— Погоди. Стой тебе говорят. Объясни-ка толком, — в какой такой дом ты идешь. Чего за блажь в твою дурную голову втемяшилась.
Ну почему с этими людьми так сложно? — подумал я и пояснил для Хромого, — Понимаешь Хромой, — ну я, вроде как, ну не такой как ты или другие люди. Мне надо было жить здесь, а теперь меня позвали назад. — После такого подробного объяснения, я было подумал что он успокоиться, но не тут то было.
— Ишь ты, — удивил! Не такой он как все! Да уж такого дурилы и впрямь поискать еще. Кто? Куда тебя позвал?
— ................
— Ты может весточку из дома получил, или родня какая объявилась. Так ты подойди да скажи по-человечески. А то, — "Ухожу мол, и на фиг вы мне не сдались тут". Чего торопиться-то, поедем с обозом и доставим тебя куда надо в целости и сохранности. Посмотрим, чтоб никто не обманул, никто не обидел. А то, — "Позвали...".
Этот Хромой оказался привязчивей того дурного щенка. Неужели так трудно понять что я ему говорю? Чтоб найти более доступный способ изложения мыслей, я заглянул в его голову, и прочитал там, что он просто волнуется за меня. Подозревает что кто-то хочет меня обидеть, глупо пошутить или еще чего хуже.... "Чего хуже", Хромой и сам не знал, но все равно беспокоился. Мне даже стало немножко стыдно, поскольку кажется только сейчас я понял что Хромой и впрямь испытывал ко мне почти родительские чувства. А может даже и посильнее. Не всякий родитель любит и заботиться о своем ребенке так как заботился обо мне Хромой. (Повидал я тут всяких родителей). Жалость ко мне переплелась в его душе с воспоминаниями о собственном голодном детстве и эта смесь усиленная его врожденной добротой вылилась в совершенно особенное чувство.
Игнорировать подобное отношение было бы жестоко и несправедливо, так что пришлось мне опять останавливаться и объяснить ему все поподробнее.
— Нет, никто ничего мне не передавал и обидеть меня никто не собирается. Просто мне надо уходить. Меня позвали. А ты за меня не беспокойся. Со мной все в порядке. И знаешь что еще, — Ты это, — хороший человек, спасибо тебе за все.
После этого, с чувством выполненного долга я развернулся, и пошел к городским воротам, которые по случаю позднего времени, уже собирались закрывать. Вышел за ворота, провожаемый удивленными взглядами стражников и пошел по большой дороге. По ней я дойду до Мертвых Хуторов, а там, свернув на проселок, запросто добегу до большого леса, а уж там, легко пробежавшись через лес, быстренько окажусь на нашей поляне. Этот путь намного короче и удобней, чем тот которым я пришел к людям. И как же прекрасно, что мне больше никогда не придется с ними встречаться......
Позади меня, послышались быстрые шаги и сильное пыхтение. По характерному звуку шагов я узнал их владельца. Это Хромой, который все никак не мог успокоиться, бежал за мной, смешно подпрыгивая из-за больной ноги.
— Как же от него отвязаться? — подумал я. — Как убедить его оставить меня в покое? Может сотворить ему груду его любимых золотых монет? Или....? А что, — хорошая идея. Тем более, что поскольку я не собираюсь возвращаться обратно к людям, это мне не грозит никаким разоблачением.
— Слышь, Хромой, ты это, — сядь. — Сказал я ему, когда он наконец догнал меня.
— Да уж можешь не сомневаться, — сяду. Размахался тут своими ножищами, чисто мельница лопастями. Я уж думал, у меня глаза лопнут от напряга, пока гнался за тобой придурком.
Он продолжая ругаться, сел на выступающую на обочине кочку и начал утирать пот и массировать больную ногу
Я тоже подошел к нему и склонившись к его ноге ПОСМОТРЕЛ на нее. Как я и думал, — ничего сложного здесь не было. Нарастить немного кости и мускульной массы, подправить неправильно сросшееся сухожилие, и наладить систему кровообращения.
Поначалу он даже и не понял, что я собираюсь делать. Потом, когда почувствовал жар и странные ощущения в ноге, дернулся и попробовал отползти назад. Пришлось даже на время его обездвижить. Когда я закончил с его ногой, заодно подлечив еще пару болячек, (дело заняло не больше десяти минут), — вернул ему способность двигаться. Но он продолжил сидеть без движения, тараща глаза то на меня, то на свою ногу.
— А чегой-то это было то? — наконец спросил он меня. Ты чего сделал-то?! Ты, — вообще-то кто?!?! — Его голос сорвался и перешел почти что на визг.
— Ты это, Хромой, — не волнуйся. Я просто того..., — ну типа подлечил тебя, теперь нормально ходить сможешь.
— Подлечил?! Как это? Ты что — маг? Чтоб людей лечить?
— Ну типа, — маг.
— Да что ты несешь такое, да с какой стати магу у меняя на конюшне то спать? Маги они знаешь какие....?!
— Не знаю и знать не хочу, а я такой какой есть. И вот еще что, — ты это, ни говори никому об том что я маг и все такое. Про ногу соври чего-нибудь, а про меня даже и не упоминай. Сделай так, — по-хорошему прошу. А то в этого превратишься, — ну типа, в жабьего сына, (вспомнил я его любимое ругательство). — Сказал, и пошел дальше.
Когда я дошел до поворота дороги и невольно оглянулся, — он продолжал сидеть на том же месте, все так же выпучив глаза и держась за ногу.
— Интересно, останется у него прежняя кличка Хромой, — или теперь его будут называть как-то по-другому? — внезапно подумалось мне. — А впрочем, с какой стати меня должно это беспокоить, давно пора выбросить из своей головы этих людей и смыть с себя их запах.
Тут как раз подвернулся знакомый перелесок, где как я знал, протекал небольшой ручеек.
Я свернул в него и на ходу сбрасывая с себя одежду, подбежал к небольшой запруде, и окунулся туда с головой.
Ледяная ключевая вода обожгла тело, парализовав его на несколько мгновений и убрав из головы все посторонние мысли. Изменив свой вес, я погрузился на дно и полежал там с десяток минут, набирая время от времени в рот немного воды и превращая там ее в воздух. Человеческая вонь с каждым мгновением вымывалась из пор моего тела и уносился вниз по течению. По мере удаления этого яда из моего организма, — исцелялись мои разум и душа, и когда я вынырнул, то был полностью здоров и почти полностью счастлив.
Брезгливо обойдя стороной свою человеческую одежду, я выбрал подходящее место для ночлега. Подправил несколько кочек, слегка сдвинув их и выровняв по высоте, превратил заодно жесткую колючую осоку на них в мягкую травку, и улегся в эту постельку. Немного подумав, склонил ветки растущих вокруг кустов и деревьев пониже к земле, превратил листья на них в дубовые, (их шелест мне нравиться больше), и придав запах можжевельника, (по той же причине). Затем подумал еще, ничего не придумал, повернулся на правый бок, подложил ладошки под голову, закрыл глаза и сладко заснул.
ПОЛТИННИК
Когда я высказался про то что, — "пора бы когти рвать, с этой войны и из этой армии", — большинство приняло мое предложение с радостью и одобрением. Лишь несколько человек оказались недовольными этими перспективами. Но из серьезных авторитетов в этой группе был лишь Большая Шишка, который по известным обстоятельствам не мыслил себя без армии. Ну еще Куренок пищал что-то про войну до победного конца. Я правда так и не понял, с кем он собирался воевать, да особо и не пытался вникать в курячий писк. Но остальным, — идея понравилась.
Но вот когда я начал размышлять, о сопутствующих этой затеи трудностях, — радости явно поубавилось. Пошли споры да разговоры, о том как и куда "рвать когти". А главное, — что при этом прихватить.
Большинство не воспринимало наш уход без того, что бы не пограбить вволю армейского имущества и вообще.... За этим "вообще", для скрывались заманчивые мечты, — "обеспечить себя до конца жизни". Как и за чей счет, — никого особо не волновало. И мне стоило огромных трудов убедить этих засранцев, что, — "Нетрудно обеспечить себя до конца жизни, если этот конец наступит уже сегодня".
Но наконец, после долгих базаров и парочки оплеух, мы пришли к согласию. Договорившись, что двигаемся отрядом под моим командованием, до тех пор, пока мы не выйдем на безопасную территорию. И что по пути не будем отвлекаться на откровенный грабеж, но то что само в руки лезет, можно и прихватить. Любой желающий может покинуть отряд в любой момент, спросив моего согласия и забрав свою долю имущества.
После этого, оставаться на одном месте больше не было смысла. Мы распростились с бойцами Кудрявого, к которым к этому времени большинство моих ребят начало питать почти дружеские чувства, и двинули в сторону вчерашнего лагеря.
— Доведется ли увидеться вновь, — подумалось мне, когда я пожимал на прощание руку Кудрявого. — Скорее всего нет. Мир слишком большой, а мы идем в противоположные стороны.
...И до этой, противоположной стороны, еще надо дойти, — с некоторым беспокойством подумал я, когда выбравшись из лощины обозрел творящийся на поле боя бардак, — А на мне висит груз ответственности за десяток пацанов и столько же ветеранов, которые ни смотря ни на что, продолжают считать меня своим командиром.
Внезапно, я как никогда почувствовал тяжесть этого груза. Словно человек всю жизнь таскавший на себе скалу, сбросив ее на мгновение, почувствовал непривычную легкость и свободу, а потом вновь взвалив на плечи, согнулся от непомерной тяжести. — А почему я собственно должен его таскать?! С какой собственно стати? Какое мне дело до других людей? Кто они мне, — родственники, друзья? Да большинство из них, я знаю только по обязанности и по обязанности же забочусь о них. Но ведь больше этой обязанности на меня никто не возлагает. Я свободен и волен послать их всех. И обязательно пошлю..., как только выйдем с этой проклятой местности, так сразу и брошу и пойду своей дорогой. Только знать бы, — где она, эта моя дорога?!
Но тут, от размышлений "за жизнь", меня отвлекла компания каких-то засранцев, (язык, не поворачивается назвать их солдатами), преградившая путь нашему отряду. Им почему-то срочно понадобилось узнать, "кто мы и куда следуем?".
Собственно говоря, удивляться этому не стоило. Все, на этом странном и страшном поле, что-то выясняли друг у друга, зачастую стоя на трупах собственных товарищей.
Воздух был пропитан каким-то сумасшедшим возбуждением, и все это походилр на пожар в борделе, во время наводнения. По всему полю разношерстные ораторы собирали вокруг себя небольшие толпы, указывали им на очередных врагов, и призывали к немедленному уничтожению последних. Правда зачастую после этих речей, уничтожали самого оратора, но это не останавливало следующего трибуна.
Наиболее часто доставалось естественно начальству и магам. Начальство уничтожали с большим энтузиазмом и без особой помпы. А вот магов..., магов побаивались и прежде чем уничтожить того, в ком мага заподозрили, — устраивали судилища и старались казнить поизощреннее. Все как правило сводилось к костру, или колу в сердце, но иногда встречалось и нечто более оригинальное.
Пока наш отряд пробивался сквозь этот бедлам, я с удивлением думал, — "Неужели из двух огромных армий, только у наших двух отрядов, хватило ума попытаться решить дело миром? Но приглядевшись, понял, — что буйствует, дай боги треть оставшихся в живых. А остальные либо уже сделали ноги, либо подобно нам, делают их. Эта мысль заставила меня поторопиться с уходом, поэтому группа преградивших нам путь засранцев, была быстро сметена с нашего пути.
Дальше мы шли в плотном строю, обнажив мечи и закрывшись щитами. Видимо поэтому больше никто не интересовался нашими воззрениями на жизнь и путем следования. Лишь еще однажды, кто-то посмел преградить нам дорогу. Какой-то дворянчик с небольшим отрядом, состоящим, как мне показалось в основном из конюхов и домашней прислуги, потребовал от нас, — "Принять его командование".
Не знаю, может это был чересчур ответственный человек с большими и высокими идеалами, а может просто дурак, но он всерьез решил что, — "Должен навести здесь порядок и довести битву до решительного конца". Это притом, что вырезав большинство тысячников, народ начал косо посматривать на сотников и полустотников, а кое-где уже и десятники начали воплощать Зло.
Я посоветовал убогому убраться с нашей дороги и с поля битвы вообще, исключительно ради сохранения его жизни. Но бесноватый не успокоился и приказал моим же солдатам, меня арестовать. Не знаю, что больше его убедило, — лязганье мечей, или дружный хохот, но он наконец-то понял что здесь ему ловить нечего и убрался.
Дальше наша дорога проходила почти беспрепятственно до самого лагеря. А в лагере царил тот же хаос, что и на поле боя. Только здесь, в основном искали не врагов, а чем бы поживиться. Потрошили палатки командиров и знати, активно делили остатки обоза и вообще не брезговали ничем, что хотя бы отдаленно могло показаться ценным.
Процесс этот был весьма бурным и плохо предсказуемым. Жажда наживы толкала людей на не меньшие зверства, чем жажда справедливости. Иные умудрялись нагрузиться так, что еле волочили ноги под грузом добычи. А добычу эту, зачастую составляли котлы и сковородки с господской кухни, или располосованная материя от шатров. И все это "бесценное богатство", мгновенно вываливалось в грязь, как только взгляд "богатея" падал на что-нибудь более ценное. Другие, пренебрегая "мелочовкой", рыскали в поисках "большого куска". Пытаясь подобраться к армейской казне, или шатрам Высшего Командования. Хотя и те и другие имели гораздо больше шансов быть прирезанными менее удачливыми конкурентами, чем сохранить награбленное.
Я приказал поплотнее сдвинуть ряды и прибавить шаг, стараясь миновать этот бедлам как можно скорее. Хотя больше всего я опасался что и мои ребята могут очуметь от жадности, и разбив ряды бросятся грабить.
— Слушай, Большая Шишка, возьми еще пару ребят, и поищи нам пару котлов и несколько палаток. Если увидишь какую-нибудь еду, — тоже прихватывай. Только не отходи далеко от отряда и не зарься на ценное имущество, бери что попроще.
Хоть и боязно было выпускать кого-то из рядов, но котлы и палатки в ближайшие дни нам еще понадобятся. А Большому Шишке в этом вопросе можно было доверять. Поскольку он, несмотря на свое, скажем так, не слишком благородное происхождение, был парнем честным, хотя и хозяйственным. Большой Шишка был сыном полковой шлюхи, а также внуком и правнуком представительниц этой, "достойной" профессии. Все его предки, так или иначе связывали свою жизнь с армией. Мужчины соответственно становились солдатами, а женщины, — шлюхами. Поэтому Большой Шишка не знал другой жизни, кроме той что все мы вели еще день назад. Отряд был его домом и семьей, и если ему удавалось "разжиться" чем-нибудь полезным он тащил это в дом. Для себя он ничего никогда не брал, пребывая в убеждении что все необходимое ему даст армия.
И сейчас, выйдя из рядов, он быстренько нашел именно то, что было нам нужно, — несколько котлов, несколько палаток, одеяла, мешок муки, пару мешков сухарей и бочонок солонины.
Любо дорого было посмотреть на то, как он, пока другие носились как угорелые, без суеты и истерик находил именно те вещи, которые были нам нужны. — "Да подумал я глядя на него, — если уж грабить, то именно так, — спокойно, деловито и четко".
