Зря спящий проснулся

— Нельзя. Можно было бы — обязательно это сделал. Тут все строго. Я тебя люблю, ты только не расстраивайся.

— Я не могу не расстраиваться!

— Ну, тогда можешь сделать одолжение — расстраивайся, но не показывай этого. Мне же тяжело слышать необоснованные упреки, и я не могу ничего сделать, никак тебе помочь не могу.

— Я все понимаю...

— Вот и славно.

— Ты любишь меня?

— Да, очень! — Андрей поморщился. Их прослушивали, и сверху на него беспристрастно смотрела камера. Как же он не хотел подобных разговоров на всеобщее обозрение, но это было жестким условием контракта. Да и никак нельзя без них, если у тебя есть жена.

— Любимая жена, — произнес он вслух.

— Чего?!

— Ты моя любимая жена и я очень по тебе соскучился.

— Я тоже... Я не знала, что будет так тяжело.

— Борис Борисович не заходил?

— Нет, звонил только, спрашивал, как ты. Я сказала, что не знаю, так как кое-кто слишком занят для разговоров со мной.

— Да ладно, — Андрей усмехнулся. — Отныне и впредь обязуюсь так не поступать. Но если не позвоню, то знай, что я страдаю и не специально.

— Премного благодарна.

Ему почудилось, что она сделала реверанс, зажав трубку между плечом и ухом, в руках держа свой "завитушечный" блокнот, в котором всегда рисовала всякие завитушки и абстракции, когда долго разговаривала по телефону.

— Я тут подумал, — сказал он, — что нам нужно будет с тобой куда-нибудь сходить, когда я вернусь. Или даже съездить. Например, к твоим родителям. Дня на три.

— Что это с тобой? Не узнаю брата Колю.

— Да нет, просто хочется чего-то... ну, — Андрей задумался. — Семейного что ли. Уютного. Домашнего. У тебя же классные родители, пусть и вредные немного, и городок их мне нравится. Тихо там, по-свойски.

— Мда, — Оля была озадачена. — Даже и не знаю, радоваться тому, как влияет на тебя работа или огорчаться, что только сейчас ты таким становишься. Но я всеми лапами за.

— Хорошо. Ты там вообще, чем занималась эти два дня?

— Работала. Ела. Спала.

— А с подругами или с кем-нибудь не встречалась что ли?

Пауза.

— Ты на что намекаешь?

— Абсолютно ни на что, спросил для общего развития. — Он чуть ли не радостно подмигнул глазку видеокамеры.

— Ты снова эту тему поднимаешь, Андрей?!

— Нет, нет, ты чего завелась?

— Тогда к чему такие вопросы?! Не встречалась ли с кем-нибудь?! Ты опять меня в чем-то подозреваешь?! Мы же решили все тогда, раз и навсегда! Все что было, то было ошибкой, и ты, и я, мы это прекрасно понимаем.

— Да я не о...

— А о чем?! Еще таким тоном, думаешь, я совсем дура? Если ты меня в чем-то подозреваешь, то скажи прямо. Я ведь тоже могу тебе много высказать.

— Так выскажи, будет интересно узнать о себе что-то новое.

— Я не собираюсь, меня все устраивает!

— Меня тоже. Я лишь спросил, как ты проводишь свободное время и не скучно ли тебе, — вкрадчиво сказал Андрей.

— Не скучно!

— Я вовсе не намекал на тот случай.

— И не надо, тогда я не буду намекать на твои косяки.

— Это перемирие, фельдмаршал? — весело спросил он. Оля запнулась и облегченно рассмеялась.

— Да. Выкурим трубку мира?

— Я же бросил.

— Ах, ну да. Мистер Здоровье.

— Ага.

Андрей глянул на крохотное табло на телефоне. Прошло почти пятнадцать минут.

— Нам пора заканчивать, Оль. Люблю, скучаю, жду не дождусь тебя увидеть.

— Я тоже, — грустно сказала она. — Приезжай поскорее.

— Договорились. Целую.

— Целую.

— Пока.

— Пока.

Он нажал отбой и уставился на трубку. Зажал ее между большим и указательным пальцами, и покачал, как маятник, тупо уставившись на эти колебания. Возвращаться обратно в свой номер ему не хотелось. Костя говорил, что тут где-то есть спортивный зал, и обязательно нужно было узнать завтра, где он находится.

Пока же у него была одна дорога — в свои одинокие комнаты к своим одиноким книгам.

И безусловно вонючий дезинфекционный закуток, куда уж без него.

Запланированная жизнь вызывала зевоту и Андрей так широко зевнул, что щелкнул челюстью.

ДЕНЬ 12

— Это что-то новенькое, — Максим с интересом смотрел, как Андрей поставил в изножье кровати большой бумажный пакет, держа свою рабочую папку подмышкой.

— Это называется маленькие пикником, мой друг. Сегодня у нас замечательный и знаменательный день. Сегодня мы идем гулять.

— Не врешь?

— Ни сколько.

Спящий с радостной улыбкой вскочил с кровати, немного покружился, в поисках одежды, но затем решил ограничиться тем, что было на нем, плюс легкие шлепанцы и бейсболка.

Он прошел мимо Андрея и остановился возле двери.

— Как ее открыть? Я пытался, но она заперта.

— Просто.

Андрей засунул электронный ключ в считывающее устройство и обернулся к стене. Там, за ней, охранники должны были нажать кнопку разблокировки, что они с успехом и сделали. В палату тут же ворвался сладкий утренний воздух. Он ощутил его буквально ртом, где-то на корне языка.

Максим, видимо испытавший те же ощущения, медленно вышел на балкончик с навесом, который был последним рубежом, отделявшим его от леса, коротко постриженной ярко-зеленой травы и безоблачного неба.

— Это просто прекрасно, — сказал он, вдохнув полной грудью и распрямив плечи. — Я и не знал, что без памяти можно соскучиться по чему-то.

— По свободе?

— Наверное.

— Давай пройдем, прогуляемся.

Андрей бодро сбежал со ступенек и пошел по выложенной светло-серой, толстой плиткой, тропинке. Газон тут был идеальным, не высоким и не слишком коротко стриженным, мягким, как волосы младенца. Площадь его была достаточно большой, примерно в половину футбольного поля, дальше же начинался редкий лесок, выхваченный из основного массива высоким непреступным забором. До него от края поляны было где-то метров сто, не больше, но это не мешало, подключив фантазию, подумать, что ты на самом деле на свободе, в полнейшем ее эпицентре.

Шаркая и восторженно озираясь вокруг, с широченной улыбкой ловя лицом жаркое солнце, спящий шел за ним, размахивая уже ставшей ненужной ему кепкой.

С этого ракурса, до селе невиданного Андреем, здание ФСКО выглядело весьма симпатично и современно. Все окна была затонированны матовой черной пленкой снаружи и сделаны без всяких выступов, на уровне стен. Он знал, что сейчас за этими окнами столпилась целая группа работников федеральной службы с приборами и прочими измеряющими и фиксирующими приспособлениями.

Оставалась надежда, что их прогулка фиксировалась лишь на видеокамеру, но Андрей не сомневался, что прослушать их тоже не составит особых проблем. Но все же находясь под открытым небом он чувствовал себя более нескованным, более открытым, чем в бездушных стенах ФСКО.

— Если бы ты был поп-звездой, то сейчас всюду бы шныряли папарацци, — сказал Андрей.

— Вместо них, как я понимаю, врачи?

— Ага. Как догадался?

Они остановились под раскидистым дубом. Чуть поодаль, под почти таким же, находилась винтажная беседка из чугунных прутьев и мореного дерева, но они не пошли к ней, а сели прямо тут, на траву.

Андрей раскрыл пакет, порвав по вертикальному сгибу. Там были бутерброды с ветчиной, сок и большие, еще совсем свежие и мягкие, мятные пряники.

— А что тут догадываться? — спросил Максим. — Когда каждый день, начиная прямо с утра и до вечера, меня постоянно крутят и вертят эти люди в белых халатах. Все эти их датчики, счетчики, анализы, тестовые вопросы и прочее. Я как космонавт, который не знает, куда ему нужно лететь. То ли на Солнце, то ли... в жопу.

— Бери, что хочешь, ешь. — Андрей по-турецки подогнул под себя ноги, взял бутерброд, с наслаждением надкусил его и, открутив круглую большую крышку со стеклянной бутыли, глотнул яблочного соку. Это был его первый прием пищи за этот день. И первый выход на волю за много дней. Все по-честному, Спящий, все по-честному, если бы ты только знал и верил.

— Спасибо. Слушай, а ты не мог бы попросить их отключить камеры в моей палате? А то не уютно как-то.

— Тут без вариантов — они никогда не пойдут на это. Ты уже часть истории, смирись. А когда ты вспомнишь все, и мы узнаем, кто ты такой, то ты станешь самой историей. Представляешь? — Андрей, зажмурившись, сделал еще один большой глоток.

— Не представляю. — Спящий печально покачал головой и сорвал травинку. Рубленная сверху газонокосилкой, она напоминала мясистый стебель салата на разделочной доске. — Я кое-что заметил.

— Что же? — Андрей насторожился.

— Вот это. — Он поднял правую руку, ладонью к себе, растопырив пальцы.

— И что?

— Смотри внимательнее.

Психолог приблизился на максимальное расстояние, но так ничего и не увидел.

— Пальцы как пальцы, рука как рука, что не так?

— Вот тут. — Он ткнул в основание безымянного пальца и только тогда Андрей заметил, что кожа там чуть светлее. Она выделялась бледной полоской, окольцовывающей тонкий и изящный палец Максима.

— Я так понимаю...

— Да, я женат. Или был женат.

— И это все? Ты ничего не вспомнил, наткнувшись на это? — Андрей автоматически повертел свое обручальное кольцо, проверяя, на месте ли оно.

— Это все. Возможно, что кольцо сняли, когда меня нашли. Или еще когда-то. Возможно, что я сам его снял. Не знаю. Но оно было. И, значит, на этом свете есть по крайней мере один человек, который знал меня до того, как я попал сюда.

— Интересно, очень интересно, — Андрей сделал пометку в журнале. — Я после сообщу руководству об этом, они свяжутся с больницей, в которой ты лежал.

Максим печально моргнул.

— Может, хотя бы это избавит вас от мысли, что я влияю на погоду? Бред ведь это все.

— Эксперименты говорят обратное. Мне очень жаль, что ты никак не примешь это на веру.

— Да сам посуди! Вот вы могли бы взять любого, абсолютно любого человека на мое место, и пропеть ему ту же историю. Мол, дружок, ты у нас тут главный по погоде, но сам того не ведаешь, поэтому будь добр подставлять задницу врачам и отвечать на дурные вопросы, вместо того, чтобы получить лечение и вспомнить, что раньше с тобой было. И как ему вести себя в этой ситуации, этому парню? Когда чужие незнакомые люди сообщают ему какие-то фантастические вещи.

— Положим, что твоим лечением занимаюсь я. И ты пьешь некоторые таблетки, которые прописал я, они стимулируют память. Но более агрессивных методов я не могу применять.

— Это еще каких? Электрошок?

— Нет, гипноз. Это будет вмешательством в твое сознание, но есть вероятность, что мозг сам заблокировал воспоминания, как неподходящие для восприятия. И если их вернуть, то будет сильный шок, щелчком под зад вышвырнувший тебя из строя адекватных людей.

— То есть, я такой сильный и могущественный, а гипноз меня сломает?

— Мы ничего не знаем наверняка! — Андрей развел руками. — Но есть вероятность. Я за естественный процесс возвращения тебе памяти, за лояльные исследования. Некоторые же врачи из верхушки, говорят, что объекту нужны более прогрессивные средства.

— Объекту? — Максим двумя пальцами взял бутерброд, осмотрел его со всех сторон, и надкусил. Пожевал. Ему понравилось и он быстро прикончил оставшуюся порцию, тут же схватившись за вторую. Андрей молча подвинул ему сок, чтобы тот не поперхнулся.

— То есть я — объект? — повторил Спящий.

— Да. — Психолог помедлил. — Для них ты объект, согласно внутренним инструкциям.

— Для них. А для кого я человек?

— Как минимум для меня. Ну, и если брать гипотетически, для всего остального мира, который не в курсе твоих способностей.

— Отрадно осознавать, что чтобы быть привычным для всех человеком, мне нужно перестать быть тем, кто я есть. И при этом я ощущаю себя вполне обычно...

— Не тем, кто ты есть, а тем, кто ты стал, не забывай, — поправил Андрей.

— А существенная ли разница? Сегодня ты проснулся с шевелюрой, а завтра уже лысым и чего? Типа уже другой человек, уже не ты?

— Это несопоставимые вещи.

— Для тебя — да. А для меня вполне сравнимые. Ведь все так просто.

Максим встал, отряхнулся и подошел к дереву. Посмотрел на него снизу вверх, туда, где плотная зеленая крона становилась призрачно-желейной, и свет, иногда при помощи ветра, пробивался сквозь нее острыми желтыми мазками. Он раскинул руки и обнял шершавый бугристый ствол дуба. Прижался к нему щекой и замер, закрыв глаза. Глубоко вдохнул носом и мелко закашлялся.

Пальцы его ласково перебирали складки коры, как кожу на теле бульдога, но затем вдруг сжались и вцепились в нее, до белых пятен на суставах.

— Ты прикинь, — сказал он хрипло, — а вдруг я вообще не рождался. А появился совсем недавно. Это ведь похоже на правду, моя память говорит как раз об этом. Потому что сколько бы я не вспоминал, там — темнота. Чернильная такая, кроличья темнота. Но мое тело... его нельзя обмануть. И я знаю, твердо знаю, что у меня есть прошлое, как и у любого человека. Его просто завалило чем-то крупным и тяжелым, осталось лишь раскопать. И ты мне в этом поможешь, раз уж пошла такая пьянка. Ты, доктор, специалист. Можешь врать мне сколько угодно, можешь не договаривать, но вылечи меня, договорились? А я буду исполнять все ваши прихоти. Приседать на одной ноге и рот послушно раскрывать, когда они мне туда чуть ли в аквалангах залазят.

— Никаких проблем, Максим. Моя первоочередная задача не подчинить тебя, не сделать послушной игрушкой, а вернуть все грани личности. Не объекта, а личности, понимаешь?

— Понимаю. Все понимаю и по чуть-чуть осознаю. Что ты вообще знаешь об этом?

— О чем? — Янтарный мутный сок остался на самом дне бутылки, и Андрей поболтал его, распределяя мякоть. Он всегда так делал, с самого детства, потому что не любил оставлять после себя грязь. Пустая бутылка должна быть чистой, так говорила ему мать. И он ее слушался.

— О памяти.

— Практически все. Твои проблемы и мысли, которые появляются на данный момент, они не уникальны. Многие так думают, поверь. И многие думаю, что память делает личность, но это не так, это неправда. Личность где-то глубже, лежит себе и прикрывает твое собственное Я. Но и Я — не есть память и наоборот. Эго — набор базовых характеристик. Это очень легко выяснить, посмотрев на "овощей", людей с серьезными повреждениями мозга. Вот у кого нет ни личности, ни эго. Ты же как цельный слоеный пирог, смотришь на себя сверху и видишь один только верхний корж. С кремом и цветочками. То, что лежит дальше, невозможно увидеть. Чтобы сделать это, нужно разрезать торт и посмотреть, и даже попробовать его на вкус. Но пока что у тебя не получается, так как торт-то в упаковке. Найдем ножницы, перережем ленточку, найдем нож, приложим немного усилий и ты все вспомнишь.

— Это будет самый счастливый день из тех, что случались на моем веку.

— Ага. Опыт у тебя грандиозный.

Они одновременно засмеялись и одновременно же легли на траву, отбросив все предрассудки и условности. Ветер, пошедший теплой волной понизу, что-то шептал и осторожно выспрашивал, и они приняли его за своего.