— Я бы рад, сыно-пчхи!-чек, — прокряхтел дед. — Да не смогу, понеже отнялись мои ру-пчхи!-ченьки. Знахари сказали, кризис миновал, но остались осложнения, потребна длительная реабилитация. Апчхи!
— Будь здоров, батя! — от души пожелал ему Никита.
Вслед за ним — Вовчик и Гюльнара.
А вот Оленька, не говоря ни слова, извлекла из сумочки изящный носовой платочек и тщательно утёрла на его лице отвратные выделения.
А вот Никита, когда хворый старикан, отблагодарив девушку земным поклоном, удалился восвояси — то бишь растворился в знойном мареве-вареве, — отобрал у неё платок и забросил далеко в кусты.
И надолго задумался, ибо ситуация показалась смутно знакомой...
И, лишь миновав после роздыха версту, если не более, вспомнил!
— Оленька, солнышко моё, ты когда-нибудь слышала о беззлобном языческом демоне, которого наши предки звали Полевым?
Девушка простодушно хлопнула ресницами.
— Нет, Кузьмич, никогда.
— Никогда... Значит, вот она, женская интуиция!
— Что вы имеете в виду?
— А то, девочка, что первый наш заработок в этом мире — за тобой!
Никита передал Вовану свою долю поклажи.
— Ждите здесь, я скоро!
И, несколько минут спустя отыскав на месте бивака платочек, утвердился в мысли о том, что всякая информация, даже самая, на первый взгляд, беспредметная, рано или поздно пригодится. Кому и какая практическая польза, казалось бы, от знания мифа о Полевом, который просит встречных подтереть ему нос, а после превращает сопли в серебро? Да вот и нетушки, есть польза! Самая что ни на есть материальная. Чёртова дюжина полновесных металлических кругляшков с изображением конного витязя на лицевой плоскости, в простонародье называемой аверсом, и трезубца в обрамлении надписи "Ярославо сребро" по оборотному реверсу — первых чеканных монет горемычной Руси...
Жили-были несчастливые волшебники,
И учеными считались, и спесивыми,
Только самые волшебные учебники
Не могли их научить, как быть счастливыми.
И какой бы ни пошли они дорогою,
Всё кончалось то бедою, то морокою!
Дом О'Вой и другие...
Эпитафия на могиле: пал жертвой русского гостеприимства...
Жесточайшая гроза настигла дружину князя-менеджера Буривого ближе к вечеру, и всего лишь за несколько минут до того, как разверзлись хляби небесные, он подумал, что парило с самого утра не зря. Великий спец по выживанию! В этой связи на ум пришёл совет начинающему туристу. Верный признак надвигающегося дождя: муравьи носятся, как угорелые, безуспешно обрывают телефоны МЧС, затыкают входы в муравейник собственными жопками и при этом несусветно матерятся, пускай даже про себя... Между прочим, полёт ласточек на предельно малых высотах совсем не обязательно предвещает ливень. Возможно, птицы просто-напросто отяжелели после трапезы. Или это не ласточки вовсе, а куры или страусы...
Небеса чернели до того стремительно, как будто задались гуманной целью — на примере подтвердить набившие оскомину пророчества о неминуемом Потопе с большой буквы. Провести, так сказать, генеральную репетицию для отдельно взятой горсти человечества. Занятия с личным составом дружины в условиях, максимально приближенных к реальной обстановке на поле боя... Рать великого князя Никитушки освоила ретираду, сиречь отступление, на оценку "отлично": драпала в сторону соснового бора, может быть, и не скорее низколетящих ласточек, но страусов обогнала бы всяко. Не говоря уже о курах. Да и выражались ратники — куда там муравьиному сообществу с их мафиозным кодексом молчания! Рассчитывать на то, что жиденькие кроны мачтового леса укроют их подобно тенту или, на худой конец, убогому зонту, естественно, не стоило. Надеялись лишь на защиту от молний старого Перду... ну, этого, как бишь его... Перуна-громовержца. Корабельные сосны — громоотводы хоть куда! Да и негоже молодцам (и молодицам) дружинникам нахватать оплеух от своего же языческого покровителя...
Заслонив глаза ладонью от встречного шквалистого ветра, Никита сослепу налетел на Бог весть откуда взявшийся посреди проплешины столб — явный артефакт, сиречь искусственный объект, творение рук человеческих. Вернее, демонических, поскольку ни единого человека гости из мира Яви здесь покуда не встречали...
— Не могли для тебя, чурбана, другого места подыскать! — зло прошипел он и пнул "обидчика" кроссовкой.
И не услыхал за воем бури ворчливого шёпота:
— Такого спеца-мудреца, как ты, спросить забыли. Накось тебе расширение объёма черепушки, а то мозгам не развернуться, лезут, вона, изо всех щелей!
Никита всего этого хотя и не услышал, но зато почувствовал, как на темени под голубым беретом вырастает громадная шишка...
Ну, а после, что называется, разверзлись хляби небесные. Ох, как же они разверзлись! Будто всех языческих богов разом стошнило после изобильных возлияний. Как и следовало ожидать, кроны сосен и еловые лапы отнюдь не стали для дружины крышей, потому вымокли друзья за несколько минут даже не до нитки, но до каждой молекулы своего естества. В какой-то момент Никита плюнул на любые ухищрения с целью выйти сухим из потоков воды, отдал парадный китель Гюльнаре под немудрящий навес, разулся, подвернул брюки и мощным волевым усилием заставил себя наслаждаться холодным душем. Понеже не бывает худа без добра! Инда в геморрое, и то имеется определённый позитив — меньше засиживаешься в питейных заведениях...
Сквозь прорехи в естественном шатре было отчётливо видно, как молнии Перуна полосуют навью высь из горизонта в горизонт. Гром колошматил так, что Никите в деталях припомнился артиллерийский и ракетно-бомбовый налёт на базу непримиримых мятежников-инсургентов, которому он стал нечаянным свидетелем несколько лет назад в горах Дагестана. Под очередной раскат Гюльнара явственно встрепенулась и совсем не по-татарски воскликнула:
— Чур меня!
И вот тут настала очередь трястись Никите, потому что из-за спины её неожиданно выглянул крохотного росточка моложавый мужичок. Ничто в его обличии не сулило угрозы — ни самодовольная физиономия деревенского прохвоста, на танцах ущипнувшего доярку за необъятный, в три охвата, зад, ни откормленное тельце, распирающее полотняную рубаху округлостями подобно тому, как порционное мороженое распирает вафельный стаканчик. Такой способен принародно высмеять или обжулить, однако же — не более того. К чести князя-менеджера, затрясся он лишь из-за самого факта неожиданности появления... кого?! А вот сейчас и разберёмся! Только бы без паники на нижних палубах...
Вован и Ольга происходящего не наблюдали, ибо расположились чуть поодаль, с головами накрывшись ветровкой. Тем лучше! Никита, отслеживая расфокусированным взглядом каждое движение пришельца, неторопливо подошёл к подруге этой жизни, опустился на корточки — готовый тут же вскочить, дабы отразить удар — обнял и чуть слышно прошептал ей на ухо:
— Спокойствие, цветик мой, только спокойствие! Как выражаются герои западных блокбастеров, у нас всё под контролем.
И лишь после этого обратился к незнакомцу:
— Гой еси, добрый молодец! С прибытием к нашему шалашу! Чем и кому обязаны столь высокой честью?
Гюльнара, естественно, вздрогнула, но это уже не имело никакого значения. Ситуация под контролем!
— Чу-чу, цветик, не суетись!
Никита чмокнул её в мокрую щёку и выжидательно уставился на улыбчивого мужичка.
— Ничем не обязаны, — пожал плечами тот. — Работа у меня такая. Окликнули, я и пришёл.
— Погоди-погоди, что значит — окликнули?! Кто окликнул?
— Да она, вон, — кивнул на Гюльнару, — подружка твоя. Брякнула, дескать, чур меня, ну и пожалуйста, нам не в тягость.
— Так вы — Чур?!
— Скажу больше — и сам Чур, и сын Чура, и внук Чура, и даже правнук. Что тут удивительного?!
— Ну, да, и то сказать, вполне обыденное явление... Я, с вашего позволения, тоже представлюсь: Никита, сын Кузьмы, внук Никиты, сына Кузьмы, родом Буривой, служилый человек в отставке.
Ухмыльнувшись, Чур хитро прищурил один глаз.
— Служилый в отставке или человек в отставке?
— Ох, я теперь уж и сам не пойму, — честно признался Никита.
— Не мудрено. Ладно уж, после разберёмся... Пошли!
— Далеко? И куда, собственно?
— Домой. Как заказывали.
— К кому, простите, домой? Ко мне?!
— Ну, лично ты-то, человек в отставке, сын Кузьмы свет Никитича, хоромами в этом мире покуда не обзавёлся, стало быть, пойдём к нам в избушку.
— К вам... — Никита задумался, силясь припомнить всё, что когда-либо слышал о Чуре. — Ах, да, вы ведь домашняя... — и чуть было ни ляпнул "нечисть", вовремя спохватился, — ...домашнее существо.
— Это всё детали, — подмигнул ему демон.
И снова подмигнул, когда проходили мимо артефакта-чурбана.
— Башка не беспокоит, а, Никита, сын Кузьмы?
— Есть немного, — потерпевший помассировал свежую шишку.
— Не кручинься, вскорости пройдёт. Только в другой раз ты уж лаптями полегче орудуй!
Никита опешил.
— Погодите, а вы откуда..?
И вот тут его наконец проняло. Тут он вспомнил бабушкины сказки.
— Ах, вот оно что!
Вспомнил, что, в понимании древних славян, пресловутый Чур — кумир домашнего очага, страж хозяйских владений. Владений, обозначавшихся на местности бороздой-межой и артефактами в виде столбов-чурбанов, они же чурки, об один/одну из которых он раздраконил башку. Чурбаны — символы демона-охранителя Чура. "По сей чур моё!" — восклицал при демаркации границ хозяин, и Чур своим мордастым ликом, грубо тёсаным на чурбане, освящал право собственности. Попутно становился и гарантом обязательств, взятых на себя высокими договорившимися сторонами. А ещё попутнее служил мерилом проделанной работы. Не зря доныне говорится: "Черезчур". Пишется чаще "чересчур", но правомочны оба варианта, паки несколько различны по значению. Правда, бескомпромиссная программа Word знакома лишь с одним, а именно — вторым. Тому же, кто, спаси его Перун, дерзнёт воспользоваться первым вариантом написания, напомнит красным цветом о невежестве. Вот только — чьём невежестве?!
Противоестественным образом увязав языческого идола с чадами Билла Гейтса, Никита совершенно упустил из виду отрадный факт того, что гроза беснуется пуще прежнего, но их отряду не перепадает ни капельки, ни градинки, ни дуновения. Бог весть, — подумал он, — что нас ждёт в гостях у домовитой нечисти, но в качестве зонта Чур уже выступил на твёрдую пятёрку. Даже, пожалуй, на червонец...
— На мой взгляд, уважаемый Чур, неудобно получается — мы вроде в гости идём, а с пустыми руками, без гостинцев. Не по-русски как-то...
— Почему же не по-русски? — язвительно заметил демон. — Вон, у тебя в котомке с четверть зелья ещё бултыхается. Самый русский из гостинцев!
— Есть такое дело, — вздохнул Никита. — Но вот если бы домой попасть хоть ненадолго, я бы вам пару вёдер притаранил — как с куста сорвал.
— Домой, говоришь... Не нам, братец витязь, решать с этим делом, на то старшие есть.
— Леший? — бросил пробный камень загостившийся витязь.
И лишь после вспомнил, что леший и кикимора болотная — злейшие ненавистники Чура. Потому даже не был удивлён, когда покладистый мужичонка, на вид хоть и лукавое, но само добродушие, вдруг застыл, набычился и злобно прошипел:
— Ишь ты, леший! Аще сучий потрох сей на ны заявится, ужо ослопом-то его попотчую от пуза! — в состоянии аффекта демон сбился на старославянскую мову. — Толмач нужен?
— Зачем? — улыбнулся Никита. — Суть ясна, остальное домыслю.
— Мыслитель! С лешаком, выходит, пообщался?
— Через посредника, — подтвердил он, словно бы извиняясь.
— Через ведьмака Глузда, что ли?
Никита кивнул, и Чур бросил на него презрительный взгляд, каким оперативник уголовного розыска озирает лоха-заявителя, потерпевшего убыток от мошенников.
— Ну, да, как же без него?! Блядослов тот ещё! Развёл на монеты?
— На ассигнации... Да ладно, не калеки, наживём ещё.
— Ну-ну! — подбодрил демон и зашагал дальше во главе процессии, бормоча под нос картошкой. — Совесть потеряли напрочь! Нашли с кого бакшиш драть, лихоимцы поганые?!
"А ведь и впрямь, с кого?! — поспешая за ним, призадумался Никита. — Кто мы такие в мире языческой Нави? С какого перепугу оказались здесь, за какие такие грехи? А может — с какой целью? Целью — с заглавной буквы"...
Но куда больше всех, какие только есть, заглавных букв и самой высокой из Целей взволновал его другой вопрос: кто такой блядослов?
— Лжец, обманщик, — подсказал, не оборачиваясь, Чур.
Тьфу, раздери вас леший, он совсем забыл о том, что демоны легко читают мысли!
Да это ладно!
Никита чуть было ни шлёпнулся в хлюпающую под ногами жижу, когда услышал много более развёрнутый ответ на свой немой вопрос:
— У нас в простонародье блядословом считается специалист по нейролингвистическому перепрограммированию в своекорыстных интересах сознания индивидов, податливых внушению. Понял или перевести?
— Да, пожалуй, не мешало бы. На иврит...
Примерно так дружинники и топали в усадьбу местной нечисти — на иврите, на беззлобных пикировках, на проклятьях в адрес леших, кикимор болотных и ведьмаков-блядословов, под разыгравшимся после бури языческим солнышком, по мигом подсохшей кочковатой целине. С каждым последующим шагом у Никиты разгорался неподдельный интерес. Только сейчас в его голову, визуально увеличенную шишкой, пришла мысль о том, что за всю прошлую жизнь в настоящей избе он не бывал ни разу. Наконец свершилось! Правда, вслед за нею пришла и другая мыслишка, в той же связи, но куда менее пафосная: очень может статься, что модернового коттеджа из той жизни ему больше не видать, как толстяку — собственных гениталий без помощи зеркала. На Глузда и лешего надежды нет. Разве что впрямь таинственные Старшие чего-нибудь с ним и друзьями порешают...
Подгонять пришельцев из иного мира не было нужды. Изрядно подуставшие от сомнительных прелестей быта на пленэре, они, предвкушая хоть какие-то удобства, трусили вслед за провожатым очень даже бодренько и скоро оказались на идеально ровной, как строевой плац, поскотине в прямой видимости цели марш-броска. Обитель языческих демонов князя-менеджера, скажем прямо, впечатлила. Правда, в особенном ракурсе... Чур, видимо, сообразив, что по прибытию отойдёт на второй план, затеял презентацию охраняемых владений, и Никита, признанный некогда спец по штурму зданий в населённых пунктах, слушая его вполуха, поймал себя на мысли о том, что оценивает подворье в первую очередь как оборонительный объект.
В частности, комплекс сооружений представляет собой прямоугольный параллелепипед, замкнутый по всем граням, кроме воздушного пространства над внутренним двором. Природный холмик в разнесчастный метр высотою делает, тем не менее, излишней насыпку вала. Помимо того, что стены естественным образом становятся выше, это хорошо весьма ещё и тем, что талые снега и дожди не превратят твердыню в зону подтопления.
Фасовой — сиречь лицевой — гранью параллелепипеда служит крепкий частокол в рост Николая Валуева (в полтора роста Никиты и минимум в два — Чура) с массивными воротами на петлях, схваченными для жёсткости чугунной полосой на заклёпках, и калиткой из оструганной доски. Концами забор-частокол примыкает к срубным стеновым конструкциям овина и бани. Венцы — то бишь квадраты тёсаных брёвен — в срубах добротные, из толстых, плотно пригнанных стволов сосны. В каждой стене на уровне человеческих глаз прорезаны крохотные щели с задвижками — так называемые волоковые окна, — готовые амбразуры для стрельбы и наблюдения за супостатом.
