Дилетант

Я слово 'герберг' никогда не слышал, поэтому меня и сейчас, как скажет когда-нибудь товарищ Бунша, мучают смутные сомнения, что это не моя Москва, но ... теперь уж какая есть.

На третий день, уже после посещения заёмного банка, обедал я с Габриэлем в этом герберге. В самом начале всё было чинно и, как говорится, благородно. Опрятное заведение, вкусно готовят. Было до тех пор, пока не появилась компания изрядно подгулявших господ. Причём господ молодых. Было их пять человек. Кто они по статусу, купцы ли, дворяне ли, я не понимал, но вели себя они так, как во все времена ведёт пьяное зажравшееся быдло. Вначале они прицепились к официанту (>или половому?) — толи он не так поклонился, толи не так глянул... Но конфликт замял, выскочивший на шум хозяин заведения.

Здесь были и вышибалы, но хозяин дал им знак не вмешиваться.

Нам бы надо было уйти от греха подальше — посетителей-то почти не было... и было же понятно, что этой золотой молодёжи нужно ещё над кем-то покуражиться.

— А что здесь делает эта жидовская морда? — Довольно высокий и плотный мажор, лет двадцати, направился к нашему столу.

Под ложечкой противно заныло. Если бы это был вечер, то я бы сказал, что он перестал быть томным, но так, как был белый день, пришлось промолчать.

Здоровый бугай, такого одним ударом не собьёшь. Но надо вставать.

Габриэль сжал кулаки, как-то сжался и покраснел.

— Милостивый государь, потрудитесь заткнуться. — Ростом я не ниже его, даже, может быть, и чуть выше, а пока учился ходит, то и мышцы поднакачал, но..., если он в меня попадёт, удержусь ли на протезах? Да ещё их пятеро, ох не справлюсь. — Вы ведёте себя, как свинья.

Бугай тормознул от неожиданности. Стояли мы в полуметре друг от друга.

— Что? ... Ты мне... Да я тебя ... — Бил он с размаху, кулак летел мне прямо в лицо, хороший такой кулак, большой, но всё это медленно, медленно (или это у меня рефлексы такие? ), поэтому я просто немного уклонился и провёл классический такой апперкот.

Лязгнули зубы, мой соперник даже, мне показалось, немного подлетел вверх и грохнулся на соседний стол, благо пустой. Хороший стол, не сломался, только в сторону отъехал.

Чистый нокаут.

Давно я не дрался, очень давно — в этой жизни вообще ни разу, а в той, лет тридцать. Хороший удар получился.

От пьяной компании вскочили двое и ринулись к нам, но тут уже вмешались вышибалы. Завертелось. Два вышибалы стали между мной и этой гоп-компанией, а третий принялся поднимать нокаутированного мною верзилу.

— Господин поручик, Вам сейчас лучше уйти, прошу Вас. Обед за счёт заведения. — На хозяина было жалко смотреть. Видимо эти паршивцы дети каких-то очень влиятельных мандаринов.

— Хорошо, Иван Афанасьевич. Но если эти господа захотят сатисфакции, укажите им мой номер.

— Принепримено, Александр Фёдорович.

Мы с Габриэлем направились к выходу.

— Простите, господин поручик. — Меня окликнул крупный такой мужчина, один из немногих обедавших вместе с нами, который сидел чуть поодаль. — Я невольно услышал, как к Вам обращается хозяин сего заведения, Хочу выразить Вам восхищение — прекрасный удар. Сей негодяй получил по заслугам. Напасть на инвалида, это просто верх низости.

— Верх низости, гм — каламбур однако, не находите? — Кого-то он мне напоминает? — С кем имею честь?

— Ах да, простите. Позвольте представиться. Крылов Иван Андреевич. — Мой визави застенчиво улыбнулся.

Ба! Ну конечно, дедушка Крылов! Только совсем молодой.

— А чего ты хотел — это его век.

— Ржевский. Александр Фёдорович Ржевский. — Ну почти Бонд, Джеймс Бонд.

Мы вышли из заведения в просторный вестибюль, откуда лестница вела в жилые комнаты.

— Такой шанс надо не упустить. Это ж надо, встретиться с живым классиком!

— Если они у тебя будут.

— Вы тоже проживаете в этом герберге? — я заметил, что Крылов за обед не расплачивался, значит, его стоимость входит в общий счёт за проживание.

— Да, в левом крыле.

— А мои комнаты в правом. А почему Вы решили, что я инвалид?

— Вы вошли опираясь на трость, именно опираясь, а не переставляя её в такт шагам. И Ваша походка...

-Вот же, наблюдательный...

-А как ты хотел? Наблюдать и подмечать — талант литератора.

— Моя походка?

— Вы ноги ставите ... неуверенно. Только я не понял, которой ноги у Вас нет?

— Обеих.

В глазах Крылова читались сначала недоверие, потом удивление, потом ..., наверное, уважение?

Тут я и сам возгордился.

А что? Научится ходить на протезах за полгода, это вам ни фунт изюма съесть.

— Иван Андреевич, а не продолжить ли нам наше знакомство за чашечкой кофею у меня в номере? Мой спутник... Прошу прощения... Разрешите представить — господин Рухомовский, ювелир и мой ... э-э-э ...компаньон. — При слове 'компаньон' и Крылов и Габриэль на меня удивлённо посмотрели. >Что-то не так сказал? — Господин Рухомовский готовит прекрасный кофий. С перцем. Габриэль, Вы, надеюсь, не откажите нам в столь ма-а-а-ленькой просьбе? — Габриэль, смущённый вниманием, только кивнул.

— С удовольствием приму Ваше любезное приглашение, Александр Фёдорович, мне очень лестно знакомство с Вами.

Ему лестно... Да я всю жизнь гордиться буду, что пил кофе с тобой.

— И ещё одна просьба, Иван Андреевич, Я человек провинциальный, в Москве у меня знакомых нет... Если эти господа потребуют сатисфакции, не согласитесь ли Вы быть моим секундантом.

— Почту за честь, Александр Фёдорович, только я не думаю, что дело дойдёт до дуэли. Эти петиметры ... это такая парода людей, которая больше говорит о своих достоинствах чем имеет их. — > 'Петиметры', кто такие? Точно, наверное это всё-таки другая реальность... А может, это типа франта? — Господин, которого Вы так изящно посадили на соседний стол — известный кутила Серж Перовский, внебрачный сын графа Алексея Кирилловича Разумовского. Он, конечно, изрядный повеса, но отца боится. Если Алексею Кирилловичу донесут, что он дрался на дуэли, а это непременно случится, отец лишит его содержания. А уж если узнает его дед, Кирилл Григорьевич, что он поднял руку на офицера и инвалида..., боюсь ему вообще несдобровать. ... Наоборот, это Вы можете требовать сатисфакции, ведь зачинщиком были не Вы.

— Ну что ж, одной заморокой меньше. ... Кстати, если быть честным, то этот, как Вы изволили выразиться, прекрасный удар, чистой воды случайность — мой противник был пьян, поэтому чересчур самоуверен и расслаблен, а я, в свою очередь — зол. ... Ох, Иван Андреевич, проблема дураков и дорог в России будет вечной.

Мы поднимались по лестнице на второй этаж. Лестница узкая, поэтому поднимались по одному — я, Крылов и последним Габриэль.

Я спиной почувствовал их удивление.

— Что я опять сморозил? 'Заморокой'? Да вроде слово, как слово. Про дураков и дороги? Так это Радищев вроде бы сказал. ... Или не Радищев? ... Или ещё не сказал?

— А зачем ты вообще это ляпнул? Перед Крыловым хотел остроумной сентенцией выпендриться?

— Александр Фёдорович, вы позволите записать Ваши слова про дураков и дороги? Видите ли, я, в некотором смысле, литератор. — В его голосе слышались смущение и неуверенность. — В Петербурге я издаю журнал 'Почта духов', поэтому люблю записывать различные острые замечания.

— Да? Странное название для журнала, не находите ли? — Крылов промолчал. — А выражение записывайте, только не на лестнице же Вы это будете делать? Проходите в номер. — Я открыл дверь и пропустил их вперёд. — Кстати, по поводу дураков есть одна весёлая байка. Молодой корнет безнадежно влюблен. Он страдает, так как она его не любит. Сидит на берегу реки и обращается к Богу, и Бог вдруг его услышал. — Что печалишься, сын мой? — Да вот.... Люблю Елизавету свою. Страдаю. А она на меня не обращает внимания. А мне нет жизни без неё. Топиться пришел. — Чем помочь тебе сын мой? — Сделай меня чуть красивей. Может я так ей больше понравлюсь? — Хорошо. Проси. — Сделай мне нос как у Аристотеля, а то какой-то курносый и не красивый. — Хорошо. Сделано. — И губы более пухлые, подбородок чуть помужественней. Она любит такой. — Сделано. — Рост повыше. Хочу быть высоким, стройным. Ей нравятся такие. — Сделано. И мышц везде побольше. Будто атлет я. Елизаветушка в восторге будет. — Сделано. — А коня? — Хорошо. Что еще? — Ну... — Корнет замялся. — Мозгов бы мне чуть побольше. — Мозги это хорошо. Сделано. — Корнет осмотрел себя со всех сторон, вскочил на коня и с криком "Хей!" ускакал. Бог: — Стой. Ты куда, сын мой? Она же еще в церкви. — Кто? Лизка? Да на кой она мне сдалась. Неужто я с таким конём и статью себе нормальную жену не найду?! — Эх... — Вздохнул Бог. — Надо было сразу ему с мозгов начинать.

Вот уже пол года Иван Андреевич живёт в Алексеевском.

Сманил я его на то, что сатира конечно дело нужное и, как литературный жанр, достойное — Аристофан, Эзоп и Рабле́ безусловно стали знамениты именно благодаря своей сатире, но в России сейчас есть острая необходимость создания национальной литературы, которая была бы способной выражать национальную жизнь. Я, кода это ему завернул, сам удивился, как сие в голову пришло? ... Была ли эта мысль новой для него? Может быть.

Вот я ему и предложил уйти на некоторое время 'в народ' — отдохнуть от сатирических проблем, от проблем издательства (у его журнала целых восемьдесят!!! подписчиков) и пожить просто в деревне. Но главная причина его приезда ко мне другая. Главная побудительная причина всего — женщина! Иван Андреевич, оказывается, влюблён. Предмет его воздыханий, некая юная особа Анна, живёт в Брянском уезде, всего в пятидесяти верстах от меня. Её родители вполне состоятельные люди и не в восторге от избранника дочери, но девушка, судя по всему, действительно любит этого большого, немного неуклюжего и необычайно доброго человека.

С Крыловым мы сдружились. Если Нестора Максимовича и Николая Штиглица я считаю своими друзьями потому как испытываю к ним симпатию и уважение, к Габриэлю отношусь, как к младшему товарищу, то вот с Крыловым мы точно одной крови.

Он занимается со мной французским. Кроме французского он ещё знает итальянский и немецкий, но замахиваться и на них я даже не помышляю. С восторгом принял идею обучения крестьянских ребятишек и тоже с ними занимается, причём полностью раскритиковал все мои потуги в этой области и начал всё по новой — и грамматику, и счёт. Шурочке просто удивляется — откуда сей самородок в глухой орловской деревне? Была бы мальчиком, можно было бы предположить большое будущее. К моей мысли, выдать её за мою незаконнорожденную сестру, отнёсся серьёзно, без скепсиса, обещал подумать над этой мыслью и стал заниматься с Шурочкой отдельно немецким языком. Почему немецким?

Габриэль тоже с нами. Он стал своим человеком для всей деревни, боюсь, что Карл Иванович его уже уважает больше, чем меня. Кузнец, так чуть на него не молится. Наверное мой анекдот он воспринял в буквальном смысле и технический прогресс в имении идёт уже не детскими шагами. Мало того что он сделал металлическое перо, так он еще и сделал керосиновую лампу, правда керосина у нас пока нет, пробовали заправляем спиртом — ерунда какая-то. В кузнице он переделал Кузяхе меха, вернее они переделывали конечно вместе, но кузнец отдаёт первенство Габриэлю. По планам у Габриэля по весне начать строительство мельницы и лесопилки.

Карл Иванович, первоначально относившийся к этому скептически, но после того, как Габриэль починил ему музыкальную шкатулку (я постеснялся спросить откуда она у него, может память у человека о ком-то) лет дцать сломанную, сам проникся этой идеей.

Правда, тут есть и другая мотивация. Карл Иванович, тридцать лет занимающийся хозяйством имения, был не в восторге от моих планов его заложить (в смысле — имение), и на эти деньги закупить в Голландии племенных коров и в Англии кур. Нет, то есть против коров и кур он ничего против не имел, но если бы они притопали из Голландии и Англии сами и бесплатно, а вот закладывать имение было, по его мнению, очень опрометчивым поступком. Все мои доводы о том, что, если мы с ним хотим увеличить наши доходы, то необходимы вложения в средства производства, он воспринимал спокойно, даже где-то с одобрением, но вот где взять на это деньги? Водяная мельница и лесопилка давали шанс их заработать. Только то, что и на это нужны деньги, он как-то упускал из виду. Вот во всём Карл Иванович со мной согласен: и в том, что надо менять быт крестьян, и в том, что надо увеличивать доходность имения, и в том, что надо менять и саму структуру сельскохозяйственного производства и делать упор на животноводство, почти во всём, кроме того, что для этого надо рискнуть и заложить имение.

В общем, я этот вопрос решил просто — забрал у него все документы на имение, поехал в Москву и заложил его в московском отделении Заёмного банка. Можно было и Опекунский совет, но в этом случае слово 'банк' было для меня привычнее.

Рискую ли я? Ну а кто не рискует, тот, как известно...

Да риск есть, что могу остаться без имения. Крестьян и землю в этом случае, продадут с аукциона. Мало того, что я останусь без средств к существованию, без них останется и Карл Иванович ... А как же Степан, Мотря, Наталья, Филька? Как мои ребятишки? ... Но у меня, почему-то, есть и уверенность, что смогу.

Имение моё, не сказать, что бедное. Всё-таки одно село и две деревеньки — Козыревка и Глинки. Согласно 'ревизским сказкам' за 1781 год 'имеется 150 крестьянских дворов, деревня Глинки — 25 домов, отстоящая от села на расстоянии одной версты и деревня Козыревка из 25 дворов, в трех верстах от села. В состав имения входит один дворянский дом с шестью душами обоими пола, 600 душ мужского пола и 650 женского пола'. Да земли 2500 десятин.

Если по столицам не мотаться (а мне и одна поездка в Москву всё желание отбила), то жить можно вполне комфортно. Но планы-то по ... ну если не по прогрессорству, то хотя бы по реформированию своего колхоза, у меня есть. Прикидывал я заняться промышленностью — а что? Курская магнитная аномалия уже должна быть открыта, но если не открыта, так откроем. ... Ну и ... Написал Штиглицу, что бы узнал, сколько стоит доменку построить да оборудование купить? А 200 тысяч, по его прикидкам! Охо-хо! Где ж такие -то деньжищи взять?

Штиглиц купил у Яренского купца Баженова промысел на Ухте и пробует заниматься перегонкой 'горного масла' в керосин. Мои рисунки подшипника никого не заинтересовали, кстати, как и металлическое перо — инерция мышления. Ну привыкли люди писать гусиными перьями! Материал дешёвый, всегда под рукой. А как долго в моей прошлой действительности входили в обиход калькуляторы — лет десять бухгалтера пересчитывали показания калькулятора на счётах.

— Я скоро как год нахожусь в этом ... Чем больше думаю, тем больше запутываюсь — мой ли это мир и я нахожусь просто в его прошлом, либо эта другой, параллельный ли, перпендикулярный ли, а может и вовсе — диагональный, но очень похожий на мой? Пока существенных отличий я не встречал. То, что вызывает у меня сомнения, обычно объясняется просто — за двести с лишним лет, что отделяют меня сегодняшнего от меня будущего, могло элементарно забыться. А может, это бред умирающего мозга?