. Давайте, дуйте в ресторан и зажгите хорошенько за меня тоже. Еее.

— Ага, в порядке, — фыркает Арина, поджимает губы так, что они белеют. Злится, как и всегда. Если мое хладное тело когда-нибудь обнаружат где-нибудь закопанное, знайте — во всем виновата безграничная сестринская любовь. Чтоб ее. — У тебя какой стаж вождения? Врезаться на прямой дороге в столб!

— В руках он сжимал пилочку для ногтей, — робкий смутно-знакомый голос из-за спины родственников. Это еще кто? Девица прорывается вперед, улыбается и машет.

— Алиса? — Вот теперь мне действительно плохо. Эй, кто-нибудь, плесните морфия! — Погоди-ка, — прищуриваюсь, вглядываясь в ее лицо, — так это ты что ли выскочила на дорогу? Зачем?!

— Горел зеленый.

— Мне — да. Тебе — красный! Вот кто виноват в аварии! О нет, как там моя машина? Ты вообще понимаешь, что ей и полгода не исполнилось?

— Ты что, пилил ногти за рулем? — хмурится Арина. Она что, не слышит, о чем я тут говорю? Впрочем, после ее слов становится как-то некомфортно. Мать опускает глаза, отчим усмехается. В общем-то, мне плевать, что они думают о моих привычках и пристрастиях, но раздражение вдруг очнулось и цапнуло чувство собственного достоинства больно и основательно. Прям накричать захотелось на кого-нибудь.

— Какая сейчас разница, кто виноват? — жалобно произносит Алиса.

— Очень большая! — возмущаемся мы с Ариной хором. Потом смотрим друг на друга, пытаясь изо всех сил умертвить любимого родственника взглядом.

— Позже разберемся. Главное, что с Виком все в порядке. — Рассудила нас Вера — вечная невеста моего сводного брата. Кстати, где он? А, вон стоит, в окно смотрит.

— Телек-то в порядке? — вдруг спрашиваю. Артем заметно оживляется, подходит ближе:

— Машину должны были эвакуировать. Если хочешь, я займусь этим вопросом.

— Вик, честно слово, это случайно получилось. Совпадение! — стонет Алиса. Зареванная, милая и жалкая. Именно такой я ее и подобрал в том баре. Себе на голову.

— Исчезни с глаз, Алиса, — тихо говорит Арина.

— О машине не волнуйся, отдыхай. Завтра мы тебя доставим домой.

Вера смотрит с сочувствием. У нее такой вид, будто вот-вот разрыдается. Невольно хмурюсь, вглядываясь в серьезное лицо этой малознакомой девушки. Неужто из-за меня печалится? Да быть не может. Красивая интересная девка, зря Артем не ценит ее. Вера достаточно умная для того, чтобы с ней не было скучно коротать вечера, и вполне хозяйственная, чтобы не бояться, женившись, умереть от голода и задохнуться в пыли. Уникальное сочетание. Артем сказал, что в постели она бревно. Я снова поморщился, то ли от очередного головокружения, то ли от воспоминаний о словах брата. Не то, чтобы у меня были когда-то длительные отношения, но, полагаю, так не стоит говорить о женщине, с которой живешь.

Наконец, все эти люди уходят, и я остаюсь один. Насладиться тишиной не выходит, я тут же засыпаю. А утром Арина с Верой и Алисой отвозят меня домой. Такой вот женский десант по спасению одинокого раненого пирата.

В моей квартире редко бывает столько женщин одновременно. Поймите меня правильно, время эротических экспериментов осталось в прошлом. Шучу. Конечно же, оно у меня впереди. Двадцать шесть, какие мои годы.

Пока я осторожно и медленно разуваюсь, снимаю куртку и аккуратно-незаметно запинываю трофейный лифчик Алисы за комод, его хозяйка сидит на диване с дикой счастливой улыбкой. Вера листает здоровенную пачку фотографий, забытых на столе. А Арина ходит вокруг, причитая:

— У тебя, как и всегда, пустой холодильник. Один увядший укроп!

— Это руккола.

— Вот что ты за человек-то такой? Ну как так можно? Ты хоть иногда в магазин ходишь? Когда снимешь этот дурацкий пиратский флаг со стены? — На этом моменте я ей отсалютовал безымянным пальцем. — Как тебе не стыдно фотографировать всех этих голых девиц? — заглядывает на фотографии из-за плеча Веры.

— Это искусство, сестра.

— Чужие сиськи-письки — это разврат.

Дальше верхней одежды при других я не раздеваюсь, поэтому приходится залезть под одеяло прямо в рубашке и брюках со стрелками. Конечно, можно было взять одежду попроще из шкафа, пойти в ванную, там спокойно переодеться, но в данный момент это не кажется возможным, потому что при каждом резком движении меня тошнит, и показывать больничный завтрак всем этим милым дамам не хочется. Не настолько он был хорош, в общем-то.

— Я сбегаю за продуктами, — воодушевляется идеей Алиса. Арина покровительственно ей кивает, разрешая. Как у сестры это получается? Она на всех действует подобным образом: заставляет себя слушаться.

— Пойду хоть кофе сварю, — с этими словами Арина покидает комнату, оставляя нас с Верой и эрофотографиями наедине. Невеста Артема, видимо, ухода подруги даже не заметила. Рассматривает мои работы с интересом, я бы даже сказал — жадно.

— А эту я видела в "Контакте"! — вдруг радостно восклицает. — Она повсюду, во всех постах про нежность и любовь. Не знала, что это ты снимал.

Пожимаю плечами. Как-то неуютно находиться с ней наедине. Зачем она вообще пришла? С какой стати ей помогать мне добираться домой из больницы? Заменяет собой Артема? Так я бы не обиделся, что у него нашлись дела поважнее. Странно это.

Вера уходит на кухню. Через полчаса появляется Алиса, не забыла ж дорогу, и мы все вместе едим пиццу и смотрим "V-значит, Вендетта". К счастью, я вырубаюсь в начале фильма. А когда просыпаюсь — рядом лежит только Арина, уткнувшись лицом в подушку. За окном начинает светать. Вот чего мне не спится? А я скажу чего — действие таблеток закончилось.

— Арина. Хей, вставай, — осторожно толкаю сестру в плечо.

— Отстань.

— Принеси воды, — переворачиваю ей на шею стакан, из которого падает несколько капель прямо на открытую кожу.

— Ай! Холодно! Спятил?

— Ты осталась, чтобы заботиться обо мне, не так ли?

— Я спать хочу, — она отворачивается и снова засыпает. Проходит несколько мучительно-длинных минут, во время которых ребра и язык начинают привлекать к себе внимание сначала редкой пульсирующей болью, затем монотонной и режущей. В конце концов, сестра, кряхтя и постанывая, как старая бабка, поднимается и плетется на кухню.

— Вот спасибо, — выпиваю воду залпом.

— Вот какого черта, Вик, а? — Арина садится рядом, смотрит в упор. Ее рвано остриженные волосы спутались, и торчат в разные стороны, лицо слегка припухло после сна. Я рассматриваю ее, и как будто вижу себя в отражении. У нас разные отцы, но с Аришей мы поразительно похожи, в отличие от Артема — он совсем другой: высокий, черноволосый, крупный. С ней же мы ростом метр семьдесят пять и метр восемьдесят три соответственно; зеленоглазы и русоволосы. Конечно, она хрупкая и красивая, а я коротко стриженный небритый мужик с пиратскими флагами на стене и груди, а так же цветными рисунками по рукам и торсу. Да, бить тату больно. Нет, ни о чем не жалею.

— Что ты хочешь услышать?

— Почему с тобой вечно случается что-то опасное?

— Чтобы ты поседела раньше времени.

— Я итак уже вся седая, — она тянет себя за волосы, — хорошо, что придумали краску для волос. У вас с Алисой что-то есть?

— Неа.

— Она думает иначе.

— Понятия не имею, с какой стати.

— Может, дать ей шанс? Кажется, она добрая.

Я оттягиваю горловину футболки и показываю ей кусочек "Веселого Роджера". Остальная часть черного флага с черепом и песочными часами прячется за бинтами.

— Забыла? — усмехаюсь.

Она кидается мне на шею и начинает рыдать. Трындец, этого еще не хватало.

* * *

Вера появляется в моей квартире следующим утром через полчаса после ухода Ариши. Это очень странно, учитывая, что ушла она прошлым вечером. А еще потому, что она без пяти минут жена моего брата. Ну и ко всему прочему, сегодня воскресенье. О чем она думала? Не провести ли мне свой редкий выходной в компании сводного брата жениха, которого до этого дня видела раз пять в общей сложности? А почему бы и нет.

Немалых усилий стоит добраться до входной двери и открыть ее. Меня шатает, мутит, тошнит и плющит. Все-таки головой я припечатался прилично. Напади на нашу планету зомби сейчас, вряд ли бы я смог спасти мир, подобно киногероям. Впрочем, адреналин умеет творить чудеса. Жаль, правда, что дурь из головы не вылетела при столкновении с подголовником. Тем не менее, я стараюсь бодро улыбаться, когда гостья переступает порог. Надеюсь незаметно, что я изо всех сил сжимаю ручку за спиной, силясь не спикировать вниз, и отбить себе не только затылок, но и лобную кость. На мне футболка с короткими рукавами и спортивные штаны. Вера на секунду задерживает взгляд на руках, затем смотрит в глаза.

Улыбка дается легко, отчасти из-за обезболивающих, отчасти потому, что Вера значительно облегчает этот процесс, так как вымокла она, без шуток, до нитки. С нее на самом деле капает, лужица на ламинате растет с каждой секундой.

— Тебе подарить зонтик?

— Лучше кирпич, чтобы запустить в кое-кого, — бурчит она и, скинув туфли, проходит в комнату, по пути начиная раздеваться. — Или полотенце.

Моё приглашение ей не требуется. Кажется, между нами имеется какое-то недопонимание. Иначе как объяснить то, что она... Я, держась за стеночку, проковылял до спальни и замер в дверях. Вера стянула с себя кофту, затем джинсы, оставаясь в одном нижнем белье. Чёрном, если вам интересно. Тушь на ее лице образовала разводы, волосы липли к вискам и плечам, кусочки грязи "украшали" щеки и ключицы.

— Как же мне холодно! Как холодно! — причитает она, стуча зубами и дрожа всем телом. — На улице плюс десять, я сейчас околею!

Затем увидела меня. Посмотрела в глаза так уверенно, словно не стоит почти голая перед чужим мужчиной.

— Ничего, что я разделась? Не терпелось с себя снять все это грязное, вонючее и ледяное! Можно в душ? И полотенце? И сменку?

— Да нет, ничего, — кажется, я вновь обрел дар речи. Не каждый день невеста твоего брата разгуливает перед тобой в нижнем белье.

Добираюсь до шкафа, достаю полотенце, футболку и протягиваю ей.

— Мои брюки будут тебе велики, полагаю.

— Слушай, это будет слишком ужасно, если я попрошу твои трусы?

— Чего?

— Пока мои не высохнут. Хотя, честно, я бы их выбросила. Просто я действительно искупалась в грязной луже! Пожалуйста. Я потом куплю тебе новые.

— Да ладно, бери. Не жалко этого добра, — выудил из шкафа пару боксеров.

Она кивнула и на цыпочках скрылась в ванной. А я добираюсь до кровати и пытаюсь переосмыслить случившееся. Первый вывод, к которому удается прийти — у невесты моего брата красивое тело. Оно в меру спортивное, округлое, гладкое и дико привлекательное. Как я говорил раньше, я не снимаю порно. Никогда. Если хотите посмотреть на притягательные женские образы — добро пожаловать на сайт моей фотостудии. Если подрочить — проходите мимо. Так вот, у Веры как раз такое тело, при взгляде на которое думаешь вовсе не об искусстве. Если бы она бросила вызов снять ее в стиле ню, пришлось бы попотеть.

У нее аккуратная небольшая грудь и полные бедра и ноги, на которых акцентирует внимание слишком тонкая талия. Удивительно женственные пропорции. Такие сейчас редкость.

Моется она долго. За это время я успеваю перебрать в голове все известные мне ракурсы и виды освещений, чтобы она смотрелась гармонично и утонченно. Нужно будет что-то сделать с ее длинными темными волосами. Возможно, уложить холодной волной в стиле двадцатых-сороковых годов прошлого века. Точно, ей пойдет ретро-фетиш. Уложенные в идеальную прическу волосы, каблуки, корсеты, нейлон, капрон... Вы действительно считаете, что это вульгарно? Дайте мне Веру, камеру и понятливого стилиста — результат вас поразит. Хотя, именно с ней не скатиться в порно будет крайне трудным. Какой бы не была мода на красоту, женщины с ее типом фигуры всегда будут будоражить и возбуждать мужчин особенно остро.

Вера выходит из ванной минут через тридцать. Чем она там так долго занималась? Раскрасневшаяся, распаренная, пахнущая моим шампунем в моих футболке и трусах. Смотрю на нее, а сам воображаю на своем лице удары кулаков Артема.

— Меня впервые так сильно облили. Просто с ног до головы. В довершение всего, я еще и упала в сточную канаву. Благо, это случилось у твоего дома. Я здесь работаю недалеко, ты знаешь?

— Сегодня выходной.

— Да я ж посменно.

Она ходит по комнате, протирает полотенцем волосы. Мои боксеры ей как шорты. Почему-то думается о том, что когда она уйдет — у меня появится еще один трофей. Невероятно странный, не находите?

— Неприятная ситуация, — растягиваю слова, рассматривая ее с ног до головы и понимая, что хочу фотографировать ее неидеальную фигуру. Хочу акцентировать внимание на ее недостатках так, чтобы она выглядела потрясающе. Нет, я не ошибся, сказал именно то, что хотел. Идеальные тела и лица не запоминаются. Из них не получится шедевр. А вот из Веры... Почему я раньше не замечал в ней потенциал? Может, потому что не видел в ее взгляде столько бесстыдства, когда она разделась передо мной так, будто делает это регулярно?

— Неприятная?! — срывается она. — Ситуация кошмарная! Твой брат чудовище!

— Артем?

— У тебя их много? Слушай, Вик, ты извини, что я на тебя набросилась. Просто сложно вести себя адекватно в этой ситуации. А ты с ним связан.

— Мы не кровные родственники. У нас даже фамилии разные.

— Ну и что. Все равно связан.

— Это он тебя так?

— Вытащил из машины, швырнул в лужу. Специально сделал круг и вернулся, проехался на полной скорости так, что меня окатило волной с ног до головы. В довершение я оступилась и упала!

Она подходит ко мне, задирает футболку, показывая большую красную ссадину на боку на уровне груди. Какая же белая и гладкая у нее кожа. Совершенная. Вот бы прикоснуться.

Что я и делаю. Осторожно, костяшками пальцев. Она вздрогнула и отпрянула.

— Извини.

— Руки холодные. Кстати, у тебя довольно прохладно. Я включу радиатор?

— Поверни кран батареи. И еще, у меня есть аптечка в комоде. Да, во втором ящике.

Она идет к комоду, и я прикрываю глаза, вспоминая, что помимо аптечки в этом ящике у меня пачки презервативов, одноразовых перчаток, наручники, ленты, ремни, еще пара забавных "игрушек", и пилки для ногтей. Уже можно начинать делать ставки, о чем она подумает.

Отдать девушке должное, и бровью не повела. Достает аптечку, оттуда перекись, ватные диски. Поворачивается ко мне спиной, приподнимает майку, пытаясь в этом положении обработать рану — ей жутко неудобно. Понятия не имею, что она себе там решила, но я лежу в кровати и с удовольствием рассматриваю ее красивую спину с выделяющимися в этой позе ребрами и рядком позвонков. Если чуть наклониться влево, вполне можно увидеть грудь, что я и делаю.

— Ничего не хочешь мне сказать? — говорит, не поворачиваясь.

Заметила, как я пялюсь? Тяжело вздыхаю, поправляя одеяло, пряча результат воздействия ее наготы. Черт, не знаю, что хочу больше — фотографировать ее или трогать.

Я бы сделал пару снимков прямо сейчас, будь фотик под рукой. Пусть бы даже пришлось их сразу удалить. У меня же есть мобильный!

— Чего молчишь?

Хм, с чего бы начать...

— Только предупреждаю сразу — захочешь начать оправдывать Артема, я развернусь и уйду.

Эмм...

— Между нами точно все кончено. Я больше никогда не позволю ему к себе прикоснуться. Пусть исполняет свои песни другим дурочкам, пусть они им восхищаются. Ты знаешь, как он любит, чтобы им восхищались? Ооо, это нечто.

— Избавь меня от подробностей.

— Ну, так что скажешь о нем?

— Да мне на него плевать.

— Что? — Она даже оборачивается.

— Мне плевать на Артема и на то, будете ли вы вместе.

— Вы с ним не ладите?

— Я ни с кем не лажу.

— Звучит, как построение баррикады. Обороняешься?

— Да вроде бы не от кого сейчас. Я может что-то не то говорю, но это обезболивающие и тошнота влияют. И еще мне сложно понять, как так сложились звезды, что ты стоишь в моей спальне в моих трусах и с голыми сиськами.

— Арина сказала, что тебе можно доверять.

— Да неужели.

— И попросила за тобой присмотреть, пока она занята. Тем более работать сегодня все равно не выйдет. Куда я в таком виде.

— Спасибо, конечно, но это необязательно. Может, вызвать тебе такси?

— А в чем я пойду? Арина обещала заехать к Артему и взять что-то для меня. Но приедет она после учебы. Так что будем делать? Ты хочешь поспать, может?

— Вряд ли усну.

Давненько у меня не было дней, которые так долго тянутся. Некоторое время Вера ходит по квартире, судя по звукам и запахам — варит кофе в кофемашине. Приносит мне чашку терпкого и сладкого напитка. И хотя сахар я ем редко, выпиваю с удовольствием.

— А что означает пиратский флаг на стене? — вдруг спрашивает, поглядывая на огромный черный кусок ткани, прибитый над моей головой.

— "Веселый Роджер" не всегда был пиратским знаком, — отвечаю нехотя. У меня заготовлена уже порядком заезженная история для подобных вопросов, которую я вешаю на уши девицам, подобным Алисе. Рассказать ее и Вере?

Она подходит ближе и смотрит на меня. Волосы влажные, небрежно убраны за уши, глаза умные, взгляд серьезный. Обычно я специально создаю подозрительный антураж вокруг себя, чтобы нормальные, адекватные люди отпадали, отсеивались. Держались подальше. И сейчас собираюсь продолжать играть привычную роль. Но вот почему-то как-то нерадостно от этого. Она смотрит на меня по-человечески, и мне хочется сказать ей правду.

— У тебя особенное отношение к этому символу? Обстановка квартиры говорит о том, что вкус у тебя есть. Но этот черный кусок ткани с жуткими черепом и костями явно не в тему.

Она смотрит на татуировки на моих руках. Их так много, что потребовалось бы не менее часа, чтобы рассмотреть каждую, хотя бы попытаться понять ее смысл. Роджер жжет грудь, его там не замазать, не стереть. Он навсегда.

— Знаешь, — медленно говорю правду, следя за ее реакцией, — по одной из версий, этот флаг использовали моряки во время страшных эпидемий. С целью дать понять другим кораблям, чтобы не подплывали близко. Есть риск заразиться. Например, чумой, или какой-нибудь лихорадкой. Потом уже пираты начали его поднимать для отпугивания более сильных кораблей или устрашения слабых.

— Ты с его помощью предупреждаешь о чем-то?

Черт, она слишком быстро схватывает.

— Неважно что на том корабле. Пираты или чума. Ничем хорошим это не закончится.

Она присаживается на край кровати, обдумывает мои слова. Молчит. Иногда становится жаль, что все в моей жизни так по-дурацки складывается. Передо мной женщина, которая мне действительно могла бы понравиться, но она спит с моим братом. А я даже не думаю о том, чтобы попытаться привлечь ее внимание. Потому что... да, все верно, пиратский фрегат — это не то место, куда стоит пригласить девушку. Гавани-то мне не видать. Так и буду дрейфовать по водам депрессии да уныния, пока не потону окончательно.

— Вера? — спрашиваю я, стараясь отвлечь ее от непонятных мне мыслей.

— Мм?

— А ты когда-нибудь работала моделью?

* * *

На его компьютере, наверное, миллион фотографий. Вере разрешили открыть папку "Закончено", но ей жутко хочется щелкнуть на ярлык "Срочно!!" или "В работе на май!!". Белов по-прежнему лежит в кровати с планшетом, хмурится, вглядываясь в экран. Кажется, его кто-то расстроил.

— Что-то не так?

— Да как сказать. Эта авария немного некстати, мягко говоря. У меня проект горит.

— Какой? Или это секрет?

— Памятку о не разглашении я не подписывал, так что, полагаю, не секрет. По улице Яблоневой скоро откроется отель. Фирма, в которой я работаю, его построила, я же занимаюсь дизайном СПА-комплекса.

— Я думала, у тебя своя фотостудия.

— Она не настолько популярна, чтобы купить "Кашкай". Кстати, Артем обещал узнать, что там с машиной. И забрать мои документы.

Вера фыркает и отворачивается. Вот о ком, а об Артеме говорить сейчас точно не хочется.

Документы, наличные, — из-за падения в лужу непоправимо испорчены. Завтра придется ехать восстанавливать паспорт. Но это проблема десятая. На ее карточке сто тридцать три тысячи, наличкой было еще пять. Возможно, в банке обменяют промокшие деньги. Ближайшая зарплата двадцать пятого марта, сегодня четырнадцатое. Из основных расходов у нее — поиск и съем квартиры, продукты, дорога на работу. Плюс новое пальто, если это не удастся очистить. Хорошо, что за последние месяцы удалось скопить немного денег. А ей еще было стыдно прятать их от семьи! Неловко смотреть в глаза Артему, умалчивая премии и чаевые. Как только она снимет квартиру, нужно будет заняться переездом и отвоевать у Тёмы Марти — аквариумную рыбку.

Он заявил, что скоро она приползет на коленях. Вера неосознанно потерла коленки, представляя себя униженной и умоляющей любимого принять и простить. Осознание неизбежности разрыва еще не пришло, рука то и дело тянется к сотовому позвонить Теме, спросить какую-нибудь ерунду: чем он занимается, что хочет на ужин, предложить вместе посмотреть фильм. Теперь все это в прошлом. Когда-нибудь должны пройти и чувства к нему.

— Ты в порядке? — спрашивает Вик. Смотрит на нее подозрительно.

— Конечно, как мне еще быть после случившегося?

— Просто, это не наша с тобой неделя. Она сегодня в полночь заканчивается, к счастью.

Вера пожимает плечами. Он такой странный, этот Вик Белов. Во-первых, единственный из всех родственников с другой фамилией. Как будто он и с ними, но в то же время сам по себе. У Ариши и Артема общий отец, они Кустовы. Артем говорил, что брат крайне скрытен и малообщителен, на лицо — некоторые признаки социофобии. Опять же его пилки для ногтей и...хм, прочие игрушки из комода — вовсе не то, чем стоит хвастаться. Зря она вообще туда полезла. Слишком интимные вещи нашла. Неудобно.

Татуировки на руках, надписи на шее и за ухом; местами отросшие, местами сбритые волосы на голове, — все это Вера относит к атрибутам мятежного образа. Все же он дизайнер и фотограф. А работы его, кстати, производят впечатление. В каждой из них чувствуется почерк автора. Он умеет показать холодную, недоступную красоту. Ненастоящую, но вместе с тем завораживающую, нечеловеческую и отстраненную. Женщины с его работ словно с другой планеты, прилетели для того, чтобы ими полюбовались. В них нет души, только хрупкость и предупреждение: не подходи, не трогай, не мечтай. Эти женщины не любовницы, не жены и не матери.

— Ты вообще не фотографируешь мужчин?

— Фотографирую, почему ты так решила? А, ну обнаженными — только женщин.

— Почему?

— Я не вижу мужскую красоту.

— Это странно.

Он пожимает плечами.

— Нет, я не отрицаю ее существование. Просто сам ее не чувствую. Для меня мужчина — это фон, чтобы оттенить женщину. Поэтому в общем-то у меня и не сложилось со свадьбами и лав-стори. Самое прибыльное дело, кстати. Ты странно смотришь. Удивлена?

— Немного. Мне понравились твои работы. Можно, я какую-нибудь из них повешу в своей новой квартире? Первое время она будет пустой и жутко неуютной.

— Считаешь, мои фотографии добавят уюта?

— Мне бы хотелось рано утром пить кофе на кухне и смотреть на что-то подобное.

— Хорошо, как только станет лучше, я подберу тебе несколько на выбор.

Нет, этот жуткий холод терпеть невозможно. Кожа покрылась мурашками, волоски на теле встали дыбом, то и дело пробивает дрожь. И хотя Вера пьет горячий кофе и кутается в плед, согреться не получается. Молча подходит к батарее и открывает кран на полную. Белов стреляет взглядом в ее сторону, но ничего не говорит. Терпит пока что.

Артем как-то рассказывал, что у Вика однажды был роман с девушкой, который закончился кошмарным разрывом. С тех пор за восемь лет он ни разу не был замечен в близких отношениях с противоположным полом. С мужчинами, впрочем, тоже, что и не удивительно, они же не в прогрессивной Европе живут. В любом случае, его личная жизнь Веру не касается. "Ты только больше ни о чем не спрашивай, ладно? — говорил ей прилично выпивший Артем в минуты откровения. — Просто поверь, что женщины его не привлекают. Мы никогда не говорим на эту тему, чтобы его не смущать, иначе парень совсем замкнется. Спрашивай, о чем хочешь, но только не об этом. Белов — скелет в шкафу Кустовых".

Куда ей теперь девать секреты Артема? Она так много о нем знает, разве можно забыть за полдня информацию, которую копила годами? Полина Сергеевна ее обожает, Аришка стала хорошей подругой. Вера знает слишком много о родных Темы, которые заменили ей семью в этом городе. Как жить-то без них теперь?

Зачем она весь день сидит в квартире Вика? Боится, что если уйдет, между ней и Кустовыми все станет окончательно кончено? Слезы вновь наворачиваются на глаза, сердце болит, царапина на боку щиплет, а пальцы ног задубели, но попросить еще и носки она не решается. Плохо ей здесь. Надо уходить. Но будет ли лучше в другом месте?

— Опять думаешь о нем? — спрашивает Вик. Кажется, даже сидя неприметной мышкой в другом конце комнаты, у нее получается постоянно отвлекать его от работы.

— Я о нем все время думала два года подряд, трудно в один миг перестать.

— Может, еще не все потеряно. Люди ссорятся, мирятся. Всякое бывает.

Она горько вздыхает и качает головой. Вера никогда не считала себя наивной. Смог один раз втоптать в грязь — запросто осмелится и во второй.

И все же ей хочется услышать хотя бы один довод в его защиту. Она смотрит на Вика в ожидании, что тот, наконец, начнет оправдывать брата, но он лишь молчит. Никаких идей, о чем думает. Как же они с Аришей похожи, сразу видно, что родственники. Симпатичный, крепкий молодой мужчина, он мог бы нравиться девушкам, если бы хотел.

В дверь звонят, прерывая поток мыслей. На пороге смутно-знакомая женщина лет тридцати пяти в зеленом пальто и с недоверчивым взглядом. От нее веет холодом и ароматом сладких духов.

— Здрасте, — говорит она громко. — Пройти-то можно? — и оглядывает Веру с ног до головы, та следует ее примеру. Гостья выглядит представительно: невысокая, но статная, с большой грудью, и пышными, вьющимися светлыми волосами. В руках она сжимает объемную кожаную сумку. Возможно, ей даже больше сорока, но угадать точный возраст не представляется возможным.

— Вы к Вику? — на всякий случай уточняет Вера.

— К Виктору Станиславовичу, — и шагает за порог. — Можно?

Она ловко пристраивает пальто в шкафу на вешалке, отчего создается впечатление, что не первый раз в этой квартире. Разувается и уверенно проходит в спальню.

— Что ты здесь делаешь? — Вик старается говорить строго, но все равно выходит через улыбку.

— Мне сказали, что ты решил покончить с собой и влетел в столб на полной скорости.

— Пусть даже и не надеются. Я умру старый и пьяный где-нибудь на Багамах.

— Я тоже сказала, что если бы ты решил размозжить себе череп, то предупредил бы меня заранее. Не мог же ты вдруг оставить меня без работы в кризис.

— И то верно. Знакомьтесь: Тома — управляющая "ФотоПиратами". — Точно! Вера видела ее в студии как-то раз, когда заезжала за Артемом. — А это Вера — невеста Артема.

— Бывшая невеста.

— Они в ссоре.

— Передай своему Артему, что он должен нам кучу денег. У меня все записано.

— У нее, правда, все записано, — подмигивает Вере Вик.

— Я тебе пирожков привезла, — Тома лезет в сумку и достает оттуда объемный пакет. — С луком-яйцом, картофелем-грибами и яблоками. Похудел-то как сильно.

— Тома, мы виделись позавчера.

— Всего за два дня-то! Это и настораживает. Пойду, разогрею, — она засуетилась со своими пакетами и скрылась на кухне.

Вера проследила за ней взглядом, с каждой минутой острее чувствуя, что лишняя. Скорее бы Арина приехала с вещами.

Чуть позже Вера жует пирог на кухне, гадая, какие отношения между Томой и Виком. Явно между ними нечто большее, чем официальные начальник-подчиненная. Своему босу она бы точно не стала стряпать. Кстати, Томины пирожки оказались превосходными.

— Ладно, дамы, покину вас на минуту. Общайтесь, — он осторожно поднимается и идет в сторону ванной, одной рукой держась за туго перемотанную бинтами грудь.

— Вам, должно быть, интересно, почему я в таком виде? — неловко улыбается Вера Томе, как только Вик скрывается в ванной комнате. Она оглядела себя с ног до головы, усмехнувшись.

Тома отрицательно качает головой:

— Не мне вас судить.

После ее слов, а, главное, осуждающего тона хочется провалиться сквозь землю.

— Да, с любым другим мужчиной это было бы крайне неловко, — мямлит Вера.

Тома хмурится, глядя на собеседницу, но в этот момент в дверь снова звонят. Арина залетает, как ураган, сходу вручает Вере огромный пакет с вещами и принимается долбиться в ванную, пока Вик из нее не выходит.

— Имей терпение, у меня болят ребра, я не могу двигаться быстро.

— Мне срочно нужно помыть руки, потому что пахнет Томиными пирожками!

— Родная, я на всех напекла, — Тома сияет, приобнимая Арину, чмокает в висок.

Переодевшись в джинсы и свитшот, аккуратно сложив стопочкой вещи Вика, и приготовив свои все еще мокрые у входной двери, Вера возвращается в комнату. К ее сожалению, Тома еще не ушла. Она сидит рядом с Ариной. Увидев Веру, Кустова резко переводит тему разговора:

— Короче, его не было дома. Я спокойно собрала твои вещи и ушла.

— Спасибо. Я, пожалуй, поеду. Завтра рано вставать.

— Домой?

— Нет, у меня здесь подруга живет. Мы уже созванивались, она ждет меня, — лжет по заранее продуманному сценарию.

— Как хочешь. В любом случае, ты можешь переночевать у нас. Мама тебе всегда рада, да и папа не будет против. Ну, пока вы с Темой не помиритесь... или окончательно не разойдетесь. Вот идиот же он! Вик, ты в курсе? Он пытался задавить ее, пока она не упала в лужу!

— На Артема это не похоже, — отзывается Белов.

— Ладно, мне тоже пора, — говорит Тома, поднимаясь с места.

Вера следует ее примеру. Она подходит к комоду, чтобы снять телефон с зарядки, но неудачно роняет его на пол, тот закатывается под ящики. Приходится хорошенько поискать, пошарить рукой вслепую. Что-то мешается, какой-то кусок ткани. Следуя порыву, Вера вытаскивает это что-то и, наконец, находит сотовый. Переводит взгляд на находку — перед ней женский розовый лифчик.

— Ой, кажется, я что-то обнаружила, — говорит она, чувствуя, как бросает в жар. Откуда в квартире Вика женское нижнее белье? Нет, это слишком интимно. Что ж ей так не везет-то! Полдня в гостях, а уже столько открытий, от которых вновь запылали щеки и уши.

— Ого, приличный размерчик, — Арина забирает лифчик, крутит в руках, вопросительно уставившись на брата.

— Это Алисы, — отвечает он. — Нужно будет отдать ей при встрече, — поморщился.

Арина громко смеется:

— Что у вас за игрища с этой грудастой девицей, если белье по всей квартире летит?

— Она весьма активна, — усмехается Белов. — Положи обратно, под комод. Я потом решу, что с ним сделать.

Вера переводит пораженный взгляд на Вика, затем на лифчик, и снова на него.

"Я была уверена, что ты гей", — ошарашено думает она, а потом понимает, что произнесла это вслух. Только что. Все смотрят на нее, она на Белова.

— Я? — вытаращил он глаза.

— Он?! — восклицают хором Тома с Аришей.

— С какой это стати? — смеется Арина.

И правда, с какой стати она это решила? Никто ей прямо не сказал, она просто сопоставила намеки и некоторые факты. Сама сделала выводы, которые оказались ошибочными! О нет, она разделась перед ним, попросила белье, вела себя так, словно ему все равно. Вера вспыхнула, должно быть, еще ярче и на миг задохнулась от стыда. Затем пробормотала:

— Ладно, мне пора. Вик, спасибо, что приютил. И за вещи спасибо. И вам, Тома, за пирожки. Ариша, ты знаешь, что лучше всех. Все, убежала.

Она бросается в коридор, хватает сумку, натягивает ботинки, которые принесла Кустова, и выскакивает в подъезд, бегом вниз по лестнице. Какая же идиотка! Что он о ней подумал? Не успела расстаться с Артемом, как крутит задницей перед его братом? Причем голой! Она же в стрингах была. Вера стонет и морщится. Она надеется, что больше никогда не увидит Вика Белова. Как ему в глаза-то теперь смотреть?

И уже потом в дешевом гостиничном номере она лежит на жесткой кровати и гадает, почему Артем сказал, что у брата не стоит на женщин, если он не гей? Почему просил ни о чем не спрашивать? Раньше она думала, что дело в ориентации Белова, которой стесняются родственники. Ни одна новая идея не посещает. Впрочем, это не ее дело. Утром она возьмет такси, съездит за необходимым и займется поиском квартиры. Затем перевезет оставшиеся вещи и забудет об этой семье навсегда. Может, только Арину и Полину Сергеевну будет поздравлять с праздниками.

* * *

Следующее утро у Веры начинается в семь тридцать. Это как раз то время, когда Артем уезжает в ресторан. Следовательно, она прибудет в квартиру сразу после его ухода, затем заедет в паспортный стол и успеет на работу к одиннадцати.

Зайдя в знакомый подъезд, она чувствует, как сильно защемило сердце от тоски. Полтора года Вера жила в этом доме с Артемом, возвращалась каждый день с работы, относилась к двушке на пятом этаже как к родной. Вдруг становится определенно ясно, что она здесь никто. Все вещи были куплены Артемом или на их общие деньги: большую часть зарплаты она отдавала ему, так как он не признавал совместное ведение бюджета. В итоге, она как пришла сюда полтора года назад с двумя сумками, так и уйдет с ними же. Как будто и не было этой жизни. И общих планов на будущее.

Вера не старается двигаться тихо — она ведь здесь одна. Провернув ключ в замке, заходит в квартиру, включает свет в прихожей и испуганно замирает: его ботинки небрежно брошены у порога, а рядом валяются на высоком каблуке. Не Верины. Чужие. На всякий случай она проверяет — сороковой размер, у нее тридцать восьмой.

Ей требуется несколько секунд, чтобы вспомнить, зачем пришла сюда. Ощущение, что она попала в другую реальность, какой-нибудь 2Q15 год, где в ее квартире с ее мужчиной живет другая женщина. Вот только Мураками пишет сказки, а реальность бьет наотмашь, не жалея, не предупреждая заранее. Что ж, хватит стоять и любоваться на ношеную обувь.

Прижав ладонь к груди, девушка делает несколько глубоких вздохов и, двигаясь максимально тихо, на цыпочках, крадется к спальне. Она должна увидеть их своими глазами. Она не убежит сейчас, делая выводы только по туфлям, не даст ему и шанса для маневра.

Идет беззвучно, как тень, едва дышит, чтобы ничем не выдать свое присутствие, но у Веры есть проблема: сердце колотится, норовит вырваться наружу. Его биение отдается в ушах, звенит в голове, рвет дыхание. Ей действительно больно. Кажется, что чертов стук слышат даже соседи. По пути приходится перешагнуть объемную коричневую и очень красивую сумку "Прада", доверху набитую вещами.

Итак, Верина с Темой спальня. Та же обстановка, мебель, шторы, общие фотографии в рамках, — все, как она помнит. Каждая вещь на своем месте, куда Вера ее положила накануне. То же постельное белье на кровати, которое она еще три дня назад гладила: темно-синее, в крупные геометрические цветы. Тот же большой, красивый, в меру волосатый мужчина в постели раскинулся в удобной позе, спит. Голый. Но рядом с ним другая женщина. А на тумбочке пепельница, окурки от его "Кента" и каких-то длинных тонких сигарет. Два бокала, пустая бутылка из-под вина, большая запечатанная пачка презервативов. Почему не вскрытая? Уже вторая что ли? — равнодушно отмечает про себя Вера. Ну, вот она и увидела все, что требовалось. Эмоции вдруг исчезли — не осталось даже одной единственной. Либо она прямо сейчас умрет на месте, либо выйдет отсюда с гордо поднятой головой. Что ж делать с сердцем, как унять его?

Наверное, есть на свете женщины, которые бы смогли простить вчерашний поступок Артема. Возможно, есть даже те, кто закроет глаза на измену в супружеской спальне. Может, Вера и относится к первым, но точно не ко вторым.

Она тихо выскальзывает из комнаты, а они так и продолжают спать, не замечая ее присутствия. Закрывается в ванной, несколько раз умывается холодной водой. Ей уже все равно: пусть услышат. Проснутся — так проснутся; скандал — так скандал. Надо собрать вещи и бежать.

Некоторое время она ходит по квартире, прощаясь с любимыми стенами. Многое здесь было выбрано ею лично — они вместе с Артемом делали ремонт. Кучу денег она убила на его жилье, наивная влюбленная дура. Хочется взять что-то на память. А сумка девицы выглядит потрясающе. Видно, что новая, даже леска от ценника болтается, а этикетки с ценником в боковом кармашке. Неужто Артемка разорился? Осторожно Вера выкладывает вещи любовницы бывшего жениха на пол, складывает в нее свои собственные. Затем нагружает старую спортивную сумку одеждой так, что едва удается застегнуть. Она сделала, по меньшей мере, пять ходок из коридора до шкафа в спальне и обратно, а эти двое даже не пошевелились. Видимо, уснули только под утро, всю ночь предавались разврату. Вера пытается вспомнить, когда они с Артемом в последний раз занимались сексом. Недели две назад? Или три? Стоил ли тот секс вообще того, чтобы запоминать его?

Интересно, он давно ей изменяет? Не мог же за день найти себе подружку с сумкой "Прада"? На проститутку не похожа, хотя откуда Вере знать наверняка?

Что ж, вещи собраны, пора отчаливать. В ванной она снова умывается и немного плачет, заметив незнакомую косметичку. Видимо, девица знала, что может ей пригодиться в Вериной с Темой квартире, осознанно собиралась. Это не случайная встреча в баре, которая закончилась бурным перепихом. Впрочем, правду знать не хочется.

А потом Вера смалодушничала. Она берет его и ее зубные щетки и хорошенько чистит ими унитаз, затем аккуратно ставит в стаканчик и выходит в коридор. Затем в подъезд, тихонько прикрыв за собой дверь. Она надеется, Артем поймет, что она приходила, уже после того, как почистит зубы.

* * *

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 3

Я же, как ошалелый, бросился тогда за ней два месяца назад. Вскочил с кровати и побежал. С сотрясением и сломанными ребрами, ага. Целых два метра преодолел, прежде чем меня согнуло пополам и едва не вывернуло наизнанку прямо при зрительницах. Что нашло — неясно. Просто понял, что она уходит навсегда, обозвав при этом педиком и хлопнув дверью, а понимание того, что надо отпустить — запоздало.

Представьте себе, сегодня во сне я ее целовал. Нежно, осторожно, проводя по лицу и плечам ладонями. Проснулся в агонии и опомнился только в душе, отбивая зубами чечетку так, что они, казалось, раскрошатся к чертовой матери. Тушил фантомный пожар ледяной водой снова. Придурок припадочный. Вы, должно быть, заметили, сегодня я красноречив, как никогда.

Давненько такого не было; Алиса не считается, она мне не снилась, а нарушила правило. О правилах позже. Сейчас главное — уяснить, что мне стоит держаться от Веры подальше. Эта женщина будит желания, которым нет места на тонущих пиратских кораблях.

Хорошо, что она ушла навсегда. Скорее бы вслед за ней ушли воспоминания.

Мне нужно допить остывший крепкий кофе и сесть за проект. На следующих выходных лечу в Сочи к заказчику, будем делать замеры базы отдыха "Васильки". Судя по количеству комнат отдыха в сауне, лучше бы ее переименовать в "Трахельки", но решать, увы, не мне.

Я почти уже справился с первым пунктом повестки вечера, как зазвонил мобильный. Почти десять на часах, хм, Тома уложилась в разрешенное ей время. Придется ответить:

— Да?

— Виктор Станиславович, не разбудила?

— Я работаю. Что ты хотела?

— Да это, тут такое дело... Не знаю даже, может, не стоило вам и звонить так поздно. Вы как себя чувствуете?

— Хорошо чувствую. Раз позвонила, придется рассказывать.

— Девушка та... Вера. Мы у вас познакомились. Пироги мои уплетала, как в последний раз в жизни, думала вам с Аришкой не хватит... Поняли, про кого я?

— Невеста Артема. Ну?

— Так на лавочке сидит в парке.

— И?

— Долго сидит, часов шесть уже. Я к подруге шла мимо — она сидела. Музыку слушала, взгляд отрешенный. Обратно сейчас возвращаюсь — она все еще сидит на том же месте, в той же позе. Как будто и не живая. Я подошла, она попросила не трогать ее. Это не мое дело... но стемнело давно. А ночью в парке лучше молоденьким девочкам не тусоваться. Да и холодно уже, а она раздетая. В одной кожанке да юбке. А я в штанах, пальто, быстрым шагом иду, и то кутаюсь в платок.

— Эмм. Ты уверена, что шесть часов так и сидит на одном месте?

— Иначе бы не стала вас беспокоить. Может, позвонить кому? Артему, например. Я ему набирала, но мой номер у этого... нехорошего человека в бане, оказывается. Вот мерзкая личность. Мне денег должен, и я же заблокирована у него!

— Все, я понял. В каком парке, говоришь? Как ее найти?

Не вовремя. Но съездить нужно. Номеров подружек ее я не знаю, Арину ночью в парк не пошлю сто процентов. Артему звонить не стану принципиально после его остроумной шутки искупать невесту в канаве.

Дорога занимает минут двадцать, парк встречает слабым освещением, попсовой музыкой отдаленных кафешек, прохладным порывистым ветром. Интересно, весна в этом году вообще будет?

Действительно, девица сидит на лавочке, правда уже не одна, а в компании, один вопрос — знакомой желанной или новой навязанной?

— Нет, я с вами никуда не пойду. Оставьте меня в покое, — тихий, испуганный голос. Выводы я сделал, подхожу ближе.

— Привет, родная. Заждалась? Опоздал, прости, — хватаю ее за локоть. — Мужики, привет, девушка со мной. — Оглядываю присутствующих: пацаны лет по двадцать, выпившие, разочарованные моим появлением.

Надеюсь, я не выгляжу сейчас в ваших глазах благородным спасителем? Есть один секрет, который знают все мужчины, и очень мало женщин: парни редко дерутся из-за чужих баб. Никогда не поверю, что телочка так зацепила, что чувак кинулся мочить по морде ее родного мужа. Другое дело, если охота подраться, тогда девушка — это отличный повод, но не более того.

У меня есть примерно секунд десять, чтобы понять, чего ищут эти ребятки: драки или развлечений. Мне везет, им нужно второе. Никто не сопротивляется моим действиям по спасению, кроме одной дуры. Я практически волочу ее за руку к выходу. Упирается, вырывается.

— Пусти меня! Я не хочу уходить! Зачем ты пришел? Отстань!

Я двигаюсь быстро, чтобы не искушать судьбу. Нет времени рассматривать невесту Артема хорошенько, уловил только, что ее волосы распущены, пышные, закрывают лицо и плечи. В этом освещении они кажутся практически черными. Она действительно упирается моим действиям! Приходится прилагать все силы, чтобы удержать на месте.

— Куда пустить? К ним? Хочешь, чтобы тебя по кругу пустили? Острых ощущений не хватает?! — срываюсь на нее. Она продолжает упираться. Вертится, норовит щипаться. Хватаю за плечи и хорошенько встряхиваю.

— Мать твою, что происходит?!

— Я не хочу так жить, — рыдает. Идиотка. Это ж надо так убиваться из-за мужика. Жить она не хочет. Один плюс, моя симпатия испаряется мгновенно, как вода Марка Уолтера на Марсе, уступая место презрению и брезгливости. Терпеть не могу тупых баб. Существует так много действительно страшных вещей, из-за которых следует переживать, что разбитое сердце, простите, ну никак не конкурирует. Вероятно, я сильно ошибся насчет нее, а вот Артем оказался прав. Хоть и жесток. Я не такой, как брат, поэтому не могу бросить ее здесь одну при всем своем отвращении.

— Куда тебя отвезти? — почти подтащил уже к машине. — Где ты живешь?

— Не хочу домой. Дома этаж высокий, я выпрыгну. Мне страшно.

Трындец. Я застонал, не понимая, за что мне это. То Алиса пасется под дверью, то Вера планирует суицид.

— Хорошо, пошли, жахнем чего-нибудь. В бар пойдешь? Ну?

— Пойду.

Ближайший бар нашелся в квартале от входа в парк. Я сразу заказываю себе кофе — ночь обещает быть длинной — а ей два больших глинтвейна. Официант сработал быстро, через десять минут у нас в руках по обжигающему напитку. Скудное освещение все же лучше уличного, поэтому удается разглядеть девицу тщательнее. Зареванная, растрепанная. Как будто раненая, умирающая без крыла птица. Да что ж такое-то. Что в Артеме настолько особенного, раз бабы жизни не представляют без его члена? У других мужиков, можно подумать, там все иначе устроено.

— Пей, давай.

Она пьет горячее пряное вино мелкими частыми глотками, давится, кашляет, снова пьет. Дрожит, синяя вся от холода. Жалкая. Скорее бы пришла в себя, и отвезти домой. Избавиться.

— Да нормально все будет. Может, и перебесится твой Артем. Я с трех лет его знаю, и поверь, таких длительных отношений, как с тобой, у него не было. Если любишь так сильно, может, стоит попробовать поговорить?

Она замирает, поднимает на меня ошарашенный взгляд. Вдруг затряслась, как флаг на ветру, и прижала ко рту ладонь, будто затыкая рвущиеся рыдания. Тяжело вздохнула полной грудью.

— Ты думаешь, я из-за него тут с ума схожу? — невнятно прошептала. Девица так сильно замерзла в парке, что до сих пор с трудом разговаривает. Кажется, в безумных глазах начинают мелькать искры интеллекта. Я облегченно выдыхаю. Может, удастся поскорее вернуться к работе.

— Ну, вы ж с Артемом расстались не так давно. Разве нет?

— Да пусть твой Артем катится ко всем чертям! Видеть не хочу твоего Артема, да поздно уже! — она с энтузиазмом принимается за второй бокал, вытирая пальцами слезы. Машу официанту повторить, сам же приближаюсь к девушке. Вера обхватила горячий стакан двумя дрожащими руками, греется. Следуя порыву, кладу свои ладони на ее и вздрагиваю — они как лед.

— Что случилось тогда? — говорю уже без раздражения. Наши лица близко, ее темно-карие глаза так широко открыты, что кажутся огромными, бездонными. На ее бледном лице выделяются только они: живые, яркие, влажные и обреченные. — Ну же, не молчи.

Она приоткрывает рот, смотрит на меня в упор. А мой взгляд мечется с губ на глаза и обратно. Ее уязвимость почему-то ранит, и это ощущение мне не нравится.

_ _ _

Вера смотрит на Вика, все еще не понимая, как так сложилось, что он сидит рядом. Откуда взялся? Чудо, не иначе. Она такая трусиха! Так сильно боялась в том парке, но не уходила. Потому что страх остаться наедине со своими мыслями сильнее. Вот бы все прекратить одним разом, легкой быстрой смертью, да решиться на нее непросто. В кино женщины могут, а в жизни — совершить роковой поступок намного сложнее. Чувство самосохранения зашкаливает так, что искры летят. Жить хочется! Выть впору, как хочется. Что она и сделала, закатилась в слезах. Перед Виком. Позорище. Без сомнений, он бы многое отдал, чтобы оказаться сейчас в другом месте.

Кладет руку ей на шею, осторожно поглаживает. Она замирает под этими легкими движениями.

— Вера, дело ведь в мужчине? В моем брате, да? — осторожно спрашивает. — У тебя горе, я вижу, но ты ведь умный человек, не будешь пускаться во все тяжкие, даже если что-то страшное случилось с близкими. Ты бы не искала приключений в парке. Что за тяга к саморазрушению? — его голос низкий, глубокий, будто бархатный. Он подхватывает ее, несет теплым потоком. Становится легче, впервые за неделю. Сил хватает только кивнуть ему. Потом еще раз. И еще.

— Ты можешь рассказать мне, если хочешь. Я никому не скажу. Что тебя гложет? Ты так сильно любишь его?

Кажется, ей немного легче. Алкоголь дурманит, но нервы потихоньку успокаиваются. Больше она не напряжена, не готова рассыпаться в пыль при любой встряске. Собирается с духом и говорит::

— Ты, правда, хочешь поговорить?

Он кивает без тени улыбки. Понимание, что он принимает ее всерьез, бодрит. Вера убедилась, что они сидят достаточно далеко от других гостей бара, и их разговор никто не сможет подслушать.

— Не знаю, можно ли об этом рассказывать. Я новичок. Но так, как это касается и меня, думаю, имею право. Ты, должно быть, еще не в курсе. Я тебя сейчас ошарашу. Вик, Артем ВИЧ положителен.

Вик отодвигается и мрачнеет. Откидывается на спинку дивана, тяжело вздыхает, скользит взглядом по бару, словно ища знакомых. Затем поворачивается к ней и задает абсолютно простой, но самый важный вопрос:

— А ты? — смотрит в упор.

Вера замирает, смотрит на край стакана, который двоится, плывет, дергается.

— Наверное, тоже.

— Ты не знаешь наверняка?

— Женщинам заразиться проще, чем мужчинам.

— Вы не предохранялись?

Она качает головой:

— Мы пассивно планировали ребенка. Полгода назад он для санитарной книжки сдавал анализы, у них это добровольно-принудительно, ресторатор настоящий псих по части болезней, все было чисто. И за полгода до этого. А теперь вот он пересдал и такой результат.

— Кобелина, — Вик трет лоб, пораженно качая головой. Бормочет еще несколько невнятных, жестких ругательств. В иной бы момент Вера отшатнулась и покраснела, но сейчас лишь кивает.

Ей становится немного легче от того, что он не спрашивает, не могла ли она принести домой болезнь. Он даже не сомневается, что вина на Артеме. Он на ее стороне.

— Я узнала два месяца назад, что он мне изменяет. Они спали в моей кровати, когда я пришла. То есть, в его кровати.

— Давно он тебе сказал?

— Неделю как. С тех пор я не живу, Вик. Я горю в аду, слышишь? Каждый день. Мне кажется, по моим венам течет зараженная кровь. Я отравлена, понимаешь? И никак не очиститься. Только если выпустить ее всю.

— Ты еще не знаешь наверняка.

— Я читала в интернете, что для женщин риск просто огромен. Я изгой. Сегодня на работе резала томаты и поранила палец. Такое часто бывает, — она показывает ему заклеенный пластырем указательный палец, — так у меня закружилась голова. Показалось, что кровь другого цвета. Не такая, как обычно. Я вылетела из кухни, словно вирус может передаваться по воздуху. Наверное, мне стоит уволиться. И вообще не выходить из дома. Никогда.

— Ш-ш. Навыдумывала. Вера, нужно просто пойти сдать анализ.

— Я знаю! Сегодня хотела, но не смогла. Просто, я никогда не думала, что так получится. Мне двадцать три, в моей жизни был только один партнер. Я не принимала наркотики, мне не переливали кровь. Если я получу положительный результат, то как жить-то дальше?

— Жить нужно столько, сколько отмерено.

— Я бы посмотрела, как бы ты заговорил на моем месте! — зло рявкает она. — Прости. Пожалуйста, прости. Я никому не могу рассказать об этом. Родителей жалко, друзья начнут шарахаться. А ты слушаешь, и не убегаешь. И я же на тебя срываюсь. Просто я еще не осознала. Не смирилась, понимаешь? Как там в психологии... Период отрицания?

— Я хочу тебе кое-что сказать. Но сначала позволь кое-что сделать, — он приближается и убирает прядь ее волос за ухо. Банальное, простое движение получается привычным, словно он так делает часто. Проводит кончиками пальцев по ее лицу. А потом тянется и прежде, чем она успевает сделать что-либо, целует. Прямо в губы. В ее, вероятно, зараженные губы. Вера отшатывается и качает головой.

— Нельзя, — шепчет она.

— Мы больше не будем говорить сегодня об этом. И вообще говорить. Мы будем целоваться.

— Ты вообще слушал меня?!

— У меня десны здоровые, ран во рту нет. А у тебя?

— Я не знаю, — обескуражено шепчет.

— Кровью сплевываешь, когда чистишь зубы?

Она отрицательно качает головой, нахмурившись.

— Тогда расслабься, — он кидается на нее. Напористый, но осторожный. Мягкие горячие губы касаются ее все еще холодных, напряженных. При следующем движении его губы обхватывают ее. Она не отвечает, а он будто не обижается. Она замирает, едва дышит, сраженная неожиданностью происходящего.

— Но... — шепотом. Он отрывается от нее и утыкается своим лбом в ее, дышит прерывисто:

— Чтобы заразиться через слюну, мне нужно выпить литра два-три. Обещаю, так далеко мы не зайдем. Держись за что-нибудь, Вера. Целоваться я люблю. И умею. — Он на миг увеличивает расстояние между ними и широко улыбается, и она понимает, что это впервые с их знакомства. А потом целует ее снова, но на этот раз она сдается, приоткрывает рот, а его язык тут же касается ее нижней губы. Быстрое, едва уловимое движение. Потом еще одно. От третьего она дрожит, сосредоточившись на ощущениях, капитулируя. Его напряженные руки упираются в диван по обе стороны от нее, он повсюду, а она как будто в безопасности. И еще она не ожидала, что он так потрясающе пахнет. Его губы и язык ласкают ее рот, с каждой минутой поцелуй становится глубже, чувственнее. Он идеальный: влажный, горячий, пронзительный.

На мгновение Вик отрывается, отодвигается и смотрит ей в глаза своими расширенными, блестящими. Он смотрит так, что сердце обрывается, а желудок скручивается узлом. Его желание настолько очевидно, что кожа начинает гореть, а дыхание рвется. Душа рвется прямо на его глазах. Но смотрит Вера на губы. Такие знающие. Она смотрит и думает, что хочет еще. Ничего больше не нужно, только бы продолжать целоваться. И он исполняет ее желание, но теперь уже не спрашивая разрешения, а жадно. Как будто дорвался. Она забывается, дрожащими руками касается его волос на затылке, но опустить их на плечи не спешит. Пока так. Он ее не трогает, и она первая не станет. Он сказал, что они будут только целоваться.

Ее не видно бармену и официантам, так как Вера практически лежит на диване в объятиях Вика. Стон срывается с губ, потому что тело хочет большего. Оно ведет себя так, словно не отравлено, откликается на ласку этого мужчины. Он отрывается от нее, дышит в шею, ведет по ней языком, оставляя след. Она опять дрожит, и он сжимает крепче ее запястье. Шепчет во влажное ухо, отчего она слегка выгибается, подавая вперед грудь:

— Поехали ко мне.

* * *

И только на пассажирском сидении его машины она понимает, глядя на напряженное лицо Белова, что ни за что не подвергнет его опасности.

— Мне нужно узнать результат, Вик. Иначе я не смогу. Чтобы ты ни говорил, как ни убеждал, я не смогу, пока не поговорю с врачом.

Некоторое время он думает, потом кивает:

— В понедельник поедем вместе, ладно? Я давно не проверялся. Вдруг, меня тоже ждет сюрприз?

Подмигивает ей.

— Куда ты меня тогда везешь? Не спросил адрес.

— К себе.

— Я же сказала тебе "нет".

— А я сказал, что сегодня мы будем целоваться. И "сегодня" только начинается.

Вера смотрит на часы — они показывают начало второго.

* * *

От стоянки они идут, держась за руку. В квартире немногим теплее, чем было в парке, но его это, кажется, ничуть не смущает. Мало того, что отопление выключено, еще и окна открыты настежь. Снежный человек этот Виктор Белов.

— У меня адски неудобный диван, поэтому спать будешь рядом. Но есть правила. Их следует соблюдать, — кидает ей свежий темно-серый комплект постельного белья.

Вера ловит и замирает с этим комплектом в дверях спальни, не веря, что снова находится в квартире, откуда не так давно уносила ноги, пылая от стыда. Вик закрывает окно, опускает жалюзи, ходит по комнате, убирая вещи, которые лежат не на месте.

— Ты хочешь уйти? — спрашивает он вдруг, останавливается, смотрит на нее.

Хороший вопрос. Хочет ли она уйти? Если да, то куда? В крохотную студию без мебели, которую снимает, кстати, недалеко отсюда? Больше пойти некуда, Вера никогда не сможет попроситься к кому-то из подруг пожить, не хватит совести потеснить их. Тем более, предполагая о своем новом статусе. Одиночество — это меньшее, что ей сейчас нужно, поэтому она отрицательно качает головой. Пиратский флаг висит на своем месте, предупреждая об опасности. Можно подумать, на свете есть дерьмо похуже того, в которое она вляпалась.

— Ты можешь уйти в любой момент, понимаешь это? — он подходит вплотную, поднимает ее лицо за подбородок и целует. На этот раз вкус, движения его губ кажутся знакомыми. Она поражена осознанием того, что уже успела привыкнуть к ним.

— Я просто на грани. Кажется, веду себя не совсем адекватно, — осторожно говорит она. — Такое чувство, что голова воспалилась от мыслей и страха.

Он снова ее целует. С языком. Медленно, чувственно, пробуя и позволяя пробовать себя.

— Еще одно слово, и я велю тебе заткнуться, — шепчет, и эта фраза вызывает у нее улыбку. Он так близко, тоже улыбается, целует ее и улыбается. Руками не трогает, а она тянется сама, не отходит, хотя может.

Должно быть, она спятила. Что она делает? Столько проблем, ужаса на нее свалилось, а она целуется с братом бывшего и улыбается. Их ничего не связывает. Они ни разу не были на свидании, она даже не знает, нравится ли ему... Да причем тут это! Он и не предлагал ей встречаться. Просто привез к себе и целует. Бесстыдно облизывает ее язык своим, да так, что у нее ноги подкашиваются.

Он делает шаг вперед, на нее, приходится отступить. Еще раз и еще, пока она не упирается спиной в стену. Его ладони опять слева и справа от ее головы. Вера привстает на цыпочки, чтобы ему было удобнее целовать ее, и ему это нравится. По крайней мере, одобрительно кивает и улыбается:

— Вкусная.

Постельное падает на пол, руки тянутся к его плечам, но он их тут же убирает и прижимает к стене. Она пытается прильнуть к нему, но получается плохо. Хочется большего контакта. Она стонет прямо в его рот, пробегает поцелуями по щеке, пока он ласкает ее шею, ухо, область за ним.

— Точно уверена, что "нет"? — шепчет. — Я знаю так много способов заняться безопасным сексом, ты и представить себе не можешь. Просто скажи, что хочешь так же сильно, как я хочу тебя. Я все сделаю. Сам. Тебе ничего не придется. Я хочу тебя давно, Вера. Совершенно не могу оторваться.

И ей хочется разрешить ему. Просто закрыть глаза и расслабиться, довериться. Каким-то образом ее ладонь вырывается на свободу. Следуя порыву, распаленная его ласками и словами, впервые за долгое время чувствующая себя желанной и сексуальной, Вера опускает ее и сжимает его ширинку, проводя по ней, замирая от ощущения твердости его эрекции. Но затем все резко прекращается.

Вик отстраняется и отходит, отворачиваясь. От неожиданности Вера едва не падает на пол, хватается за стенку. Что случилось? Он передумал? Она сделала что-то не так? Наконец осознал, зачем ему ненужный риск?

Почему он молчит? Еще миг, и ее колотящееся сердце разорвется.

Наконец, он поворачивается, улыбается, но уже не так, как раньше. Наигранно. Не по-настоящему. Когда Вера успела научиться разбираться в его мимике? Ей снова больно. Не физически, а морально. От его отказа. Но она с этим справится.

— Ты расправь кровать пока, ладно?

— Что-то не так? Ты скажи, я не обижусь. Хочешь, я уйду? — Она не будет плакать и раздражать его этим.

— Нет. Все отлично. Просто ты еще не знаешь правила. Я сейчас пойду в душ, вернусь через несколько минут. И хочу, чтобы ты постелила нам, разделась и легла. Ладно? Вера, — он подходит, берет ее руки, смотрит в глаза. — Я хочу увидеть тебя после того, как выйду из ванной. Не выдумывай себе проблем, я знаю, вы женщины, это умеете. Хорошо? Мне, правда, нужно отойти.

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 4

Как только я закрыл за собой дверь ванной, тут же схватился за живот и застонал. Включаю холодную воду на максимум. Руки не слушаются, пуговиц на рубашке так много... Наконец, с ней покончено. Джинсы, белье прочь. Быстрый взгляд на себя, а кожа снова горит, чешется. Вот и она, верная подружка моя, Прорывная. Интенсивность растет с каждым импульсом, а импульсы все чаще. Я уже в душе, струя направлена на живот, грудь, ноги, паховую область. Тело горит под рубцами, хотя не должно. Боль фантомная, но отсюда не менее сильная. Руки шарят по тумбочке, за бритвой всегда лежит упаковка опиоидов на всякий случай. Я продуманный наркоман. К сожалению, не слишком — упаковка пустая. Мать вашу! Боль нарастает, я уже знаю, что скоро пик. Не закричать бы... До кухни добежать не успею при всем желании. Страх горячими каплями ползет вдоль позвоночника.

А нет, вот одна таблетка, не заметил. Глотаю и запиваю водой прямо из душа. Теперь остается ждать, пока она подействует. Мне так холодно... Как же холодно. А кожа горит. При всем этом член по-прежнему стоит колом, что абсолютно не вовремя.

Ладно, кажется, меня отпускает. Делаю воду чуть теплее, но все равно до комфортной температуры далеко.

Вера не виновата, сам потерял голову. Сначала правила, потом ласки. Никогда наоборот. Она так сильно завела меня, что забыл о главном. Интересно, почему. Она, конечно, очень хорошенькая, но я встречал женщин и шикарнее, и вполне себя контролировал. Длительное воздержание? Две недели — бывало и намного дольше. Я так долго представлял ее в разных образах для фотосессии, может, в этом дело? Даже зарисовал некоторые из них, вспомнив художественную школу. Или в том, что она здоровый, нормальный человек, завелась с пол-оборота от моих ласк? Казалось, я чувствовал ароматы ее возбуждения. Я бы хотел проверить пальцами, как она там, но не успел.

Кажется, я здесь засиделся. Понятия не имею, что она подумала. Впрочем, скорее всего, в квартире я снова один. А вы бы на ее месте остались? Любая бы сбежала. Напал, притащил, приставал и ушел. Только, пожалуйста, Вера, не подумай, что это из-за непроверенного диагноза. Остается только надеяться, что она не мнительная. Полагаю, что хочу слишком многого.

В выдвижных ящиках ванной лежит запасная домашняя одежда. Я же не впервые в припадке бьюсь, продуманный наркоман, вы помните?

Кожа все еще розовая, болит, но боль с Прорывной сменяется на Фоновую. Это терпимо. С ней я могу работать, спать, есть, — в общем, жить.

Надеваю штаны, футболку, носки, выхожу в коридор. Так тихо. Жаль, что она ушла. Куда только? Позвонить? Скорее всего, не ответит. Я, правда, хотел помочь, поддержать, надеюсь, в итоге не сделал хуже.

Подумав минуту, прихожу к выводу, что позвонить все же стоит. Напишу сообщение, если не ответит. Прохожу в комнату за телефоном и замираю — Вера в моей майке крепко спит в кровати. Осталась. Быть не может!

Выключаю свет и подхожу ближе, несколько минут смотрю на нее, не веря глазам. Осознаю, что ей удалось сильно удивить меня. Теперь можно лечь рядом и расслабиться. Она так и не узнала правила поведения на пиратском фрегате. Что ж, придется отложить их до завтра. Тем более, в крайнем случае, новая пачка опиоидов лежит на кухне рядом с краном и стаканами. А еще одна в портмоне. Транки тоже стратегически распиханы по всей квартире.

Закрываю глаза и засыпаю рядом с невестой своего брата, которую еще недавно так отчаянно целовал. Поправочка — бывшей невестой брата. А с ним, кстати, предстоит скорая встреча и серьезный разговор.

* * *

Просыпаюсь и первым делом, не открывая глаз, шарю рукой по простыне — Веры нет. Сажусь, оглядываюсь, отыскиваю сбоку от кровати сотовый — начало одиннадцатого.

В коридоре, ванной, на кухне моей гостьи тоже не оказалось. Зато на столе я нахожу записку с номером телефона и надписью: "Хотела приготовить тебе (и себе заодно) горячий завтрак, но из продуктов только хлеб, лимон и сыр. — Точно, руккола закончилась. — Да и плита не работает". Она думает, что у меня нет ее номера. На самом деле, есть, как — то еще год назад Артем звонил с ее телефона, и я зачем-то сохранил.

Но намек понят. Набираю ей смс, одновременно забивая кофейные зерна в кофемашину, запуская ее: "Куда убежала?". Она отвечает быстро: "Работаю".

Пью кофе, пишу: "Я тебя заберу" и замираю, раздумывая, ставить точку или вопросительный знак. Во-первых, до двенадцати ночи я имею полное право ласкать ее губы, так как сказал ей об этом накануне, и она не возразила. Во-вторых, записка с номером телефона на столе — ну не сигнал ли? Ставлю в итоге точку. В ответ приходит сообщение с адресом и пометкой: "Освобожусь в восемь".

Телефон Артема недоступен, на работе брата нет, администратор сказал, что смена Кустова завтра. Мама и Арина тоже не знают, куда пропал, входную дверь квартиры мне никто не открывает. Что ж, подожду. Когда-то он появится.

Возвращаюсь домой и сажусь за проект. Вы, должно быть, помните, что на следующих выходных мне лететь в Сочи, сегодня уже воскресенье, а впереди еще море работы. Не стоит и мне забывать об этом. Вера-Вера-Вера. Что ж с тобой делать-то. Она сейчас в таком беззащитном состоянии, что целиком и полностью зависит от мнения окружающих. Если она захочет, я помогу скоротать время до результатов анализа. И когда он окажется отрицательным, уйду в сторону. Нужно ее предупредить, чтобы не строила никак планов в отношении меня, но сделать это мягко. Не обидеть.

В семь двадцать я уже жду в припаркованной напротив ресторана "The Veranda" машине, барабаня пальцами по рулю. Очень неплохое место, получить здесь работу официанта непросто, не говоря уж о поваре. Артем рассказывал, что Вера талантливая, и не пройдет и десяти лет, как дослужится до шефа кухни, если, разумеется, научится быть жестче и требовательнее. Нездоровая, конечно, ситуация — все, что я знаю о девушке, за которой заехал, — когда-то услышал от своего брата, который жил с ней целых два года. Это смущает, когда ее нет рядом. Когда же я с ней, то об Артеме не думается. Да вообще ни о чем не думается, кроме как о том, как затащить ее в кровать да раздеть.

* * *

В половине восьмого на ее сотовый приходит сообщение: "На месте. Жду". Почему-то руки дрожат, а сердце ускоряет биение. Вера ловит себя на мысли, что волнуется. На кухне пользоваться телефонами запрещено, да и некогда, поэтому она весь день заглядывала в подсобку, проверяя, не написал ли Белов еще что-то. Странности Вика отвлекали от собственных проблем. Пока она думала о нем, она не думала о себе — на данный момент это все, что нужно. О большем и мечтать нечего.

Сдав смену, переодевшись, Вера выбегает со служебного входа и видит припаркованный неподалеку черный "Кашкай". Вчера было не до этого, а сегодня пришла мысль: быстро же ему починили машину, причем выглядит, как новая. Может, специалисты и поняли бы, что авто битое, но, на Верин непрофессиональный взгляд, "Ниссан" будто с салона.

Вик стоит к ней спиной, облокотившись на капот, курит. Сигарету держит в левой руке, хотя он правша — почему-то она это запомнила. Еще она помнит, что левая рука покрыта рисунком вплоть до кончиков пальцев, которые сплошь в неясных черных, синих и красных символах. Вера воспитывалась в семье, где татуировки считаются чем-то неприемлемым, связанным с криминалом. Родители были бы в ужасе, узнай, что она провела ночь в кровати так сильно исколотого нательными художествами мужчины. И что сама дала ему свой номер, хоть он и не просил. А еще собирается сесть в его машину прямо сейчас.

В ее жизни уже был идеальный по всем параметрам Артем. К черту Кустова со всей его перспективностью.

Чем ближе она подходит, тем медленнее становится шаг. Наконец, останавливается возле машины, Белов будто не замечает ее присутствия, так и стоит спиной, между пальцев зажата сигарета, горящая ярким маячком. Что ей сказать ему? Просто поздороваться? Подойти поцеловать в щеку? Или в губы? Непонятные у них отношения, неясно, как себя вести. Вера надеется, что он лучше знает правила затеянной им же игры, и вскоре поделится ими с ней.

Она просто, молча, садится на пассажирское сидение и закрывает за собой дверь. Вик оборачивается, тушит сигарету и занимает место рядом.

— Привет, — говорит ей, улыбаясь.

— Как дела? — спрашивает она, все еще понятия не имея, как себя вести. Он тянется и целует в губы.

— Теперь хорошо. Такая же вкусная, как вчера.

— Ты меня смущаешь.

— С этого и планировалось начать вечер.

Он заводит машину, выруливает на дорогу.

— Ты голодная? Не хочешь заехать куда-нибудь перекусить?

— Я приготовила нам ужин, — она показывает ему пакет, который принесла с собой из ресторана. — Не знаю, что ты любишь, поэтому решила сделать нейтральные блюда: "Цезарь" с курицей и птицу с овощами. Ой, только сейчас подумала, что слишком много курицы. Да?

— Обожаю курицу, — кивает он.

— Отлично. Я думала, ты не куришь.

— Редко. С этим у тебя проблемы?

— Нет, никаких проблем. А почему левой рукой?

— Я одинаково хорошо владею левой и правой. Ну, баловаться начал лет в десять-двенадцать, угадай с чьей подачи. Когда у тебя старший брат, пробуешь всякую дрянь рано.

Вера молчит, он продолжает говорить:

— Ну и чтобы мама не унюхала, мы курили левыми руками, привычка осталась до сих пор, — и не прерываясь, в том же шутливом тоне: — И я уже понял, что полный кретин, что упоминаю при тебе Артема, м?

Она кивает, выражая полное согласие с его словами.

— Ну же, скажи, что я кретин. Давай, — он вдруг хватает ее за колено, начинает стискивать, поглаживать, сжимать, отчего она дергается, пытается вырваться из захвата, против воли улыбается, а затем и вовсе смеется в голос. Потому что очень щекотно, невозможно терпеть.

— За дорогой смотри! Тебе и так, спорю, страховку увеличили после того, как врезался в столб! Прекрати, Вик! Мне не нравится! Аа!

— Скажи. Давай, скажи же вслух! — он тоже смеется, не отпускает ее. Руки крепкие, большие, ей не вырваться. Нужно было надеть джинсы, а не платье! Через колготки все точки прощупываются отлично. — Ну, я жду.

— Ты кретин! Полный стопроцентный абсолютный кретин! — хохочет она, поджимая ноги, стараясь уйти от атаки. Он прекращает, возвращает руку на руль.

— То-то же.

— Сегодня мы будем продолжать целоваться? — вдруг спрашивает она.

— Конечно. Я же обещал.

— А завтра?

— Еще не решил. Надеюсь, уговорить тебя на что-нибудь большее.

Она улыбается, понимая, что он полный придурок. Но в данный момент ей как раз и нужен придурок, которому плевать на собственную безопасность. В любом случае глупым Белов не выглядит, он прекрасно осознает, чем рискует рядом с ней. Она сразу предупредила, ее совесть чиста.

— Давай начнем с твоих правил, — говорит она. — А то опять будет некогда, как окажемся в квартире.

Они уже почти приехали, он паркует машину на свободное место между другими автомобилями, внимательно следя по зеркалам.

— Правил три, — говорит серьезно, но не драматично. Обычным, будничным голосом. — Во-первых, меня нельзя трогать. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Я это не люблю. В самом крайнем случае можно за руку, лицо или волосы, но лучше обойтись без этого, — его голос звучит так, словно они обсуждают погоду. Вера замирает, внимательно слушая, обдумывая его слова. Ей кажется, что она в шаге от важного открытия, даже дыхание затаила в ожидании следующего пункта. Хорошо, что он следит за габаритами, и не контролирует ее реакцию. — Во-вторых, до десяти утра меня будить запрещено. Единственная причина — это угроза моей жизни или... чьей-нибудь другой жизни. Если я нужен до этого времени, то нужно предупредить накануне, я сам заведу будильник. Но даже в этом случае рано утром со мной лучше не разговаривать, ни о чем не спрашивать, и уж точно не шутить. До десяти утра шуток я не понимаю. Вообще. И правило номер три, — наконец, он глушит двигатель, поворачивается к ней. — Эти два пункта не обсуждаются, не оспариваются, не смакуются и не обжевываются. Вопросы?

— А если у тебя работа с утра? Клиент важный, например? — спрашивает Вера.

— Я делаю над собой нечеловеческое усилие. Ну что, идем?

Они заходят в подъезд, затем в лифт, поднимаются на восьмой этаж. Где-то в районе четвертого она понимает, что нужно что-то сказать насчет первого пункта. Интуиция подсказывает, Вик ждет ее реакции. Хочется дать понять, что она готова его выслушать, если ему понадобится ее помощь. Но навязывать свое любопытство не собирается. Она всегда знала, что он странный. Зато теперь предельно ясно, почему вчера внезапно убежал: она нарушила правила. Что ж, хорошо, что он ей рассказал, теперь картина становится понятнее. Вера чувствует себя увереннее, она вполне готова вступить в игру.

Возможно, ей следует извиниться за вчерашнее. Конечно, распирает выяснить, что с ним случилось после ее атаки на его ширинку, и чем он так долго занимался в ванной. За время его отсутствия она успела одеться-обуться, раздеться-разуться, постелить кровать, опять одеться-обуться, снова раздеться. Найти на подоконнике несколько листов А4 с нарисованной карандашами обнаженной девушкой, поразительно на нее похожей. Пошарить по его шкафам, а она помнила, откуда он в прошлый раз доставал ей одежду, переодеться в его белую майку, лечь в кровать и заснуть.

Но вместо извинений она подходит близко, одной рукой сжимает другую, чтобы не забыться и случайно не обнять его. Привстает на цыпочки и целует его в подбородок.

— Хочу еще, — говорит он.

Она повторяет свое действие, затем дотягивается до уголка его губ, внимательно следя за его реакцией. Он улыбается, позволяя ей касаться его губами. Щетина покалывает, но ей это нравится, придает остроты моменту. Из лифта они выходят едва ли не на ощупь, целуясь жадно, глубоко. Он отрывается от ее губ лишь на миг, чтобы открыть дверь. Они едва успевают скинуть обувь перед тем, как завалиться на кровать прямо в верхней одежде. Он лежит на ней, между ее ног, она сама убирает руки, сплетая их над головой. Вера надеется, что по ее поведению очевидно, что правила игры приняты.

Около полуночи они, наконец, отрываются друг от друга и вспоминают об ужине. Ее губы и мышцы лица болят и горят, куртка валяется на полу, платье расстегнуто и спущено с плеч и груди. Ее лицо, шея, плечи, ключицы пахнут им, на этих частях тела не осталось и клеточки, которой бы не коснулся его язык. Кажется, ее кожа пропиталась его слюной.

Вера никогда в жизни столько не целовалась. Не сказать, что у нее разнообразный сексуальный опыт, но даже он подсказывал, что мужчины не слишком любят это дело. Все же длительные ласки прерогатива женщин. Подумалось о лесбиянках. Всегда было загадкой, как они занимаются любовью, имея в своем распоряжении только губы, язык, пальцы. Сегодня ей казалось, что если он просто коснется ее между ног, она кончит только от этого. Хорошо, что утром, заскочив перед работой домой переодеться, она взяла запасное белье. Стыдно признаться, но то, что на ней, вымокло насквозь.

— Все, я хочу есть, — с этими словами он приподнялся над ней, чмокнул еще раз в губы, встал с кровати и направился в кухню. Она кое-как сползает с кровати, обескураженная, распаленная, с единственным желанием закрыться в ванной и довести себя до финала. Мастурбировать в ванной комнате мужчины, который в это время шуршит пакетами на кухне?!

Через пару минут она все-таки добирается до ванной, но для того, чтобы умыться прохладной водой. Затем заходит на кухню.

— Просто скажи мне: "можно", — говорит он, сервируя стол. — Дальше я все сделаю сам. Тебе понравится. Я умею это делать, Вера. Не хуже, чем целоваться. Не останавливай больше мою руку.

Она садится за стол, он ставит перед ней пару бокалов, разливает красное вино, и она тут же делает несколько глотков. Оно холодное, к счастью, немного остужает пыл, остужает тело. В его холодильнике-квартире удалось, наконец, согреться.

Он заканчивает греть ужин в микроволновке, раскладывает его по тарелкам. С энтузиазмом принимается за курицу. А Вера только и может, что смотреть на него, ковыряясь вилкой в салате, ошарашенная, все еще не пришедшая в себя.

— Вкусно. Неужели правда сама готовила? — Между тем он поддерживает разговор. Как ему удалось так быстро справиться с возбуждением? Она вглядывается в его лицо: щеки розоватые, как и у нее — она видела себя в зеркале ванной. Волосы слегка взъерошены, губы красные, покусанные ею. Она не виновата, в первый раз это вышло случайно, честно, а потом он сам поощрял.

— Я дипломированный повар, — говорит она. — Людям нравится, как я готовлю. Если ты починишь плиту, я смогу готовить и для тебя. — А потом понимает, как выглядят ее слова. Как будто она мысленно уже переехала в его квартиру! О нет, он об этом даже и не заикался. Вик задумывается, хмурит брови. Кажется, она все испортила. Честно, она и не думала о том, чтобы съезжаться с ним. Она вообще плохо думает в последнее время. Тем более, о будущем, которого у нее, вероятно, нет. — Вик, я не то хотела сказать. Не в смысле, что я потихоньку обживаюсь здесь. Просто, хотелось сделать для тебя что-то приятное. Я, правда, хорошо готовлю. Могу диплом показать и награды с кулинарных конкурсов. Я еще под впечатлением от того, что только что было. Плохо соображаю.

Он все еще хмурится и говорит:

— Я подумаю.

И она понимает, что больше никогда не заговорит на эту тему первой. Если Белов еще когда-нибудь пригласит к себе на ужин, она вполне может поступить, как сегодня — привезти готовую еду из ресторана.

— Завтра после обеда у меня съемка, поэтому прямо с утра мы едем в клинику. Я записал нас в одну из очень хороших частных больниц — пробил по знакомым. За пару часов пройдем полное обследование с головы до ног, разумеется, клиника гарантирует полную конфиденциальность. Только я не спросил, что у тебя с работой?

— Все в порядке, я поменялась сменами. Обычно работаю два дня через два.

— Понял.

— Вик, тебе из-за меня придется рано встать, нарушаешь собственное правило?

Он замирает, поднимает глаза. Качает головой, сверлит взглядом, выражение лица становится жестким, Вере не по себе, она невольно поежилась.

— Правила нельзя нарушать никогда, ни при каких обстоятельствах, — затем возвращается к еде и уже другим, спокойным голосом добавляет: — Утро по-моему — это к одиннадцати. Так что будь готова к этому времени, — подмигивает ей.

Когда они заканчивают ужинать, на часах почти два ночи. Вера идет в душ, коря себя за то, что наелась перед сном. Не слишком полезно для фигуры, да и вообще для пищеварения. Но в последний раз она ела в обед, а ласки Белова вытянули всю душу вместе с силами. По пути прихватывает его майку, в которой спала прошлой ночью, и которая так и лежит аккуратно свернутая на диване, как она ее оставила утром, собираясь на работу.

Большой свет в комнате выключен, горит только монитор компьютера, за которым сидит Вик в наушниках, покачивает ногой в такт музыке. Увидев ее, быстро улыбается одними уголками губ, давая понять, что рад ей, но сейчас его лучше не трогать. Снимает наушники.

— Мне нужно закончить этап проекта и отправить заказчику до начала сегодняшнего рабочего дня. Ты ложись, надеюсь, я тебе не помешаю.

— Конечно, работай. Я буду как мышка, — она юркает под одеяло, утыкается в подушку, вдыхая оставшийся на наволочке запах его кожи и улыбается, понимая, что он ей нравится. А еще очень нравится лежать в кровати Белова, пока он сидит за компьютером и работает. Он говорит с ней мягко, она его не раздражает и не мешает. Он не против, чтобы она была здесь, у него дома, и от этого понимания хочется улыбаться.

Вера засыпает, украдкой поглядывая на его напряженное, хмурое лицо, очертания которого видит в свете монитора. Она старается подглядывать за ним так, чтобы объект слежки не заметил, не почувствовал ее внимания. Она все еще слегка возбуждена от его бесстыдных ласк, вспоминает ощущение тяжести его тела на себе. Но делает вид, что спит, дабы не мешать. Вера не строит иллюзий насчет этого парня, который не собирается быть с ней долго, и уж точно не влюбится в нее. Вообще не из тех, кто влюбляется. Но сейчас, в данную минуту, когда сам факт ее жизни находится под вопросом, ей кажется, что нет места безопаснее, чем на его импровизированном пиратском корабле, когда над головой развивается устрашающий "Веселый Роджер". Пусть он отпугивает других от нее. От них обоих.

* * *

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 5

Разумеется, она опять проснулась раньше. Я пошарил по кровати — пусто. Приоткрыл один глаз — сидит на диване, поджав ноги, листает каталог саун и зон отдыха "Релакс".

— Какой выпуск? — спрашиваю, закрывая глаза и потягиваясь. Я снова отлично выспался рядом с ней, Вера безукоризненно следует правилам. Молодец.

— Двадцать пятый, — отвечает она, к счастью, без всяких "доброе утро, котенок, зайчик, мусик-пусик, солнышко".

— На четырнадцатой странице моя работа.

Она листает журнал.

— Тут написано Ольга Орлова. Твой псевдоним?

Я смеюсь в голос, прячась под одеялом:

— Значит, на девятой.

— Точно, Виктор Белов. Красиво! Не представляю, как такое можно придумать. Ты гений.

— Это первый мой проект, который напечатали в журнале, и который выиграл какой-то там конкурс. Не думай, что я помню все журналы и страницы, где размещены мои работы. Это было бы странно.

Поднимаюсь с кровати, смотрю в телефон — десять-десять, одно новое сообщение о том, что Кустов доступен. Ладно, сейчас не до него.

— Через двадцать минут выходим, — говорю, направляясь в ванную.

— Я готова. — Она, и правда, одета и собрана. Красивая, ухоженная, волосы убраны в косу, темно-зеленое платье, которое вчера не удалось толком рассмотреть, эффектно облегает стройную фигуру. Выглядит полностью спокойной, уверенной в себе. Надеюсь, настрой удастся сохранить еще на несколько часов, пока будут длиться процедуры. В любом случае, я собираюсь быть рядом. — Я бы предложила сварить тебе кофе, но кровь, скорее всего, требуется сдавать натощак.

В машине мы едем в основном молча, недолго обсуждая погоду, заторы на дорогах, музыку по радио.

Клиника неновая, но современная, светлая и просторная, выглядит как международный центр медицины — весьма представительно и пафосно. Что нравится, так это идеальная чистота, приятная атмосфера, небольничные запахи, и улыбчивые девушки в регистратуре. Ну а на первом месте, разумеется, — отсутствие очередей!

В кабинете врача Вера вдруг бледнеет, едва не синеет. Я держу ее за руку, когда мы сидим в креслах, и говорю сам. Она держится неплохо, но смотрит в пол. Отвечает на вопросы коротко, по сути. Я честно сообщаю, что мы решились на полную проверку потому, что ее бывший недавно нас ошарашил чудным сюрпризом. Кроме того, вероятно, ВИЧ может быть не единственным цветком в букете, так что неплохо бы сдать на все, что можно. Решаю, что информация о том, что мы с девушкой не встречаемся и не спим, в данный момент не имеет значения. Пусть все выглядит так, будто мы в одной лодке. Денег эта клиника дерет не мало, зато доктора абсолютно тактичны, безукоризненно вежливы.

Следующий час мы не пересекаемся, медсестры водят нас из кабинета в кабинет. Худенькая девушка, которой на вид лет восемнадцать, и которая через минуту запихала мне ватную палочку в мочеиспускательный канал, улыбнулась и задорно подмигнула, когда я приспустил трусы. Она никак не выказала шок, увидев мои шрамы на животе, левом боку и в паховой области, что говорит о высоком профессионализме.

— Старые раны не беспокоят? — только сказала.

— Нет, все функционирует довольно неплохо. На данный момент.

Она серьезно кивает.

— Готово, молодец. Можешь одеваться. Если будут какие-то проблемы, приходи. Обсудим. У нас, кстати, работают очень хорошие психологи.

— Спасибо, буду иметь в виду.

Она говорит без сочувствия в голосе, и мне это нравится. На будущее, на всякий случай, запоминаю ее фамилию и имя, напечатанные на бейдже.

Освобождаемся мы около часа дня. Вера выглядит неплохо, улыбается, хотя и заметно, что нервничает. Некоторые анализы будут готовы уже через пару часов, но большинство — самые важные — только через неделю, поэтому мы договорились с врачом о встрече на следующий понедельник.

— Нужно будет отметить вечером, — говорю я, следя за выражением ее лица.

— Хорошая идея.

— Поедешь со мной в студию? Представлю тебя как ученицу, — говорю, гадая, как взбодрить и развеселить ее. — Буду фотографировать разврат: чужие сиськи-письки, — как говорит Арина. Обычно на съемки я никого не пускаю, но сделаю исключение. Тебе понравится. Тем более что семьдесят процентов женщин бисексуальны.

— Чтооо? Иди ты, Белов! — возмущается она до глубины души, смеется. Округляет глаза, упирает руки в бока.

— Ну а что? Я не шучу. Как раз проверим, относишься ты к задорному большинству или унылому меньшинству.

Мы садимся в машину.

— Не отношусь я никуда, — буркает, а щеки пылают огнем. Кажется, я кого-то случайно раскусил.

— Сегодня у меня Варвара Ради. Она очень хороша, — подмигиваю. — Просто секс. Ну же, решайся. Больше приглашать не буду.

— Нет, нет и еще раз нет! Тем более у меня работа. Добрось до метро, пожалуйста.

— Я тебя подвезу до ресторана. Как хочешь, — деланно тяжело вздыхаю. — Варя любит девочек, кстати. Мм?

— Прекрати!

— Тебе ее фото понравились, я заметил, как долго ты их рассматривала в прошлый раз.

— А тебе она как? — Вера сердится, хмурится, красная, как рак. Да что я такого сказал-то? Смеюсь, она серьезна, будто даже злится, но заметно, что тоже едва сдерживает улыбку. — Стояк не мешает работе?

— Я привык, — пожимаю плечами.

— И что, совсем-совсем не возбуждаешься во время съемок? Не встает даже? — она входит во вкус, развивает тему. Лучшая оборона — это нападение, ага. Полностью повернулась ко мне, глаза горят. Такая она мне очень нравится. Я бы сказал, слишком сильно.

— Ну-у. Я бы сказал, привстает, — смеюсь.

— Совсем чуть-чуть?

— Ага. Совсем слегка, — стискиваю ладонью ее колено, она тут же опускает руку на мою, но быстро одергивает ее, кладет рядом.

— Фу, как непрофессионально, — тычет в меня пальцем.

— Только не сдавай никому.

Эту тему мы еще некоторое время мусолим, затем я высаживаю ее у "Веранды", сам направляюсь в студию.

Но на этот раз у меня не встает, и даже не привстает. И съемка получается отвратной. Вряд ли удастся выбрать и пару фотографий спустя два часа каторжной работы. Нет, Варя прекрасна, как обычно, каждое ее движение, взгляд идеальны и фанатично отрепетированы. Беда во мне. Чем больше я думаю о предстоящей встрече с Артемом, тем сильнее злюсь. На подъезде к студии я едва не отменил съемку вовсе, потому что от нетерпения увидеть брата дрожали руки. Но следовало это сделать раньше, так как Марина к двум часам уже убила на модель кучу времени, готовя образ. Впрочем, к концу фотосессии понимаю, что стоило все же перенести планы. Ладно, наконец, я в машине. Честно, я себя контролирую. Понятия не имею, почему нарушаю скоростной режим.

Его "Ауди А5" брошена на служебной парковке у ресторана "Восток и Запад". Это очень дорогое и элитное место, поверьте на слово. Я знаю, кто делал дизайн — приглашенный француз с псевдонимом "RoseF", весьма известная личность в определенных кругах. Его работы, которые попадались мне во время учебы, повергали в трепет и восторг. А когда "Восток и Запад" только открыли, я ходил туда как в музей на экскурсию, чтобы набраться вдохновения и почувствовать себя бездарностью.

Ладно, я веду этот мысленный монолог только для того, чтобы немного отвлечься от предстоящей встречи. Обстановка заведения сейчас не имеет никакого значения, я приехал с другой целью.

Выхожу из машины, включаю сигнализацию и иду к парадному, богато отделанному входу.

После армии Артем поступил на какого-то там менеджера, а потом резко свернул в сторону ресторанного дела. Учился на повара вместе с Верой, даже поработал по специальности какое-то время, но в нем быстро распознали нетривиальные организаторские способности, которые намного выше, чем кулинарные, — уж поверьте мне, я рос с этим парнем в одной семье, и точно знаю — готовить он не умеет. Зато уже три года справляется с ролью управляющего в жутко дорогих заведениях.

Мой брат именно сейчас, в данную минуту, возможно, медленно умирает. И хоть он мне не кровный родственник, и мы редко общаемся, да и раньше не особенно дружили, точнее, продрались все детство так, что у каждого имеется пара шрамов от стычек, но я действительно его люблю. Он полная скотина, которая не уважает женщин и менее успешных, чем он, мужчин; самонадеянный жестокий придурок, который печется только о собственной заднице, прилично помотал нервы маме, принявшей его как своего и даже усыновившей. А занять место рядом с отцом шестилетнего ребенка ой как непросто. Я был слишком мал, чтобы что-то помнить о времени, когда мама ушла от отца к дяде Коле, но по обрывкам рассказов родственников кое о чем в курсе..

Захожу в просторный, искусно убранный зал, за столиками которого ведут неспешные беседы состоятельные люди. Ищу взглядом Артема.

..Так вот, я люблю его, как брата, несмотря на все косяки, и прямо сейчас продам все, что имею, если понадобятся деньги для спасения его шкуры, не задумываясь. И мое сердце кровоточит от понимания того, через что ему предстоит пройти. Я не слишком хорошо осведомлен в вопросах борьбы с вирусом иммунодефицита, доктор сказал, что расскажет нам обо всем в следующий понедельник. Если будет необходимо. Но предполагаю, что дело это непростое. И полного излечения не существует.

Я бы отдал все, что только мог, если бы было возможно спасти этого любвеобильного идиота, через которого баб прошло столько, что, ручаюсь, сам он лиц и половины не вспомнит.

Но вместо этого я, обнаружив его выходящим из туалета в дальнем, огороженном конце зала — нас здесь не видно ни работникам, ни гостям — подхожу близко и замахиваюсь. Он улыбается, в коем-то веке рад меня видеть, но прежде, чем успевает открыть рот, получает по морде. Со всей силы, вкладывая в удар всю злость от его безалаберности, бездумности, глупости, поставившей под удар его жизнь, а так же судьбу ни в чем не повинной хорошей девушки.

Он выше меня почти на голову, но так как не мог ожидать подвоха, падает, не способный удержаться, еще и ударяется своей безмозглой башкой о кафель.

— Ты что натворил, придурок? — срываюсь я, едва удерживая себя от желания хорошенько пнуть, пока он беззащитный лежит у ног, но уже начинает подниматься. Артем занимался боксом, да и крупнее меня. Другой возможности побить его не будет.

Артем вскакивает, толкает меня со всего маха, но я готов, делаю шаг назад и удерживаю равновесие, бью в ответ ладонями по его груди и, чудо, он снова падает.

Прекрасно отдаю себе отчет, что камеры в углах закутка снимают каждое движение.

— Мать твою, ты чего творишь? — пошатываясь, он вновь поднимается на ноги, готовый к обороне и атаке. Ладони сжаты в кулаки, тело мгновенно принимает стойку, но бить его больше я не собираюсь. Я ж не идиот, его руки длиннее моих. При равных условиях у меня нет ни единого шанса. Губа брата разбита, из носа течет кровь, щека быстро краснеет, распухает.

— Ты о существовании гондонов вообще в курсе?!

Я тоже в оборонительной позиции, наготове, если он кинется давать сдачи. Мы сверлим друг друга полными ненависти взглядами.

— Че, она уже поплакалась тебе? — брезгливо поджимает верхнюю губу, морщится. — Побежала вприпрыжку жаловаться? Почему к тебе-то?! — кажется, он поражен. — Вот шлюха, да еще и воровка! Советую пересчитать деньги после ее ухода!

— Черт, ты вообще осознаешь, что натворил?!

— Еще не до конца, — рычит он, ощупывая лицо, сосредотачиваясь на ране, видимо, понимая, что дальнейших нападений не планируется.

— Ладно, твоя жизнь, ты взрослый мужик, подыхай от чего выберешь сам. Но девка-то не виновата ни в чем! Любила тебя, детей от тебя хотела, ноги раздвигала, доверяя.

— Иди ты к черту, Белов. И так паршиво, ты еще с траханной претензией. Считаешь, я сейчас о ней беспокоюсь? Ты вообще в курсе, чего мне навыписывали гребаные врачи и о чем рассказали? Какая жизнь мне теперь предстоит, какое будущее ждет? Да об этой шалашовке я думаю в последнюю очередь! — выплевывает слова так, что слюни долетают до меня.

Качаю головой, отступая. Говорить с ним больше не о чем. Этот спор ни к чему не приведет, свое отношение я высказал, его мнение услышал.

— Мать бы пожалел, — бросаю через плечо.

— Подобрал ее, да? — кричит мне вслед. Я уже на середине зала. Замираю, но не оборачиваюсь. Люди в дорогих костюмах и платьях отрываются от своих дел, недовольно таращатся на нас. Охранник направляется в мою сторону. — Ты вечно все за мной подбираешь: одежду донашиваешь, в игрушки доигрываешь, баб моих пользованных трахаешь. Сначала Настя, теперь Вера. Прешься, что ли, от этого?

Руки сжимаются в кулаки, тело напрягается так, что едва не болит. Я стискиваю зубы и губы, огромным усилием воли удерживая себя на месте. Да, я с ним был жесток, но он ударил словами ниже пояса, наотмашь, без шанса достойно ответить. Понимаю, что в бешенстве. До такой степени в бешенстве, что готов кинуться на него и бить, бить, пока не размозжу череп, или пока не размозжат мой.

— Давай, трахай ее! — слова бьют в спину, когда я открываю дверь на улицу. — Она мне больше не нужна. Бревно, оно и есть бревно!

И прежде, чем официанты и охранники приходят в себя и добегают до меня и его с целью прекратить эту душераздирающую и никому не нужную семейную сцену на глазах у дорогих гостей, я показываю ему средний палец и закрываю за собой дверь. Ему уже хватит, расплатится за все сполна, — уговариваю себя по пути в машину, но чувствую, как трясет от желания вернуться немедленно. Хочу заткнуть ему рот, поставить на место, отомстить, причинить так много боли, как только смогу. Мне надо подраться, немедленно; куда девать эту злость, от которой распирает, голова вот-вот лопнет?

Да, в этот момент я его ненавижу всей душой. Рука онемела, болит, только сейчас заметил кровь на костяшках пальцев. Давненько я не дрался. Возможно, выбил ему зуб или сломал нос. Левой рукой, уже в машине, набираю сообщение: "Если нужны деньги — помогу". Он отвечает не сразу, коротко: "Знаю".

II часть

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 6

Чистый голос Дэнни режет перепонки из колонок "Кашкая", заполняет машину, разносится по улице из окон — у меня отличная аудиосистема. Дэнни, как и всегда, чувствует мое настроение, орет в уши о гребаной гравитации, которая тянет к гребаным воспоминаниям, которым нет конца. Как Артем вообще мог припомнить Настю?

Малые транквилизаторы, подобранные для меня врачом, практически не обладают седативным действием, а тревожное состояние прогоняют на раз. Отличная вещь, выдается по рецепту, иначе легальным способом не достать. Проблема в том, что, зараза, вызывают привыкание, поэтому, дабы не сторчаться, приходится частенько включать мозг. Иначе, единожды вкусив счастье посредством таблеток, то и дело тянет их глотать по поводу и без.

Вот и сейчас после разговора с Артемом так и хочется закинуться, но я этого делать не стану. Лучше покурю, послушаю музыку, подумаю о чем-нибудь приятном. Достаю мобильный, листаю в нем фотографии Веры с задранной майкой, сделанные украдкой в тот странный день, когда она прибежала ко мне вымокшая и расстроенная. Смелая. Да, именно такой она мне показалась в мокром белье с грязными разводами по лицу и телу, и это выбило опору из-под ног. Захотелось творить с ней разные вещи, проверить границы этой самой смелости. Так сильно захотелось, что не получилось отказаться от этих желаний за столько времени. Это пугает, потому что отказываться я умею очень хорошо. Я спец в деле обламывания себя.

У меня очень хороший врач, с которым мы здорово общаемся уже восемь лет. Однажды он после очередных новомодных курсов в Штатах решил с помощью гипноза победить мою психотравму. И, действительно, достучаться до истоков проблемы у него получилось. А потом я едва не подох от болевого шока прямо на его дорогущем индийском ковре у покрытого лаком стола из цельного дерева. Причем боль пришла сама по себе, без какой-либо физической причины, потому что все, что могло зажить — давно зажило, что могло истлеть — развеяно по ветру. С тех пор мы не экспериментируем, а просто следим за тем, чтобы я не увеличивал дозировку, периодически меняем препараты, чтобы не подсел окончательно.

Любите секс, друзья, он прекрасен! — барабаню пальцами по ноге в такт музыке. — Ради него хочется жить, дышать, просыпаться утром. Любите свою работу или хобби. Если вы достаточно смелы, чтобы привязаться к кому-то надолго, полюбите женщину. Вкусная еда, хорошая музыка, спорт, — все это поможет радоваться жизни без психотропов. Мне помогает, по крайней мере.

Пожалуй, стоит заехать на объект и посмотреть, как идет ремонт в отеле, курирование над которым мне передали полностью, хотя изначально шла речь только о СПА-комплексе. С Маратом Эльдаровичем кипит война не на жизнь, а на смерть. Он то и дело присылает мне фотографии золотых гобеленов, малахитового цвета обоев и картин в резных рамах, я же каждый раз все это мягко отметаю, терпеливо объясняя, что международный бизнес-отель должен быть обязательно выдержан в строгих тонах, определенном, принятом во всем мире стиле. Мы работаем на конкретную аудиторию, точнее бизнесменов, прилетающих к нам по делам, а богатство-шелка-ковры — это худшее, чем мы можем их встретить. Но, бесполезно! В холле, прямо напротив конференц-зала, все же будет фонтан и статуя в виде обнаженной девицы с ангелочками и кувшином. Отстоять удалось только отсутствие позолоты.

А вечером я заеду за Верой и снова отвезу ее к себе домой. У меня есть неделя, чтобы продвинуться с ней дальше поцелуев. Пожалуй, не стоит терять зря время. К черту транки.

* * *

Виктор Белов ведет себя как джентльмен. Кто бы мог подумать, что этот невозможный мужчина, в гардеробе которого из обуви только пять пар кедов разного цвета, не сделает ни одного действия, которое бы могло как-то обидеть или испугать ее. Он с ней нянчится, не иначе.

Как они провели вчерашний вечер? Купили две бутылки шампанского, сели на кровать — она в его длинной зеленой майке, без лифчика, в одних крошечных трусиках, он — в спортивном костюме "Найк" с доверху застегнутой молнией. Вик облокотился на спинку кровати, удобно раскинув ноги, она между них, на коленях.

— Сегодня я собираюсь поступать подло, — подмигнул он. — Мы будем пить либо пока ты не разрешишь раздеть себя, либо пока не закончится выпивка, — объявил, подмигнув. С громким праздничным хлопком открыл первую бутылку, сделал глоток. — Неплохо, но я знаю способ, чтобы улучшить этот вкус. Попробуй шампунь, Вера. Только не проглатывай. А теперь иди ко мне.

Он поцеловал ее, приоткрывая губы своими, выпивая сладкое шампанское прямо из ее рта. Первый раз получилось неудачно, они пролили половину на одежду, темное постельное. Вера поспешила оценить зону поражения.

— К черту простыню, не отвлекайся. Хочу еще, — он смотрел на нее, касаясь кончиками пальцев щеки. Его зеленые глаза горели предвкушением, губы были влажными, соблазнительными, дерзкими. На все готовыми, — она это знала. С ним рамок нет, он безбашенный. Ей хотелось как-то назвать этот взгляд, слова вертелись на языке, но лучшее, наиболее точное определение пока выбрать не получалось. Так на нее мужчины еще не смотрели.

Вера потянулась, провела языком по его подбородку, собирая остатки напитка, усмехнулась, и сделала еще один большой глоток, смакуя приятный дорогой вкус, чувствуя, как покалывают пузырьки.

— На хрен стаканы, да же, Вера? — сказал он, улыбаясь.

— Дай теперь мне, — она протянула ему бутылку и через несколько секунд пила, обливаясь, шампанское из его рта, пуская его язык к себе, лаская его своим, открываясь широко, пока вкус "Мондоро" не потерялся полностью, заменившись вкусом Вика.

Ее пальцы либо сжимали бутылку, либо были стиснуты под коленями, чтобы не забыться, не запустить их в его русые волосы, не провести по плечам, сжимая, не потянуться к молнии на кофте и не дернуть ее вниз резко, чтобы прильнуть к груди следом.

Они допивали первую бутылку мокрые, липкие, пьяные, посмеиваясь, целуя лица друг друга. Лаская без рук, лишь губами, языками, взглядами, обжигая частым дыханием. Она ерзала на собственной пятке, забываясь, желая большего.

— Просто положи мою руку туда, куда хочешь, — прошептал он ей на ухо, сжимая ладонями ее бедра, поглаживая, слегка надавливая. — Просто сделай это. Ты дрожишь, — она и правда дрожала. — Ты уже влажная, Вера? — О да, еще какая влажная. — Я чувствую твой запах, — он втянул через нос полную грудь воздуха и выдохнул ей прямо в шею. — Ты влажная для меня. Это дико заводит.

Он потянулся за новой бутылкой, а она думала о том, что если бы он сейчас повалил ее на кровать, накрыл своим телом, развел широко ноги, она бы даже не пискнула, не смогла бы отказать. Просто не смогла бы и все. Но сама? Сделать этот шаг первой? Зная, что, вероятно, носит в себе вирус? И хотя понимала, что через защиту передать его практически невозможно, риски стремятся к нулю, страх оказался сильнее. Просто каждый раз, когда она об этом думала, появлялся ступор. Возможно, влияло воспитание, ее с детства пугали вероятностью случайно заразиться. Она никогда не делала маникюр в салоне, не делилась своими ножничками или одеждой с подругами, к стоматологам ходила только проверенным, не позволяла себе и поцелуя с малознакомыми парнями. Слишком много лет ей вдалбливалась осторожность, через которую даже современные знания не давали переступить. Вопрос "а вдруг?" — рушил весь настрой. Знала бы она раньше, как глупо попадется, берегла ли себя так фанатично? Она попросила его не переступать установленные ею границы, и он, молча, кивнул. Что ж, не он один может устанавливать правила.

Тем временем Белов открыл вторую бутылку, в этот раз менее удачно, пена хлынула из горлышка, и он недолго думая направил ее на Верину грудь, намочив и без того мокрую футболку.

— Вечер обещает быть горячим, — он открыто любовался видом ее обтянутой мокрой тонкой тканью груди с торчащими сосками, проводя языком по нижней губе. — Ты просто бомба, Вера, — восхищенно присвистнул, вызывая ее смех. Наклонился и втянул в рот ее сосок, вызывая стон. Вера прогнулась, подавая грудь ему, щипая себя, дабы не вцепиться в его волосы, не прижать лицо плотнее. Это пытка какая-то! Почему ей нельзя обнять его? Что за жестокие рамки?! Она обязательно выяснит, что с ним случилось. Она должна это знать.

Вик набрал полный рот шампанского и перелил часть в ее рот, затем соскочил с кровати, налетел на стул, чуть не упав при этом.

— Твою ж мать! — выругался, стараясь не потерять равновесие. Вера смеялась, глядя на него. — Ты напоила меня.

— Ты куда? Мы не допили еще, — она видела, как оттопыриваются его свободные штаны. Самоконтролю это не способствовало.

— Хочу кое-что сделать, — он взял с полки фотоаппарат, достал из чехла.

— Что? Неет! — запротестовала Вера, натягивая одеяло до шеи. — Ни за что на свете!

— Прекрати, ты потрясающая.

— Спятил? Я же тебе сказала, что не люблю фотографироваться. Тем более в таком виде! Перестань, Белов, мы так не договаривались!

— Всего несколько кадров.

— Никогда!

— Потом удалим. Честное слово. Ты всегда встаешь раньше, сама все и почистишь. Вера, клянусь, только для домашнего альбома, — подмигнул ей, — никто никогда не увидит эти фото.

— Потом все удалим?

— Если захочешь.

— Честное слово?

— Честное пиратское.

— Я не умею позировать, Белов.

— К черту позирование. Ненавижу позирование. Убери на хрен это одеяло, — он резко сдернул с нее ткань и бросил на пол. — Ты слишком хороша, чтобы просто смотреть на тебя сейчас.

Под пристальным, раздевающим взглядом Вика Вера чувствовала себя самой красивой и сексуальной. Она слишком много выпила — однозначно, и на самом деле, должно быть, выглядела кошмарно. Но она действительно привстала на колени, убрав волосы набок, при этом майка съехала с другого плеча, оголяя.

Он щелкнул камерой.

— Мать вашу, и все же я снимаю порнушку! — с восторгом. Он приблизился и сфотографировал ее лицо, грудь, вид сбоку. Упал на колени, сделал несколько кадров, вскочил на кровать, а она легла. Она лежала у него между ног, выгибаясь в мокрой майке, смотря в объектив его камеры, а он стоял над ней, расставив широко ноги, нависая, фотографируя и нервно улыбаясь. Вик рухнул на колени, чикнул и, наконец, отложил камеру в сторону. — Смотри, — он поднес к ее лицу левую, наиболее сильно исколотую тату руку. — Смотри, пальцы дергаются. — Он не обманывал. — Смотри, что ты со мной делаешь, а? Нравится тебе это? Доводить меня вот так, до ручки, и наблюдать?

— Ты считаешь, — она приподнялась на локтях, и сказала прямо в его сладкий от шампанского рот, — что я чувствую себя как-то иначе?

Он лизнул ее губы, а она его тут же следом.

— Какого черта ты это терпишь, Белов? Сегодня четверг, скоро неделя, как мы просто целуемся. Где грань твоего терпения? Когда я ее перешагну уже?

Вик хрипло засмеялся, щелкнул ее еще раз и опустил фотоаппарат на пол около кровати.

— Знаешь, что, Вера? — он говорил, закрыв глаза, в ее губы, периодически касаясь их языком. — Тебе, может, не приходило в голову, но я не преследую никакой цели. Иногда процесс так хорош, что стоит заниматься им ради самого процесса, м? Подумай об этом.

Взглянул на часы.

— Тебе на работу вставать через три часа, я предлагаю закругляться, — еще раз чмокнул в губы, подмигнул, встал с кровати и ушел в душ. Через десять минут она заняла освободившуюся ванную, а когда пришла, он спал в чистой одежде на новом, сухом постельном, легла рядом, к нему спиной, съежившись, не касаясь, гадая, как можно заснуть после случившегося. Тело ждало разрядки; его не интересовали ни ее будущий диагноз, ни его правила.

И вот сейчас, следующим утром, она лежит рядом, листая фотографии в его бессовестно дорогом фотоаппарате, пылая от стыда все сильнее после каждого нового кадра, не решаясь удалить их. Хочется сначала показать Вику и посмотреть на реакцию. А, может, и сохранить, чтобы иногда пересматривать, напоминая самой себе, какой раскованной и смелой она может быть, когда захочет. Белов тихо спит рядом на спине. Еще бы — половина седьмого, в это время его и фейерверк под ухом не разбудит. Пару дней назад она решилась и вымыла-высушила феном голову в его квартире, до этого каждое утро уезжала к себе, чтобы собраться на работу. Она сделала это на свой страх и риск, ожидая каждую секунду, что он откроет дверь ванной и накричит на нее, что разбудила. Но этого не случилось — Вик спал как убитый, а потом, днем, сказал, что даже и не слышал шума.

Она роняла ключи, ей звонили на мобильный, гремела, собираясь, но он никогда ничего не слышал, просто крепко спал.

Любопытство накрыло с головой, дышать стало нечем, Вера захлебнулась в нем, потонула, не в силах бороться. Она откладывает фотоаппарат и минуту сидит рядом с Виком, внимательно наблюдая за красивым, расслабленным лицом. Да, сейчас оно кажется ей красивым, ведь она так хорошо его выучила за последние дни, так часто целовала. Работала, жила, думая о касании этих самых тонких губ. Наверное, его ежедневные поцелуи — это единственное, что поддерживает ее в ожидании результатов анализов.

Что он скрывает? Она ему не чужая. Нет, только не после того, что случилось накануне, да и в предыдущие вечера. Имеет ли она право знать? Наверное, нет. Но что случится плохого, если узнает? Вряд ли это что-то отвратит ее от него. Тем более, Вик ни о чем не догадается. Она никогда никак не выдаст, что в курсе. У нее, конечно, есть предположения, но хочется их проверить.

Убирает с его груди одеяло, внимательно следя за лицом. Белов спит.

Проходит одна минута, вторая — Вера сверлит взглядом. Что ж, она одним глазком. Всего на одну секунду. Дрожащей рукой берет кончик ткани его длинной синей футболки и тянет вверх и на себя, заглядывая. Резинка трико едва прикрывает бедренные кости, затем начинается кожа. Вера видит всего кусочек, пять на десять сантиметров, дальше оголять не решается, но этого хватает, чтобы замереть и ахнуть: кожа красная, бугристая, местами коричневая, бледно-розовая. Зажившая, но по-прежнему выглядевшая воспаленной, нездоровой, обожженной. Казалось, она пылает, горит — притронься пальцем — будет больно.

— Посмотрела? — его голос заставляет вздрогнуть и отпрянуть. Взгляд метнулся на его лицо — такое же расслабленное, как минуту назад, глаза закрыты, дыхание ровное. Сердце набирает обороты, кровь бросается к лицу, вдруг становится нестерпимо жарко в его холодной квартире. Спокойный ровный голос пробирает до костей, как будто она сделала что-то ужасное, непростительное. Нарушила правило. Первое правило, которое никогда ни при каких обстоятельствах нельзя нарушать. Вера замирает, чувствуя, как сдавило грудь, сбилось дыхание. — Посмотрела? Теперь уходи, — говорит он, поворачивается на бок к ней спиной, натягивает одеяло до шеи и продолжает спать. А она так и сидит рядом еще несколько минут, не способная пошевелиться.

Кажется, минуту назад она все испортила. Своими собственными руками. Страшно не от того, что увидела шрамы. Испугало безразличие в голосе. Он никогда не говорил с ней так, словно она ему неприятна. Как будто бы рядом с ней не Вик, а его сводный брат. Определенно, сейчас он говорит интонациями Артема.

Ее только что попросили уйти. Из его квартиры? Из жизни? Прямо сейчас и навсегда?

Вера тяжело медленно вздыхает. Острая потребность извиниться какое-то время удерживает на месте, но потом девушка смотрит на часы — начало восьмого. Нарушать за утро сразу два правила она не станет.

Вера осторожно слезает с кровати, морщится, когда разгоряченные после сна под одеялом пальцы ног касаются холодного пола, кутается, как и обычно, в плед и на цыпочках добегает до ванны, стараясь как можно сильнее минимизировать контакт с остывшим за ночь ламинатом. Вера знает, что ковры Вик не любит, а тапочки и вовсе ненавидит. Их в его квартире быть не может, это важно.

Под горячим душем она греется, вытирая тихие слезы, не веря, что решилась на этот опасный поступок. Разумеется, не просто так он запрещает себя трогать; она дура, раз решила, что ей можно то, что нельзя другим.

У нее уже есть отработанная до мелочей система пробуждения в его квартире. Вера разогревается в ванной, пока еще может терпеть кипяток, потом вытираться и одеваться не так холодно. Есть время, пока тело остывает до обычной температуры. Потом варит кофе в кофе-машине, занимаясь макияжем. Быстро размешивает в нем сахар — а это единственное, с чем можно пить кофе в доме Белова: плюшки и конфеты он никогда не покупает, — и идет на работу. На этот раз Вера потрудилась собрать все свои вещи, показывая, что его слова поняла хорошо.

Выходит в подъезд, тихо прикрыв за собой дверь, — Вик так и не проснулся.

От его квартиры до "Веранды" две остановки, время еще есть, и она решает прогуляться, проветриться и подумать. По пути старается обходить и перепрыгивать лужи, оставшиеся от ночного ливня, мельком ловит свое размытое отражение в витринах магазинов, вертит в руках взятый на всякий случай зонтик. Телефон молчит, кажется, Вик и не думает возвращать ее, извиняться за грубый тон. С каждой минутой он со своими дурацкими правилами и пиратским флагом становится дальше, а сожаление уступает место обиде.

"Иди ты на хрен, Белов", — думает она, широко и уверенно шагая по брусчатке, подходя к служебному входу известного ресторана, где давно чувствует себя комфортно и на своем месте. Чтобы она еще раз кому-то доверилась?! Сначала один, затем второй вышвырнули ее на улицу, как бесправную дворняжку. Да, она ошиблась, но он мог бы поговорить, устроить скандал, в конце концов! Она бы сама ушла, догадалась бы. Но выгонять... Большой ошибкой было связываться с этой семьей. Жизнь ничему не учит. Артем преподал отличный урок, что ж она ломится к тем же граблям в том же огороде?

Просто слишком сильным оказалось искушение хоть ненадолго поделиться с кем-то бедой, позволить себе не возвращаться к ней каждую минуту, отвлечься. Переложить со своих плеч на чужие, более крепкие, выносливые. Что ж, Вик дал ей почти неделю, чтобы прийти в себя. Сейчас у нее хватит сил одной дождаться понедельника. А потом постараться не сойти с ума.

Ей сказали, что в той клинике, в которую привез Вик, работают хорошие психологи. Кто мог знать, что скопленные деньги пойдут на оплату мозгоправов.

* * *

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 7

Люблю, когда самолет садится над Адлером. Погода радует, море кажется бесконечным, одновременно спокойным и могучим, гостеприимным. Оно манит ложной весенней теплотой, искрится на ярком южном солнце, должно быть, приветливо шумит. "Голливуд, мы никогда не остановимся!" — орет из наушников, и я беззвучно подпеваю отчаянным ребятам в крутейших масках, думая о том, что эти слова, должно быть, писались обо мне. Я не из тех, кто останавливается, хоть и Голливуд в моей жизни, в общем-то, ни при чем. Не опускаю руки и не сдаюсь. Пережить способен многое, разочарование в том числе. И тоску. В конечном итоге останется только недоумение. Моя любимая эмоция, когда она появляется, это значит, что боль осталась в прошлом.

Самолет снижается, отец, должно быть, уже ждет в зале ожидания. Сегодня я проведу вечер с его семьей, а завтра, прямо с утра (брр) на объект. "Трахельки" жаждут, чтобы их строили.

Когда я впервые увидел свои шрамы после снятия бинтов, без шуток, я проблевался. Такая вот реакция на уродство. Хотя, в общем-то, я взрослый мужик, а не ванильная девочка, падающая в обморок при виде раненого котенка. Ну, там есть отчего поехать крыше, поверьте. Лазерная шлифовка, время и тату, где было возможно, слегка исправили ситуацию, но хорошего по-прежнему мало.

У Веры, должно быть, отличный желудок, раз она удержала его содержимое внутри, увидев рубцы. Ладно, не будем о Вере. То, что случилось — вполне предсказуемо. Бабы существа любопытные и упорные, когда-то она все равно узнала бы. Жаль, не дожили до понедельника.

Хей, Голливуд, мы никогда не остановимся!

У меня столько планов на то, как сделать "Трахельки" уютными и популярными, что голова сейчас разорвется. Тем временем самолет приземляется, пора собираться на выход.

С собой у меня только небольшая спортивная сумка одежды и мешок техники: ноут, планшет, фотоаппарат, телефон, зарядные к ним всем. А так же подарки малышам.

Отец всегда делает вид, что рад меня видеть. Мы жмем руки, быстро обнимаемся и идем в сторону его машины. Внешне мы мало похожи, но зато одного роста. Папа у меня потрясающий, он гражданский летчик на пенсии, сейчас занимает какую-то не последнюю должность в аэропорту, работает с бумагами. Десять лет назад он, наконец, смог смириться с тем, что мама полюбила другого, и женился во второй раз на бортпроводнице, которая родила ему двух малышей, которым сейчас восемь и пять лет. Я рад, что у него все наладилось.

Говорим в машине, как и обычно, на ни к чему не обязывающие темы: погода, политика, пробки, моя работа. Я частенько летаю в Сочи, здесь поле непаханое для специалистов моей области, и всегда останавливаюсь у родственников.

Живут они в своем доме на горе с видом на море. Точнее говоря, до моря ехать минут сорок, и это по ночному городу без пробок, но вид все ж, потрясающий.

— Привет, красавчик. Как долетел? — София целует меня в щеку, как только я захожу в их просторный ухоженный дом. — Рада тебя видеть.

— Взаимно. Где дети? Ты, конечно, написала в этот раз мне задачку. Я перерыл пять интернет-магазинов, прежде чем нашел нужную модель "Лего". А забирать пришлось на другом конце Москвы.

— В Сочи их вообще нет, а доставка около месяца. А дети все уши прожужжали. Вся надежда на тебя была. Девочки в художественной школе, сейчас Стас за ними съездит. Ты проходи к столу, ужинать будем.

У отца в доме все кажется родным и знакомым. Овчарка Эни виляет хвостом, рада видеть гостя. Полгода меня не было, не забыла же.

— Сейчас буду чаще прилетать, если все срастется завтра. Проект интересный, надеюсь, мне его в итоге и отдадут. Так что если нужно будет привезти что-то, говори — не стесняйся.

— Хорошо, учту. — София наливает мне кофе, не спрашивая, хочу ли я. Так принято, она знает, что я люблю черный несладкий кофе после полетов на самолете.

— А что с папой? Он не в настроении как будто?

— Не обращай внимания, — махнула рукой, — на работе сокращения. Боится, что и его коснется.

— Да быть не может. С его стажем, регалиями и связями — он будет последним, кого попросят на выход.

— Ну что ты, отца не знаешь? Вечно на нервах, только дай повод к стакану приложиться.

— Пьет?

Она неопределенно кивает и снова махает рукой:

— Не больше, чем обычно. Расскажи, как у тебя дела? Как мама? Что на личном фронте? Какой-нибудь сексапильной модели удалось тебя, наконец, сцапать?

— Засыпала вопросами, — улыбаюсь. — Да нормально все, в режиме. Работаю, вот в аварию недавно попал, но ничего серьезного.

— О Господи! Почему не позвонил?

— Да не стоит внимания. Машину помял только, но страховка покрыла ремонт. Сорвал маме с дядей Колей юбилей, правда.

Что б еще добавить? У Артема ВИЧ, а его невеста живет у меня. Жила. Жила у меня, пока не увидела шрамы и не сбежала.

— Как там Ариша? Артемка? Не женился еще?

Однако ж, как мысли читает. В этот момент сотовый вибрирует, скайп сообщает о новом входящем сообщении. Обычно в скайпе мне пишут только по работе, поэтому тут же читаю: "Привет". Привет оказался от Веры. Неожиданно.

— Все в порядке? — спрашивает София. — Ты изменился в лице.

— Да как сказать... Ладно, неважно. У Ариши все отлично, учится, подрабатывает. Замучила уже с просьбами фотографировать ее подружек, на следующей неделе очередная фотосессия в парке. И ведь не откажешь, прицепится так, что проще согласиться. Артем в порядке, насколько мне известно. Не женился.

"Привет", — отвечаю. А потом тишина.

За столом мы ужинаем всей семьей недолго. Минут через пятнадцать девочки убегают к себе в комнату с новыми игрушками, после чего отец достает из морозильной камеры бутылку водки.

— Мы с Виком будем вино, ему завтра с утра работать, — помогает мне София, я киваю, но папа не слушает. Ставит передо мной стопку, вторую напротив себя. И прежде, чем его жена успевает достать бокалы, произносит:

— Ну, за встречу, сынок! — и опрокидывает ее. Я следую его примеру, ледяной напиток прокатывается по пищеводу и ударяет в голову с непривычки довольно сильно.

— А меня собираются увольнять, представь себе, — за это выпиваем еще по две. Следующие три удается пропустить. Отец быстро входит в кондицию, краснеет, налегает на суп. — Всю молодость убил на эту работу, столько нервов, здоровья потратил. Первую семью потерял! И вот благодарность. Отвратительная у меня профессия. Не ценят летчиков в нашей стране. Вот в Германии...

Примерно на этом моменте София незаметно под предлогом поверить детей утекает из-за стола на второй этаж. Она не обиделась на слова мужа, никогда не обижается. Привыкла.

Нет, серьезно, он хороший мужик и замечательный отец. Несет чушь, только когда выпьет, а делает это не так часто, к счастью. Поэтому я не очень люблю бывать в его доме, мне кажется, когда он смотрит на меня, чувствует угрызения совести. За то, что двадцать три года назад не смог удержать маму, она уехала за дядей Колей в Москву, а я остался без присмотра. Ну не глупость ли? Можно подумать, живи я с ним, миновал бы... то, чего не миновал. Чушь.

Молча, смотрю на него, слушаю. Он прекрасно знает, что я ненавижу, когда он начинает так себя вести. Меня убивает его чувство вины, и мы жевали эту тему сто миллионов раз. И спокойно говорили, и орали друг на друга, однажды он даже плакал.

"Да в порядке я, пап!" — хоть на лбу себе выколи.

— Даже хорошо, что тебя судьба отвела от летного. Нечего там делать, одни стрессы, перегрузки. Организм изнашивается, семью нормальную не завести, не каждая женщина выдержит долгие разлуки. Как там мама, кстати? Хорошо все у нее?

— Да, вроде, неплохо. Собирается в Индию на очередной йога-марафон.

— О как. И не боится однажды привезти оттуда глистов в голове? — пораженно качает головой. — А у тебя-то как? Может, сведешь эти татуировки? Хотя бы с пальцев да шеи. Может, так лучше будет?

— Хватит с меня уже шрамов, пап, — ну вот, подошли к черте. Отец приговорил ноль пять практически в одного и пытается затеять разговор по душам. Последние несколько раз встречи прошли так хорошо! Я даже расслабился, перестал ждать истерик с его стороны. Мы не касались опасных тем, просто хорошо общались, как отец с сыном, и это было замечательно. К чему сейчас опять перетряхивать события почти десятилетней давности?

— Я бы так хотел дожить до времени, когда ты женишься. Нужно думать о будущем, о семье, сынок.

— Мне двадцать шесть только, успею я, пап. Да и тебе рано на тот свет собираться.

— Вот посмотри на меня, что хорошего? Привожу Дашу в садик, а на меня люди косятся, гадая, отец я ей или дедушка? Стыдно в глаза смотреть воспитателям.

— У меня много работы сейчас, не до серьезных отношений. Сначала нужно карьеру построить. Чтобы было, куда привести молодую жену, понимаешь? Пока что в наличии только однушка в ипотеке, да машина в кредите. Не слишком заманчиво, как считаешь?

Он тяжело, сокрушенно вздыхает и тянется за вином Софии. Нужно было снять номер в отеле, мать его. Если бы знал, что опять двадцать пять, в жизни бы не приехал.

Молчу, пожевывая зубочистку. Тошно от его взгляда, интонаций, слов и вздохов, так и тянет удавиться. Лучше бы я сдох тогда, не добежал до озера. Знал бы, какой груз вины свалится на плечи за потраченные родителями нервы, честно слово, умышленно не выжил бы. Ну, вот зачем он это делает раз за разом? И так ведь гадостно, все сам прекрасно понимаю, что не будет ни семьи, ни девушки. И здоровье вещь не бесконечная, многое организм пережил, да и транки и обезболивающие явно печени, почкам на пользу не идут. Но ведь живу я, улыбаюсь, кайф ищу свой личный. Доступный.

А вот так поговорю "по душам", и начинает казаться, что на хрен все это делаю. Зачем барахтаюсь? Не верят в мою успешность родители. В такие моменты и сам сомневаться в ней начинаю.

Тем временем приходит новое сообщение от Веры: "Нормально долетел?"

А какого черта? Что будет, то будет. Достало! Нажимаю в скайпе вызов абонента. Идут гудки. На экране телефона лицо Веры, девушка смущена, робко улыбается, смотрит на меня вопросительно. Улыбаюсь ей в ответ.

— Пап, ну ладно, расскажу тебе первому. Знакомься, это Вера, моя девушка, — и поворачиваю к нему телефон.

— Ой! — приглушенный вскрик ужаса от Веры. — Здравствуйте.

Нет, удержаться невозможно, я двигаюсь к отцу, и мы оба смотрим на экран, на котором испуганная, красная, как пальто Алисы, Вера быстро поправляет влажные волосы, запахивает плотнее халатик. По-видимому, она только из душа.

Отец смотрит то на меня, то на экран, его брови ползут вверх вместе с уголками губ.

— Вера, это мой отец, Станислав Иванович. Правда, до того, как он прикончил бутылку водки, выглядел представительнее. — Тот поспешно вытирает салфеткой губы и усы, расправляет плечи, — потеха, да и только.

— Приятно познакомиться, — машет ему Вера, улыбаясь так широко, что это уже ненормально.

— Просто Стас, — с энтузиазмом кивает он. — Соня, иди сюда! Тут Витина девушка звонит!

Какое счастье, что папа знать ничего не желает о личной жизни детей второго маминого мужа, то есть об Артеминой. Остается только надеяться, что София не смотрела мамину страницу в одноклассниках и не вспомнит девицу, которую обнимает Кустов своими длинными загребущими ручищами на всех фотографиях.

София появляется как ведьма из воздуха — мгновенно материализуясь между нами, наклоняется и впивается хищным взглядом в телефон. От ее быстрого шага ветром обдало, без шуток.

— Какая хорошенькая! Я София, вторая мама Вика, — представляется она, и я усмехаюсь, качая головой. Вторая мама старше меня на семь лет, она частенько подшучивает надо мной по этому поводу, наиграно-показательно строит глазки при отце, чтобы позлить его. Мне нравится наше с ней общение, оно балансирует на грани флирта, но никогда за десять лет мы не то, что не переступали черту, даже не коснулись ее. С ней легло, весело и комфортно. София подписана на все группы, паблики и страницы в соцсетях "ФотоПиратов", всегда лайкает фотографии, пишет комментарии и шутит, что я должен ей фотосессию ню, когда ей исполнится пятьдесят. Честно говоря, с нетерпением жду этого времени, так как выглядит моя вторая мама просто отлично, несмотря на наличие двоих детей и профессию — домохозяйка. Секси-мамочка у меня, если хотите это услышать прямым текстом.

— Очень приятно с вами познакомиться! — все еще машет Вера, как в детском саду на утреннике. — Надеюсь, не отвлекаю вас от ужина. А то Вик так и не написал, как долетел. Я волновалась.

— А почему ты не взял ее с собой? — удивляется отец. — Вера, у вас, там, в холодной Москве все серое и унылое, ненавижу этот город. Повеситься хочется, как только прилетаю по делам. Благо, сейчас это редко происходит. А приезжай-ка к нам! У нас море, солнышко, плюс двадцать пять. Прямо сейчас, а? Соня, посмотришь билеты?

— Я бы с удовольствием, спасибо большое за приглашение, — Вера говорит бодро, но глаза у нее по пять рублей. Интересно, как выкрутится. — Но я работаю посменно. Отпуск нужно планировать заранее.

— Вера — повар, — вставляю я украдкой, но отец меня аккуратно отпихивает в сторону, полностью завладевая телефоном. А София занимает мое место рядом со своим мужем. Следующие несколько минут они болтают с Верой, рассказывая, как отвратительна Москва, убеждая, что девушке просто необходимо побывать на юге как можно скорее. И что комната у них свободная есть, и прямо сейчас они ее приготовят.

Допиваю второй бокал вина, чувствуя себя старой девой на выданье. А отец прям светится от счастья, кажется, он полностью забыл, что родной сын прилетел в гости, ему интересна только Вера.

Что тут сказать, цепляет Вера Беловых, умеет же.

И тут, слушая ее быстрый мягкий голос из колонок телефона, я понимаю, что соскучился. Эта мысль как громом поражает, и я быстро осушаю еще один стакан вина. Нужно найти себе бабу на вечер, отвлечься, не думать об этой девушке. Нельзя о ней так много думать. Что я творю?!

— Вера, а ты Витина модель? — с энтузиазмом говорит София. — Лицо кажется знакомым. Я могла тебя видеть инстаграмме "ФотоПиратов"?

Тут я быстро подключаюсь, заглядывая в телефон:

— Модель, еще какая модель. На моем фотоаппарате столько ее фотографий, на целый альбом хватит.

Вера сначала смертельно бледнеет, как будто вся кровь в ее жилах вдруг испарилась, а через секунду вспыхивает и закрывает лицо ладонями, обреченно качает головой. У нее такая тонкая белая кожа, что краска заливает лицо мгновенно, выдавая любую сильную эмоцию с потрохами. Не разобрался еще, это раздражает или кажется милым, но скорее, второе. Вера подглядывает сквозь пальцы, а я самодовольно улыбаюсь и киваю. Она так быстро сбежала от меня утром, что, напрочь, забыла о фотографиях. Да-да, о тех самых знойных фотографиях. К слову, они получились... эмм, мгновенно_члено_вставательными. Как вам такое определение?

Через два часа после знакомства бывшей невесты Артема с моими родителями я женщину на ночь так и не нашел. Лежу в кровати на втором этаже, слушаю, как гавкает Эни во дворе и думаю о том, что хочу получить Веру хотя бы во сне. Пусть потом придется закинуться колесами, но оно того будет стоить.

Приснись мне, Вера.

Ответ приходит через пару секунд: "Сразу, как удалишь фотографии". Да, я действительно отправил ей сообщение с текстом выше. Гребаный наркоман-романтик.

* * *

Ненавижу свою работу. Ненавижу Сочи, свою жизнь, море и чистый воздух. Почему я вечно должен бороться, сражаться и сопротивляться? Где-то же есть же предел моей стойкости! Посмотрите на часы и разделите со мной мое горе.

Солнце нещадно палит немногим выше линии горизонта, слепит глаза даже в "Рейбанах", черная сухая грязь липнет к новым белым кедам, а в пиджаке слишком жарко, но так как собеседник одет с иголочки, приходится держать лицо и терпеть.

На часах восемь утра. Восемь! А я уже полчаса как хожу по участку, обсуждая планировку "Трахельков" с заказчиком. Чтобы продрать так рано глаза пришлось закинуться кофе, энергетиком и помыть голову холодной водой с ментоловым шампунем. Аааа! Это полный трэш, выполнено профессионалом, никогда не пытайтесь повторить.

Если бы заказчик, хоть на минуту, замолчал, я бы уснул стоя с открытыми глазами. Но он тараторит без остановки, а мне приходится усиленно шевелить "сонными" извилинами, чтобы разговор получился продуктивным. Ночью я улетаю, в следующий раз удастся переговорить лично нескоро. А мне нужно прочувствовать предстоящий проект, а так же ожидания от него. Клиент всегда прав. Благо, никаких жестких рамок и привязки к международному стилю в этот раз нет, будем строить, как хотим и умеем. А хотим мы эге-гей как масштабно!

Заказчик разговаривает исключительно матерно, это тот уникальный случай, когда русский богатый и могучий отлично передается несколькими однокоренными словами. Поэтому саму беседу вам передавать не буду, скажу только, что к пониманию в итоге прийти удается.

Затем я бесконечно долго занимаюсь замерами, после чего запланирован поздний обед в одном из ресторанов, вторая половина дня проходит в офисе, где обсуждаем подготовленные мной первые эскизы. Наброски и предложения заказчикам нравятся, и на этой радостной ноте мы спешим расстаться.

Вечером все Беловы, включая детей, катаются на велосипедах вдоль моря и Олимпийских объектов, любуются видами и наслаждаются обществом друг друга. Хитрая Вера, хоть и знала, что я буду на ногах с рассветом, написала: "Белов, фотографии удали", — только после обеда. Знала ведь, что к черту пошлю, напомни она о себе раньше.

Я решаю притормозить у моря. Стою несколько минут, опираясь на велосипед, глядя на шелестящую водную гладь, слушая чаек, девочки втроем проносятся мимо, помахав. Отец останавливается рядом, молча, замирает за спиной. Хорошо так на душе, приятно. Жить рядом с морем — сказочно; а южане, неважно о какой стране мира идет речь, — люди уникальные в своей невозмутимости и любви к размеренному образу жизни, таких больше нигде не встретить.

Пишу: "Поздно. В Инстаграмме за день они собрали под две тысячи лайков, и я не собираюсь останавливаться на достигнутом. Глянь @PhotoVicPirates". В ответ тишина. Минута, вторая, третья проходят, от Веры ни слова, ни смайла.

Хей, кажется, я переборщил. Она и так порывалась шагнуть с подоконника, нужно быть осторожнее.

"Шутка".

"Ну, ты и сволочь".

"Сама удалишь. У меня рука не поднимется", — это сообщение я писал и стирал несколько раз, прежде чем отправить.

— Привози Веру в следующий раз, сынок, — говорит отец. Я вздрагиваю, так как забыл, что он все еще стоит рядом.

— Привезу, пап, — обещаю, понимая, что этого не будет никогда. Но почему бы не дать ему немного времени порадоваться за собственного ребенка? Он хороший отец, лучший, который только может быть в нашем непростом положении.

— Кажется, она хорошая девушка.

Пожимаю плечами.

— Знаю, — говорю, поджимая губы. Снова становится гадко, до глубины души обидно. Ловлю себя на мысли, что потираю пиратский флаг на груди, напоминая себе о его существовании. На горизонте появляются дельфины, они так близко подплывают к берегу, что, окажись мы в воде, могли бы запросто доплыть и погладить их. Девочки быстро приближаются, бросают велосипеды и бегут к бордюру набережной, кричат и хлопают в ладоши от восторга. Сажаю Дашу на плечи, чтобы ей лучше было видно водных млекопитающих, и она тянет меня за волосы, смеется. Я люблю бывать в Сочи, здесь удается поверить в иллюзию счастья, которую я создаю для отца.

Но хмурая, правдивая Москва ждет, и откладывать встречу я не собираюсь. Этот город принимает меня таким, какой я есть на самом деле, а это многого стоит. Обманчивое южное тепло хорошо только тогда, когда строго дозировано.

* * *

В этом громадном торговом центре, по которому они с Ариной ходят целый день в поисках одежды для очередной фотосессии Кустовой, телефон ловит отвратительно и через раз. Вере приходится то и дело выглядывать из отделов в ожидании ответа от Белова. А потом, получив один из них, в ужасе искать страницу его студии в Инстаграмме.

До этой минуты Вера не знала, что от страха может тошнить, и ладони умеют становиться такими влажными, что хочется их вытереть об полотенце, будь на это минутка.

Пусто. Ее фотографий нигде нет. Пока нет. Ответ на мобильный приходит специально через несколько минут, чтобы она успела в красках представить разочарование и отвращение в глазах родителей: "шутка". От бессильной ярости становится дурно, Вик над ней издевается, посмеивается над доверчивой дурехой. Будто и без него проблем мало.

— У тебя все нормально? — Арина выходит следом за Верой. — Артем пишет?

— Нет, от него не было ни одного сообщения, кроме как когда я заберу остальные вещи.

— Может, пока не стоит торопиться с этим? Вы такая красивая пара, созданы друг для друга. Мама говорит, и я с ней согласна, что он одумается, вот увидишь.

Арина ни о чем не догадывается, и Вера не собирается ей жаловаться.

— На этой неделе заберу, подруга обещала свозить на машине. Не хочу тащиться на метро с чемоданами.

— Хочешь, я Вика попрошу? Он не откажет.

— Нет! — отшатывается Вера, но под недоуменным взглядом Кустовой быстро добавляет, взяв себя в руки: — Только не Вика, пожалуйста.

— Ты из-за того случая что ли? Да ну, он уже и забыл давно, что ты его с радужным флагом в руках представила. Ха, сменить пиратский на разноцветный — отличная идея!

Какое счастье, что Арина сама отлично отвечает на собственные вопросы.

— Слушай, — Вера медлит, — не хочу показаться бестактной, но... Я так поняла, что с Виком случилось что-то плохое в прошлом? — они идут вдоль рядов, ища взглядами информацию о скидках, Вера нервно расстегивает-застегивает ремешок часов, карябая запястье.

— С чего ты взяла?

— Создалось такое впечатление.

— На эту тему я не разговариваю. Извини.

— Это ты извини. Просто... он рассказал историю "Веселого Роджера": что это отпугивающий, предупреждающий об опасности флаг, поэтому мне стало интересно, от чего он должен отпугивать в его случае.

Арина замирает, удивленно смотрит на Веру, ее большие зеленые глаза несколько раз моргают в недоумении, накрашенный яркой помадой рот приоткрывается.

— Он тебе это рассказал? Серьезно? — поправляет волосы, поджимает губы. — Очень странно.

— Это секрет?

— Видимо, уже нет, — она передергивает плечами. Кажется, чем-то сильно недовольна, обижена. Как будто ревнует. Глупости, с какой стати? — Могу поспорить, он уже и думать забыл о том неудобном случае, так что выбрось из головы. Если понадобится помощь, думаю, он не откажет.

— Артему это точно не понравится.

— Ты ж рассталась с Тёмой, а не мной. А Вик мой такой же брат, как и его. Кстати, Артем мог бы и лично привезти тебе сумки. Да и вообще, помочь хотя бы первое время.

— Мы расстались на такой нехорошей ноте, что лучше вообще не видеться.

Тогда в машине по пути на работу, сразу перед нырянием в канаву, она заявила ему, что больше так не может. Что он обращается с ней пренебрежительно, и ее это не устраивает. И она уходит навсегда.

А потом этот красивый успешный мужчина орал, кем она себя возомнила, чтобы бросать его. Такая, как она — должна держаться за такого как он, как за спасательный круг руками и ногами, ублажая пирогами и оральными ласками каждый вечер. И она от всей души послала его к черту. На что он тут же выпихнул ее из СВОЕЙ машины, кредит по которой она помогала выплачивать, а потом еще и отомстил, вернувшись.

Ее должно было насторожить еще два года назад то, что о своих бывших он всегда говорил, как о тупых курицах. А ее носил на руках, красиво ухаживал, обнимал, называл самой-самой. Ей был двадцать один год, и любви хотелось так, что очевидное не воспринималось всерьез.

— Слушай, Вер, прикроешь меня на этих выходных? — как бы невзначай спрашивает Арина, рассматривая разноцветные короткие платья в одном из модных отделов. Ее туфли на чудовищной платформе добавляют десять сантиметров росту, отчего и без того стройная девушка кажется тощей и угловатой.

— От кого?

— Родителей, кого же еще. Можно я снова скажу, что осталась у тебя? Мама только тебе и верит из всех моих друзей, — закатывает глаза.

— А сама где будешь?

— С Марком, конечно, — засветилась широкой, открытой улыбкой. — Только ни слова Артему. Достали меня эти старшие братья, еще хуже родителей, которые до сих пор требуют возвращаться не позже десяти, и регулярно отзваниваться. Можно подумать, мне пятнадцать лет! Вот ты молодец: уехала из дома после школы, и живешь самостоятельно. Никто в твои дела не лезет. Меня же не пускают даже с ночевкой! А мне двадцать лет!

— Можешь быть уверена, Артему я точно не скажу, — усмехается Вера. — Вот это померь, умоляю! Тебе пойдет. И, кстати, когда ты мне уже представишь своего загадочного и неотразимого Марка?

— Скоро. Будь уверена, он произведет впечатление.

С Ариной Вера проводит весь свой выходной, но все хорошее когда-нибудь заканчивается, пора ехать домой; размышления о потерянной жизни и перспективе скорой смерти, должно быть, уже заждались ее, затаились в уголках пустой квартиры и потирают несуществующие ладони, предвкушают момент, когда можно вцепиться в ее горло и душить, давить, пока не уничтожат. Товарищ "Гугл" тоже считает минуты, когда она в очередной раз введет в строку поиска свои страхи, он единственный, кто согласен говорить с ней о самом важном.

Следующим вечером, возвращаясь с работы, Вера вновь не спешит домой, но на этот раз пойти больше некуда, а обычный маршрут как будто становится короче, торопя оказаться в безвкусно-цветастых стенах крошечной съемной квартиры, и еще раз хорошенько обо всем подумать.

Познакомились они с Артемом давно, еще в колледже, два года учились в одной группе на повара-технолога. Он уже тогда ей понравился. Веселый уверенный в себе Кустов не мог остаться незамеченным, и активно этим пользовался, закрывая сессии за "красивые глазки". Но тогда она держалась от парней, подобных ему, как можно дальше, подсознательно чувствуя опасность, да и он не проявлял особых знаков внимания. Когда же они случайно встретились через год, ей показалось, что он изменился: стал серьезнее, хочет остепениться. Ему было уже двадцать семь, самое время заводить семью, не так ли? И она ее завела, еще как завела, в своих мыслях и фантазиях. Да как тут было вести себя иначе, если он и родителям ее представил, и жить вместе позвал. И к ней домой ездил, у отца руки просил!

Красиво все было, романтично. Бабушка плакала, благословляла их с иконой в руках. Артем подарил дорогое кольцо, назначили дату свадьбы. А потом началось — то кредит за машину, то новая работа — не до праздников. Дела пошли резко в гору, а отношения ухудшились. Он по-прежнему общался с ее родителями по скайпу, телефону, и они были от него без ума, вот только к ней отношение становилось хуже и хуже.

Это происходило постепенно, не сразу: не за день, не за неделю и не за месяц. Иначе бы она точно заметила. Сначала сошли на нет интимные отношения, Артем как будто перестал нуждаться в них так остро, как раньше. Затем, вечерами, вместо совместного досуга, он начал предпочитать посидеть за компьютером в одиночестве. Комплименты практически исчезли из речи, а вот острые замечания и подколки стали появляться все чаще. Это копилось. Его новая работа в "Восток-Запад" забрала его на семь дней в неделю, лишив выходных. Зарплата выросла в три раза, кредиты были погашены, но радости это не принесло. Теперь Артем говорил только о себе и своем ресторане, знаменитых гостях, которые периодически посещали модное заведение, но между тем продолжал настаивать на ребенке. Вот получится — они тут же и распишутся. А пока — какой смысл?

Обдумывая все это сейчас, Вера не понимает, почему не ушла от него раньше. Неужели так сильно любила? Любила, еще как, всем сердцем, каждой клеточкой. Он был у нее первым и единственным, и другого она не хотела.

Давно пора спать, завтра в одиннадцать их с Виком ждут в клинике, чтобы сообщить результаты анализов. Вера ходит по своей съемной квартире, заламывая руки, кусая губы. Сердце то разгоняется так, что дышать тяжело, да в висках бахает, то слабость накатывает, голова кружится, будто от голода. Но она ела сегодня, точно ела. Или это было вчера?

Что-то странное с ней творится. Вера не из тех, кто думает сердцем, в ее решениях всегда преобладал расчет, как минимум здравый смысл. Она все делала правильно: школа-переезд в Москву-училище-работа. Закончила кучу дополнительных курсов, посетила все доступные ей кулинарные мастер-классы, чтобы стать успешной, задержаться в столице, зацепиться. Личная жизнь всегда оставалась на втором месте, не до нее было, некогда. Слишком много времени забирали на себя мальчики, чтобы допустить их присутствие. А потом появился Артем, влюбилась. А потом угроза болезни, и она бросилась в объятия Белова, как безумная.

Ей это не свойственно. Она не из тех, кто способен на спонтанные глупости.

Когда ВИЧ попадает в кровь, то организм реагирует на него, как на простой вирус гриппа, отзываясь недельным недомоганием. Она точно знала, что болела как раз после расставания с Тёмой. Все сходится.

Ей двадцать три, следующие годы она проведет в сражениях за жизнь, постоянно думая о том, как бы не заразить кого-то из близких. Родителей, например. Других близких у нее уже не будет никогда. Какой мужчина в здравом уме ляжет со смертельно больной женщиной? Видимо, ей суждено влюбиться единожды. Ее взрослая жизнь началась с Артема, на нем и закончится. Один мужчина навсегда — вот только выглядит это в ее случае совсем не романтично.

Она опять плачет, как маленькая, брошенная, никому не нужная. Одинокая в своем бесконечном горе. И никто ее не пожалеет, никто не догадается даже написать пару слов. Всем на нее плевать.

Вера смотрит на свои пальцы с коротко-остриженными ногтями, и они двоятся перед глазами. На каждой руке по десять, честное слово.

Белов, должно быть, не в своем уме. Адекватный человек бы отреагировал иначе на ее сообщение о возможности диагноза-приговора. Вероятно, ей следует держаться от него подальше. Если бы кто-то признался Вере о своем положительном статусе, она бы на всякий случай прокипятила после него посуду. Или выбросила бы ее вовсе, мало ли.

Его жуткие шрамы говорят о большой беде, которая осталась в прошлом, и вопросы о которой моментально блокирует Арина. В прошлом ли? Странные правила наводят на мысли, что он до сих пор варится в своем горе, не желая никого подпускать близко. Зачем она ему? Хорошо провести время? Развлечься?

Если подумать серьезно, он ни разу не настоял на своем, не надавил на нее. Хотя чувствовал, не мог не чувствовать, что она была готова с ним на все. Сорвало крышу. У Веры?! Да быть не может! Эта неделя была самой странной в ее жизни. И самой незабываемой.

Вот уже шесть утра, Вера выплакала все, что было возможно, и идет на кухню, чтобы залить в организм очередную порцию жидкости. Через пять часов она узнает правду. Осталось всего пять часов. Когда впереди предстояла неделя, думалось, как скоро! Слишком мало времени для подготовки к приговору. Последние же часы тянутся бесконечно долго.

Нет, она не выдержит плюсика напротив своей фамилии. Умрет на месте. И так будет лучше. К борьбе она не готова. Бедные мама с папой, за что им это? А без них она вряд ли потянет лекарства и съемную квартиру.

Родители ни о чем не должны узнать. Веру отправляли в больницу каждый раз, когда температура приближалась к тридцати восьми, в инфекционке их небольшого городка девочку знали в лицо, у нее была любимая кровать и место у окошка. В детстве мама постоянно мерила ей температуру на всякий случай, чтобы знать — с этого ритуала начиналось каждое утро. Серьезно, до школы Вера думала, что так делают все: умываются, чистят зубы, зажимают подмышкой градусник, завтракают. Ее потчевали иммуномодуляторами по поводу и без, панически боясь любых инфекций и вирусов. Однозначно, мама не выдержит новостей о ВИЧе.

Сколько же у Веры всего было мужчин? Что, если посчитать? Делать-то все равно нечего, она сидит в коридоре на полу в темноте, загибает пальцы и рыдает в полный голос, захлебываясь, подвывая себе самой. Никогда она так не плакала, не знала даже, что способна на подобное. Первую неделю после новости ходила в шоке, как будто в ступоре, все ждала, что Артем позвонит и скажет, что диагноз ложный. Затем все мысли занимал Вик. А потом он ее выгнал. Ее дважды выставили на улицу за последние три месяца.

Несколько свиданий, пара поцелуев и Артем. Вот и все ее прошлое.

Шесть двенадцать. Ааа! За окном темно, но город уже начинает пробуждаться, люди стоят на остановках, с которых, газуя, резво стартуют автобусы. Белов наверняка сладко спит под своим пиратским флагом. А она здесь совсем одна, без всякой защиты, готовится к завтрашнему дню, не чувствуя в себе сил даже встать на ноги и добраться до спальни. Так и вырубается на линолиуме крошечного коридора ее студии в двадцать четыре квадрата.

Подскакивает в половину десятого и сразу идет в ванную, разминая затекшие ото сна на полу мышцы. Невыносимо тянет шею и где-то в районе поясницы. Душ, кофе и тусклое солнце из окна насыщают энергией, которая вылилась из нее за бесконечную ночь слезами. Ужас уступил место молчаливой решительности. Вера мрачно смотрит на кусочек шоколадки, который достала к кофе, и думает о том, что сегодня, должно быть, самый важный день в ее жизни.

Белов ждет у входа в клинику. Интересно, давно? Не позвонил, не написал. Одет в рубашку, неформальный темно-синий костюм в его стиле и белые кеды

— Готова? — спрашивает вместо приветствия.

— Расскажешь, зачем нужен был весь этот цирк перед твоим отцом, если с тех пор ты не позвонил и не написал ни разу?

Неважно, что он подумает, и как выглядят ее слова. Хуже уже не будет. Она так злится на него, что хочется стукнуть.

— Цирк, как и всегда, нужен был зрителям. А главной актрисе я приготовил подарок, он в машине. За оказанную услугу.

— Не стоило беспокоиться, мне было не сложно.

— Мне тоже.

Когда они в прошлый раз заходили в больницу, он держал ее за руку, сейчас этого не хватает. До фотографий становится нет дела, страх засветиться на весь интернет резко меркнет рядом с угрозой жизни. Вера смотрит на Вика и не верит, что эта неделя в его объятиях вообще была. Он так холоден и спокоен, никак не выдает то, что помнит, как целовал ее грудь, слизывал шампанское с ключиц, как шептал на ухо, что хочет ее до трясучки. Просто идет рядом, как ни в чем не бывало. Агрессивные татуировки выглядывают из-под белого манжета рубашки, мятежный дух дико контрастирует с классикой.

Почему мужчины так жестоки к ней? Стоит довериться, пустить в душу, она тут же становится ненужной. Должно быть, дело в ней самой. Радости последняя мыль не добавляет.

"Как ты мог забыть!?" — хочется кричать на него и бить кулаками по груди, игнорируя первое правило. Но она никогда так не поступит. Молча, идет рядом, часто моргает, прогоняя слезы. Когда они уже выльются все, бездонный колодец там у нее что ли?

Перед самым кабинетом он вдруг останавливается, поворачивается к ней, обхватывает ладонями ее лицо.

— Все будет хорошо, слышишь? Мы живем в двадцать первом веке, с ВИЧ можно дотянуть до восьмидесяти. Это давно не приговор.

Все, что он говорит — полный бред, но она кивает. Хочет услышать от него совсем другое, но делает вид, что рада и этому. Вера начинает его медленно ненавидеть за неоправданные ожидания.

Врач им улыбается, приветливо кивает. Смотрит долго сначала одну папку, потом другую. Складывает руки на столе, снимает очки и начинает говорить. Сейчас в целом мире существует только его спокойный, тихий голос.

Она не заметила, как снова оказалась в черном "Кашкае". Вик смотрит на руль, молчит. Вера тоже молчит. Сегодня вдруг выяснилось, что от этой недели не было ровным счетом никакого толка. Да, анализы на данный момент отрицательные, но ВИЧ может обнаружиться в крови в течение аж полугода, а прошло только три месяца с последнего опасного полового акта. Вера сжимается в комок, вспоминая вопрос доктора о сроках. Ответил на него Вик за нее. Ответил правильно, с раздражением в голосе. Ему будто не хотелось говорить на эту тему, но он говорил. Все верно, в последний раз с Артемом она спала три месяца назад.

Этот день должен был стать самым важным в ее жизни, а превратился в очередную ступень. Им объяснили, что пока не будет точных данных нельзя становиться донорами, беременеть, заниматься незащищенным сексом. А новых партнеров следует предупреждать о рисках. Можно подумать, в этом случае ей в принципе светит секс. Можно подумать, ей вообще когда-то захочется им снова заниматься.

На этом моменте врач пожелал удачи, сказал, что большинство зараженных на сроке в три месяца уже определяются, так что у Веры с Виком хорошие шансы. Нужно верить в лучшее. Но на учет их поставили.

Вере казалось, что она не переживет прошлую ночь. А теперь ей нужно перетерпеть еще три месяца! Да лучше бы ее пристрелили прямо сейчас. Что может быть хуже ожидания?

"Живите обычной жизнью", — сказал доктор. И еще раз перечислил все то, что ей нельзя делать. Записались на следующий прием в середине августа; Вере предстоит худшее лето в жизни. И вот они с Беловым сидят в машине, слушают скребущую тишину, от которой иглами отчаяния покалывает сердце. Зачем она к нему села? Он повел, и она пошла, потому что в шоке. Нужно уходить. Куда только? На мост сразу?

— Ты что-то говорил о подарке, — голос звучит хрипло. Вера тянет время изо всех сил, хочется как можно дольше побыть рядом с кем-то, кто знает и не отшатывается. У них с Гуглом, конечно, отличные партнерские отношения, но пусть поисковая система отдохнет от девушки хоть пару часов.

— Да, точно. — Он тянется на заднее сидение и достает чехол для ватмана, открывает, вытаскивает листы, разворачивает и показывает Вере. Она смотрит несколько секунд, ахает и закрывает рот рукой, жадно шаря глазами по большой фотографии. На ней — Вера, никаких сомнений. Раскованная, возбужденная Вера в мокрой, ставшей почти прозрачной майке. Фотография черно-белая, обрезанная и тщательно обработанная, совсем нет ощущения, что это домашняя съемка. Лица не видно. Только грудь, острые ключицы, плечи, подбородок и губы. Чувственные приоткрытые губы, которые манят, просят чтобы, их коснулись. Хотя бы пальцем.

Вера смотрит, не веря глазам. Неужели, она может быть такой красивой, соблазнительной?

— Нравится? — спрашивает Вик.

— Очень, — честно признается она.

— Я ее сделал для тебя, никто больше не увидит, обещаю. Делай с ней все, что хочешь: повесь в рамку или выброси. Она только твоя.

— А электронные варианты?

— Удалил.

— Тебе можно верить?

— Не обижай мою маму, она меня хорошо воспитывала.

— Артема она тоже воспитывала.

Кажется, его призрак всегда будет маячить между ними. На что они вообще надеялись, уединяясь в квартире Белова?

— Ты сейчас в "Веранду"? Я подвезу.

— Нет, домой. Взяла отгул.

— Говори адрес, — он открывает навигатор в телефоне, и Вера диктует улицу и номер дома, а сердце ноет от досады, что он больше не зовет к себе, делает вид, что ничего не было. Если бы между ними был секс, она бы решила, что он получил, что хотел, и больше не нуждается в ней. Но секса не было. Она была так ужасна, что ему и не хочется? Ах да, у нее же, вероятно, ВИЧ. Косится на него, не поворачивая головы, ловит себя на мысли, что неосознанно царапает запястье. Оно так чешется, будто укусил кто-то. Скорее всего, Белов тоже знаком с продажной сволочью "Гуглом", и тот ему охотно выложил все, что до этого — Вере.

В его машине играет гадкий шум: несколько мужчин кричат в истерике что-то на английском, а Вик — ничего, терпит, губами шлепает, подпевая. То, что одна песня уже закончилась, а другая началась — Вера понимает только по меняющимся символам на магнитоле. Еще и названия есть у каждой, надо же.

— Спасибо за фотографию, мне очень нравится, — говорит Вера, понимая, что они скоро приедут. И разойдутся. Навсегда. Он делает музыку тише.

— Я же обещал, помнишь? Да и тебе спасибо, отец хоть немного порадуется за меня. Ему это важно. Спит и видит, чтобы я женился.

— Мои тоже ждут — не дождутся внуков. Да, вот здесь останови. Надо было им рожать еще одного ребенка, глупо делать ставки только на одного.

Вместо того чтобы высадить ее у подъезда, он паркует машину поблизости, глушит двигатель и поворачивается. Его взгляд как будто растерянный, серьезный. Нельзя было ей с ним связываться, он брат ее бывшего, очень некрасивая ситуация. Их отношения неправильные, осуждаемые обществом. Как она выглядит со стороны? Путалась с двумя братьями.

Он ей так нравится. Вчера она нашла тысячу доводов держаться от Белова подальше, а сегодня смотрит на него и понимает, что скучала. Прошлая неделя стала безумием, ласки без каких-либо договоренностей и обязательств. Легкие отношения — не ее стиль. Но всю прошлую неделю она только и жила ими, дрожала от предвкушения увидеть его вечером.

Нужно что-то сказать напоследок.

— Можно, потрогать твою татуировку на шее? Она кажется как будто объемной, — говорит неожиданно для себя. Его глаза на миг расширяются в удивлении, но он кивает. Вера, едва касаясь, проводит пальцем по тонкой надписи под правым ухом, а он наклоняет голову и трется щекой о тыльную сторону ладони, прикрывая глаза.

— Там написано "Hope. Love", — говорит ей.

— "Надежда. Любовь", да? Нужна еще "вера", Вик. Как же ты без веры?

— Хреново, — он смотрит в глаза, и она опускает свои, почему-то сильно смутившись.

Кажется, она снова задыхается. Хочется вцепиться в его плечи и прильнуть всем телом, чтобы спрятал, защитил, закутал в свой черный флаг. Но ему это не надо. Мужчины берут чужие трудности на себя только в кино, да мечтах наивных школьниц.

— Ну что ж, пока. Если нужна будет еще помощь с родителями, ты звони, — говорит она, хватаясь за ручку двери и понимая, что уже в третий раз пытается продолжить разговор, а он не делает и шага навстречу. Должно быть, она выглядит смешно и жалко. Он хохочет в душе над ней. Пора уходить.

— Вообще-то нужна, — вдруг говорит неестественно громко. — У Софии день рождения на следующей неделе, и она сказала, что без тебя меня не пустят к столу.

— Ох.

— Билеты я оплачу, лететь недолго.

— Мне нужно посмотреть рабочее расписание.

— Прилетим в четверг вечером, в субботу или воскресенье обратно. Сам праздник в пятницу. Подумай. Как решишь, напиши мне.

Она кивает, выходит из машины с фотографией в руках, и, глядя вслед отдаляющейся черной иномарке, думает о странных вещах, например о том, что ей надеть в следующую пятницу. Белов непредсказуемый, непонятный, и, возможно, самый неподходящий для нее мужчина, но что бы ни ждало ее в Сочи, здесь, в полном одиночестве, будет еще хуже. Погибать в ожидании диагноза, захлебываясь в слезах, жалости к себе и обиде на Артема она не намерена. Выбор очевиден: пережить еще девяносто таких ночей, как прошлая, нет ни малейшего желания. Открытым остается только один вопрос: щедрое приглашение Вика говорит о его симпатии к ней, или же дело действительно только в родителях?

* * *

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 8

Понимаете, когда горит собственное родное тело, ведешь себя неадекватно. Шалеешь то ли от выворачивающего на изнанку страха, то ли от нарастающей отдирающей кожу от мяса боли. Что-то вроде: нет-нет, это не может случиться со мной, — не думаешь. Эти мысли придут потом, если очнешься в больнице. А когда в эпицентре боли — ничего не думаешь, просто орешь. Но огню похрену, чьи жрать ткани, он сдаваться не собирается, стоит добраться до лакомого нежного кусочка. И знаете что? Он никого и ничего не боится. Ни угроз, ни криков ужаса. Нет дела до того, сколько тебе лет, хороший ты человек или ублюдок, заслуженно ли получаешь наказание. Он очищает до костей, медленно поглощая нервные клетки, позволяя прочувствовать его право на кару.

"Он тебя очистит лучше любой молитвы, и ты начнешь все сначала. Если по-прежнему сможешь и захочешь усваивать кислород", — такие слова не забываются, и перед последним вдохом я буду думать о них же, представляя бешеные глаза говорившего. Но никогда не осмелюсь повторить вслух, хотя он и утверждал обратное.

Огонь сбивает с толку. И вроде бы видишь озеро, воду, спасение в двадцати метрах, и бежать недалеко, и бежать ты умеешь и можешь, но не бежишь. Вместо этого как в состоянии психоза топаешь ногами, орешь и хлопаешь по горящей одежде руками, катаешься по земле, будто это может помочь, несешься в противоположную спасению сторону. Тяжелый запах бензина режет ноздри, а вдыхаемый жар обжигает рот и легкие, — все вместе сводит с ума. С каждой секундой становится больнее, а здравых мыслей в голове — меньше.

Когда тело горит, вначале огонь берется за логику, уничтожает ее в корне, без следа. Поэтому первые несколько раз я нырял в озеро далеко не сразу. Не так быстро, как мог бы. Принимал неправильные решения. Неправильные решения — это плохо. Дизайнер, который принимает много плохих решений, рискует помереть с голода.

Журнал "Релакс" считает, что в прошлом году я вошел в десятку самых перспективных специалистов данной отрасли Москвы, для двадцати шести лет я считаю, это неплохо. Шеф в "Континенте" повесил мой проект СПА на стенку; хорошо, что в офисе я бываю от силы пару раз в неделю, иначе вконец загордился бы. Здороваться бы перестал с менее успешными коллегами.

В общем, по моим расчетам вы уже должны были начать уважать меня, как следует. Теперь я спрошу вас, и себя заодно, почему я принял так много плохих решений за последнюю неделю? Определенно, скоро придется раздать за долги машину, квартиру, и переехать на улицу, если так пойдет и дальше.

Мало того, что Вера уже три раза спрашивала, что ей взять с собой из одежды и вещей, какой подарок купить, так еще и София задолбала вопросами, что ей сварить, чтобы не разочаровать московского повара.

"Вик, я не мог ударить в грязь лицом! Что она любит?"

"Курицу", — пишу ей в Вотсаппе.

"И все??"

"Не знаю, вроде бы еще сыр. И кофе".

"Запечь курицу под сыром? А она ест горчичный соус?"

"София, я удалю тебя нахрен из списка контактов".

"Она точно решит, что я плохо готовлю. Посочувствует Стасу и девочкам".

"Ты нормально готовишь".

"Съедобно, не спорю, но... У меня руки не из того места, блюда никогда не получаются внешне такими же, как в журнале".

"До свидания, София".

"Вик, может, спросишь, что бы она приготовила на моем месте?"

"ААА".

Идиот. Что я творю? Какого черта это делаю? Нетрудно догадаться, что я летал в Сочи на те выходные не просто так — чтобы избежать дня рождения жены отца на следующих. Совмещать эти два события не хотелось, так как праздник — это отличный повод для отца выпить беленькой. А когда он выпьет, вы помните, он начинает переживать за мою личную жизнь больше, чем переживаю за нее я.

"Вик, спроси у Софии, пожалуйста, какая фирма ей нравится больше: "Диор" или "Мак"? Просьба купить хорошей косметики слишком расплывчата, может, все же можно ограничиться сертификатом в "Рив Гош"?" — от Веры.

Я отправил ей номер жены отца, выключил сотовый и зашел в студию. Сегодня у меня персональная съемка Милы в образе русалки. Помните эту соблазнительную ундину? На ней лишь белые тонкие ленты и много прозрачной, летящей ткани от пояса и ниже. Удивительно, но ее соски напряжены все два часа, лед тихонечко тает сам себе, никому не нужный, забытый.

Раз уж на этой неделе я спец по плохим решениям, почему бы не привезти домой Милу, она так смотрит, что будто не против. Девица примет предложенные правила игры — не сомневаюсь, "своих" дам я вычисляю быстро, на раз. Делать этого, правда, не хочется, ведь я не сплю с теми, кого фотографирую. Нарушать собственные правила опасно, но... Сегодня среда, а это означает, что уже третий день подряд я способен думать только о предстоящей поездке, вернее о девушке, которую пригласил. Дни и ночи напролет этим занимаюсь. Уговариваю себя, что это я так жалею Веру, ага, полный сострадания кретин, других занятий будто не существует. Я ведь позвал ее на юг только потому, что хочу как следует взбодрить, не так ли? И Сочи с его палящим солнцем, экзотическими сочными пальмами и глянцевым морем сделает легко всю работу. Мне же нужен здравый рассудок и, хорошо бы, пустые яйца.

У Милы пластичное тело и нулевой размер груди с крупными сосками, это возбуждает, смотрится приятно, но я с завидным упорством думаю о совсем другой женской груди, фотографии которой лежат на тщательно запаролленой виртуальной флешке. Все же, мама где-то допустила ошибку, воспитывая нас с Артемом, — электронные фотографии пьяненькой Веры я не удалил и не собираюсь.

* * *

Первые теплые выходные за столько времени, а приходится покидать столицу. Город шумит, гудит, торопится, люди движутся в привычном едином ритме, курят на ходу, прижимают трубку к уху плечом, обсуждая грядущие вылазки на природу, предвкушая долгожданный отдых. Все мои знакомые, коллеги и родственники куда-то уезжают. Подозреваю, Москва вымрет на субботу-воскресенье, встанет в несколько чудовищных пробок по выездам из города, но я этого не узнаю. Жалею ли? Пока не решил.

Заехал за Верой в восемь; по глупости не догадался подняться в квартиру — чемодан она выволокла из подъезда сама. Надеюсь, в нем не только косметика для Софии. Помогаю закинуть его в багажник, Вера тут же устраивается впереди, выключает "Андеадов" и включает радио. Наглая.

Вера румяная, яркая, но скованная. Волосы лежат идеальными крупными волнами, макияж сдержанный, но безупречный, — из-за специфики работы я немного разбираюсь. Она очень красивая, тонкая и эффектная. Не домашняя. Должно быть, именно такой ее и полюбил Артем, и я чувствую, что понимаю, почему. Она выглядит, как молоденькая, мечтательная женщина, но смотрит серьезно, будто вся девчачья сахарная чушь ее не волнует вовсе, будто ей не нужны уступки в пользу слабого пола. Она хочет быть на равных в проблемах, готовая волочить на себе половину трудностей. Но в то же время я помню, что в сексе она безропотно отдает всю инициативу, покорна, ведома. Признает за мужчиной право доминировать, и это дико заводит. Хочется владеть ей в постели. Вы понимаете, о чем я, да же?

— Как ты умудряешься сочетать костюмы с кедами? На тебе это смотрится как бы даже нормально, не по-деревенски.

Я усмехаюсь, так как этого вопроса ожидал меньше всего.

— Нет, серьезно, я выросла в маленьком городишке, где считается привычным надеть спортивные штаны и туфли на каблуках, или строгий костюм и сандалии. И это всегда смотрится убого и ужасно. А на тебе — нормально.

— Да ладно, я вполне согласен эпитетам: убого и ужасно. Туфли мне жмут, не люблю их. А костюмы люблю.

— Прямо все туфли жмут?

— Все, что мерил.

— Может, ты просто не знаешь свой размер?

— Я не буду ходить в туфлях.

— А если вздумаешь жениться? В ЗАГС пускают в кедах?

— Мне кажется, сейчас в ЗАГС пускают даже в носках. В любом случае, у меня никогда не будет пышной свадьбы. В свое время я на стольких побывал с камерой в руках, что сейчас тихо их ненавижу.

— А если невесте захочется шикарное платье и пир горой?

— Я ж раздолбай, жениться не в моем стиле, Вера, — и про себя добавляю: потому что вряд ли женщина, любящая находиться в центре внимания, согласится связать жизнь с припадочным наркоманом, о котором стыдно кому рассказать, не то, что хвастаться в соцсетях на весь мир.

— Стоит приплюсовать к твоему списку правил.

— Если записать все мои заскоки, боюсь, получится трехтомник. Ни одна даже самая умная и читающая дама его не осилит.

Она берет из кармашка между сидениями пилку для ногтей, вертит в руках. Ее ногти острижены под корень, не накрашены. Полагаю, это издержки профессии. У нас одинаковый маникюр.

— Врач сказал, что ВИЧ не передается через пилки. Можно?

Пожимаю плечами, дескать, валяй. Она занимается маникюром, а я давлю смешки, рвущиеся наружу. Мой "Кашкай" прям ногтевой салон, не иначе. Она поглядывает на меня и тоже улыбается. Хитрая такая, обута в туфли на каблуках, юбка короткая, поэтому коленки в тонких чулках смотрятся крайне выгодно. Она закидывает ногу на ногу, юбка задирается сильнее, я вижу ее бедро, край этих самых чулок. И от понимания, что еще чуть-чуть, и я увижу рисунок — ноет внизу живота, словно я не позаботился об этом накануне.

* * *

Когда Вера проигрывала эту поездку в голове снова и снова, она всегда начинала разговор с Беловым вопросом: ей себя вести, будто она ему кто? Это отличная возможность хоть немного прояснить ситуацию между ними. Еще она хотела спросить, знают ли Стас с Софией, что она была помолвлена с Артемом. В итоге, она стоит на светлой современной кухне Беловых, проводит для "второй мамы" Вика мастер класс по приготовлению лимонного пирога, и до сих пор понятия не имеет, в качестве кого приглашена в этот дом.

Дом, кстати, очень большой и в связи с этим не слишком уютный, но ей здесь нравится. Напротив огромных окон на втором этаже она и вовсе замирает на полчаса, любуясь морем. В последний раз Вера приезжала на юг в десятом классе, уже и забыла, как здесь красиво. А солнце так ласково греет, что хочется уснуть в шезлонге на свежем воздухе, загорая, расслабляясь.

Если в Москве лето только нерешительно подкрадывается к весне, в Сочи оно хозяйничает уверенно. Город утопает в зелени, влажный свежий воздух дурманит, виды завораживают. Сочи сильно изменился с тех пор, как она приезжала сюда девочкой. Тогда он показался ей узким, подплавленным от жары, забитым пробками городом, в котором нет ни одной прямой улицы — либо ты, обливаясь потом, карабкаешься вверх, либо, задыхаясь от духоты, ползешь вниз. Сейчас же транспортные развязки по пути из Адлера ее поразили. Определенно, Олимпиада пошла южной столице на пользу.

— Вера, я правильно делаю? — София уже пятый раз спрашивает, верно ли взбивает яйца миксером. И, честно говоря, делает это не совсем так.

— Старайся придерживаться только одного направления. Либо по часовой, либо против. Тогда белок возьмется сильнее, масса получится пышнее.

— Поняла. Слушай, я, наверное, ужасно поступаю — ты и на работе успела наготовиться по горло, а приходится еще и в гостях этим заниматься.

— Глупости, мне это в радость. Если хочешь, завтра я помогу с праздничным ужином. Обещаю, что не буду выпячиваться и займусь исключительно тем, что ты мне поручишь. Мне не сложно, честное слово.

— Ни за что! Ты же в гости приехала, чтобы отдыхать, а не вкалывать у плиты. Я хочу, чтобы твоя поездка к нам была не последней, — неловко засмеялась она, вновь выписывая немыслимые фигуры миксером. Пирог не поднимется так, как следовало бы. Ладно, и так сойдет.

София Вере нравится, симпатичная, добрая женщина, немного замотанная бытом, но очень гостеприимная и искренняя. Ее светлые волосы по-домашнему связаны мягкой резинкой на затылке, а из одежды — спортивные леггинсы и майка. Внешний вид хозяйки позволяет почувствовать себя свободно и уверенно, можно не стараться выглядеть эффектно. Вера давно уже сама собрала волосы и сменила платье и чулки на джинсы и удобную футболку.

Вера подходит ближе к Софии и украдкой говорит, понизив голос:

— Понимаешь, мне бы хотелось приготовить что-то для Вика, чтобы произвести впечатление. Пока возможности не было, в его квартире плита не работает, а ко мне он не заходит.

В глазах Софии вспыхивает восторг, она широко улыбается и кивает:

— Тогда без проблем, я поняла тебя. Вот увидишь, никуда он от нас не денется, — и хитро подмигнула.

На часах почти два ночи — можно сделать вывод, что все Беловы — совы, а не жаворонки. Даже дети отправилась по кроватям лишь ближе к одиннадцати. Сама Вера привыкла ложиться и вставать рано, поэтому валится с ног от усталости — тем более, она отработала четыре смены за последние три дня, чтобы вырваться на эти выходные. Поэтому ее совсем не волнует факт снова провести ночь с ним в одной кровати, — а им постелили вместе в комнате для гостей.

Все утро она просто лежит и смотрит на спящего Белова, занимающего большую часть постели. Кажется, они делают вид, что прошлого неприятного инцидента не было. Как и обычно, рядом с этим мужчиной ничего не понятно, а ведет он себя так, что задать прямой вопрос никак не получается. Она пробовала раз сто, честное слово.

В обед Вик с отцом везут ее по достопримечательностям, девочки с утра в школе, а София хлопочет на кухне. Около трех Вера к ней присоединяется, и вместе они готовят целую кучу разнообразной еды.

По пути домой нужно было заскочить в магазин, и, воспользовавшись ситуацией, Вера прикупила тонну рукколы. За последние две недели она изучила, должно быть, все рецепты блюд, куда можно запихать эту странную, на любителя траву.

— А как вы познакомились? — спрашивает Стас. За столом помимо Веры, Беловых, еще три пары друзей семьи. Вик закусывает губу, стреляя в угол стола, раздумывая, что ответить, но Вера его опережает:

— Он спас меня в парке от группы пьяных маньяков, отвез к себе домой. И повел себя как истинный джентльмен. — Белов давится вином и скрывает улыбку за салфеткой.

* * *

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 9

Жить на юге должны красивые люди, — такие, как Вера, например, — вон идет по пляжу босиком в легком коротком платье с открытой спиной, — в котором была на ужине. Интересно, она в лифчике? Лямок-то на спине не видать. Загадка на миллион. Полагаю, сегодня за столом все думали только об этом. Ну, по крайней мере, я точно.

Как я и говорил выше, Сочи создан для красивых людей, а не для таких чучел, как я. Конец мая, а тут жара двадцать пять ночью, одежда слетает сама по себе, без усилий. Но только не с меня, разумеется; джинсы с толстовкой сидят, как влитые, крепко и навсегда.

Вера ходит по камешкам, туфли держит в руке, мочит ножки в еще прохладном море, ойкает, отбегает, и снова подходит, мочит.

— Купаться хочется, — говорит она.

А мне хочется пошутить, что ей не впервой в ледяной воде, но я благоразумно сдерживаюсь. Хватит уже про Артема, надоел.

— Если приехать через пару недель, — говорю, — можно будет поплавать, море как раз прогреется. В этом году весна на удивление жаркая.

Она кивает, бегает на цыпочках по мокрым камням, как маленькая.

— Спасибо, что привез меня сюда, чувствую себя другим человеком! — с восторгом.

— Периодически море необходимо всем людям, — улыбаюсь, любуясь на нее. Она садится на корточки, трогает воду, ссутулилась. Спина голая, каждый позвонок выделяется. Чтобы уничтожить прелесть момента, говорю:

— Почему ты не толстая?

Она резко оборачивается, смотрит на меня, хмурится:

— В смысле?

— Ты же повар, все хорошие повара — толстые.

— Да ну тебя. Глупейший стереотип.

— Нет, ну, правда, — подхожу ближе, но не слишком, чтобы не замочить обувь.

— Когда ты в последний раз купался? — спрашивает она, поднимаясь, смотрит в глаза. Она такая серьезная, что избежать взгляда и разговора практически невозможно. Застала врасплох.

— Давно, — говорю почему-то тихо. Освещение скудное, но она так близко, что, вероятно, может читать по губам.

— Никогда ни перед кем не раздеваешься? — спрашивает так, будто это не одна из самых больших проблем в моей жизни. Будто мы опять обсуждаем ее потрясающие салаты и бутерброды с рукколой, которой сегодня съел столько, что впору почувствовать себя травоядным животным. Она как будто не стесняется говорить со мной на эту тему, не чувствует вину за то, что я урод, а она — нет. Обычно все, кто знают о моих шрамах, ведут себя именно так. И я великодушно прощаю им то, что они красивы. И больше этой темы мы не касаемся никогда.

А она нет, хочет услышать ответ. Да что с ней не так-то? Веди себя, как и все, Вера. Ты не понимаешь, что ставишь меня в неловкое положение? Где твоя гребанная тактичность?

Отрицательно качаю головой.

— Тебя можно понять, — грустно говорит она, бросает беглый взгляд на мой живот, и отворачивается к морю. В этот момент внутри что-то обрывается. Зачем я позвал ее сюда и веду себя так, словно она ничего не видела? На что надеюсь? Вера знает, прекрасно помнит, какой я на самом деле. Смотрит на меня и видит урода, от которого тошнит. Которого хочется обнять и плакать, но никак не подпускать к своему телу. Кретин. Прикрываю глаза, чувствуя, как земля уходит из-под ног, на одну лишь секунду позволяя чувствам взять верх, затем беру себя в руки. Это я делать умею, часто тренируюсь. Профи.

Вера смотрит вдаль, я смотрю на ее профиль. Я знаю, что ее левая грудь чуть больше правой, и эта асимметрия сводит с ума. Еще я знаю, что если вести языком по ее соску снизу вверх, она перестает дышать, замирает, а пальцы так напрягаются, что становятся скрюченными, как веточки у дерева. Если бы я был нормальным мужиком, она бы, вероятно, сжимала, царапала мои лопатки, делясь эмоциями. Но это невозможно, потому что лопатки были обожжены огнем и теперь покрыты уродливыми шрамами. И каждое к ним прикосновение балансирует на грани между Фоновой и Прорывной. Вы помните о моих подружках? Не стоит и мне забывать, что они никогда не уступят меня другой женщине.

— Знаешь, — говорит она бархатным, мелодичным голосом, — когда смотришь на море, слушаешь, как оно шумит, чувствуешь, как лижет пальцы, а на языке одновременно будто соль и свежесть от влажного воздуха, хочется пообещать, что обязательно вернешься к нему. Давай, что бы ни случилось, пообещаем, что вернемся сюда еще раз, в сезон, и искупаемся. Ночью. Голыми. И никто не увидит твои шрамы и мою задницу. Поверь, я стесняюсь ходить перед другими без одежды не меньше, чем ты показывать свои шрамы.

Сердце колотится, как сумасшедшее. Кожа горит, но не как во время приступа.

— Почему? — спрашиваю. — Ты красивая.

— А, по-твоему, все красивое нужно выставлять напоказ? — повернулась и смотрит на меня. Я смотрю на нее в упор, руки зачем-то сами находят ее ладони и стискивают их.

— Нет, я так не думаю.

— Почему сейчас не модно раздеваться только перед одним мужчиной? И если есть, что показать, нужно обязательно показать? Вы, типа творческие люди, растляете молодежь.

— Ой, да ладно, — усмехаюсь. — В вашей природе хвастаться и демонстрировать красоту. Я всего лишь отражаю ее.

— Вообще-то я была полненькой в школе, а потом на одной из девчачьих посиделок узнала, что единственная среди подружек в десятом классе не целованная, хотя многие уже вовсю спали с мальчиками. Посмотрела на себя в зеркало и поняла, почему, — комично надула щеки. — И села на диету, которая через полгода привела к анорексии, и я успешно похудела до тридцати восьми килограммов.

— Да ладно.

— И только ближе к концу колледжа нашла идеальный баланс между соотношением жира, мышц и костей. Меня спасли спортзал и правильное питание.

— Серьезно? Ты блевала после каждого обеда? — расплываюсь в улыбке, но она смотрит строго, и веселиться вмиг перестает хотеться.

— Только об этом практически никто не знает, в Москве так ты первый, кому решилась признаться. Я подумала, тебе будет легче, если я сравняю счет по страшным секретам. Один-один, Белов?

— Требую фотографий. Не верю.

— Я покажу тебе.

Наши пальцы переплетаются, лица так близко, что я чувствую ее дыхание. Она жмется ко мне, как будто бы ее не отталкивают шрамы, а я понимаю, что еще немного, и упрусь кое-чем ниже пояса в ее живот. Интересно, как она это воспримет? Лишь бы не забыла про правила, не коснулась меня. Пляж бесконечный, пустынный, прятаться негде. Придется нырять прямо в море.

— Вик, я замерзла, — говорит. Я одалживаю ей свою толстовку, и мы идем в сторону машины отца, держась за руки. Может, и не зря София выпихнула нас подышать морским воздухом, на ночь глядя.

— А ты когда-нибудь кому-нибудь показывал шрамы? Кроме врачей и мамы? — спрашивает она уже в машине, все еще кутаясь в мою одежду, я включаю печку.

— Показывал, — говорю, выруливая на дорогу в сторону дома, ищу в плеере что-нибудь мелодичное из "Андеадов", хорошо, что захватил флешку с собой.

— И как все прошло?

— Это был первый и последний раз, — усмехаюсь, и подмигиваю ей. Останавливаюсь на "Knife Called Lust".

"Андеады" поют с надрывом, с чувством, будто знают, о чем:

Эта любовь, эта ненависть сжигает меня

Трудно смотреть миру в лицо.

И я падаю на землю в слезах.

Я теряюсь каждый раз, когда моё сердце останавливается.

? Лингво-лаборатория "Амальгама":http://www.amalgama-lab.com/.

Мы возвращаемся домой почти в четыре, — все спят. А вот мне совсем не хочется. Я даже подумываю, что было бы неплохо продолжить наш флирт в постели, и кто знает, во что он выльется, но в соседней комнате девочки — а спят они чутко, — я знаю. Поэтому решаю, что не стоит. Впрочем, мне и так есть, чем заняться перед сном — нужно хорошенько обдумать наш с Верой разговор.

Примерно через полчаса нахожу ее теплую ладонь под одеялом, слегка сжимаю, поглаживая нежные пальчики. Они такие чистые, белые и тонкие по сравненью с моими изрисованными, огрубевшими от десяток шлифовок и "трудермы". Понимаю, что действую неосмотрительно, но мне так нравится говорить с этой девушкой, касаться ее, спать рядом, что не могу остановиться. Неожиданно по моим расчетам крепко спящая Вера сжимает мою ладонь в ответ. Попался. Проводит большим пальцем по тыльной стороне, поглаживает. Осторожно так, ненавязчиво. Далее ничего не происходит, но и ненужно. Мы оба делаем вид, что крепко спим. Отдаю себе отчет, что Вера первой не делает и шага в мою сторону, но поощряет каждое мое движение в ее направлении. Так и засыпаю, держа ее за руку, переплетая свои пальцы с ее, улыбаясь.

* * *

Утром Вера стоит за спиной в проеме ванной комнаты и с интересом наблюдает, как я чищу зубы.

Ее модная прическа погибла из-за влажности сразу же, как мы сошли с трапа самолета, превратившись в капну пышных волос. Я поглядываю на девушку через зеркало, думая о том, что такой она мне больше нравится. Такой она пришла в мою квартиру когда-то за помощью, и такой она была моей. Не Артеминой. Хотя, все это глупо, конечно. За два года Кустов, должно быть, видел ее любой, во всевозможных ракурсах и состояниях. Вера в футболке на голое тело и обтягивающих джинах, смотрит на меня, хитро улыбается уголками губ.

— Что? — спрашиваю я, машинально ища взглядом очертания ее груди. И теперь, после вчерашней прогулки, при мысли о ней я почему-то представляю не удары брата по своему лицу, а свои — по его.

— У вас с отцом хорошие отношения, Стас мне очень понравился. Странно, что твоя мама никогда не упоминала о нем даже мельком.

— Потому что при разводе они разругались в пух и прах, и с тех пор ни разу не разговаривали, кроме как обо мне и в случае крайней необходимости.

— Почему? Если не секрет. Они оба хорошие, добрые люди, неужели так и не смогли прийти к пониманию за столько лет?

— Мама хотела, чтобы дядя Коля дал мне свою фамилию и усыновил, и мы стали одной большой семьей Кустовых. Следовательно, отцу пришлось бы написать от меня отказ. А он мало того, что послал мать с ее требованием куда подальше, еще и приезжал ко мне при каждой возможности, забирал на выходные, и к себе на каникулы. Исправно платил алименты, плюс щедро спонсировал всякие доп.занятия и поездки. Участь в школе, я объездил пол Европы, тогда как Арина с Артемом отдыхали максимум в Анапе. В общем, дружной семьи Кустовых не вышло. Я ее разбавил.

— Твой папа молодец, это поведение достойно настоящего мужчины, — твердо произносит она, я киваю. — Чем займемся?

— Народ в кино на мультиках, так что дом в нашем распоряжении. Хотя, может, поедем куда-нибудь? В горы, например? Мы ж не телек прилетели сюда смотреть.

— Поедем, обязательно. Но сначала я заправлю кровать и приберусь.

Мы возвращаемся в выделенную нам комнату, я достаю из сумки свежую одежду, фотоаппарат для прогулки и замираю. Она наклоняется над кроватью, расправляя простынь. В обтягивающих джинсах. Наклоняется. Спиной ко мне, ага. Дразнит. Так кровать не заправляют, попой кверху.

— Не пялься, — говорит мне, не поворачиваясь. По голосу я точно знаю, что улыбается. Улыбаюсь в ответ, хоть она и не смотрит, но ничего не могу с собой поделать.

Понятия не имею, слышится ли в ее голосе приглашение, но будем считать, что да. Либо сейчас, либо никогда. И я рискую. Подхожу и кладу ладонь на ее бедро, веду по плотной джинсовой ткани вверх, с силой сжимая, каждую секунду ожидая, что оттолкнет, скривится и убежит. Но вместо этого она замирает, а я помещаю ладонь между ее ног, надавливаю на чувствительную область, перебираю пальцами. Другой рукой веду по спине под майкой, заставляя прогнуться, считая позвонки, добираясь до шеи, слегка надавливая, стискивая.

— Тебе трогать можно, а тебя — нет? — спрашивает она.

— Именно.

Она чуть шире расставляет ноги так, что вся моя ладонь помещается между ними. Она уже сама прогибается, опускается на четвереньки на кровать, затем на локти, утыкается лбом в простынь.

Покорная.

Я все еще сзади, глажу ее там, действую ладонью быстрее и сильнее, она очень тихо стонет, как будто ей нравятся эти скудные ласки. Кожа под футболкой такая нежная, гладкая, идеальная. Я наклоняюсь и веду языком вдоль позвоночника, и Вера дрожит, стонет, так сладко и чувственно, что можно кончить, ей-Богу, только от этого. Стягиваю с нее майку, обхватываю грудь, сжимаю твердый сосок между пальцев. Наконец-то она не сопротивляется, просто отдается. Я сразу понял по ее глазам, что отдаваться она умеет полностью. Мне нужно немедленно проверить эту свою теорию. Прямо сейчас. Поправляю спортивные штаны, и тут же возвращаюсь к груди. Наклоняюсь и шепчу на ухо:

— Вера, ты как? — сжимаю ее сквозь джинсы очень сильно, должно быть, ей могло быть больно, если бы я начал с этого, но она лишь подает мне попку, не возражая.

— Белов, а ты? — шепчет в ответ низко, хрипло, и от этого непривычного тона я едва не теряю остатки контроля. Вы и представить не можете, как сильно она мне нравится.

— Сейчас.. слюни начнутся капать тебе на спину, ты не пугайся, — говорю почти шепотом.

— Пусть капают. Только пусть и на грудь, хорошо?

В момент я ее переворачиваю, перекидываю ногу так, чтобы она оказалась в ловушке подо мной, вдавливаю ее ладони в кровать. Она такая румяная, что я дрожу, понимая, что довел ее до этого. Ей так мало нужно, чтобы возбудиться.

— Твои глаза, — говорит мне.

— Утром были на месте.

— Безумные.

— Я больше не буду спрашивать разрешения. Ты же не дура, Вера, знала, куда едешь и зачем позвали.

Вместо поцелуя, я провожу языком по ее подбородку, губам, потом еще раз и еще. Она отвечает своим, поощряя. На поцелуи нет сил, хватит уже, нацеловались. На ее джинсах гребанные пять пуговиц, вместо стандартной молнии. А джинсы такие обтягивающие, что я сквозь зубы ругаюсь, стягивая их с нее. На ней белые кружевные, и я уже тянусь туда, где она меня ждет, но мою руку снова останавливают.

— Вера, иди к черту, ты издеваешься!? Хватит строить из себя королеву Облома!

— Погоди минуту, я кое-чего прихватила, — она соскальзывает с кровати и несется к сумочке. В одних трусиках, ладная такая, соблазнительная. Я сижу на кровати, широко раскинув ноги, и ошалело наблюдаю за ней.

— Вот, смотри! — торжественно протягивает мне перчатки и презерватив.

Не хочу даже брать это в руки, смотрю то на нее, то на средства защиты.

— Нам это не нужно. Ты отрицательная. А презервативы у меня есть, — хлопаю по карману.

— Это хирургические перчатки, надевай. Я звонила в группу поддержки таким, как я, и все узнала. Там, — она кивает на себя ниже пояса, — самое опасное место, — быстро кивает, смотрит с энтузиазмом. Ее карие глаза фанатично блестят, такие красивые, что у меня голова кружится. — В общем, с помощью этих штук мы тебя защитим от угрозы.

— Ты отрицательная, — повторяю, чувствуя, что начинаю злиться. Ее избыточная предусмотрительность, предосторожность раздражают, глупая заминка бесит.

— Врач сказал, что это не точно, а рисковать я не хочу.

— Вера, это бред, — повышаю голос. — Я не стану это делать в перчатках, — еще немного, и я начну кричать, без шуток. Она все еще протягивает мне сверток, но я лишь смотрю. От напряжения и возбуждения верхняя губа начинает дергаться.

— Я видела такие у тебя в комоде. Тогда я не поняла, зачем они, но сейчас догадалась. На пальцах могут быть микро-трещинки, опасно. Надевай, Белов, и продолжай с того места, где мы остановились.

— Не буду.

Она кладет мне их в руки, но я освобождаю ладони, перчатки падают на кровать. Вера опускается передо мной на колени, смотрит снизу вверх, проводит кончиком языка по нижней губе. Я сглатываю, не способный даже на мгновение отвезти взгляд.

— Можно взять твою ладонь? — осторожно спрашивает разрешения.

Киваю, даю левую руку, не в силах сопротивляться тому, что происходит.

— Останови, если что не так, ладно? Я начну медленно.

Она подносит ее к лицу и кончиком языка проводит по тыльной стороне, добираясь до большого пальца, на нем набит якорь, и она эротично ведет по его контуру, целует, стоя передо мной на коленях, поглядывая снизу вверх. Добирается до среднего пальца, смотрит в глаза. Сердце снова разгоняется, я смотрю на нее, едва отдавая себе отчет, что дышу как паровоз, слегка подаю бедра вперед. Она обхватывает кончик пальца губами, проводит влажным языком и с силой втягивает в себя.

Этого хватает.

Бросаю ее на кровать, но она скрещивает ноги, напрягается всем телом и подает перчатки. Отрицательно качает головой, взгляд стальной, уверенный, щеки алые, пылают. Волосы растрепаны по плечам, соски — твердые горошины.

— Дура, какая же ты... дура! — побеждено рычу, хватая пакет с ненужной защитой. Отворачиваюсь, чтобы надеть презерватив, снова прячусь за одеждой. Привычным жестом вскрываю упаковку перчаток, натягиваю одну, затем вторую. И кидаюсь на нее.

Вера уже сама стянула трусики, и моя рука погружается в ее влагу, девушка тут же выгибается, разводя колени шире. Стонет, просит еще. Мне хочется ласкать ее долго, изучать, но для первого раза это не вариант. Совсем не вариант. И я, следуя инстинктам, и обширному опыту, делаю так, как правильно, как быстрее. Целую ее, глажу, ласкаю шею, грудь, покусывая сначала один ее сосок, потом другой. Сам дурею от запахов, нежности идеальной кожи, но больше — от осознания того, что она от моих прикосновений с каждым вздохом все ближе к пику. Дышу, живу только одним желанием, чтобы она кончила сейчас, со мной, для меня. И она делает это через несколько минут от моих пальцев, ярко, влажно, заливаясь еще большей краской. Она так часто дышит, что могу предположить, как сильно колотится ее сердце. Почти так же, как мое, наверное.

— Наконец-то, — шепчет ее красный рот, и я, продолжая ее ласкать одной рукой, пихаю средний палец другой между ее губ. Она сдергивает перчатку, обхватывает его полностью, втягивает в себя, слюнявит, и я, гребанный петтинговый извращенец, кончаю следом, уткнувшись в ее шею.

Мы лежим рядом, она полностью голенькая, я в одежде и одной перчатке. Подношу руку к лицу.

— Вкусно пахнешь, — говорю.

Проходят драгоценные минуты короткого отпуска, но на время плевать. Мы прерывисто дышим, зачем-то подстроившись под ритмы друг друга, я успеваю любоваться тем, как поднимается ее аккуратная грудь. Приятное тепло разливается по телу, на губах играет вялая улыбка. Не хочу ни в горы, ни на море. Хочу так лежать вечно.

Понимаю, что полностью счастлив, на все сто процентов. Посмотрите на меня сейчас, это мой максимум. Курить хочется.

А потом случается это, заставляя мозг мгновенно включиться.

— Вик, у тебя большие проблемы, да? — в тишине раздается ее приятный голос, останавливая время, и я цепенею. Следом бросает в жар. Вот и сказке конец; кажется, я тону, добровольно отпуская плот, мечтая скорее захлебнуться. Ее насмешек и сравнений с Артемом я не выдержу.

Расслабился, забылся, и вот результат. Обычно я кое-чего объясняю девицам перед процессом, и они не задают вопросов после. А с Верой все случилось иначе, без тонны лапши на ушах. Понятия не имею, что сказать, хочется провалиться сквозь землю, исчезнуть, вернуть время и никогда не прикасаться к ней. Только бы избежать этого момента.

Она смотрит в потолок, я кошусь на ее профиль, но поворачиваться не спешу.

— У тебя огромные гребанные проблемы с сексом, да?

Молчу, пораженно прикрывая глаза. Это и так понятно, зачем она спрашивает. Сердце снова начинает разгоняться, но уже не от возбуждения. Понимаю, что транки лежат в тумбочке у кровати с уже вскрытой бутылкой воды. Я подготовился. Продуманный наркоман, вы, должно быть, уже в курсе, да?

— Я сразу поняла, еще в тот раз, когда ты спрятался в ванной, что с тобой что-то не так, но не думала, насколько это серьезно. Не терпишь вообще никаких прикосновений, кроме как к рукам и губам, да?

Она приподнимается на локте, целует меня в уголок сжатых губ.

— У меня есть идея, — прижимает палец к моим губам, призывая помолчать. — Давай не будем сегодня говорить о твоих проблемах. И вообще когда-либо, пока ты не почувствуешь, что готов. Ладно? Кажется, мы нашли неплохой способ, как перебросить тебя через край, да? У меня ведь получилось доставить тебе?

Открываю глаза и снова кошусь на нее.

— Я предлагаю на этом и остановиться. А там дальше будет видно. Ты отличный любовник, Белов, твои пальцы — это просто нечто. Но я хочу дольше.

Киваю. Все же решился повернуть голову в ее сторону. Однако, какой смелый парень.

— Я не против заниматься с тобой этим еще, если ты захочешь.

Снова киваю.

— Но тогда тебе придется за мной ухаживать. Просто так я не даю, знаешь ли.

Ее тон абсолютно серьезен, а слова настолько неуместны в сложившейся ситуации, что мои стиснутые до дрожи губы начинают расплываться в улыбке, пока я не начинаю смеяться, Вера следом тоже. Она действительно говорит все это, глядя на меня, после того, как узнала, что мужик из меня так себе.

— Я люблю цветы, подарки, пирожные и всю это женскую романтическую ерунду, слышишь?

— Понял насчет пирожных и ерунды. Тогда считай, что затраты на поездку к морю ты только что оправдала, — подмигиваю ей, приподнимаюсь на кровати, затем иду в ванную, чтобы заняться гигиеной.

Она показывает мне язык, не реагируя на грубую шутку, остается сидеть голой на кровати, что-то читая в телефоне.

— И я хочу в горы, — говорит вслед прежде, чем я успеваю закрыть за собой дверь. Отчетливо понимаю, что теперь будут ей и горы, и подарки, и все, что она только захочет.

* * *

"Кашкай" незаметно выдает сто двадцать по пути с Аэропорта, Вера расслабляется в кресле и болтает по телефону с мамой, переписывается с Ариной, пока Белов следит за дорогой.

Ей нравится кататься с ним, и музыка его кажется почти терпимой, а их короткие разговоры вызывают улыбки. Рядом с Виком в машине хорошо думается, ей комфортно и спокойно. А еще она слегка возбуждена — это ее новое пока непривычное состояние, когда он рядом. Естественное состояние, присущее началу новых отношений, когда уже есть воспоминания, от которых бросает в дрожь, но перспектива будущих открытий пьянит, дурманит. Из-за нее не ходишь, а паришь, ей живешь, дышишь.

Вере хочется ехать с ним вечно, вдыхать кислород, который он выдыхает, смотреть на его серьезное лицо, ловить нахальные улыбочки, которые он периодически себе позволяет. Сильные разрисованные руки с идеальными ухоженными ногтями, сжимают руль, Вера смотрит на его длинные пальцы, представляя их на своем теле. Их прикосновения творят с ней поразительные вещи, он ее гладит так, что под кожей горит, кровь несется по венам, ударяет в область между ног, разливаясь жаром. Он так много вкладывает в эти прикосновения, что они будоражат. Веру и раньше трогали мужчины, но никогда так, как он. Он от этого тащится, она чувствует. Гладит ее и тащится от того, как она стонет; на его лице столько эмоций, и этот взгляд, сверлящий дыру прямо в сердце.

"Потрясающие незабываемы выходные! — не отказывает себе в восклицательных знаках Арина. — Ты лучше всех! Спасибо-спасибо-спасибо! Как сама!?"

"Не поверишь — потрясающе. И рада за тебя. Когда будут подробности? И хотя бы фото знаменитого Марка?"

Мама снова перезванивает. Это уже в третий раз, так как связь периодически пропадает, и сходу задает кучу вопросов, волнуется.

— Да, мама, с друзьями ездили в Сочи. И нет, без Артема, я же тебе говорила, что с ним все, точка. Забудь о нем. Я смогла, и у тебя получится.

Мама долго говорит о том, что не стоит рубить с плеча, всякое в жизни бывает. Она снова и снова спрашивает, из-за чего расстались, но признаваться в том, что Вера — полная дура — не хочется. Она последние полгода ежемесячно бегала по женским врачам, лечила воспаления, тщетно ища причину. Пила витамины, укрепляла иммунитет. Ей и в голову не могло прийти, что делит мужской член с другой женщиной. Когда гинекологи спрашивали о возможности такого, она обижалась. Интересно, бывшей хозяйке "Прада" тоже досталось? Противно так, мерзко от этих мыслей.

— Ладно, мама, давай поговорим позже. Мне сейчас неудобно, — понимая, что разговор уходит не в то русло, и при Вике говорить о Кустове точно не стоит. Должно быть, ему и так непросто не представлять ее со своим братом.

— Не спеши пока начинать новые отношения, подожди. Может, он одумается, увидит, какая ты верная, ждешь его, и женится.

— Все, мама, пока, мне неудобно разговаривать, — быстро сбрасывает звонок. Иногда кажется, что мама живет в другой реальности. Она, конечно, мудрая женщина, которая смогла на протяжении тридцати лет удерживать мужчину рядом, в отличие от Веры, но уж очень сомнительными кажутся методы.

Белов хмурится.

— Извини, — говорит Вера. — Мама многого не знает, но когда-нибудь даже она сможет смириться.

— Мне плевать.

— Надеюсь, так и есть.

— Значит, говоришь, с друзьями ездила? — усмехается он, подмигивая.

Вера тоже улыбается, понимая, что на данный момент он и есть ее лучший друг, человек, которому можно доверить все секреты. Мимо проносится блестящий витринами ненужных сейчас магазинов город; пешеходы, обходя лужи, толпами перебегают дорогу, хмурятся и будто не знают, что совсем недалеко есть зеленый яркий Сочи, где люди ходят, а не бегают. И где Вера запросто отдалась мужчине в образе одинокого раненого пирата, предупреждающего всем своим видом исколотого и обожженного тела, что от него стоит держаться подальше.

Вера не следит за дорогой, ей все равно, куда он везет ее, лишь бы поездка не заканчивалась.

— Слушай, я так устал. Давай сейчас секс, а утром цветы, м? Нет сил ездить их искать. Вымотался.

— Да ну тебя, я ж пошутила.

Он берет ее руку, сжимает.

— А я нет. Насчет тебя и меня, а?

Его кожа намного темнее и грубее ее, Вера только сейчас заметила. На его руке написано мелко, чтобы прочитать, надо приглядеться: I don"t wanna Die, Black Dahlia, The Loss.

— К тебе не поеду.

— Почему это.

— Догадайся сам.

— Ни одной идеи.

— Чтобы ты вновь меня прогнал, если что-то не понравится? Нет уж, Белов, я тебе не бедная родственница, чтобы творить, что захочешь.

— Никто тебя не выгонял, — выглядит растерянным. — Опять что-то себе навыдумывала?

— Я не мнительная, иногда даже слишком. Закрываю глаза в тех моментах, где следовало бы закатить скандал. Не поеду к тебе и все. Вези меня домой.

— Слушаюсь, мэм, — смеется он. — Еще распоряжения будут?

— Будут. Хватит так нагло улыбаться, понятия не имею, что у тебя на уме. Включи лучше музыку.

Минут через сорок он паркует машину напротив ее подъезда.

— Я поднимусь на чай, да же? Вера, завтра цветы, конфеты, — все это завтра. Все, что захочешь.

— В кино хочу, — она отстегивает ремень, тянется и целует его в уголок губ, она точно знает, что ему это нравится. Белов ужасно колется, щетина светлая, не слишком густая, еще немного, и станет мягкой. Хочется запустить ладонь в его волосы, но она не решается. С Виком очень сложно, но справится ли она без него?

— В кино поедем. В гребанный театр, на выставку. И в планетарий. И цирк. О!! А еще на концерт со мной пойдешь, — решительно кивает.

— Вот этих что ли? — она тычет пальцем на магнитолу и брезгливо морщится, поджимает губы. — Ни за что!

— Билетов уже нет, но я достану тебе один. В майке моей пойдешь с их фотографией. И кожаные штаны тебе купим. Шикарно будет.

— Э, притормози, парень. Я пойду, только если ты купишь мне затычки для ушей.

— Ты проникнешься их энергетикой, — кивает. Его толстовка закатана до локтей, Вера смотрит на его татуировки: чудовищные рисунки черепов, кораблей, прекрасную птицу — голубя мира, несущую в лапках черную гранату без чеки, и думает о том, что они с Беловым из абсолютно разных миров. Чем она может надолго заинтересовать такого неординарного, творческого человека? Она обычная и скучная.

— Я бы сходила на Нюшу, — жалобно стонет.

— На Нюшу пойдешь с Ариной. Ну, так что, Вера, чай-то будет? Ароматный сладкий чаек. Или зря я покупал все эти плюшки? — он достает из кармана бесконечную ленту презервативов, и Вера смеется, откидываясь в кресле.

— Ну, ты и хааам, — тянет, округляя глаза.

— Вера, я знаю твой секрет, ты нифига не девственница. Так что хватит ломаться и ее из себя строить. Пошли, — он выпрыгивает из машины, галантно открывает ей дверь, затем бесцеремонно вытаскивает за руку и все это время улыбается. Так весело, широко и беззаботно, что она тает под этим его открытым взглядом.

— Перестань пошлить!

Она не знала его таким раньше, на тех нескольких семейных праздниках Кустовых, где они пересекались, он либо прятался за фотоаппаратом, либо хмурился за столом, редко участвуя в разговорах, непременно всегда опаздывал, и уходил первым. Она не помнила, чтобы он когда-то выпивал, расслаблялся, позволял себе шутить или смеяться. А с ней хохочет, шутит бессовестно, но отчего-то ей смешны его подколки ниже пояса.

Он уезжает около часа ночи, сославшись на кучу работы, которую нужно доделать до начала сегодняшнего рабочего дня. Целует ее в дверях долго, шепчет:

— Красивая, вкусная, очень вкусная, такая вкусная, что весь сахар к черту выброшу. Вот увидишь, серьезно выброшу. И ты мне будешь нужна на завтрак, Вера, я ж не могу пить горький кофе. Ты сможешь перебороть свои глупые надуманные комплексы за пару дней и остаться у меня? Так что? Я знаю, как ты пахнешь, и какая ты на вкус везде, ты же перестанешь стесняться меня?

Она просто снова дрожит, пока он ее трогает, с силой обнимает распаленное от стольких часов ласк тело, его пальцы идеальные, она понимает, почему он так усердно следит за ними. Его губы снова искусанные, ей нельзя его обнимать и царапать, поэтому она кусается. Его губы красные, распухшие, наверное, у нее — такие же.

— Вера, я точно не тот человек, которого тебе стоит стесняться, — это он говорит уже серьезно, и уходит, оставляя ее одну. Но сил переживать и расстраиваться нет. Мысли о нем отпугивают тяжелые о возможной болезни. Страхи затаились и не высовываются, понимают, что в данную минуту не имеют никакого значения. Она даже не разбирает дорожную сумку, падает на кровать, проводит ладонью по чуть влажным от их пота простыням и засыпает мгновенно.

* * *

Арина так увлечена новыми отношениями с загадочным фотографом, о котором не разрешает рассказывать ни Белову, ни Кустову, ни родителям, что будто не замечает, как изменилась Вера. За последние недели подруги созванивались от силы несколько раз, когда Аришка просила прикрыть ее очередную ночевку вне дома. Конечно, лгать Полине Сергеевне хочется меньше всего, но Вера идет на поводу у подруги, опасаясь потерять и ее тоже.

Вера моет гору посуды на своей кухне после приготовления торта "Наполеон", который проспорила Белову, и думает о том, откуда взялось неприятное чувство вины перед Ариной. Подумать страшно, как та отнесется, узнав, что Вера встречается с ее вторым братом. Сначала с одним, потом с другим. Определенно, Вера крепко вцепилась в эту семью, так просто от нее не отделаться. Сколько же слухов будет вокруг нее ходить, когда все узнают? Ей нельзя рассказать даже маме, та не одобрит, слишком сильно любит Артема и хорошо относится к его родителям. Они лично знакомы, несколько раз виделись. О Белове мама слышала только как "странном брате Артема, который никому не мешает и, вероятно, гей".

— А кексов у тебя сегодня нет что ли? — Вик развалился на ее кровати с планшетом в руках.

— Я смотрю, кто-то разбаловался.

Он пожимает плечами, хлопает себя по животу.

— Да, хорошо, что Алекс скоро прилетает из Лондона, возобновлю тренировки. Алекс — это мой тренер.

— Без тренера ты в спортзал не ходишь?

— Неа, только под надзором. Я ж ленивый, меня гонять надо.

— И прожорливый.

— Кто бы говорил, мисс восемьдесят килограммов в десятом классе.

Она медленно пораженно поворачивается к нему с лопаткой в руках и угрожающе трясет ей.

— Так и знала, что нельзя было тебе показывать свои школьные фото! — На них она мало того, что толстая, еще и с челкой, в очках и скобками на зубах. Несложно догадаться, почему она дожила до двадцати одного года девственницей.

Он отсалютовал и широко улыбнулся.

— Если опять растолстеешь, будешь мне позировать. Я придумаю тебе образ, прославимся. Полненькие сейчас в моде.

— Кто-то сейчас договорится, и останется без торта.

— Да я шучу, Вера, ты же знаешь, что в этой комнате только одно страшилище — и это я. И заниматься мне нельзя самому по причине, что не все мышцы работают, как надо, некоторых нет кусками, и кожа вся перетянутая, неэластичная. Ты же видела. Только Алекс за меня и взялся во всей Москве.

— Понятно, — она сразу грустнеет. — Но ты в хорошей форме.

— Чувствую, это ненадолго, — он подходит к столу, обнимает ее одной рукой за талию, другой берет нож и начинает резать торт, не обращая внимания на ее возмущения, что он еще не пропитался.

Как и обычно, время в его компании пролетает незаметно. У них абсолютно разные графики, из-за Белова Вера спит в сутки по три-четыре часа, но откуда-то берутся силы и лицо выглядит свежим, а глаза — блестящими.

В свободные часы она смотрит его работы в разных соцсетях, читает отзывы о "ФотоПиратах", ищет конкурсы, в которых он участвовал. Изучает своего нового парня. Она спит с ним практически каждый день, одевается и раздевается для него одного, а так же варит обеды и печет сложные сладости. В голове так точно один Белов с утра до ночи. Когда они вместе, он постоянно ее обнимает и гладит, жадно смотрит, отчего она сдается. Этот взгляд под названием: "хочу сейчас", не выходит из головы. Он ни на кого так не смотрит, она специально напросилась на пару фотосессий ню, сидела в уголке и наблюдала. До обнаженных моделей не было никакого дела, Вера смотрела только на Белова, умирая от ревности, пока не поняла одно: их он фотографирует, а ее хочет. А еще, когда наедине, облизывает, тихо постанывая, достигая пика от одних только прикосновений к ее телу. Никогда еще она не чувствовала себя такой красивой, как под ним.

Хорошо, что Арина ни о чем не догадывается. Пусть у них будет еще немного времени, прежде чем придется пройти через все это — осуждение родных и знакомых.

* * *

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 10

Когда соглашаешься на постоянного партнера, которого сам выбрал, и который выбрал тебя, в привычной жизни происходят изменения, глобальные и не очень. Например, вдруг появляется множество "не". Без шуток, частица "не" — бесспорный спутник всех отношений, она как нежданный бонус, который закидывают сверху в коробку с бесплатным регулярным сексом и задушевными разговорами в минуты уныния. Отныне ты теперь:

не просто ходишь, а передвигаешь ногами и улыбаешься сам себе, как полный идиот, вспомнив вдруг что-то ваше общее;

не заглатываешь еду кусками в перерыве между работой и срочной работой, а наслаждаешься вкусом пищи;

не вливаешь в себя кофе, чтобы продержаться еще пару предутренних часов бодрым, а вдыхаешь его тягучий аромат, и вспоминаешь о том, какая она смешная, когда читает очередной триллер Кинга. Волнуется, переживает за героев, боится переворачивать страницу.

В конце концов, не просто выполняешь привычные действия день за днем, а разбиваешь их на тысячу мелочей, и зачем-то придаешь каждой значение.

Вы, должно быть, решили, что я в принципе способен думать только сексе, судя по моим предыдущим отчетам, но это не так, уверяю. Я вообще бы хотел забыть о траханье, оно ведь как незнакомое море, карты которого давно были сожжены. Бурное такое, заманчивое, да вот чужое, не принимающее никак. Выталкивающее на берег, реши я расслабиться и поплавать в удовольствие. Не мое.

Вот работа — это мое. Тружусь сутками над отелем на Яблоневой, лично занимаюсь закупками всех материалов, вплоть до гвоздей и скотча, обсуждаю сроки с клиентом и подрядчиками. Ремонт, первый, грязный этап которого можно назвать той же стройкой, давно начался, но представьте себе, Марат Эльдарович ни разу не был ни в одном строительном магазине, не знает, как зовут прораба и рабочих, какую технику используют для отделки его отеля. Это огромная ответственность, которая давит, нередко провоцирует появление страха, что не справлюсь, и тогда больше подобных проектов и, собственно, денег мне не видать. Сотни раз перепроверяю свои схемы, расчеты, чеки. Но пока вроде бы дела идут неплохо, работа кипит, материалы привозят практически вовремя. Я стараюсь.

Стою в лифте бизнес центра, в котором располагается офис "Континента", смотрю на свое отражение в зеркале, — я только из парикмахерской, где мне наголо побрили треть головы слева, открывая гладкую ровную кожу, справа оставили длину сантиметров семь. Я вообще не упускаю случая продемонстрировать места, где моя кожа не уродлива. Периодически брею голову полностью или частично.

В углу напротив жмется к стене румяная разодетая вся из себя барышня, высокомерно, с отвращением поглядывает на мои руки. Я ей не нравлюсь, она меня осуждает. Думает, что никогда бы не связалась с таким, как я. Никогда бы не разрешила своему ребенку сделать с собой подобное. И что по мне плачет дурдом.

Вы знали, что людей, у которых большая часть открытого тела покрыта татуировкам, могут не взять в армию только по этому? Их отправляют к психиатру, так как становится под вопросом адекватность. Таким нельзя доверять оружие. Мне его нельзя доверять, запомните это.

Она думает, что я психопат, ей не нравится находиться со мной так долго наедине.

Правильно и думает, жаль не у всех так хорошо развито чувство самосохранения. Ей неприятно даже стоять рядом.

— Представляете, а некоторые женщины с удовольствием со мной трахаются, -улыбаюсь, специально оглядывая ее с ног до головы.

Она брезгливо щурится и отворачивается, а на нужном этаже пулей вылетает из лифта:

— Чучело, — бросает сквозь зубы.

В офисе, как и всегда, людно и душно. Жарко. Быстро заполняю нужные документы, сдаю в архив привезенные бумаги, пью кофе и убегаю. Все, как обычно.

Тома уже замучилась объяснять, почему я не беру новые съемки, у меня накопилось пять необработанных фотосессий, в каждой папке по восемьсот фото, с которыми что-то надо делать. Мне некогда за них браться. Может, засяду в выходные?

Жизнь идет своим чередом, периодически мотаюсь к маме, иначе она начинает подозревать, что я опять увлекся транками, и беспокоится. Артем на глаза не попадается, к счастью. Алиса иногда пытается напроситься на чай — вот это, кстати, становится жутковато. Понравилось ей быть связанной и подчиненной, — а иначе с женщинами мне опасно, вы знаете, — и теперь выпрашивает продолжения. Но какое может быть продолжение, во второй раз партнерша точно задумается, почему секс заканчивается не начавшись? Нет, один раз и все, без перспектив. А еще каждый день меня вкусно кормит Вера. Готовит, старается, смущается, когда я хвалю ее блюда.

Когда я как-то попытался привезти ее в кафешку, где обычно завтракаю, обедаю и ужинаю — я ж не готовлю сам — она скривилась и попросила больше никогда туда не ходить. Дескать, проходила там практику и в ужасе от грязи на кухне.

Уже три года я там завтракаю, обедаю и ужинаю, почти ежедневно.

Вера посмотрела в глаза сочувствующе и спросила, не болит ли живот?

И знаете что, до этого момента не болел ни разу. А когда вчера я там снова пообедал, заболел. Вера украла мое любимое заведение. Теперь мне больше негде питаться, кроме как у нее на кухне.

Пару раз мы с ней и моими приятелями с работы ходили в кино, играли в боулинг, хорошо проводили время. Вера не требует от меня никаких обещаний, но при других ведет себя, как моя девушка, обрубает любые попытки флирта, говорит обо мне исключительно хорошо.

Для нее привычно быть в отношениях, я понимаю. Она асс в этом. Из таких женщин, кто все делает серьезно, а мне пока просто приятно играть в эту игру. В своих славных закрытых платьях она такая чистенькая и невинная на контрасте со мной, краснеет при каждой пошлой шутке кого-то из парней, и я стал делать предупреждающие жесты, чтобы те вовремя заткнулись. Мои приятели, знаете ли, привыкли отрываться да и видеть рядом со мной девиц другого склада, обычно мы их цепляем прямо в барах.

Понимая, какой анекдот сейчас будет, я строго смотрю и качаю головой, обрывая на полуслове, не позволяя другим при ней лишнего. С Верой приходится быть лучше, чем есть на самом деле.

Следующим днем я опять в районе офиса.

— Ты точно не обидишься, если я возьму на себя сетевое СПА Червякова? — спрашивает Джей-Ви, когда мы сидим за столом в одной из кафешек возле "Континента". На самом деле, этого долговязого тощего парня с длинной бородой и закрученными усами зовут Виталий Жоркин, но в Москве творческим людям не принято зваться Витями и Виталиками, поэтому они берут псевдонимы, или коверкают имена на иностранный манер.

— С какой стати мне обижаться?

— Это же твоя сеть, Червяков и пришел-то в первую очередь к тебе.

— Да некогда мне, сам видишь, я скоро с пожитками переберусь на Яблоневую, займу койку в вагончике для гостей из Азии. Какое мне СПА? Рассказывай, что у тебя за трудности.

Он открывает на ноутбуке 3ДСофт, достает документы, и мы вместе продумываем еще раз план с учетом разгромных комментариев заказчика.

— О, Белов, привет, — на плечо опускается тяжелая рука, я резко оборачиваюсь — Кустов собственной персоной, и еще какой-то незнакомый мне мужик. Не ожидал его случайно встретить, и сейчас неприятно видеть. Внутри вдруг что-то сжимается, сжимается, пока не лопается, образуя пустоту. Звенящую такую, мерзкую, заполнить бы чем-то. — Вот так встреча, давно не виделись! Как поживаешь, какие новости, брат? Как тебе е*ать мою бабу?

Пустота начинает закручиваться, превращаясь в воронку, пытается вобрать в себя все хорошее настроение до капли, а потом и меня целиком. Затянуть.

Кустов улыбается так широко, что губы сейчас треснут, впивается взглядом, тянет руку. А мне хочется только одного, чтобы продолжил, дал повод. Охотно отвечаю на рукопожатие, смотрю на него. Смотрю в глаза. Смотрю так, чтобы понял. Не удивил. Похрену мне. Похрену, Кустов, ты понимаешь?

Он сдавливает ладонь изо всех сил, аж вены на шее вздуваются, я не отстаю, отвечаю тем же. Смотрим в глаза друг другу, никто отступать не намерен.

— Охеренно, не поверишь, — с энтузиазмом отвечаю. Киваю другу Кустова, который смотрит с огромным интересом то на меня, то на Артема.

— Знал, что понравится. Сам же ее учил, годами. Не благодари, — хлопает по плечу, да так, что приходится напрячься, чтобы принять удар. Делаю вид, что даже не почувствовал. Моральной боли я не боюсь, а физическую знаю и посильнее.

— И не собирался, — поднимаюсь. Мы как два барана все еще жмем руки, его глаза бегают по моему лицу, но я смотрю прямо, не собираясь делать и шага назад. Его кулаки не пугают, меня вообще мало что в этой жизни пугает, если только Кустову не вздумается взяться за спички.

— Е*и ее, брат, недолго осталось, — подмигивает, наконец, выдергивая ладонь, я свою тоже отвожу. — Разрешаю тебе, пока что.

— Даже не сомневайся, и днем, и ночью. Регулярно. И с огромным удовольствием, — расплываюсь в доброжелательной улыбке, он моргает, я киваю. Да-да, именно, Кустов, ты верно все понял. Не отдам.

Приятель тянет Артема за рукав, и они уходят, только тогда я возвращаюсь за столик, потирая и разминая пульсирующую руку. Хватка у него крепкая, надеюсь, его пальцы тоже побелели не меньше моих.

— Так, это что сейчас было? — осторожно спрашивает Джей-Ви, заглядывая мне в лицо. — Вы из-за Веры что ли?

Он был с нами в боулинге, так что прекрасно знает, с кем я сейчас встречаюсь. Уклончиво киваю.

— Неприятно такое слышать, наверное, — медленно говорит. — Причем обоим.

— Да похрену. Давай закончим уже, мне еще фотосессию сегодня разгребать.

— Точно в порядке?

Конечно же в полном, у меня же нет ВИЧ, и дома именно меня ждет женщина, которая потом, ночью, охотно позволяет моим исколотым, покрытым искусственной кожей, грубым рукам бесцеремонно лапать ее под целомудренным платьем, ощупывая тонкие кружева белья, лезть под него, потом стаскивать зубами, покусывать ее, брать так, как мне этого хочется, ставя на четвереньки, укладывая на кровать или стол. В такие минуты она забывает о своей скромности, не стесняется, тем самым выделяя меня из всех, позволяя то, что никогда не позволит другим. Да что там позволит, о чем я? Не то, что потрогать, посмотреть никому не даст! А мне разрешает смотреть везде, всегда, и у меня крыша едет от ощущений, запахов, картинок, ее стонов.

После этого я лежу, одетый, как всегда — под горло рядом с ней, голенькой, и думаю о том, что никогда не осмелюсь прикоснуться к ее идеальной коже, от бархатистой нежности которой покалывает пальцы, своей уродливой. Даже если бы физически смог бы, и триггер не сработал, а врач сказал, что однажды он просто не сработает, когда те воспоминания вытиснятся более сильными. Не смогу никогда раздеться и прижать ее к себе, кожа к коже. Исходя из того, сколько стоит "трудерма", я смогу заменить обгорелые ткани синтетическими, сносными, лет через семьдесят. Столько она ждать не сможет. Увы.

— Белов, прости за новую истерику, не знаю, что на меня нашло, — она целует по очереди мои пальцы, беззвучно благодаря за доставленное ей удовольствие. Всегда так делает. Вечером мы успели немного поругаться, ерунда, не стоит и внимания, потом долго мирились, извинялись. Вера догадывается, что из-за проблем с кожей ВИЧ мне категорически противопоказан, он убьет меня слишком быстро, девушка нервничает, винит себя за риски.

— Ш-ш, мы вместе дождемся августа и узнаем правду. Я в любом случае никуда не денусь.

Она кивает, отворачивается и засыпает, а мне остается только работать, поглядывая на нее, и гадать, сбудется ли в моем случае плохая примета: женщина на корабле — к катастрофе.

* * *

Смена выдалась жаркой. Пришлось отстоять ее в горячем цеху, так как попросили заменить коллегу, из-за чего Вера устала до нудящей боли в спине и ногах. В конце дня ее колени дрожат, волосы пахнут мясом, супом, она сама пахнет едой, и мечтает только о душе. Вечер пятницы всегда тяжелый, официанты делятся чаевыми, это единственный стимул дотянуть до вечера, и не рухнуть в обморок, в очередной раз чувствуя слабость и головокружение от высоких температур. В их ресторане, как и во многих других, экономят на количестве персонала, это обычная практика, и нередко приходится стискивать зубы и работать на одном упрямстве.

Выдержу, не сдамся, — Вера впивается короткими ногтями в ладонь до белых костяшек, перебивая неприятные ощущения от незначительного, но болезненного ожога паром. Этот ресторан послужит ей отличной стартовой площадкой для карьеры; если она удержится здесь хотя бы пару лет, перед ней откроются многие двери. Начинающих поваров, проработавших в "Веранде" два-три месяца и вылетевших с позором на улицу, — много, и Вера не намерена становиться одной из них.

Ее шеф — стальная Елена Леонова, не женщина, а бетонная плита. Может задавить, уничтожить за одно мгновение. Ей сорок три, она весит сорок пять килограммов, замужем, воспитывает трех дочерей. Еще у нее синий пояс по "Айкидо", безупречное каре и белоснежные зубы. На кухне она орет так, что, кажется, посетители в зале вздрагивают, хотя это неправда, иначе бы ей давно сделали выговор. Елена Леонова лучший повар из всех, с которыми Вере удавалось поработать вместе, и в будущем Вера мечтает стать такой, как она.

На кухне "Веранды" даже в такие горячие вечера, как сегодняшний, когда официанты носятся галопом, повара готовят одновременно по пять блюд, идеальная чистота.

Елена Леонова может подойди и сказать замечание тихо, почти на ухо, но так, что держать слезы сложно даже взрослому мужику, не то, что молоденькой девушке.

"Милочка, ты вылетишь с моей кухни так быстро, что Лева и задницу подтереть не успеет, — Лева как раз скрылся в туалете, — если ты еще хоть раз превратишь голландез к яйцам Бенедикт в майонез. Поняла меня? — металлическим голосом сказала она Вере в первый день ее работы. — Если ты сейчас покинешь рабочее место в поисках носового платка, можешь вытирать свои розовые пузырящиеся сопли на остановке, ожидая маршрутку домой. У меня здесь тряпок для мытья полов и без тебя достаточно".

Вера тихонько, украдкой ревела весь тот бесконечный вечер, но осталась на кухне. С тех пор прошло почти восемь месяцев, и, коллеги не раз говорили с завистью, будто в упрек, что Леонова Веру ценит, на что последняя не спорила — она же видит, какие премии ей складывают в конверт.

Леонова весь вечер строит новенького, а остальные с любопытством наблюдают, чем это закончится. Посвящение нужно пройти. Если ты не выдержишь напряга кухни "Веранды", "KFC" тебя примет с удовольствием. Все зависит от тебя.

— Вера, Маша, на следующей неделе поедете на мастер-класс шефа Симоне Райана по десертам, потом расскажете нашим.

Вера быстро кивает, продолжая работать. Ее руки двигаются с огромной скоростью, движения точны. Она практически не смотрит на таймер, интуитивно чувствует, как долго нужно обжаривать стейк, варить соусы, запекать индейку. Она все это знает, уже много месяцев практически не портила продукты, в нее верят, иначе бы не пихали на каждый мастер-класс, не доверяли такую ответственность, и не вкладывали бы в нее деньги.

Белов ждет у выхода, должно быть, уже минут сорок. Она задерживается, они не успевают обслуживать очередной корпоратив, удается только выскочить на минуту в подсобку, чтобы написать: "Вик, море работы, меня не отпускают. Прости, езжай домой. Спишемся позже". Освобождается только в начале одиннадцатого, пошатываясь, выходит на улицу, жадно вдыхая свежий, прохладный ночной воздух. Не верится, что этот безумный бесконечный день закончен, впереди отдых, ванная и сон. Как же сильно она устала от жара кухни, руки горят, она обожглась, по меньшей мере, раз пять. Несильно, конечно, но дискомфорт чувствуется. Это часто случается, она давно привыкла не обращать внимания на такую боль.

Белов ходит вокруг машины, с кем-то разговаривает по телефону. Ждет все это время? Он точно не в своем уме. Вера надеется, что он уезжал домой, а не торчал тут два с половиной часа. Подходит ближе, он ей машет, быстро говорит: "минуту", — и продолжает разговор, который ведется на повышенных тонах:

— Да ничего подобного, — говорит раздраженно, глаза выпучены, выражение лица такое, будто вот-вот бросится в драку, вот только оппонент для физических контактов недоступен, с ним возможно общение только посредством трубки. — Я свои условия контракта выполнил. Нет, это вы меня послушайте... Марат Эльдарович... Мать вашу, меня сейчас послушайте! — его голос звенит, Вера вздрагивает, отходит на пару шагов, чтобы не мешать. Белов ходит вперед-назад. — Планы вам были переданы в точные сроки, вы не имеете права разрывать договор, не уплатив неустойку. Это вы не знаете, с кем связываетесь... Нет, я говорю не за себя, а за "Континент"...

Он слушает, слушает, глаза становятся еще круглее, стискивает зубы, сжимает ладонь в кулак, ударяет себе по бедру несколько раз.

— Я на вас не ору, — на пределе. — Нет. Не ору, — опять слушает, пораженно выдыхая, и качая головой. — Вам не дадут построить мой отель на халяву. Вы считаете, что первый такой умный? Я вам не хамлю... Не хамлю... Вы поставьте себя на мое место... Ну посмотрим. Хорошо, увидимся в суде. И вам хорошего вечера.

Он заканчивает разговор и несколько раз в ярости с разбегу пинает колесо машины.

— Черт, черт, черт! — проводит руками по волосам.

— Что-то случилось? — напоминает о своем присутствии Вера. И видя его раздраженный взгляд: — В смысле я вижу, что случилось. Насколько все плохо?

— Плохо? Не плохо, нормально все, — он снова смотрит на мобильный, ругается сквозь зубы. — Клиент кинул. Такое бывает, но редко. Нашел лазейку в договоре, якобы я предоставил эскизы и планы позже сроков, и разрывает контракт. Черта с два, у него это получится, я ему не пацан, чтобы позволить себя грабить. Садись, поехали.

Вера запрыгивает в машину, поглядывает на Вика, раздумывая, стоит ли ей что-то говорить, и если да — то что именно?

— Большой проект был? — спрашивает нерешительно.

Он кивает.

— Я им одним, считай, занимался последние месяцы, отделка уже заканчивается, материалы закуплены. Кстати, с моей личной скидкой. Я свою работу практически сделал. Да, считай, сделал, остался только контроль, но это по ходу отделки. А этот ублюдок просрочил все платежи, а теперь оказывается, его юристы с нами контракт расторгают, дескать, спасибо за ваш труд, дальше мы сами!

— Много денег?

— Много, — рявкает он. — Сейчас суд затянется на пару лет, но чувствую, выиграют они. Такие связи, знаешь. Уверенный в себе козел, по голосу чувствуется, что есть за чью спину встать. Но ничего, поборемся еще. В "Континенте" тоже не идиоты работают, не он первый вдруг в середине проекта решает, что сам бы сделал не хуже. Жаль только, деньги нескоро увижу.

— У тебя нет оклада?

Он поворачивается к ней:

— Пятнадцать тысяч минус налоги, — усмехается, — остальное процент со сделок. У меня сейчас остаются только "Трахельки" да еще пара бассейнов, но это в частных домах, там не слишком много платят, учитывая процент "Континента". Мать вашу, гребаный трындец! — он с психу ударяет ладонью по пластику машины. — Что за отстой! Я столько интересных проектов отклонил из-за этого отеля, и все зря! Голова пустая, все силы он из меня выжал. Самое обидное, Вера, вот увидишь, съездим туда через полгодика, — сделает все в точности так, как по моим эскизам. На машину могу поспорить. Ни на сантиметр не отклонятся. Только вот я за это ни гроша не получу!

— Неужели вас никак не страхуют от такого?

— Я разговаривал с боссом сегодня, тот мне и сказал о том, что отель на Яблоневой отплывает. А что сделаешь? Судиться будут. Мне мои пятнадцать минус налог выплатят в этом месяце, как и в трех предыдущих, и до свидания. А у меня ипотека, да кредитов еще дохрена.

— Ого, — Вера понятия не имеет, как поддержать. Его поведение настораживает, с другой стороны, он сейчас на грани, зол, как никогда раньше при ней. Да что там, он просто в бешенстве! Крупнейшая сделка провалилась, потерял деньги, — скоро она узнает, каков Белов на пике гнева.

Смотрит на него во все глаза. Она знает, что когда злится Артем, лучше его не трогать, он себя не контролирует, может прилететь. Не кулаком, конечно, грубым словом. Потом будет долго извиняться, повторять, что стыдно, сорвался. Но клещи обиды еще долго не отпустят сердце.

По привычке она помалкивает, просто слушает.

— Да, такой вот хреновый из меня бойфренд, по уши в долгах и кредитах, — усмехается, легонько толкает ее в плечо. — Не переживай, Вера, прорвемся. На самом деле, это не в первый раз, когда меня кидают. Просто так сильно — впервые. Я потому и работаю на фирму, а не на себя, иначе просто не выжить. Любой гавнюк, у которого родственник в мэрии, считает, что может вытереть об тебя ноги.

— Слушай, у меня есть немного денег, — начинает она, на что он откровенно хохочет, обнимает ее за шею и грубо притягивает к себе, целует в лоб.

— Добрая щедрая Вера. Я не настолько бедный, поверь, — подмигивает. — На киношки и цацки тебе найдем. На кредиты тоже, придется, правда, залезть в копилку.

— А на что копишь? Не лучше ли скорее рассчитаться с долгами, и потом уже откладывать?

Он пожимает плечами, уклончиво качает головой.

— Коплю на разные крутые штуки. Ты прости за маленькую истерику, просто только сейчас смог дозвониться до этого козла. Ладно, у меня переписки, квитанции, этапы проекта с его подписями и датами сохранены. Повоюем.

Они подъезжают к его дому, но парковка битком, поэтому приходится искать место в соседнем дворе. Идут, держась за руки, начинается дождь, поэтому приходится ускорить шаг.

— Да мать вашу, что за хреновый день! — вдруг восклицает он, замирая. — Вера, держи ключи, — пихает ей в ладонь связку. — Дуй домой, разогревай ужин, я быстро.

Вера кивает, пробегает к подъезду, замечая, как он останавливается в нескольких метрах рядом с девушкой в красном платье. Лицо кажется знакомым, и только в квартире, вскипятив чайник и разложив по тарелкам приготовленные ей отбивные с овощами, она вспоминает, где видела ее раньше. Вера медленно поднимается из-за стола, подходит к окну, ища взглядом Белова. Он прямо под дождем о чем-то разговаривает с Алисой, которая сжимает ладони в умоляющем жесте, его руки в карманах, он над ней нависает, лица не видно.

Это та самая Алиса, чей лифчик Вера нашла под комодом. Становится не по себе, почему-то хочется уйти домой немедленно. Они встречаются уже три недели после того, как приехали из Сочи. Вместе проводят вечера, ходят в кафе, даже в кино, болтают обо всем на свете. Занимаются сексом, или как говорит Белов, ненастоящим сексом. Он считает, что настоящим он заниматься не умеет, и неестественно, якобы беззаботно смеется при этом, она тоже улыбается, потому что происходящее между ними в спальне уж никак нельзя назвать баловством. Ну и подумаешь, что нет проникновения, ей и так нравится. Белов стоит того, чтобы смириться с его правилами.

Она почему-то решила, что он свои странности открыл только для нее. Глупости. Вон, Алиса по всей квартире раскидала белье. Может, если поискать получше, удастся найти еще что-нибудь?

Он о чем-то с ней разговаривает уже пятнадцать минут. Потом звонит, говорит, что отъедет на полчаса, но чтобы Вера непременно оставила ему еды, не налегала, как она это умеет. Но сегодня не смешно от его шуток.

Они никогда не говорили об отношениях или будущем, словно его не существует позднее середины августа. Все происходило само собой, с ним никогда не получается серьезно поговорить, вечно он ее смешит, да переводит тему.

Но Вера никуда не уходит. Презирая себя, она ползает по полу, заглядывая под диван, кровать, проверяет ящики в его шкафу, комоде. В последнем по-прежнему лежат сексуальные игрушки, наручники, ленты, перчатки, всякие непонятные баночки. Теперь она понимает, зачем все это, и становится противно.

Больше чужих вещей она, к счастью, не находит. Но от этого легче не становится. Ей хочется продезинфицировать его квартиру, а все эти мерзкие, пользованные другими женщинами штуки выбросить. Но она не может это сделать без разрешения, потому что у нее по-прежнему нет статуса в его доме.

Он возвращается через сорок три с половиной минуты, заходит в квартиру, как ни в чем не бывало, моет руки, целует ее в щеку и усаживается за стол. Вера уже перекусила, поэтому просто сидит напротив.

— Часто к тебе ночами приходят девицы?

— Ты живешь у меня почти месяц, и до этого еще неделю с перерывом. Сама можешь сделать вывод, что нечасто, — говорит резко, но ее это не обижает. Если вначале она была готова терпеть многое, лишь бы он позволил быть рядом, не оставлял ее одну, разделил страхи, теперь этого недостаточно.

Она отворачивается, прищуриваясь, раздумывая, что сказать дальше. У него проблемы на работе, и опыт прошлых отношений говорит о том, что надо дать ему остыть, и обсудить претензии завтра. Но, в конце концов, ей только двадцать три! Она имеет право на ошибки! Не должна она себя вести как мудрая прожившая жизнь женщина.

— Как там у Алисы дела? — спрашивает, сверля его взглядом. Он поднимает глаза, тоже прищуривается, потом кивает.

— А, вы ж меня из больницы забирали. Ты ревнуешь?

Она скрещивает руки и отворачивается.

— Тогда в чем дело? До метро уже темно шлепать, пришлось подвести ее. Если бы ты не задержалась на работе, мы бы увиделись в восемь, и тогда бы не пришлось ее провожать.

— Железная логика! — она всплескивает руками.

— Вера, что ты хочешь услышать?

— Что-нибудь! — восклицает и уходит из-за стола, слыша вслед тихим голосом: да что ж за гребанный нахрен день!

Какое-то время он ужинает на кухне, Вера сидит на диване, ждет. Не в ее правилах хлопать дверью после каждой ссоры, ожидая, чтобы за ней бежали, ловили в подъезде, волокли домой.

Как еще аппетит не пропал! Прожорливый Белов.

— Было очень вкусно, спасибо тебе, — он целует ее в щеку, но она отворачивается.

— Мать твою... Вера, ты думаешь, мы с ней перепихнулись по-быстрому за это время, или что?

— Надеюсь, что нет.

— Я же тобой сейчас увлечен.

— Просто неприятно. Белье этой девицы валялось по всей квартире. Мне к ней относиться, как к твоей бывшей? А я кто? Настоящая? Или вообще кто?

Он садится рядом на диван, некоторое время смотрит в пол, потом на нее, убирает ее пушистые волосы за ухо, как обычно это делает, когда хочет поцеловать, машинально облизывает губы быстрым движением.

— Нет, не так. Вас не стоит сравнивать. Алиса — это так, легкое увлечение. Без кино, цветов и совместных ужинов.

— Мне ты тоже цветы не дарил.

— И не собираюсь, — смеется он, и она, нехотя, тоже начинает улыбаться, злясь на себя за это. Серьезная тема, наконец-то этот разговор, дождалась. Нельзя позволить ему снова превратить все в хохму.

— А обещал.

— Подонок. Грош цена моим обещаниям, — тут же соглашается. Потом откидывается на спинку дивана, потягивается. — Не люблю я эти разговоры. Ну, об отношениях, знаешь ли. Они сразу ведут к предыдущему опыту. Какой был у тебя — и вспоминать не хочу. Своим тоже хвастаться не буду. Ты ж видишь, Вера, какой я. Со мной иначе не будет. Никогда. Только так. Не по-настоящему.

— Я никогда тебя этим не попрекала.

— Я не буду в тебя влюбляться, — вдруг говорит, пододвигаясь совсем близко, лицом к лицу. — Ты ж видишь, я весь в шрамах, хватит с меня уже, Вера. Куда больше-то?

— Все тело? — спрашивает она тихо, не своим голосом. Не оставляет чувство, что он сейчас говорит не только о физических ранах.

— Практически все.

— Когда-нибудь расскажешь, что с тобой случилось, Вик?

— Любовь со мной случилась. Сука, так влюбился, что сгорел, — и засмеялся, но не так, как обычно, ядовито, с горечью. Он весь вечер на пределе, она же видит это. Чего добивается? Хочет сломать его сейчас? Что ей это даст?

— Если не хочешь, чтобы тебя трогали из-за шрамов, то, милый, — она впервые назвала его милым, — они меня не отталкивают. Честно. Ты такой, какой есть, меня не отвращает твое тело.

Он резко поднимается, подходит к окну и начинает опускать жалюзи.

— Дело не только в этом, Вера. Хотя и в этом тоже.

Вдруг внезапно кидается к ней, падает на колени у ног, вскидывает голову, смотрит снизу вверх. Показывает на затылок.

— Вот тут дело. В голове, — смотрит на нее безумными, дикими, зелеными как жухлая трава в парке, глазами с узкими зрачками-точечками, Вера впивается ногтями в обивку дивана, чтобы не отшатнуться. — Все наши проблемы и удовольствия здесь, — он все тычет и тычет на макушку, а она смотрит, понимая, что ее глаза начинают слезиться. Но ей нельзя плакать. Она все испортит, если начнет его жалеть, он не простит ей этого никогда, это она знает точно. Он вынесет все — и боль, и отвращение, презрение, но не жалость.

— Со мной не будет иначе, Вера. У меня ПТСР, гребанная мать ее психотравма, я не выдерживаю женские прикосновения к шрамам, а они повсюду. По всему телу — это основной триггер, хотя есть и другие. — Проводит руками по груди, плечам, животу, бокам. — Везде шрамы. Ты видела лишь часть, там дальше еще интереснее.

— Триггер?

— Событие, вызывающее приступ. Люк, который открывает яму, коснись его. Люк в гребанное прошлое, в тот самый момент, когда моя кожа сгорела. Временной тоннель, блин, а не шрамы. Надоело уже падать в нее снова и снова, но я не могу удержаться. Мой врач говорит, что когда-нибудь смогу, но восемь лет уже прошло, а толку.

— Боже, Вик...

— В голове центр боли, и центр удовольствий. Я могу получить кайф только от образов, от процесса, без физической стимуляции. Ты знаешь, как я реагирую на тебя. Но чтобы мне стало больно, меня также не нужно физически ранить.

Она смотрит на него, как загипнотизированная.

— Все это очень сложно, я сам едва разобрался. Но деваться некуда было, пришлось. Просто, пойми, у меня однажды съехала крыша, а потом так и не встала до конца на место, — крутит указательными пальцами обеих рук у висков. — Я даю тебе возможный максимум, так что ты должна это четко понимать. И когда ты захочешь уйти, я тебя не буду удерживать. И возвращать не буду. Потому что предложить мне тебе, Вера, нечего. И да, ты все время намекаешь, и если так сильно хочешь, я отвечу тебе прямо: я с тобой встречаюсь. Не знаю, как ты относишься ко мне, но я встречаюсь. Только с тобой. Я бы никогда не поступил так, не стал бы параллельно трахаться с кем-то еще.

— Прости... Мне просто хотелось это услышать прямым текстом. От тебя. Я просто... не очень уверена в себе.

Он смеется, поднимается и садится рядом на диван, вспышка безумия в глаза угасла, он снова такой, как всегда. Забавный, надежный и очень близкий ей.

— Тогда мы нашли друг друга, — все еще смеется, и этот его смех без причины начинает раздражать.

— Я ревную тебя, Белов, — она откидывается на диване, сгибает ноги в коленях, он машинально начинает их поглаживать.

— Со мной все не по-настоящему, Вера. Ненастоящий роман, ненастоящий секс, даже объятия односторонние. Но верность я тебе гарантирую настоящую. Я снова об этом говорю только потому, что знаю, как поступил с тобой Артем, и что для тебя это важно. Я с тобой, потому что ты меня заводишь. Очень сильно заводишь. Вот здесь, — снова показывает на голову. — Я ни о ком другом не думаю. Честно. Твои образы такие сильные, что я кончаю просто от того, что кончаешь ты. Неужели, ты не покраснела! Неужели Вера взрослеет, ей будто уже не тринадцать, а шестнадцать! А нет, краснеет. — Комично качает головой, поджимает губы, дескать, за что ему такая любовница, и она смеется, легонько пихает его ногой, он ее ловит, целует. — Меня посадят за связь с малолеткой, ей-Богу! Я сгнию в тюрьме.

— Иди ты, Белов. Я этот процесс не контролирую.

— Мы балуемся, Вера. Ты и я. Как два подростка. Но потом ты "вырастешь", и захочешь быть с кем-то нормальным, и на этом все закончится.

— Вик... — она хочет возмутиться, но он не дает. Резко поднимает вверх палец, и почему-то она слушается, замолкает на полуслове.

— Я не хочу мусолить эту тему. Тема моей неполноценности не доставляет удовольствия, знаешь ли. Поэтому слушай внимательно, Вера. Повторять не буду. Я прекрасно вижу ситуацию, и меня она не бесит. Уверен, что ты отрицательная, но одновременно вместе с этим ты самый мнительный человек на свете. Поэтому мы играем, используя перчатки, и прочую хрень. Пока я это терплю. Потом нам обоим это надоест. Я терпеть не могу женские истерики. Мы не будем жить вместе долго и счастливо, не нарожаем детей и не умрем в один день. Либо тебя достанет заниматься только петтингом, либо меня переклинит на другой — и мы спокойно с тобой расстанемся. По-хорошему, достойно. Это случится, Вера.

— Отвратительный план, Белов.

— Ты можешь уйти в любой момент. Но пока я с тобой встречаюсь по-настоящему. Так что не выдумывай глупостей, до Алисы мне нет никакого дела.

— Тогда я выброшу хлам из твоего комода.

Он прищуривается, вглядывается в ее лицо.

— После всего, что я сказал, тебя интересуют только игрушки из комода?

— Они пользованные, Вик! — она вскакивает на ноги и кричит, жестикулируя.

— Я их дезинфицирую...

— Заткнись! Вот прямо сейчас закрой свой рот, чтобы не дать моей фантазии разыграться! Я иду в душ, Белов, и когда приду, хочу увидеть непрозрачный мусорный заполненный до отказа пакет у входной двери со всей этой дрянью.

— Наглая.

— Ты сам сказал, что я твоя девушка.

После душа он робко к ней подкатывает, и она ему охотно отдается так, как только умеет. Его пальцам, губам, его сладкому шепоту на ухо. Безропотно следуя всем его желаниям, потому что он устал, расстроен, заслужил, потому что она простила и пообещала себе, что попытается его понять. Она довела его, воспользовалась состоянием, чтобы вывести на разговор, которого он избегал изо всех сил. Как можно считать их занятия любовью ненастоящими? Он, видно, очень глупый, раз так думает.

В какой-то момент она, забываясь, хватает его за руки, выше локтей, но он кивает: "нормально", снова утыкается в ее шею, серьезный, возбужденный, такой родной, хоть и раненый.

Утром Белов, как и обычно, крепко спит, а она читает сообщение в телефоне, отправленное ей прошлой ночью в три сорок: "Верик, нам очень нужно поговорить. Пожалуйста, малышка, ответь на телефон. Это очень важно. Очень, очень важно". — Вера некоторое время смотрит на мобильный, перечитывая текст снова и снова. Ей не нужно уточнять имя отправителя, она прекрасно знает, что единственный человек в мире зовет ее "Верик". Она отлично представляет, с каким лицом Кустов набирал это сообщение, о чем при этом думал, обилие: "очень" говорит ей обо всем. Она знает этого парня, как облупленного.

Еще она теперь точно знает, что Кустов Артем соскучился.

История Роджера закончена. Текст ушел на редактирование — > запись на рассылку больше не ведется. Рассылка состоялась.

по поводу окончания обращаться на почту

Люблю, целую, обнимаю.

Ваш автор