Венец Эпикоридов (1-14)

Сквозь отверстия в матерчатом ограждении Генриетта посматривала наружу. Улицы были запружены народом. Она не могла видеть, но слышала, как солдаты впереди разгоняли толпу. Кто-то крикнул: "Хвала, хвала тебе, дочь Румна!" Кажется, "Мать Легионов" звучит лучше? Но нечего придираться, сойдёт и "дочь"...

Она приоткрыла занавеску, посмотреть, кто кричал ей хвалу. Пьяница, или дурень какой? Она пробежала взглядом по чёрным, рыжим, лысым головам... и дыхание перехватило, захолонуло сердце.

Уличный почитатель был мгновенно забыт. Желчь кинулась в голову: на бронзового Ридгара Великого, основателя Румна и империи румеев, была водружена шутовская соломенная корона.

Сразу после позора под Медвеями многие столичные памятники обзавелись такими "коронами" — бутафорскими украшениями из картона, жести или соломы. Румеи не могли простить Уриену утраты драконьего венца... По обвинению в оскорблении величия пятерым шутникам отрубили головы, а к памятникам древних властителей приставили караул.

У этого памятника не был выставлен караул. Ридгар Великий пользовался огромным уважением в народе, — это был и отец нации, и военный вождь, и герой. Ходили байки, какой он был бесшабашный гуляка, как обихаживал женщин, но досужие россказни ничуть не умоляли его грозного достоинства.

Теперь насмешники добрались и до него. И ведь как изловчились, — в бронзовом Ридгаре было три человеческих роста, сама статуя стояла на десятифутовой колонне из белого гранита. Негодяи или воспользовались лестницей, или ещё как-то схитрили, и теперь Генриетта заново переживала тот страшный, убивающий душу позор.

Она подумала о муже. В памяти возникли мясистые небритые щёки, красные глаза и перегар. Как он мог, как посмел отдать драконий венец другому? И как могла она, как посмела под крепкими мышцами и лихими ухватками проглядеть труса?..

Тогда, тридцать семь лет назад, она не была беспомощной простушкой. Дед хотел этого брака, но в ее воле было отказаться. Вот только она не стала упрямиться. С чего упрямиться, она влюбилась в юного принца, едва увидела, — высокий, сильный, щёки как яблоки налитые, в глазах — задор юности и жажда военных побед.

Кто же откажется от такого самца?

Дура!

Генриетта высунула голову из носилок.

Ее сопровождала центурия преторианцев. Вообще-то ей не полагалось такого эскорта, но, хвала богам, у нее был золотой империй, ­— она имела власть приказывать преторию.

Она подала знак, и когда центурион приблизился, сказала:

— По сорок плетей городскому эдилу и начальнику городской стражи.

Помедлив, офицер с силой прижал кулак к груди и кивнул головой, будто клюнул, — воинский знак повиновения.

глава шестая

АРИСТОН

В подвале, освещенном десятком факелов, на медных кольцах висел человек. Верёвки на запястьях, висел невысоко, колени согнутые, красная лужа в ногах.

— Ещё двадцать ударов сдюжит. — Гладкий череп, сиреневая хламида с широкими рукавами, крепкие руки в рыжеватых волосах. Магистрат нагнулся, кряхтя. Принюхался, поднял испытуемому веко. — Нет, двадцать пять.

Палач, невысокий рыжий крепыш с курчавой бородкой от губ до кадыка, взмахнул кнутом. Молодец громко считал удары, после счёта — бил, при каждом ударе выдыхал, словно дрова колол. Выдыхал и узник, хрипя горлом, словно душу выхаркивал.

Человека в хламиде звали Валерий Руф. Семнадцать лет он был претором Иля, так что пыточным мастерством владел вполне.

На счете "двадцать два" Валерий Руф поднял палец, и рука с кнутом задержалась. Претор поднял лицо юноши за подбородок, другой рукой вытер слёзы и кровь, поднял веки, покачал головой. Узника окатили водой. Он громко застонал, повёл мутными глазами.

— Кто нанял тебя, Кимон с Эдифа? — в который раз вопросил Валерий Руф узника. Голос претора был строг, но без гнева, — голос честного человека, без суеты справляющего должность.

— Я не знаю... — прохрипел юноша. — Не знаю, не знаю ничего... Не убивал я маленького принца... нет, нет!..

— Зачем ты прибыл в Иль, Кимон с Эдифа?

— "Мамерк Весельчак".... Я... там...

Послышался утомлённый вздох.

Это вздохнул рослый, крепкий телом человек, сидевший в деревянном кресле недалеко от входа. На нем была длинная, до пят, туника и длинный плащ, пола перекинута через левое плечо. И туника, и плащ, — белой шерсти, с патрицианской пурпурной каймой. На широкой груди — медальон из золота, в центре — серебряная птица, сокол в бриллиантовом круге, от сокола во все стороны расходятся чеканные золотые лучи.

Серебряный сокол — гербовая птица князей Ильских, драгоценный медальон — знак княжеского достоинства. Но человек с медальоном не был ильским князем. Драгоценный медальон переливался на груди Аристона Корвида, чужеземца, родом из далёких Афар. Князь Иля назначил афарянина наместником в своё отсутствие.

Аристон опять вздохнул, потянулся, хрустнул суставами. Сколько же можно? Он уже трижды слышал эту историю. Или четырежды?

Кимон с Эдифа твердил, в Иль он прибыл с единственной целью, — поступить на службу к императору. Он как раз направлялся на вербовочный пункт, остановился перекусить в трактире, и тут его схватили городские стражники. От них он узнал об убийстве маленького принца Луция.

После убийства Луция прошло два дня. За это время было схвачено не менее сотни человек, подходивших под описание убийцы, — высокий, стройный, не силач, — жилы тонкие. Убийца подобрался с кинжалом к принцу в людном месте, поблизости от вербовочного пункта, поэтому подозреваемых набралось с избытком. Уже допросили тридцать семь человек, и мало кто из них сумел выйти из подвала Арсенальной башни на своих ногах. Избитых, искалеченных, всех возвращали в темницу. Оправдаться сумел единственный илиец, благодаря отсутствию пальцев на обеих руках (когда-то пошутили разбойники).

Аристон достал изящный флакончик с завитками и зверушками, выточенный из кремово-красного оникса. Перебивая человеческое зловоние, в воздухе возник обволакивающий, слегка сладковатый запах акации.

На Архесии маленькому принцу исполнилось четыре года. Луций был единственным сыном Джефриса Эпикорида, наследника румейского престола, князя ильского. У Джефриса было три дочери, и, самый младший, долгожданный сын.

Тем злосчастным утром принца, как обычно, отправили на прогулку. За городом, в оливковой роще, по приказанию Джефриса было сооружено подобие боевого лагеря: два десятка палаток из воловьих шкур обнесли неглубоким рвом и невысоким земляным ограждением. Там юного принца обучали обращаться с оружием, знакомили с воинским обычаем румеев, — правильной разбивкой лагеря, сигналами воинских команд. Товарищами Луцию были мальчики из аристократических родов. На пути принца сопровождали два легионера из преторианской центурии Ильского легиона, да дядька Нумерий Виспрот, на чьем попечении некогда находился сам Джефрис.

Илийцы любили маленького принца, почтенные матроны умилялись, глядя, как гордо он восседает на гнедом пони (сбруя с золотыми кистями, попонка с серебряными бубенчиками). С самой весны Луций путешествовал на пони за город и обратно, а потом принца Луция убили.

Рана напротив маленького сердца была совсем крохотной. Очевидно, убийца использовал альдийский кинжал с тонким лезвием-шилом, — в умелых руках смертоносное оружие, легко пробивающее кольчугу и панцирь. Как раз, у Кимона с Эдифа на поясе висел альдийский кинжал, — простой с виду, безо всяких насечек, гравировок и инкрустаций. Именно такие незамысловатые кинжалы использовали небезызвестные Ночные Братья.

Ночные Братья практиковали учение тени и кинжала, тогда как другие предпочитали искусство бисеринок яда, объятий и последних поцелуев, неловкого падения и полётов черепиц. Принца убили при свете дня кинжалом, немного нетипично для Ночных Братьев, предпочитающих полумрак. Но уж тем более, это не было похоже на руку Невидимых Мошек, занимавшихся убийствами детей. Невидимые Мошки маскировали убийство под случайность, а здесь, — прямой удар в сердце.

Единственное, что было замаскировано, так это лицо убийцы. Маска Лиса — о ней рассказали легионеры-телохранители, перед тем как по приказу наследника им перерезали горло.

Маски Лиса при юноше с Эдифа не оказалось, как не обнаружили ее ни у кого из задержанных. Само по себе, это ни о чём не говорило, ведь картонную маску нетрудно уничтожить или забросить куда-нибудь, или же попросту оставить на месте преступления. Но никакой маски на месте преступления не нашли, и поиски по всему городу были безуспешны.

Словно прочитав мысли Аристона, претор стал спрашивать несостоявшегося наемника про маску Лиса. Очень скоро Аристону вновь потребовался флакончик с благовонием.

— Надо бы сюда притянуть весь Иль, — проворчал Эний Флав.

Они трое вели следствие: Аристон, Валерий Руф и Эний Флав. Валерию Руфу, как ильскому претору, проводить всевозможные расследования по уголовным происшествиям полагалось по должности. Эний Флав был опытный военный командир, в недавнем прошлом — префект лагеря Ильского легиона. Согласно императорскому эдикту, в Иле предстояло набрать ещё один легион, названный Аникийским, по имени самой крупной реки в Ларингии. Набор легиона поручили Энию Флаву. И надо ж такому статься, что рядом с вербовочным пунктом Аникийского легиона был убит маленький принц.

Эний Флав был уверен, что его новобранцы к убийству непричастны, но ему оставалось только хмуриться и раздраженно фыркать, слушая в десятый, в сотый раз вопросы Валерия Руфа, вперемежку с криками и хрипами задержанных.

Аристон понимал, допрос надобно прекращать. Слипались глаза, хотелось по-человечески поесть, к тому же все эти бедолаги, схваченные на скорую руку, были невиновны. Но как можно остановить следствие? Ведь если он своей властью остановит пытки и отпустит задержанных, его обвинят... его заподозрят...

Кимона с Эдифа уже давно убрали, волоком уволокли. Теперь претор допрашивал Тайла с Ладоса. Этот Тайл с Ладоса — совсем мальчик, даром что ростом футов шесть. Визжит как щенок, до чего же всё утомительно.

Нет, это просто невыносимо.

— Достаточно, — проговорил Аристон вставая, хотя претор только что назвал для палача число ударов, которые могли бы помочь следствию. — Тайл, Маний, или как там тебя... Ты слышишь меня? (Мальчишка закивал, бормоча и захлёбываясь слезами и блевотиной.) — Возвращайся в свой Ладос. Какой ты теперь легионер? На вино и на обратную дорогу, — Аристон вложил в руку мальчишки две серебряных "совы".

— Придёшь ко мне, когда сопли высохнут, — сказал Эний Флав.

Валерий Руф недовольно покачал головой:

— Он ещё может говорить. Сердце хорошее. Тридцать ударов, как ветерком обмахает.

— Пусть убирается, это приказ, — сказал Аристон. В Иле многие считали его неженкой, забывая, что восемь лет он предводительствовал отрядом наёмников в десять тысяч копий. — На сегодня допрос закончен.

— Я могу продолжить без твоей светлости, если твоя светлость очень утомилась, — проговорил претор, не скрывая иронии.

— Допрос закончен, — повторил Аристон таким тоном, что у любого отпало бы желание переспрашивать. — И ещё. Тебе приказ, домн Валерий. Проследи, чтобы всех, кого мы уже допросили, отпустили.

— И как же я найду убийцу? — угрюмо поинтересовался претор.

— А ты ищешь? — фыркнул Эний Флав.

Аристон ничего не сказал претору. Что тут скажешь? Валерий Руф правильно понимал службу. Энию-то что, не ему отвечать перед Джефрисом. Принц вспыльчив, ему придется предоставить убийцу, как бы ни сложилось расследование, пусть даже список убийств этого бедняги ограничивается мелкими домашними насекомыми.

Подручные палача развязали Тайла с Ладоса и, милосердно поддерживая, повели к щербатым ступенькам каменной лестницы. Факелы горели ярко, не споткнуться...

Собрался на выход и Эний Флав. На прощание старый солдат отдал честь Аристону:

— Домн Аристон...

Благодарность Флава, нашедшего в Аристоне если не единомышленника, то человека понимающего и умеренного, была понятна. Флав отвечал за набор нового легиона, а беспорядочные аресты молодых, сильных мужчин в районе вербовочного пункта не способствовали вербовке. Кто захочет вместо жалования легионера получить хорошую пытку, — отбитую печенку, рассеченные сухожилия, изорванные мышцы? А ведь за такой способ расследования ратовал Валерий Руф.

Когда шаги легата стихли, Валерий Руф сказал:

— Его благодарность не доживет до следующего утра. И когда Джефрис спросит, каковы результаты расследования, у вашей светлости не будет заступников.

Аристон пожал плечами.

— Я никогда не ставлю на заступников.

Претор поклонился ему с едва заметной иронией, спросил:

— Какие же будут указания твоей светлости?

Похоронив сына, Джефрис отправился на море, воевать пиратов. Кровью этих исконных врагов империи он собирался почтить память Луция. Расставаясь, Джефрис сказал Аристону единственное слово: "Найди", и с этим словом надел свой княжеский медальон ему на грудь. Принц пренебрёг ропотом ближайших друзей, настоял на своем, — и уж, наверное, не для того, чтобы Аристон одурачил его, подсунул вместо настоящего убийцы какого-то замученного до полусмерти бедолагу.

— Почему был убит Луций, вот что меня занимает, — сказал Аристон. — Поймём это, — найдём убийцу. Домн Валерий, за что убили Луция?

— Вряд ли малыш сам кому-то так сильно насолил, — сказал претор. — Луция убили, чтобы отомстить Джефрису.

— Что же сделал Джефрис, чтобы заслужить такую месть?

— Хетрозы могли подослать убийцу. В последние два похода Джефрис хорошо пощипал их острова. Пираты могли послать кого-то из своих, среди этих ребят есть мастера на все руки... Два месяца назад Джефрис, насколько мне известно, разбил флотилию Бурого Вибула, а до него были Басс Расторопный, Порфирий Плакса, Беббий Луковица и Цейот Морской Угорь. Из них только Порфирий Плакса пал в бою, остальных удовольствовал палач. У этих головорезов имелись сыновья от их шлюх, имелись дружки-побратимы, так что...

— Убийство ребенка, маленького ребенка, четырёх лет... Это — почерк женщины, — медленно проговорил Аристон.

— Ты хочешь сказать, на Луция напала какая-то баба? Принца охраняли три мужчины-воина, отнюдь не новобранцы, не забывай.

— Женщина могла нанять убийцу. К примеру, это могла быть какая-нибудь стерва, которую Джефрис бросил.

— И которая же из сотни? Или из тысячи?

Наследного принца нельзя было назвать красавцем, — грубоватое лицо, низкой подбородок, втянутые щеки в мелких рябинах, словно от стены отвалилась щебенка. Однако близость к небесной колеснице, золотое сияние власти сделали бы красавцем даже уродца. Неудивительно, что постель принца никогда не пустовала, где бы он ни останавливался, — в придорожном трактире, доме патриция, княжеском замке, на лесном пригорке или морском островке.

Единственная ночь, а то и единственная минута близости с наследным принцем дарила несбыточные мечты и нежным юницам, и видавшим виды матронам. Сколько раз Аристон, на охоте или просто в пути, наблюдал смешные сцены расставания: Джефрис садится на коня, а зареванную девчонку, а то и потерявшую рассудок матрону, держат за руки. Мимолётная возлюбленная дерётся и рыдает, клянётся в вечной верности, а то и обещает руки на себя наложить. Джефрис никогда не смеялся над такими бедняжками (хотя свита, бывало, покатывалась). Отъезжая, он всегда по-военному отдавал честь зарёванной дурочке.